Автор благодарит за помощь в издании этой книги Харьковскую армянскую городскую общину и лично П. А. Акопяна, Э. Ш. Тер-Степаняна, С. П. Хачатряна, С. П. Мовсесяна и настоятеля храма Сурб-Арутюн 6 страница

Но так или иначе, червонец сделал свое дело. Цены поползли вниз. К примеру, на 23% подешевели ткани; спички и мыло — на 11%. Снижение цен произошло за счет удешевления производства и уменьшения прибыли. Плюс массовая безработица: крестьяне не желали покупать дорогие промышленные товары, заводы закрывались, и тысячи рабочих оказывались на улице. В Харькове насчитывалось более 40 тысяч безработных, из них только 7 тысяч удалось занять на общественных работах по бла­гоустройству города. В конкурентной борьбе между государством и част­никами выживали лишь самые сильные. Например, кондитерская фабрика Жоржа Бормана. Но и ей приходилось не­сладко в сражении с харьковскими торговцами, которые заполонили рынок чрезвычайно популярным в те времена шоколадом «Одесский ванильный».

Вот как писал об этом времени современник: «Одесский ванильный» наводнил Харьков. Благородные матроны — бублишницы, фруктовщицы, конфетчицы — все совратились с пути истинного и запятнали свою однотоварную чистоту примесью этого ужасного изобретения харьковских кустарей-шоколадников».

Бойкость торговли свидетельствует о том, что покупательная способность населения была довольно высока. К примеру, тысяча отличных папирос производства харьковской табачной фабрики им. Раковского стоила около 14 рублей, а средний заработок рабочего составлял 350 рублей. Кстати сказать, рабочих упомянутой фабрики после работы тщатель­но обыскивали, дабы они не воровали продукцию у своего же родного пролетарского государства. Ну, а папиросы в Харькове ласково именовали «раковскими», как вы догадались, по имени фабрики.

Вообще, мода называть предприятия в честь вождей давала порой самые неожиданные стилистические обороты. Представляете, фабрика по производству кроватей им. Чубаря?

Начавшаяся стабилизация экономики позволила, наконец, заняться вплотную решением других наболевших проб­лем. К примеру, разобраться с беспризорниками.

В Харьков был вызван уже известный к этому времени педагог Антон Макаренко. Ему поручили организовать для беспризорных две трудовые колонии. Одна из них — колония ГПУ им. Дзержинского — стала кузницей кадров для сталинского НКВД, а другая — в Куряже — прославилась на весь мир, и в свое время ее посетили едва ли не все знаменитости, приезжавшие в наш город.

К 1 Мая 1925 года Харьков уже вполне освоился с ролью столицы и третьего по значению города в СССР. Пыльный скаковой ипподром надолго превратился в главную площадь Украины. Из отчета газеты «Пролетарий» о праздновании 1 Мая 1925 года в Харькове: «Живая река льется через ворота ипподрома. С толпой незаметно пришел и товарищ Петровский. В 12 часов члены правительства сделали смотр частям Красной армии. После смотра красноармейцы приняли присягу. Трудящиеся захотели выслушать слово вождей о празднике. Товарищи Чубарь и Петровский вы­сту­пили с речами. Тысячи спортсменов стройно, красиво проделывали упражнения, а с трибун живая газета пела собравшимся рабочим: “Недаром Ильич потрудился, посеял здоровое семя, плодов своих он добился, растет уж советское племя”».

Но на всем этом празднике, с его показом немногочисленной техники, бедно одетыми людьми и претензией на шик лежала несмываемая печать провинциализма. А тще­славным харьковчанам уже хотелось конкурировать даже не с Москвой, а с Нью-Йорком или, на худой конец, с Чи­каго. Америка и все американское прочно вошло в моду. Жителей поднимавшейся из руин страны привлекал заоке­ан­ский размах, технические достижения и мучил вопрос: «А сможем ли мы жить точно так же?» А голливудский кинематограф! Репертуар харьковских кинотеатров буквально пестрел американскими боевиками и мелодрамами. Одни названия чего стоят: «Вор любви», «Лик зверя», «Опасный возраст», «Тайны мертвой», «Тебя любить, обнять и плакать над тобой». Ах, как хотелось нашим бабушкам и дедушкам отвлечься от серых будней и бесконечной борьбы за сущест­вование...

Провозглашение большевиками курса на индустриализацию всколыхнуло общество. Люди страшно соскучились по созидательному труду, но, помимо общественных и экономических соображений, действиями украинских коммунистов руководил еще и тонкий расчет иного рода. К тому времени стало ясно, что, несмотря на все усилия, украинизация захлебывается. Харьков упорно продолжал говорить на русском языке.

На Съезде украинских учителей в 1925 году народный комиссар просвещения В. П. Затонский с предельной откро­венностью изложил соображения ЦК по этому поводу: «До тех пор, пока беднейшие слои крестьянства не вольются в нашу промышленность, пролетариат, в массе своей, будет воспитываться в русской культуре, но украинизация будет доведена до конца». Иначе говоря, чтобы растворить в Харькове русский элемент, необходимо перебросить в город большое количество носителей украинского языка, что и было сделано.

На реконструкцию старых и строительство новых харьковских заводов в массовом порядке завозились крестьяне из глухих деревень. Вкупе со значительным количеством соб­ственных безработных это дало достаточное количество рабочих рук для колоссального по объемам переустройства столицы Украины.

Однако стихийный рост числа новых горожан породил другую острейшую проблему, которую секретарь ЦК С. В. Ко­сиор лаконично охарактеризовал как «жилищный кризис». Дабы хоть как-то его обуздать, городские власти вели огромное по тем временам жилищное строительство. Кроме того, статус столицы обязывал возводить значительные по масштабам общественные сооружения.

Харьков занимал первое место по объему строительства в Советском Союзе, но в результате разброса средств ни одна из поставленных задач полностью решена не была. Если не считать, конечно, резкого увеличения доли пролетариата среди жителей Харькова. Число рабочих с 1913 по 1927 год выросло в нашем городе в 8,5 раз. Резкое увели­чение числа горожан привело к перегрузке городских ком­мунальных служб, городского транспорта. Если в Берлине один вагон трамвая перевозил в год 240 тысяч человек, в Москве — 640 тысяч, то в Харькове — почти миллион пассажиров.

Вот как, по описанию, выглядели переполненные харьковские трамваи: «Большинство едет молча, в отчуждении друг от друга, каждый в своих мыслях, своей жизни, своих тревогах. Трамваи забиты, в проходе и на площадках теснота, вежливая давка и, в то же время, полное безмолвие».

Кроме трамвая в Харькове имелись несколько автобусов и огромное количество извозчиков, которых харьковчане ласково называли «ванько». В отличие от жуликоватых московских извозчиков и хамовитых киевских, «ваньки» от­личались добродушием и типичным для харьковчан чувст­вом юмора. Известен случай, когда в ночь под Новый год два лихача решили окрестить своих лошадей. Взяли водки, колбасы, булок и, назвав себя кумовьями, крепко выпили. А лошадям, соответственно, дали имена — Муссолини и Чем­берлен.

Надо сказать, харьковчане были неплохо информированы о событиях в мире и живо на них откликались. О том же Гитлере наша пресса писала уже в 1924 году. О других, более знаменитых тогда деятелях капиталистического мира, и говорить не приходится. Оперативности информации также содействовало бурно развивающееся радио — первой харьковской радиовышкой стала высокая колокольня Успенского собора.

Мировое коммунистическое движение находилось тогда на подъеме, и не проходило месяца, чтобы в столицу советской Украины не приезжали делегации европейских ре­волюционеров и сочувствующих им деятелей зарубежной культуры, таких как Анри Барбюс или Ромен Роллан. А в городской больнице № 2, что и сегодня стоит на Московском проспекте, проходил медосмотр сам Теодор Драйзер.

Естественно, приезжали в Харьков и отечественные знаменитости. Особой любовью избалованных харьковчан пользовался Маяковский. Помните: «Там, где вороны бились, над падалью каркав, в полотно железных дорог забинтованный, столицей гудит украинский Харьков, живой, трудовой, железобетонный».

Сборная Харькова по футболу являлась чемпионом Украины и Советского Союза и не раз обыгрывала в международных матчах сборные Турции, Финляндии, Германии.

...Удивительное, сумбурное и непонятное время, когда подводные течения человеческой мысли рождали непредсказуемые водовороты и давали порой совершенно неожиданные результаты.

Кто мог предположить, что на волне насильственной украинизации Слобожанщины возникнет театр «Березіль», принесший Харькову славу театральной столицы? И кто мог угадать в изгнанном из Харькова за «русский шовинизм» Михаиле Булгакове одного из величайших прозаиков ХХ века?

Время, когда высочайшие взлеты человеческого духа перемежались с приступами классовой шизофрении. Для детей коммерсантов, интеллигенции обучение в вузе являлось делом практически невозможным из-за мизерных квот на поступление. Многие из них вообще были лишены гражданских прав. В то же время партийцы, комсомольцы и бедняки имели при поступлении колоссальные льготы. На окраинах, как и прежде, царило беспробудное пьянство, а хулиганы с Журавлевки и Павловки избивали каждого, кто им не нравился. Мрак невежества в рабочих районах не удавалось развеять даже с помощью самых больших в стране Дворцов культуры.

Но чем больше казались трудности, тем сильнее должна была быть мощь механизма, дабы сдвинуть с места огромный город. С невежеством и косностью одних можно бороться лишь целеустремленностью и верой других. Именно эти люди, рожденные в противоречиях и столкновениях непростой эпохи, стали главным источником интеллектуальной силы Харькова.

Множество талантливых людей, приехавших в столицу со всех сторон Украины, слились с интеллигенцией и коммерческой элитой старого Харькова, породив новый типаж харьковчанина — честолюбивого, предприимчивого и широко образованного. Эти новые харьковчане хотели видеть город, достойный их амбиций. Пыльный провинциальный ипподром их уже не устраивал.

В начале 1926 года на огромном пустыре началось строительство одной из крупнейших площадей мира. На колоссальной территории, в два раза большей Красной площади в Москве, за короткий срок и ценой неимоверных усилий был создан величественный ансамбль — первый в Совет­ском Союзе деловой центр нового типа. А его венцом стал знаменитый Госпром — первое высотное здание в СССР, вы­зов, смело брошенный самой Америке.

Меня не оставляет ощущение, что наша история повторяется во всем: от поведения харьковчан в переполненных трамваях до пьяного разгула в ночных ресторанах. От не­истребимой дикости жителей окраин до грандиозных планов строительства нового делового центра в районе Левады. Харьков живет все той же динамичной, острой, противоречивой жизнью, что и в 20-х годах ХХ века, и значит, он остается столицей — первой столицей Украины.

Глава 18

30-е годы

Начало 30-х годов... Если верить официальным источникам, не было более интересного времени. Большевики наконец ликвидировали последствия гражданской войны, разрухи и взялись за реализацию своих грандиозных планов переустройства общества. Рушились привычные стереотипы и устоявшиеся нормы жизни. Новое — коммунистиче­ское отношение к труду, новая — классовая мораль, новая — революционная эстетика. Но если опустить все эти громкие слова и подумать, какие же тайные пружины привели в движение советское общество? Что крылось за этим невиданным подъемом, чудом, которым восхитился весь мир?

Марксисты никогда не скрывали, что в своей деятельности они опираются на пролетариат. Однако они правили в стране, где большинство составляли крестьяне, для которых милая сердцу каждого большевика идея мировой революции была глубоко чуждой. Во всяком случае виды на урожай следующего года их интересовали значительно боль­ше. Чтобы закрепить свое положение в обществе, ком­мунистам ничего не оставалось делать, как наращивать количество промышленных рабочих, т. е. расширять свою со­циальную базу. В противном случае их господство могло рухнуть каждую минуту, словно дом, построенный на зыбучих песках.

Можно сказать, что именно подобные опасения и подтолкнули большевиков начать тот процесс, который мы сегодня называем индустриализацией. В кратчайший срок по всей стране развернулось промышленное строительство. За считанные месяцы на пустырях появлялись огромные заводы и фабрики. Достаточно сказать, что самый большой тогда в мире Харьковский тракторный завод был построен всего за пятнадцать месяцев. Только в нашем городе за годы первых пятилеток было сооружено более тысячи промышленных объектов. Однако подобный размах строительства хотя и поразил весь мир, но и вызвал непрерывно нараставшие экономические трудности.

К тому времени финансовая система Советского Союза, согласно специальному постановлению правительства, бы­ла изолирована от остального мира. Большевики не хотели, чтобы реализация их грандиозных планов зависела от капризов валютной биржи.

Но для строительства и оснащения новых предприятий требовалось огромное количество станков и различной техники, которую капиталисты почему-то не собирались отдавать за разноцветные бумажки. Когда большевики осознали сей факт, было уже поздно. Это напоминает ситуацию с нашей гривней: создать деревянную валюту можно одним рос­черком пера, а чтобы затем вернуть утраченные позиции, потребуются десятилетия.

За границу в обмен на станки широкой рекой хлынуло золото из госзапасов и все, что можно было продать: от леса и пушнины до картин Рембрандта и Рубенса. Одним из самых важных и ходовых товаров на этом варварском рынке стал русский и украинский хлеб.

Голод 1933 года в Украине и на Кубани самым тесным образом связан с индустриализацией. Стремление любой ценой и в самые короткие сроки укрепить социальное и экономическое положение большевиков обернулось грандиозной катастрофой. Завышенный план заготовок хлеба — а хлеб этот предназначался в основном на экспорт — не окрепшая еще колхозная система выполнить явно не могла. Между тем подписанные международные контракты не ждали. Положение становилось крайне щекотливым. Но нет таких кре­постей, которые не могли бы взять большевики. Особенно, если эта крепость — беззащитная хата селянина. Зерно начали отбирать силой. То, что на Украину и Северный Кавказ надвигается голод, высшее партийное руководство Москвы и Харькова начало осознавать к февралю 1933 года. Крайняя тревога проявляется в секретной переписке между двумя столицами. На улицах Харькова все чаще встречались голод­ные, измученные крестьяне, многие из них умирали прямо на тротуарах. Была введена карточная система. Город оцепили войска ГПУ.

Из секретного доклада начальника харьковского ГПУ Кацнельсона украинскому правительству: «За февраль на улицах Харькова подобран 431 труп, в марте — 689 трупов, в мае — 992 трупа. В Новосанжарском, Кобелякском, Красноградском и ряде других районов зафиксированы случаи употребления в пищу мяса собак и кошек. Имеется ряд фактов, когда на почве недоедания члены семьи убивают более слабых, главным образом детей, употребляя их мясо в пищу. На первое июня в Харьковской области зарегистрирован 221 случай трупоед­ства и людоедства. Необходимо отметить, что смертность приняла настолько широкие масштабы, что ряд сельсоветов прекратил регистрацию умерших».

Всего же, по различным оценкам, от голода в Украине, Поволжье и на Кубани умерло от 4 до 6 миллионов человек. Тем не менее, факт голода официальной прессой упорно отрицался — только смутные статьи о трудностях хлебозаготовок и происках кулаков. Главной темой дня были репрессии против германских коммунистов (напомним, это были первые месяцы пребывания у власти Гитлера). Можно понять озабоченность судьбой коммунистического движения в Германии, но нельзя простить холодного презрения к судь­бе собственного народа.

Голод стал сильным ударом по коммунистам и всей их си­стеме хозяйствования. Народу срочно требовалось объяснить суть происходящего, а для этого нужен был «козел отпущения». Мелкие кулаки или вредители на эту роль не годились. Преступники должны были занимать высокие государственные посты, соизмеримые с тем ущербом, ко­торый они якобы нанесли республике. Людьми, ответст­венными за голод в Украине, стали нарком просвещения Н. Скрыпник и те, кто его окружал. Согласно официальной версии — иностранные шпионы и диверсанты. А это означало автоматическое свертывание курса на украинизацию республики.

Надо сказать, первые сигналы, что насильственная украинизация будет приостановлена, стали поступать еще с декабря 1932 года. Сталин и Молотов подвергли суровой критике харьковское партийное руководство, которое, уже не удовлетворяясь территорией советской Украины, стало про­водить украинизацию Кубани, Курской и Воронежской областей РСФСР. Тогда Скрыпника и его команду сурово одер­нули. И вот наступила развязка...

Конечно, данный процесс инициировали из Москвы. Но я не могу утверждать, будто Сталин, как это модно говорить сегодня, являлся заклятым украинофобом. Это был очень хитрый и расчетливый политик, всегда действовавший, исходя из целесообразности. Более того, Сталин в свое время активно поддерживал процесс украинизации. На Х съезде ВКП(б) он с гордостью утверждал: «Пока в городах Украины лишь преобладают украинские элементы, но с протяжением времени эти города неминуемо будут полностью украинизированы». Однако пришло время создавать жестко централизованное советское государство, а это означало полное подчинение не только в экономике, но и в духовной сфере.

Скрыпник являлся к тому времени фигурой уже достаточно одиозной. Люди помнили о том, что в годы гражданской войны он руководил Украинской ЧК и на его руках кровь тысяч безвинных жертв. Украинизация, организатором и вдохновителем которой он являлся, насаждалась порой просто варварскими методами, калеча судьбы множест­ва людей. Да и вообще, в жизни это был человек с тяжелым, властным характером.

Скрыпник знал, что готовится расправа. К тому времени ГПУ арестовало двух его ближайших помощников — Эрстенюка и Бадана. Из них вырвали признания, будто они являются польскими шпионами. Скрыпник, опытнейший в подобных интригах человек, не мог не знать, что последует за этим. 7 июля 1933 года, накануне заседания Харьковского партактива, на котором его должны были прорабатывать, а затем делать оргвыводы, он застрелился.

Это случилось в Госпроме. Сначала Скрыпник позвонил из своего служебного кабинета жене и сказал, что сейчас застрелится. Потом выстрелил в сердце, но промахнулся, лишь тяжело ранив себя. Умер он только через несколько часов.

Похороны прошли скромно. Старые партийцы и, в первую очередь, Петровский говорили о прошлых заслугах покойного и о том, как его совратили с пути истинного подлые националисты, которых надо безжалостно изгонять из своих рядов.

Затем последовало и соответствующее постановление правительства. Националисты — мифические и настоящие — сотнями увольнялись из различных организаций и учреждений. Их выметали так же безжалостно, как они в свое время, согласно другому постановлению, изгоняли «русских шовинистов». Маленькие люди — слепое оружие в руках по­литиков.

Понятное дело, что изгоняемые «оказывались» польскими шпионами, петлюровцами и куркулями. Голод, и это бы­ло самое главное, тоже организовали националисты. Не­опровержимые доказательства — чистосердечные признания многочисленных диверсантов и соответствующие инструкции иностранных спецслужб — были любезно пре­достав­ле­ны ГПУ.

И хотя украинское партийное руководство в лице П. П. По­стышева категорически опровергало слухи о конце украинизации, большинству стало ясно — официальная линия начала меняться. Особенно этот процесс был заметен в Харькове. Кроме партийцев в борьбу с национализмом вступили и представители творческой интеллигенции, например совесть народа — украинские советские писатели. Вот как они отзывались о своих опальных коллегах: «По сути, все эти Яловые, Пилипенки, Гжицкие, Остапы Вишни не могли сотворить никаких художественных ценностей, потому что они врали нам, дурили трудящихся. Все их якобы творчество — это бездарные попытки протащить националистиче­скую отраву, попытки за низкокачественной литературной формой спрятать свою контрреволюционную, вредительскую сущность». Каков стиль! Чувствуется, работали мастера слова!

И еще о литераторах. Как ни странно, именно с этой категорией советских граждан связано одно из важнейших со­бытий в истории нашего города. Я имею в виду I Съезд украинских писателей, который проходил в июне 1934 года. Съезд начался в Харькове, а закончился в Киеве. И дело во­все не в скверном и непредсказуемом характере тружеников пера. Наоборот, весь ритуал был продуман до тонкостей. Просто во время писательского съезда, согласно декрету правительства, столица Советской Украины официально бы­ла перенесена из Харькова в Киев. И, вслед за правитель­ством, демонстрируя свои верноподданические чувства, переехали и писатели.

Что же заставило украинских большевиков променять динамично развивающийся столичный Харьков на неистребимо мещанский, сонный Киев? Вот как обосновывает предпосылки подобного переезда третий секретарь ЦК КП(б)У Н. Попов: «После беспощадного удара по укра­инскому национализму Киев вновь становится столицей Советской Украины. Это следствие блестящих побед генеральной линии партии Ленина — Сталина, следствие раз­грома троцкизма, следствие разгрома кулацкой агентуры в наших рядах, следствие разгрома всех национал-укло­нистов».

Как видите, поводов для переноса столицы более чем достаточно. Оставим же эти несомненные достижения киевлянам, а сами попытаемся взглянуть в корень проблемы. Помогут нам в этом другие партийные документы. Так, например, в докладе Постышева на ХII съезде КП(б)У было с обезоруживающей прямотой сказано, что столица переезжает в Киев, «учитывая необходимость приближения столицы к крестьянским районам Правобережья». В переводе на человеческий язык это означает, что социальная база большевиков на востоке Украины достаточно укреплена и теперь настала очередь Правобережья. Столица играла роль этакого бронепоезда, облегчая большевикам наступление на правый берег Днепра. Таким образом они наводили между двумя столь непохожими частями Украины свои коммунистические мосты.

Да, конечно, в тридцатые годы имели место не только голод, репрессии и запугивание населения. Были и замечательные праздники — плох тот режим, который может управлять только кнутом. Из подобных праздников харьковчанам особенно запомнилось 6 сентября 1935 года, когда на площади Тевелева открылся первый в мире Дворец пионеров. Это было действительно роскошное здание — бывшая резиденция правительства, переданная после переезда столицы харьковским детям. Я думаю, что сегодняшним «демократам», поделившим между собой недвижимость КПСС, такой вариант использования помещений даже в голову не приходит.

В харьковском Дворце пионеров имелись прекрасные технические лаборатории, различные художественные студии, богатая библио­тека. Возможно, некоторые из читателей старшего поко­ле­ния видели этот замечательный дом воочию. А может, кто-нибудь из них даже подписывал нижеследующее письмо: «Мы знаем, что этот дворец, наше радостное и счастливое детство дала нам родная ленинская партия и Вы, ее великий вождь. За это мы крепко любим партию и Вас. Мы просим вас, дорогой Иосиф Виссарионович, приехать к нам в Харьков и посмотреть на наш чудесный дворец. И пускай с Вами обязательно приедет Ваша дочь Светлана». Подписалось 15 тысяч пионеров.

А потом, после торжественного открытия Дворца, на площади Тевелева сразу сто тысяч учеников, а также их родителей демонстрировали свою любовь к партии, к родному то­варищу Сталину...

Я не осуждаю, я просто пытаюсь представить сто тысяч человек, прилюдно демонстрирующих самое святое, что есть у людей, — любовь. И мне видится не слишком приличное зрелище.

Нельзя не признать, что большевики прилагали много усилий, чтобы Харьков и после переезда столицы оставался на высоте положения. К этому обязывал статус образцового пролетарского города, который посещали многочисленные ино­странные делегации. К примеру, оснащение и уровень обслуживания отеля «Интернационал» (ныне гостиница «Харь­ков») превосходили по своему качеству большинство аналогичных отелей Западной Европы. Сегодня об этом даже и вспоминать неловко.

К несомненным успехам большевиков стоит отнести и открытие по личному указанию Микояна третьего в Советском Союзе универмага — магазина, торговавшего только товарами высшего качества, и самого большого на Украине стадиона «Металлист». В то же самое время в Харькове появляются первые АТС, первые автоматические телефоны, а весь город был украшен плакатами, разъясняющими, как пользоваться телефоном без телефонистки.

Особый, большевистский размах приобрела борьба за озеленение и чистоту Харькова. На улицах нашего города было установлено более тысячи мусорных урн, однако Харьковский Совет признал это количество недостаточным. Жалко, что сегодняшнюю власть не волнуют такие «мелочи».

Иногда борьба за чистоту приобретала просто комиче­ские формы. Представляете — «Слет дворников Червонозаводского района». Они что, на метлах слетались?

Впрочем, в Харьков слетались не только дворники. Ключом била и культурная жизнь. Гастроли МХАТа, театра В. Ме­йер­хольда, концерты известнейших артистов (того же Л. Уте­сова) и авторские вечера знаменитых писателей (к примеру, Ю. Олеши) шли непрерывной чередой... Ну что еще сказать о культурной жизни города? Лучшими харьковскими собаками 1935 года были признаны русская овчарка Урсу и немецкая овчарка Файнгара. Явно не декоративные породы.

В июле 1935 года в Харьков приехал С. Эйзенштейн. Со­гласно сценарию своего нового фильма «Бежин луг» (о Пав­лике Морозове), режиссер должен был снять одновременную работу 150 тракторов. Понятное дело, что подобный табун стальных коней он мог повстречать только в районе ХТЗ.

На встрече с харьковскими комсомольцами Эйзенштейн определил тему своего будущего шедевра следующим образом: «История трагической гибели пионера Павлика Морозова — это факт, мимо которого любой советский человек не может пройти равнодушно. Борьба колхозной детворы за социализм, классовая бдительность — такова тема фильма “Бежин луг”». Да что там говорить: воспитанию классовой бдительности и любви к родной правящей партии большевики уделяли огромное внимание.

Однако роскошный фасад советского режима далеко не всегда отвечал содержанию данного сооружения. И коль я использовал такую вот строительную метафору, то как не вспомнить, что свежевыстроенное в тридцатые годы общежитие «Гигант» уже тогда страдало от обилия крыс, грязи и отсутствия электрических розеток. А новый харьковский аэро­порт не имел не только телефона, но даже туалета. Впрочем, по-моему, он не имеет их и сейчас.

Появилась и еще одна неброская деталь — закрытые рас­пределители продовольственных и промышленных товаров для ударников. Большевики начали создавать элиту рабочего класса, символизировавшую нерушимую связь пар­тии и народа. А путь к сердцу изголодавшегося человека, как известно, лежит через его желудок.

На кинокадрах тех лет мы видим, как якобы настоящие рабочие в поте лица трудятся за станками в белоснежных кофточках и чистейших рубашках. Впрочем, истинная цель этих роликов состояла вовсе не в том, чтобы отражать реальную жизнь.

Ударники — это был символ новой индустриализированной страны, нового — советского — народа, на который опиралась власть большевиков. Именно эти жизнерадостные люди должны были стать нерушимой плотиной на пути окончательно озверевших «буржуазных недобитков», троцкистско-иностранных шпионов и затаившихся кулаков. Как и учил товарищ Сталин, классовая борьба по мере строительства социализма обострялась. Война с собственным народом за светлое будущее коммунистической партии вступила в решающую фазу.

По Харькову, как и по всей стране, с новой силой прокатилась волна репрессий. Заголовки городских газет визжали: «Вражеская агентура во Дворце пионеров», «Покровители врагов в газете “Ленiнська змiна”», «Враги народа в Харьков­ском институте журналистики».

Каждую ночь из ворот здания НКВД на Совнаркомов­ской выезжали закрытые грузовики с надписью «Мясо». Под­доны их будок были тщательно обиты железом, чтобы кровь жертв не протекала на асфальт. По Белгородскому шоссе машины шли в 6-й квартал Лесопарка, в другие удаленные места города, где трупы закапывали. Через несколько лет в 6-м квартале были тайно уничтожены несколько тысяч поль­ских военнопленных. А еще позже КГБ построило прямо на костях своих жертв ведомственный Дом отдыха. Большего цинизма история не знала.

У социализма свои законы. Главный из них — закон военного времени. СССР, и это являлось официальной доктри­ной, находился в окружении врагов и активно гото­вился к войне с ними, истребляя в первую очередь врагов внутренних. Учения, маневры, смотры шли бесконечной чередой. Если даже лошади научились носить противогазы, то что то­гда говорить о людях, которые не снимали их целыми неделями. Так, например, правительство СССР за беспримерный в истории поход в противогазах по маршруту Донецк—Харьков—Москва (почти 1200 километров) наградил участников похода орденами «Знак Почета».

Наиболее вероятным потенциальным противником самого рабоче-крестьянского государства являлась фашистская Германия. Казалось, не существовало больших стран-антиподов. Но, извольте, лишь одна маленькая, однако характерная деталь. Геббельс объявляет о чистке национал-социалистической партии, утверждая, что в нее прокралось множество тайных марксистов. И буквально в тот же день Каганович объявляет о чистке партии, говоря, будто в ней затаилось огромное количество иностранных шпионов и фашистов. Какая схожесть мироощущения! Логика развитого тоталитаризма во всех странах одинакова.

А потому, возможно, есть резон в утверждении автора книги «Ледокол» Виктора Суворова, считающего, будто Ста­лин в 30-х годах готовился первым, без объявления войны напасть на Гитлера. У меня есть одно, но, пожалуй, самое главное возражение против его стройной теории. В истории нет сослагательного наклонения. Первой напала все-таки фашистская Германия — со всеми вытекающими из этого последствиями.

Дата добавления: 2015-08-28