- Тебе нравится?
- Очень. Она прекрасна, - Билл провел пальцами по засохшей краске, так же нежно, как будто касался щеки Тома. - Это действительно, лучшее, что ты когда-либо рисовал.
Том задумчиво потер переносицу.
- Мне кажется, ей не хватает легкости…
Он развернулся к коробке с красками, достал молочно-белый цвет, сильно разводя его так, как когда-то учился рисовать туман, и осторожно обвел лепестки роз по краю. Они приобрели нежный оттенок, и стало казаться, что легкий иней лег на бархатные бутоны.
- Так лучше, - он оглянулся на Билла и, бросив кисть в банку, обнял его за плечи. - Ты обещал высказать все, что о ней думаешь, а сам молчишь. Это не похоже, на тебя, - он слегка встряхнул его. – Ну же, где твои «Что за ужасная техника?», «Где взял такие цвета?»… Она что, совершенство?
Билл улыбнулся.
- Без двух минут.
Губы Тома тоже расплылись в улыбке: раз его учитель не назвал его картину совершенной, значит, все в порядке. Билл перевел взгляд на него.
- Как назовешь?
- Так и назову.
Гений приподнял бровь.
- «Две минуты до совершенства».
Глава 22
Большинство картин в доме
напоминало жирную радугу,
решившую в последнюю минуту
стать яичницей или броненосцем.
(В. Набоков «Король, дама, валет».)
Мягкие подушечки пальцев нежно провели по открытому плечу Билла, путешествуя к шее и выше до мочки аккуратного уха, ущипнули розоватую кожу и снова продолжили свой путь уже в волосах, легко массируя и лаская. Ресницы Билла затрепетали, лоб немного нахмурился, но теплая улыбка появилась на губах до того, как он открыл глаза.
- Томми, - с легким укором проурчал он, проводя по волосам в том месте, где только что блуждали пальцы Тома, - щекотно.
Билл повернулся на бок, пряча лицо у него на шее и обнимая так, чтобы руки Тома оказались прижатыми к телу. В ответ на это Том издал неопределенный звук, заставляющий Билла усмехнуться.
- Сколько времени? – сонно протянул он.
- Полдесятого.
- Боишься опоздать?
Том вздохнул.
- Наверно, просто не могу больше лежать.
Билл еле заметно кивнул.
- Через пару минут встаем.
С тех пор как они подали заявку на участие в конкурсе и отвезли картину, прошло два дня, но ни одной минуты с того момента Том не чувствовал себя спокойно и расслабленно. Даже когда он пытался абсолютно не думать ни о чем, его тело все равно иногда пронзала легкая дрожь. Такая реакция немного смущала его, ведь участвовать он согласился только ради Билла, и сейчас ему по большому счету не должно быть никакого дела до того, кто и что скажет о его работе. Спрашивая себя, так ли это, он с уверенностью мог ответить «да». Откуда же тогда взялось это волнение? Если говорить начистоту, это было даже не волнение, это был страх. Страх разочаровать своего гения. Сколько бы Билл ни пытался убедить его в том, что Ему не нужно спрашивать ничье мнение, чтобы оценить то, что видит, Том никак не мог заставить себя до конца поверить, что Биллу действительно все нравится, и он говорит это не для того, чтобы его успокоить и подбодрить. Конечно, он доверял Биллу, но до боли в суставах хотелось, чтобы его работу оценил кто-то со стороны, не для себя, как для художника, а для Билла, его учителя, хотя сам Билл и без того не страдал недостатком самооценки и уверенности в себе и в Томе. Временами Тому хотелось, чтобы все уже закончилось, и стал известен итог, а временами он хотел, чтоб этот час не наступал никогда, потому что боялся увидеть в Его глазах разочарование. Только сейчас он понял, насколько безумно жаждет победы, как никогда до этого, но не ради премии или известности, вряд ли он даже отдавал себе отчет в том, насколько все может измениться для него после этого. Сейчас хотелось не просто поучаствовать, не просто сказать, что сделал все возможное, сейчас он хотел выиграть. Ради счастливого лица Билла.
Услышав, что дыхание рядом с его ухом становится глубже, а вдохи размереннее, Том улыбнулся и, высвободив руку из объятий, накрыл его плечи одеялом. Его ладонь легла на спину, проходя по позвоночнику и несмело лаская поясницу Билла, как будто раздумывая, будет ли этот способ разбудить его подходящим.
- Ты как будто в первый раз… - услышал он еле слышный смешок и шепот у себя над ухом.
Вздрогнув от неожиданности, Том улыбнулся и опустил руку ниже.
- Решил меня подразнить?
- Проверить выдержку, - голос еще был сонным, но было слышно, что Он тоже улыбается.
- И как моя выдержка?
- Сильнее, чем моя.
Том усмехнулся, переворачивая его на спину и накрывая его тело своим, и заглянул в лицо. Очаровательный румянец легко покрывал щеки Билла, одну из которых украшал узор от подушки и пара прилипших прядей. Ресницы были опущены, как будто он собирался еще досыпать, но розовые губы, которые он облизывал и слегка прикусывал, чувствуя, как Том водит рукой по его животу, опускаясь все ниже, говорили об обратном, как и возбуждение, которое Том отчетливо почувствовал, накрыв его пах.
- Я хочу… Давай.
Том отрицательно покачал головой, опуская пальцы еще ниже и поглаживая вход в его тело.
- Томми, - громко выдохнул он, слегка разводя колени, едва уловив движение Тома, - не заставляй меня просить…
- Меня не надо просить, я боюсь сделать тебе больно.
Губы Билла дрогнули в шутливой насмешке.
- Вечно ты чего-нибудь боишься. Может, иногда я хочу, чтобы мне было больно. Это не плохо… - он не договорил, но Том прекрасно понял его без слов. Больно бывает только живым. – Давай же…
Глаза Билла все еще были закрыты, на губах застыла полуулыбка. Он выглядел расслабленно и умиротворенно, и не было намека на то, что ему нужны были расслабляющие ласки; только это позволило Тому последовать его совету. Он придвинулся вплотную и, еще раз бросив взгляд на его лицо, стал аккуратно входить. Тело Билла было мягким и податливым и почти без труда приняло его, несмотря на отсутствие подготовки, а сам Он шире улыбнулся и облегченно вздохнул, как будто хотел сказать, что больно ему было, пока Тома не было в нем, а не наоборот.
Том тоже улыбнулся, ложась на него всем телом и прижимая к матрасу. Двигаться не хотелось, да и Билл этого, кажется, особенно от него не ждал. Было приятно просто лежать так, чувствуя себя с Ним одним целым, прижиматься губами к Его груди и водить по ней носом, лишь изредка двигая бедрами, не давая Ему заснуть и заставляя иногда резко вдыхать или тихонько постанывать.
- Ты сказал, через пару минут встаем?
- Мы уже встали, разве… нет? – полушутливая речь прервалась глубоким вздохом, когда Том снова качнулся.
- Встали, но не мы, - он усмехнулся.
- Уммм… - Билл тоже улыбнулся. – Не помню, чтобы ты жаловался на такой подъем.
- Я и не жалуюсь…
- Мне так хорошо… Давай останемся тут на весь день.
- Сегодня открытие выставки…
- Ну и что, до основного тура две недели, еще успеем посмот… реть, - он снова рвано выдохнул и продолжил. – А лучше сразу на основной тур пойдем, там будет все, что стоит увидеть.
- Ты сам говорил, что лучше моей работы там ничего не будет. Может, сразу на награждение?
Билл широко заулыбался.
- Вот на него можно как раз и не ходить. Столько поздравляющих завистников…
Том усмехнулся.
- Вот мы и договорились… Теперь у нас три недели свободных.
- Угу, - Билл снова довольно улыбнулся. – Ладно, ты меня уговорил, надо хотя бы посмотреть, что в этом году там интересного появилось, - и, прищурившись, посмотрел на Тома. - Только заставь меня проснуться…
Том шутливо укусил его и начал обводить губами выступающие ребра, медленно добираясь до соска, обвел его, обхватывая и нежно посасывая, а потом чуть прижал зубами, и на смену им снова пришли мягкие губы и теплый рот. От этих нехитрых движений вдохи Билла стали глубже и чаще, и Том стал подстраивать амплитуду своих движений под них. Сонный и взъерошенный, с горящими щеками и приоткрытым ртом, его парень представлял собой самую желанную картину, которую когда-либо хотел видеть Том. Утреннего возбуждения и ненавязчивых ласк оказалось достаточно для легкого пробуждающего секса. Вскоре под дыхание Билла подстроилось и его собственное, и оба одновременно финишировали, крепко сжимая друг друга в объятиях.
Спустя пару минут Билл открыл глаза и облегченно вздохнул.
- Вот теперь я проснулся, - объявил он с улыбкой.
- Зато я вот-вот усну… - сонно потянулся Том.
- Можем поменяться местами. Я быстро тебя разбужу…
Том застонал, а щеки вспыхнули ярче от такого предложения.
- Нет, спасибо, боюсь, тогда я до вечера не встану. Лучше просто душ.
Билл снова улыбнулся.
- Тогда поднимайся.
Национальная выставка имени Альбрехта Дюрера проводилась ежегодно уже более пятнадцати лет и организовывалась при поддержке министерства культуры и нескольких благотворительных фондов. При ее создании общественные деятели руководствовались желанием, с одной стороны, сделать искусство ближе к народу, поскольку участие мог принять любой желающий; с другой стороны, ослабить дискриминацию начинающих художников и открыть новые имена, поскольку ни одна из участвующих работ не была подписана; а с третьей – материально поддержать талантливых людей, поскольку с незапамятных времен ничего не изменилось, и даже самые гениальные художники, не обладая предпринимательской жилкой, жили, творили и умирали в бедности, приобретая известность только после смерти. Такие благородные цели ставили перед собой основатели, но за прошедшее время многое успело поменяться. Привлекая все большее и большее количество посетителей, конкурс стал привлекать и большее количество спонсоров, делая имена богатых людей известными, а премию более внушительной, что неизбежно стало причиной появления охотников за легкими деньгами. Желающих испытать удачу стало столько, что масштабы выставки принимали угрожающие обороты, однако, введение каких-либо ограничений по образованию или чему-то еще, было невозможно, так как это противоречило основной идее создания и рождало дискриминацию. Поэтому было решено до основной части проводить отборочный тур, на котором выбиралось обычно не больше полусотни лучших работ, которые и принимали участие в самом конкурсе. Несколько лет практики показали, что, несмотря на общую доступность и отсутствие подписей на работах, отборочный тур очень редко проходили случайные люди и случайные работы. Это охладило пыл искателей легких денег, и, хотя по-прежнему масштабы поражали размахом из-за молодых и амбициозных выпускников различных художественных школ, участники стали профессиональнее, а сама выставка превратилась в самый престижный и самый известный за пределами страны национальный конкурс. Она стала полем для соперничества между художниками, способом заявить о себе, где попадание в основной тур стало показателем присутствия неоспоримого таланта. Поскольку стили художников и жанры очень сильно разнились и не всегда они могли быть соперниками друг другу, а премия была всего одна, она не была для большинства целью участия, выводя на первый план саму возможность показать себя и завести знакомство с нужными людьми, покупателями, галереями и агентствами.
- Билл… Я только сейчас понял, в какую безумную авантюру позволил себя втянуть, - Том с некоторым ужасом оглядывался, рассматривая огромный первый из пяти павильонов. - Здесь же на самом деле несколько тысяч картин…
- В том и интерес: участие может принять любой желающий.
- Но как из такого количества работ можно отобрать самые достойные для основного тура, а из них выбрать одну лучшую?
- Это же не один человек оценивает и не за один день, - гений чувствовал себя здесь как дома, ловко маневрируя между зеваками к началу экспозиции.
- Но они же их даже не запомнят. У меня через час начнет кружиться голова, и все они сольются в одну. Посмотри, на них даже не смотрят дольше трех секунд.
Билл остановился и ласково посмотрел на него, улыбаясь.
- Том, тем работам, которые стоят того, чтобы стоять и смотреть на них, уделят больше времени. Поверь мне. Это все же не Лувр, чтобы на каждую глазеть часами, не все здесь Да Винчи и Рембрандты. Идем, ты сам убедишься, что желание размазать краску по картону или холсту не делает человека художником.
Поучаствовав в мероприятиях подобного рода, Билл знал, о чем говорил. Чувство паники, охватившее Тома при первом впечатлении, начало постепенно рассеиваться по мере продвижения по павильону и рассмотрения экспозиции. Безусловно, если говорить только о технике исполнения, уровень большинства картин был куда выше уровня, который мог бы показать кто-либо из одногруппников Тома, но сам Том замечал в них ошибки и неточности, не говоря о том, что до гения им все же было далеко. Что до сюжета, то через пару часов добрая половина работ стала восприниматься не иначе, как оформление интерьера. К ним не хотелось подойти и рассмотреть. Краска оставалась только краской, а пятна пятнами, независимо от того, пытались ли художники рисовать что-то конкретное или абстрактно изображали свои якобы чувства. Часто было заметно, что так же, как и раньше Том, авторы рисовали их механически, не задумываясь над тем, что пишут. Даже если мастерства и виртуозного исполнения хватало, чтобы красиво воплотить идею, в них не было души. Сначала появлялась работа, а затем ей придумывали смысл.
Том начал понимать, что искал Билл, выбирая себе ученика, и что имел в виду, говоря когда-то, что у Тома есть свой «стиль». Прогулявшись по залам, он почувствовал себя увереннее. Конечно, нельзя было утверждать, что именно то, что чувствовал он сам, глядя на свою работу, почувствуют и те, кто будет ее оценивать, но, если отбросить ложную скромность, то, что она выгодно отличалась от большинства других, было очевидно.
Впрочем, были и такие работы, которые составляли ей достойную конкуренцию. Возле них всегда толпились люди, являясь своеобразным индикатором, маячком для того, кто не собирался терять время, но и не хотел пропустить лучшие работы. По большому счету Билл был прав и тогда, когда говорил, что можно было посетить только основную часть конкурса, чтобы увидеть все, на что стоит смотреть. Среди общей массы стоящих работ было не более нескольких десятков, но каждая из них действительно заслуживала награды, таким работам было не стыдно проиграть. Что до остальных, то будь там сотня или две сотни работ, Том обязательно рассматривал бы их все и искал в каждой что-то заслуживающее внимания, несмотря на недостатки, но их было слишком много, чтобы тратить время на поиски достоинств, которые были неочевидны. Билл же почти не комментировал чужие работы, задерживаясь взглядом лишь на единицах, но Том не мог бы сказать, почему именно они его привлекали. Хотя за последние три месяца его прогресс казался невероятным, все же нельзя было сказать, что он до конца понимал гения.
- Объясни мне, как судьи сравнивают разные сюжеты и жанры и выбирают, что лучше, портрет или натюрморт? – уже пройдя второй павильон, задался вопросом Том; иногда работы между собой вообще нельзя было ставить рядом, слишком уж сильно они отличались друг от друга. - Взять, например, «Свободу, ведущую народ»* и «Поцелуй»**. Как их сравнить? По какому критерию?
- Ну, если брать по жанрам, то натюрморт самый примитивный жанр в этом смысле: никаких эмоций или действий, только настроение и мастерство художника, поэтому шедевральных натюрмортов не так уж много. С пейзажем и портретом интереснее иметь дело, потому что природа и люди очень редко бывают без движения и настроения, но если пейзаж пасторальный, то он мало чем отличается от натюрморта. Людей сложнее всего рисовать, особенно когда ими овладевают какие-то сильные эмоции, а не просто скука от ожидания пока их нарисуют. Их надо успеть заметить и… Да что я тебе рассказываю, ты сам это прекрасно знаешь.
- Это я знаю, то есть ты хочешь сказать, что есть что-то, чему заранее отдают предпочтение, то есть портрету перед пейзажем, пейзажу перед натюрмортом…
- Нет, хороший натюрморт лучше плохого портрета. Если ты не дорос до того, чтобы изображать людей, рисуй яблоки или учись дальше.
- Хорошо, а как быть с «Поцелуем» и «Свободой»?
- Я бы отдал предпочтение «Поцелую».
- Почему?
- Любовь лучше, чем революция.
- Это спорно. Любовь эгоистична и единолична, а революция… «Свобода, равенство, братство». Восстановление справедливости и возможность лучшей жизни для всех.
- Не для всех. У кого-то отняли и поделили между собой… По сути это разбой в государственных масштабах, не говоря о том, сколько людей погибло с той и с другой стороны. Мальчишка с пистолетами, люди, шагающие по трупам…
- Ну, хорошо, но мы же обсуждаем картину, а не идею.
- Том, конкурс судят двадцать два человека. Это не только художники, это и критики, и искусствоведы, не говоря о том, что они тоже ценители разных направлений и жанров. Они выставляют оценки за технику, за сюжет, за композицию, еще черт знает за что… потом суммируют и смотрят что получилось, тогда обсуждают и выбирают работы, которые будут допущены к основному туру. А потом каждый из них ставит баллы от одного до пятидесяти или до другой цифры, обозначающей количество работ, которые будут допущены к конкурсу: худшей работе один, лучшей пятьдесят. Потом снова складывают их для каждой картины и выясняют победителя. Если поровну – премия делится, но пока такого ни разу не было. Никто их не спрашивает, почему они считают лучшей ту или иную работу. Ты спросил меня, я тебе сказал, я бы отдал свой голос за «Поцелуй», он мне больше нравится, он вызывает во мне больше чувств, мне на него хочется смотреть. Думаю, они судят так же.
- Угу… - Том задумчиво потер шею.
Билл ласково коснулся его локтя.
- А что ты выбрал бы?
- «Поцелуй», - он ответил, не задумываясь.
- Почему?
Том чуть пожал плечами и улыбнулся.
- Если ты предлагаешь мне выбор и в одном из вариантов есть слово «поцелуй», не сомневайся, я всегда выберу именно его.
Билл легко улыбнулся и кивнул.
- Никогда не сомневался в твоем художественном вкусе.
«Свобода, ведущая народ»
«Поцелуй»
День приближался к вечеру, а выставка к закрытию, когда Том и Билл вошли в последний павильон. Том еще не видел свою картину среди экспозиции, и от легкого волнения его снова начало потряхивать. Билл сильнее сжал его руку.
- Перестань, все хорошо. Просто расслабься.
- Людей уже почти нет. Или просто в этих залах не на что смотреть.
- Это только первый день. Некоторые не доходят до последних павильонов, уставая от первых, а некоторые намеренно не смотрят в один день больше двух залов. В любом случае судьи смотрят все. И заинтересованные люди тоже, не сейчас, так в основном туре.
Том не выглядел убежденным. Его глаза бегали, пытаясь от входа определить, где именно его картина. Билл остановился напротив него, поворачивая его за подбородок и заставляя смотреть себе в глаза.
- Поцелуй меня.
Том странно посмотрел на него, пытаясь осмыслить резкую смену темы и понять, что он делает.
- Прямо сейчас?
- Ты сказал, здесь почти нет людей.
- Дело не в них.
- Тогда целуй или дальше идешь один.
- Это шантаж?
- Это выбор. Ты сказал…
- Я помню, что я сказал, - Том опустил руки на его талию, притягивая к себе. – И от своих слов я не отказываюсь, - прошептал уже в губы.
Билл был для него якорем и спасательным кругом одновременно. Это была основа, базис, константа, единственное, что остается главным и неизменным в любой ситуации, что бы ни случалось. Пока он рядом, все остальное могло быть каким угодно зыбким, переменчивым и ненадежным, сложным, даже несправедливым, но это не имело никакого значения. Пока он был с ним. А без него тем более не имело никакого значения.
Чувствуя, как поцелуй Тома становится все менее напряженным и все более нежным, Билл улыбнулся и, обхватив его губы своими буквально на секунду, как умел это делать, отстранился, глядя на него, растерянного: этого хватило, чтобы Том на миг забыл, где находится.
- Идем, поищем твою картину и поедем домой отмечать открытие выставки. Идет?
Том еле заметно выдохнул, чувствуя, как загорелись его щеки, и кивнул.
- Идет.
Картина висела не на самом открытом месте, но, тем не менее, пройти ее было сложно. Торцевая часть стены, на которой она располагалась, не была видна с входа, однако, поворачивая из одного «коридора» выставочного лабиринта в другой, глаз неминуемо встречался с ней. На полу у стены лежала гора визиток, билетиков и мелких монет. Том уже видел такое раньше у других картин - так посетители выражали свое одобрение и поддержку художнику, но его «гора» была больше, чем те, которые он видел до этого. Это заставило его сердце радостно забиться, а губы расплылись в широкой счастливой улыбке.
Билл тоже радостно улыбался, глядя на него, и Том не мог не обнять его.
- Пойдем домой, - услышал он легкий шепот сквозь улыбку у себя над ухом.
Том чуть отстранился, глядя на его лицо. Снова дежавю, но такое приятное, как будто, так и должно быть, как будто, для его жизни кто-то написал сценарий самого лучшего варианта развития событий, и теперь он убеждается, что интуитивно следует в точности так, как предусмотрено этим сценарием.
- Идем.
На улице стемнело, зажглись фонари, когда они покинули последний павильон.
- Похоже, ты зря волновался, - мягкий голос вырвал Тома из размышлений, - хотя это еще не победа.
- Мне победа нужна только для тебя, с меня признания этих поклонников достаточно.
- Плох тот солдат… - Билл замедлился, глядя себе под ноги, и перевел взгляд на него. - Ты в курсе, что мне в этом году в Риме не с кем соперничать, поэтому я туда не еду? Я рассчитываю на тебя в следующем, но для этого ты должен попасть хотябы в десятку. Хотя я действительно не видел здесь ничего более достойного… - он повернулся и снова медленно пошел, продолжая рассуждать вслух.
- Что? – лицо Тома выражало искреннюю растерянность. – Ну, уж нет, на это я не подпишусь. Мне этого года хватило выше крыши. Я просто не переживу вторую такую работу.
- Так… выставка у них в начале июня… Это чуть больше, чем полтора года…
- Билл, ты слышишь, что я тебе говорю?
Гений оглянулся, как будто Том его оторвал от обдумывания чего-то очень важного и срочного.
- Конечно, слышу. Если за три месяца ты достиг таких успехов, то за полтора года у меня появится отличный соперник.
Том вздохнул, опуская руки. С Биллом было бесполезно спорить, и он понимал, что рано или поздно все равно согласится на что угодно.
- Как мы будем соперничать, если ты мой учитель и знаешь все мои слабые стороны?
Билл улыбнулся, замечая, что риторический вопрос «что?» сменился на практический «как?».
- Я заинтересован не в победе, а в честной борьбе. Если я буду видеть твои слабые стороны, я скажу тебе о них, не волнуйся.
- Ок, - Том снова выдохнул, поражаясь, как быстро Биллу удалось уговорить его на новую авантюру, когда он даже еще не выяснил, чем для него закончится эта, но он не мог не заметить, что Билл строил долгосрочные планы и, хотя не от них зависело их будущее, почему-то это успокаивало и поднимало настроение.
Снежок хрустел под ногами и переливался в искусственном свете. Небольшая улочка была пуста; казалось, что весь город перебрался на центральные улицы, чтобы успеть купить подарки к рождеству. В окнах светились разноцветные огоньки. На небе слабо загорались бледные звездочки, и поднималась «надкушенная» луна.
Вдруг что-то ударилось о его плечо и мокрые холодные брызги, попав на шею, быстро стали стекать за воротник.
- Ау! - Том обернулся.
Билл, виновато улыбаясь, вжал голову в плечи и прикрыл нос ладонями.
- Томми, прости, я не хотел за шиворот…
- Так… - Том намеренно зачерпнул побольше снега, глядя, как глаза Билла расширились, а сам он, быстро оглядываясь, ускорил шаг в противоположном направлении. – Даже не пытайся, это бесполезно.
- Ну, прости… Я же извинился. Можно, я как-нибудь искуплю свою вину? – Билл, улыбаясь, пятился задом.
- Я готов к переговорам, что ты можешь предложить? – он медленно наступал, взвешивая снежок на ладони.
- Может, поцелуй?
Том поднял глаза вверх, делая вид, что глубоко задумался.
Билл все еще медленно отступал лицом к нему, и не мог видеть, как из-за поворота на довольно приличной скорости выехала машина. Заметив это, Том рванул к нему, но Билл, неправильно поняв его движение, попытался развернуться, только сейчас замечая опасность и останавливаясь в растерянности.
- Билл! Нет!
Все произошло очень быстро. На какую-то секунду Том оказался возле него раньше слишком поздно начинающей тормозить машины, обнимая и разворачивая обоих так, чтобы самому оказаться к ней спиной.
--------------------------
* Эжен Делакруа
** Густав Климт
Глава 23
Тильтиль: А что такое Время?..
Ребенок: Это старик, который вызывает тех, кому пора уходить…
Тильтиль: Он сердитый?..
Ребенок: Нет, он только несговорчивый… Проси не проси — вне очереди никого не пустит…
(Морис Метерлинк «Синяя птица»)
Том открыл глаза и оглядел белые стены и потолок. Острой болью в голове вернулись последние воспоминания, заставив его подскочить. Кардиомонитор отреагировал на его движения резким беспокойным писком.
В палату с испуганным лицом вбежала медсестра.
- Лежите-лежите, вам нельзя вставать!
- Что случилось? Где Билл?
- Вас сбила машина. Лежите смирно, у вас сотрясение, вам нельзя беспокоиться.
- Что с Биллом? Где он? Я хочу его видеть?
- С ним все в порядке, а вот вы в реанимации, вам пока нельзя ни с кем видеться. И успокойтесь, вам противопоказано волнение и беспокойство.
- Противопоказано беспокойство? – ее слова возымели совершенно противоположный эффект. – Это ложь! Я хочу видеть Билла или хотя бы услышать его! Дайте мне телефон!
- Здесь запрещено пользоваться телефоном, здесь чувствительные приборы. Пожалуйста, успокойтесь и лягте, иначе мне придется вызвать охрану и ввести вам успокоительное.
Глаза Тома широко раскрылись. Успокоительное? Такое, о котором рассказывал Билл? Когда все равно, жива ли собственная мать? Нет-нет, иначе он так и не узнает, что с Биллом. Он лег.
- Где мои часы? – тон был более спокойным, но дрожащий голос все еще его выдавал. – Мне можно вернуть мои часы? Они очень важны для меня, пожалуйста…
Сестра удивленно посмотрела на него, пытаясь оценить, симптом это или ужасный характер: только что был готов бежать на поиски друга, а теперь вдруг забеспокоился о часах.
- Да, думаю, часы можно, сейчас я их принесу, - не желая снова беспокоить пациента, она решила пойти на уступки и, укрыв его одеялом, вышла.
Пять минут неизвестности казались бесконечными. Если бы Том мог видеть себя со стороны, он бы, как художник, очень удивился, узнав, сколько оттенков бледности, оказывается, способно принимать человеческое лицо и как быстро они могут меняться в течение такого незначительного промежутка времени.
- Это Ваши часы? - она вошла, неся их на вытянутой руке, но увидев, как Том подскочил, а кардиомонитор снова запищал, завела руку за спину. – Я отдам их вам, только если вы будете лежать.
Том сжал зубы и лег, пытаясь успокоить сердце.
- Я буду, обещаю.
Она положила часы на тумбочку у его кровати и вышла.
Ни один умирающий от жажды не тянулся к глотку воды так же жадно... Если бы не пикание приборов, Том был бы уверен, что его сердце уже остановилось. Почти не видя ничего вокруг, он поднес циферблат к глазам…
В верхнем ряду ровно мигали циферки, показывая то, без чего и его сердцу биться не было смысла. 102, 103, 105, 104, 104…
Он жив.
Они оба живы.
* * *
К вечеру Тома перевели из реанимационной в обычную палату. Теперь он знал, что с Биллом все в порядке и от этого становилось легче, но пульс на любимой руке не опускался ниже ста, и возможности позвонить у него по-прежнему не было. Это было единственным, что по-настоящему волновало его: Билл беспокоился, этого нельзя было допускать.
Медсестры и медбратья входили и выходили, меняя ему капельницы и измеряя давление, но никто не отзывался на его просьбы, талдыча в один голос: «Забудьте о звонках и посетителях, Вам нужен покой. Постарайтесь поспать». Как будто это было возможно.
Солнце догорало за окном, отмечая конец дня. Дверь в палату легонько скрипнула и почти бесшумно закрылась. Кто-то из персонала, наверно, снова принес ему лекарства или пришел проверить температуру. Пусть думают, что он спит.
Шаги остановились у кровати, и отчего-то бешено заколотилось сердце. Он чувствовал уже такое раньше, но только один человек мог быть причиной для такого волнения. Том открыл глаза и повернулся.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 43 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |