А что, если это правда?
Что, если так оно и есть?
— Я не хочу.
— Не тебе решать.
— А кому же?
Гвидо грустно улыбнулся одними губами. Убрал ладонь с плеча сына. Скрестил руки на груди.
— Очередной ненужный вопрос, — угадал Ансельмо мысли отца.
— Нам надо кое-куда съездить, Ансельмо.
— Зачем?
— Надо повидаться с одним человеком.
Грета проснулась утром оттого, что почувствовала поцелуй в левую скулу. Солнечный луч, проливаясь в комнату через открытое окно, мягко грел ее лицо. Она не помнила, чтобы оставляла окно открытым. Грета перевела глаза на одеяло, расправленное и аккуратно заткнутое в углах кровати. Посмотрела на белого волка, лежащего рядом на подушке. Она точно его туда не клала. Под мягкими лапами волка была черная коробка. Накануне вечером никакой коробки не было. Грета села в кровати, все еще сонная, протянула руку к загадочному предмету и повертела его в пальцах. На нем была этикетка, на которой кто-то написал номер автобуса и дату. Грета открыла коробку и нашла внутри маленькую видеокассету и записку от Ансельмо:
«Мне захотелось увидеть тебя, но я не стал тебя будить. Когда ты спишь, ты похожа на ангела. Доброе утро!»
Он ночью вошел в ее комнату через открытое окно. А потом улетел. Грета представила, как он планировал на своих светящихся крыльях рядом с ней. Наклонился. Поцеловал. Поздоровался с белым волком. Почему он не остался? И где он теперь? Грета взяла телефон и набрала номер Ансельмо. Монотонные и нервные гудки. Занято. Маленькое существо внутри начало глубоко дышать. Еще чуть-чуть — и оно закричит. Грета сжимала в руках белого волка, пока не почувствовала, как ногти впиваются в ладони. Где ты? Почему не отвечаешь? Ответь.
— Солнышко!
Это мама.
— Тебя ждет пирог.
Вместе со словами в комнату ворвался запах сахара и сливочного масла, пытаясь потопить маленькое существо раньше, чем оно успеет что-либо выкрикнуть. Грета вскочила на ноги и одним гневным жестом закрыла и окно и рот маленького истеричного существа. Потом сняла пижаму, натянула черные штаны, черную футболку, черный шарф, полосатые носки и высокие ботинки. Сунула видеокассету в рюкзак, надела на запястья браслеты-кольца от велосипеда, схватила Мерлина и потащила его на кухню. Мать встретила ее радушным зевком и, усаживаясь рядом за стол, сказала:
— Знаешь, тебе идет черный. Ты кажешься еще более блондинистой.
Грета подняла глаза на Серену и заметила черные круги под глазами. Она поздно вернулась и до смерти устала. И «до смерти» не было в данном случае просто фигурой речи.
— Спасибо.
— За что?
За то, что встала, несмотря на усталость, и сварила мне кофе.
— За то, что я блондинка.
— А я тут при чем? — спросила Серена, проведя рукой по длинным черным волосам.
— Вот именно, что ни при чем.
Ирония — дар, которым наделены те, кто спит больше пяти часов в сутки. Воспринимать иронию способны те, кто спал хотя бы шесть часов и в любом случае проснулся после семи утра. На часах было без четверти семь, а спала Серена два часа.
— Ладно, пойду-ка я в кровать, — сказала она, чтобы не произнести того, о чем потом пожалела бы.
Грета откусила кусок пирога, наблюдая, как спина матери изгибается под комбинацией цвета слоновой кости. Дверь в кухню закрылась, и Грета осталась наедине со своим шумным дыханием. Что-то вроде прерывистой отдышки, как перед прыжком после длинного разбега. Она сделала глоток кофе с молоком, чтобы заглушить тревогу. Сомнительный результат. Еще один глоток, и пора идти. Грета посмотрела на Мерлина, ждущего у двери, где она его оставила.
— Доброе утро, — сказала она велосипеду, водрузила его на спину и зашагала вниз по лестнице, готовясь обмануть голос маленького существа быстрым перебором педалей навстречу своим подругам.
Едва приехав в школу, она снова попыталась дозвониться до Ансельмо. Опять занято. Горькая волна подкатила к горлу. Грета подняла глаза и увидела Лючию.
— Ну что? Ансельмо нашел ее? — спросила она, пританцовывая в своих шортах в цветочек.
Грета спрятала телефон и боль в карманах толстовки, сжимая и то и другое в кулаках:
— Да.
— Рассказывай! Как все прошло?
Грета молча пожала плечами.
За спиной Лючии появилась Эмма. Легкое платье в белую и красную клетку и черные балетки. Длинные голые ноги, сопровождаемые взглядами всех ребят в радиусе километра.
Эмма подняла руку вверх и помахала раскрытой ладонью.
— Эй! — поздоровалась она, подойдя ближе. — Новости есть?
— Да, Ансельмо нашел запись, которую мы искали, — восторженно улыбнулась Лючия.
— Грандиозно! — обрадовалась Эмма.
Потом повернулась к Грете. Та с хмурым лицом снова набирала номер.
— Что с тобой?
Молчание. Ужас в глазах.
— Грета?
Грета сняла с плеч рюкзак, открыла молнию, вручила подругам кассету и отцепила Мерлина.
— Я не пойду сегодня в школу, — сказала она, усаживаясь в седло.
— Тебе плохо? — разволновалась заботливая Лючия.
Грета тряхнула головой и оттолкнулась правой ногой. Эмма схватила ее за руку. На этот раз она не станет задавать вопросов, она сделает нечто более важное:
— Я с тобой.
Неожиданный поворот. Грета не была уверена, что ей сейчас кто-то нужен. Но оставаться в одиночестве она тоже не хотела.
— И я, — вставила Лючия.
Нет, двое — это уже целый эскорт. Тем более если одна из двух паинька.
— Лючия, ты… не должна прогуливать уроки, — твердо сказала Грета.
— Да? Это почему же?
— Потому что ты… Лючия.
Бровями Лючии вдруг овладел неожиданный гнев, и они собрались у переносицы как две разъяренные черные кошки.
— Как вы обе мне надоели! Что вы заладили — «Лючия, Лючия!» Я знаю, что меня зовут Лючия, и дальше что?
Лючия смотрела на них с таким серьезным видом, будто и впрямь ждала ответа. Нахмуренный лоб и ободок в блестящих клубничках. Фурия, переодетая доброй феей.
Эмма расхохоталась.
— Ничего смешного, — обиделась паинька.
— Прости, — выдавила Эмма, пытаясь взять себя в руки.
Бесполезно.
— Все! Хватит!
Но Эмма продолжала хохотать, да так, что даже у Греты стала подергиваться верхняя губа.
— Ну нет! — восстала Лючия. — Только не ты! Ты не можешь смеяться. Ты Грета, ты должна быть злой и вредной!
— Она права, — всхлипывала Эмма, все больше краснея от смеха. Эта гримаса и этот цвет придали ее идеальному лицу необычное выражение. Сказать по правде, не самое изящное. Грета и Лючия в ужасе посмотрели друг на друга. Когда Эмма смеялась, она становилась… страшной.
Свирепая Лючия, улыбающаяся Грета, страшная Эмма.
Воистину достопамятный день. Это надо было отметить. Спорить вдруг оказалось не о чем. И они не стали спорить. Они повернулись спиной к звонку, звавшему на урок, и бросились от него прочь, туда, где непредсказуемый ветер нес весеннюю пыльцу неведомо куда. Они тоже чувствовали себя непредсказуемыми. И бежали за ветром, охваченные беспричинной радостью, пока не нашли парк и в нем деревянную скамейку.
— И что мы теперь будем делать с этой кассетой? — спросила, усаживаясь, Эмма.
— Нам нужна аппаратура, на которой ее можно посмотреть. Как в детективных сериалах, знаете? Компьютеры там, все такое… — принялась взволнованно объяснять Лючия.
— Да-а-а-а, как в сериалах… — скептически прокомментировала Грета и перевела взгляд на виллу Боргезе, такую красивую, что казалась декорацией к фильму. Фильму из лучших времен, когда сериалов еще не было.
Паиньку вдруг озарило:
— Давайте спросим у моего брата Чезаре! Он обожает возиться со всякими такими вещами на компьютере.
Очень неглупая мысль.
— Когда?
— Я спрошу у него сегодня вечером, после школы…
Лючия посмотрела вокруг и вдруг осознала, что она не в школе, где должна бы быть.
— Мы ведь никому об этом не расскажем, да? — спросила она, глядя на Эмму глазами, полными ужаса.
— Никогда.
— Если мои узнают, мама будет плакать. Я ее знаю.
— Они не узнают: мы подделаем подписи в объяснительных, и никто не будет плакать, вот увидишь.
— А ты умеешь?
— Я суперпрофессионал, — похвасталась Эмма.
— Грета, а ты что будешь делать?
Грета молчала, склонившись над телефоном.
— Грета?
— Мм.
— Что ты будешь делать с объяснительной?
Зеленые глаза оторвались от экрана телефона и уставились куда-то далеко, мимо подруг, как будто они были прозрачными.
— Ничего.
Грета сказала это так, точно ей было абсолютно все равно. Точно во всей Вселенной не осталось ничего, что имело бы для нее хоть какое-то значение. Эмма знала почему:
— А где Ансельмо?
Зеленые глаза наполнились слезами. Грета загнала их обратно одним глубоким вдохом:
— Я не знаю. Он исчез.
— Как это?
Грета рассказала об открытом окне, о видео в коробке на кровати и о записке.
— Ты звонила ему?
— Четыре раза. Все время занято.
Последовало молчание, тяжелое, как скала. Большое, как человек. Человек, которого сейчас не было. «Что ты будешь делать?» Вопрос Лючии по-прежнему висел в воздухе, становясь все более невыносимым.
— Я знаю, что мы сделаем, — сказала Эмма.
Она сказала «мы», как будто ее и Лючии это тоже касалось. Скала тут же показалась немного легче.
— Мы пойдем его искать? — выкрикнула Лючия, точно прочитала первое задание в игре «Охота за сокровищами».
— Да, — решительно поднялась со скамейки Эмма, — мы пойдем в веломастерскую.
— Но ты… ты же не хотела туда возвращаться, — недоумевала Лючия.
Грета посмотрела на подругу снизу вверх, и ей показалось, что, встав, Эмма приподняла скалу, а вместе с ней и небо над ними.
— Сегодня все наоборот! — весело сказала Эмма, совсем не ощущая на своих плечах вселенской тяжести. — Вы еще не заметили?
Сколько пыли. Сколько же в этом гараже пыли! Эмилиано никогда не замечал, как тут грязно: он часами сидел среди труб, кранов и унитазов, покрытых толстым слоем серой пыли, и прекрасно себя чувствовал. Ему никогда не приходило в голову навести в гараже отца порядок. Но мать-то могла бы это сделать. Дома она вечно надраивала плитку, вытирала пыль, мыла пол. В гараж же и шагу не хотела ступить. Эмилиано еще и поэтому превратил его в свой офис. И годами вел здесь дела среди пыли и грязи.
Но сегодня у него в руках была раненая ласточка, и он не знал, куда ее положить, потому что во всем гараже не нашлось ни одного чистого угла, в котором можно было бы устроить ей гнездо. Он не мог оставить ее в пыли. Ей стало бы еще хуже. Наконец Эмилиано выбрал полку, на которую падал луч солнца из маленького окна, исполосованного застывшими струями дождя.
«Тут ты хотя бы будешь видеть небо», — хотел он сказать ласточке.
Но не сказал. Какой смысл? Она бы все равно не поняла. Эмилиано нежно переложил птицу в одну руку. Она вся умещалась в его ладони. Другой рукой он взял небольшой мешок, в котором среди белых волокон лежал моток тонких проводов, похожих на длинные рыжие волосы.
На какое-то мгновение в темном гараже вдруг возник образ той иностранки с медными волосами. Словно красный уголек догоравшего костра. И тут же исчез. Его место заняла этикетка на мешке: пенька. Он понятия не имел, в каких сантехнических целях могли использоваться эти волокна, но, надежно укрытые в целлофановом пакете, они казалось единственной чистой вещью во всем гараже.
Эмилиано вынул из мешка медную проволоку, прихватил пучок пеньки, освободил полку и стал стирать с нее пыль. Под слоем пыли осталась липкая черная грязь. Он поплевал на нее и дочиста оттер новым пучком волокон. Потом вынул все, что оставалось в мешке, и разложил на полке. Придавил ладонью и большим пальцем сделал в центре небольшое углубление.
Эмилиано посмотрел на свою работу: не то гнездо, не то колыбель. Он положил в бороздку ласточку и снова спросил про себя: «Так пойдет?»
Ласточка молчала и смотрела в небо за маленьким окном. «Пойдет», — подумал Эмилиано.
— Командир, — позвал голос из-за двери гаража.
Мао. Как всегда вовремя. Они договаривались встретиться, чтобы загрузиться на выходные. Эмилиано совсем забыл об этом. Сейчас и второй подвалит. Он не хотел, чтобы эти двое видели ласточку.
— Подожди там, — крикнул командир за дверь.
Потом подвинул унитазы к шкафу и добрался до своего тайника. Открыл ящик, приподнял двойное дно и взял небольшой пластиковый пакет, заполненный разноцветными таблетками. Он должен был сделать это до прихода друзей, но увидел всю эту пыль… Теперь надо было торопиться. Эмилиано разделил содержимое на две части и упаковал в пакеты поменьше. Быстро сунул их в карман и вышел из гаража.
— А почему мне нельзя внутрь? — спросил Мао, дымя сигаретой.
Эмилиано не ответил, подошел ближе и бросил один из пакетов за пазуху клетчатой рубашки Мао. Тот вынул пакет и быстро переложил в карман.
— Сколько?
— Две тысячи.
— Мао, — сказал Мао.
Его поэтому прозвали Мао. Никто точно не знал, что он имел в виду, когда выговаривал это свое «мао». Он произносил его не часто и, казалось, следовал какой-то логике, представляя значение этого высказывания и используя его осмысленно. Но оно всегда выскакивало в самый неожиданный момент, и никто никогда не спрашивал у Мао, что значит его «мао». Даже его лучший друг Штанга. Он тоже подъехал к гаражу, взял свою партию на две тысячи и спросил:
— Сегодня вечером?
— Амфитеатр, — ответил Мао. — Ты?
— Тоже.
— Командир?
— Меня не будет.
— А где ты будешь?
— Недалеко.
Эмилиано повернулся спиной и скрылся за дверью гаража. Двое других попрощались кивком головы, не произнеся больше ни слова. Они и так сегодня разболтались. Мужчины не сорят словами.
С тяжелым сердцем
Дорога меняет велосипедиста.
Мозоли на руках — это цветы, распустившиеся
от цепких объятий ладоней с рулем.
Ступенька между лодыжкой и икрой —
трофей, добытый на подъемах.
Сухожилие под коленкой — натянутая струна.
Мы движемся по дороге с доверчивостью
канатоходца и с его безумием.
Вокзал Термини, восемь тридцать утра. Гвидо и Ансельмо вынырнули из метро, покрытые потом, в толпе других вспотевших пассажиров. И пошли вместе со всеми к выходу на перрон, не двигая ногами. Людской поток нес их мимо берегов роскошных витрин, в которых безголовые манекены выставляли напоказ лавину платьев, туфель и сумок, которых хватило бы, чтобы одеть обитателей целого континента на пару лет вперед. А между тем за три месяца все это будет распродано, чтобы уступить место новой коллекции. Ансельмо попытался представить, сколько пар обуви должно быть в арсенале у каждой женщины, чтобы заставить работать этот дьявольский механизм.
Ненужный вопрос. Первый за это утро.
Потом он подумал о Грете и ее высоких ботинках, всегда одних и тех же. Ему показалось, что время расширяется у него на глазах. Он не знал, когда увидит ее снова, не знал, что скажет ей, когда увидит. Он знал только одно: сейчас надо было ехать, надо было встретиться с человеком, который, возможно, ответит на множество вопросов, в эти беспокойные дни жужжащих среди других его мыслей как оводы, не оставляя ни на секунду.
— Как его зовут? — спросил Ансельмо, усаживаясь в вагоне напротив отца.
— Дзено.
Гвидо расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и наклонил голову к окну, чтобы расслабить мышцы шеи. Перрон, запруженный людьми, медленно двинулся назад. Поезд тронулся.
— У него тоже своя веломастерская? — спросил Ансельмо, блуждая глазами по железной решетке над перроном.
— Нет, у него старый магазин велосипедов. Тебе понравится, вот увидишь.
— Он или магазин?
— И то и другое.
Они улыбнулись, не глядя друг на друга.
— Когда ты с ним познакомился?
— На последних соревнованиях. Я тогда еще не знал, что он… — подыскивая слова, Гвидо всматривался в стену из красного кирпича, поросшего мхом, — … что он как ты. Я узнал об этом в конце гонки.
Отец никогда не говорил ему о других посланниках. И Ансельмо только сейчас задумался почему. Потом вспомнил, что во время этого последнего соревнования Гвидо попал в аварию. Между собой они всегда называли это «аварией». Ансельмо знал, что с того дня отец не мог больше сесть на велосипед, но он никогда не рассказывал сыну, что именно там произошло. И сейчас был не самый подходящий момент для столь деликатного вопроса. Поэтому Ансельмо задал другой:
— Нас только двое… таких?
— Нет. Посланников много, они везде.
— Ты знаешь других?
— Я — нет.
— А он?
— Он нам и скажет.
Город остался позади. За окном поплыли луга, словно тихие волны бескрайнего моря.
Гвидо посмотрел на сына и поймал на себе его взгляд.
— Это Дзено спас меня тогда, — признался он.
Девочки встретились в начале улицы Джентилини в половине пятого. Они в первый раз возвращались в мастерскую втроем с того дня, когда стирали ржавчину с рамы старой «Грациеллы», купленной на Порта Портезе, но никто из них не обратил на это внимания. Они шли молча, и каждая была занята своими мыслями, очень разными и одинаково далекими. Дверь мастерской оказалась открыта, играло радио. С каждым шагом звуки становились все отчетливей. Ни хоров, ни оркестров. Дьявольский грохот и металлическое эхо электрогитары зазвучали в ушах Греты тревожной сиреной. Она села на велосипед и понеслась к мастерской, оставив подруг далеко позади.
— Грета! — приветствовал ее Шагалыч.
Художник вынырнул из тени, освобождая нос и рот от маски и держа в руках баллончик спрея. Подойдя ближе, он мимоходом улыбнулся Грете и выглянул на улицу. Увидев Лючию, Шагалыч разулыбался по-настоящему.
— Тебе сюда нельзя! Я еще не закончил! — закричал он, даже не поздоровавшись с музой.
— Но мне интересно!
Лючия засияла и ускорила шаг. Остановить ее было невозможно.
Эмма и Грета обменялись хмурыми взглядами.
— Его нет? — спросила вполголоса рыжая.
— Нет.
— Значит, мы сейчас заходим. Ты садишься на диван и делаешь вид, что все в порядке. В остальном положись на меня.
Грета послушно вошла в мастерскую.
— Что это за музыка? — просила Эмма у художника-велосипедиста.
— Метал. Тебе нравится?
Эмма не стала даже рассматривать возможные варианты ответа на этот вопрос.
— Ты видела мой велосипед, Эмма? — прощебетала Лючия. — Он в стиле либерти. Это понятно по шарам.
На этот раз Эмма вынуждена была ответить, хотя по-прежнему не испытывала ни малейшего желания:
— Да он и на велосипед-то не похож.
Художник и муза посмотрели на нее, не понимая, похвала это или упрек.
— В смысле не похож на тот велосипед… ну, каким он был раньше.
Вздох облегчения у обоих.
— Ты что, сам все это сделал?
— А то, — промурлыкал довольный Шагалыч.
— Без помощи Гвидо?
— Ну да.
— И Ансельмо?
— Ну да.
— А кстати, — спросила Эмма, подведя разговор к этим именам с грацией змеи, — где они сейчас?
В ее уловках не было никакой необходимости. Шагалыч ответил ей так, будто и не собирался делать тайны из отъезда Гвидо и Ансельмо.
— В Милане. Их не будет несколько дней.
Грета побледнела.
— Зачем? — спросила она очень тихо.
Ее никто не услышал.
— Зачем они туда поехали? — допытывалась Эмма.
— В гости к какому-то другу-велосипедисту.
— А когда вернутся?
Шагалыч понятия не имел, что ответить: этот вопрос его, похоже, нисколько не интересовал.
— Не знаю.
Маленькое существо в голове Греты победно усмехнулось, но, кажется, кричать пока не собиралось.
Эмма оставила двух голубков ворковать около велосипеда и села рядом с Гретой на диван:
— Попробуй позвонить еще раз. Он, наверное, был в поезде и телефон не ловил…
Грета покачала головой.
— Да ладно тебе. Он сейчас ответит, и все прояснится.
Молчание.
— Меня бесит, когда ты такая!
Эмма вскочила, сунула руку в карман толстовки и выхватила у Греты телефон.
— Отдай!
— Ни за что, — решительно отказалась Эмма.
— Что ты собираешься делать? — набросилась на нее Грета.
Эмма отодвинулась на безопасное расстояние и стала искать номер Ансельмо. Гудки раздались раньше, чем Грета успела вырвать телефон.
Не занято.
— Сейчас ты его поблагодаришь за записку и кассету. Без истерики и паранойи. Как будто ничего не произошло, — наставляла Килдэр, возвращая Грете мобильный. — И пожалуйста, постарайся улыбаться, не дуйся, в телефон это слышно.
Прежде чем Грета успела переварить приказы подруги, в трубке раздался мягкий голос Ансельмо:
— Привет.
Грета улыбнулась — непроизвольно, не думая о советах Эммы:
— Привет.
— Как дела?
Грета замолчала. Вопрос был слишком трудным.
Эмма фыркнула и ущипнула подругу, чтобы та не превратилась в статую изо льда.
— Ай!
— Что с тобой?
— Нет, ничего…
Эмма смотрела на нее с видом человека, который не простит ни малейшей ошибки.
— Все хорошо! Сегодня такое солнце!
Подруга подняла вверх большой палец в знак одобрения.
— Да, здесь тоже солнечно.
— Где «здесь»? Ты не в Риме?
Мысленные аплодисменты. «Отличный ход, darling!» — все так же молча одобрила Эмма.
— Я в Милане, — спокойно ответил Ансельмо, — мы уехали сегодня утром. Нам с отцом надо навестить одного друга. Велосипедиста.
Грета успокоилась. У правды есть такое свойство: успокаивать.
— Здорово! Удачной поездки!
Молодец. Теперь надо было ходить с туза.
— Записка, — шепотом напомнила Эмма.
— Я хотела тебе сказать, что получила… кассету, — ослушалась Грета, — мы сегодня пойдем к одному приятелю, он поможет нам с ней разобраться.
— Что за приятель? — заинтересовался Ансельмо.
— Один мой хороший друг… — подсказала Эмма, подмигивая.
— Один мой хороший друг, — одобрила Грета. — Мой самый старый друг. Я знаю его тыщу лет. Потрясающий человек. Я всегда могу на него положиться.
Эмма не скрывала восхищения.
— Здорово… Как его зовут?
— Чезаре.
— Да, здорово.
Грета улыбнулась: в голосе Ансельмо послышалось напряжение. Она надеялась, что это ревность.
— Если будут новости, позвони мне. То есть позвони мне в любом случае. Обязательно.
Так и есть: ревность!
Он ее ревновал!
Грета почувствовала вдохновение:
— Ты тоже звони.
Эмма подняла руку: не перегибай! Грета поняла и решила послушаться:
— Ну все, мне пора.
— Подожди.
— Да?
— Ты получила записку?
— А, да! Спасибо!
Ей не надо было смотреть на Эмму, чтобы понять, что не стоит ничего добавлять.
— Пока, Грета… Целую.
Голос звучал робко. Тихо, как легкий шорох.
— Пока, — сказала она, хотя хотела сказать «целую».
— Отлично! Ты молодец! — возликовала Эмма, как только Грета закончила разговор.
— Ты думаешь?
— «Потрясающий человек»! — передразнивала ее Эмма. — «Я всегда могу на него положиться»!
Они рассмеялись.
— Но я не понимаю, почему он не позвонил мне вчера вечером. Он обещал.
— Обычная вещь: это называется «паника следующего дня».
— Что?
— Ты его сразила. И он боится пойти ко дну. Мужчины — они такие.
Эмма произнесла это так уверенно, что Грета даже не посмела ничего возразить.
— Теперь наступает самый деликатный момент. Когда ты должна притворяться.
— В чем?
— В том, что тебе не страшно идти ко дну.
— Не спрашивай, откуда она у меня, — начала Лючия. — Просто помоги мне узнать правду.
Чезаре недоверчиво и пристально посмотрел в глаза младшей сестре.
— Пожалуйста, — добавила она.
Брат взял кассету и вставил ее в видеокамеру, подсоединенную к компьютеру:
— Теперь ты у меня в долгу.
— Согласна, — обрадовалась Лючия, тайком сжимая руку Эммы. Она всегда знала, что Чезаре не сможет ей отказать, а теперь об этом будут знать и ее подруги.
Грета уставилась в монитор, по которому с утроенной скоростью замелькали черно-белые изображения. Люди двигались невероятно быстро, заходили в автобус, выходили из него, менялись местами, садились и вставали, как статисты в массовке. Смотрели в разные стороны, разговаривали по телефону, толкались в коротком и узком проходе. Потом появилась женщина с белым пакетом.
— Вот она! — узнала ее Эмма.
Чезаре замедлил скорость видео, пока женщина помогала своему ребенку подняться по ступенькам автобуса и благодарила мальчика, уступившего им место. Женщина села и положила пакет под сиденье. Ее лицо было закрыто пышной прической. Вплоть до момента, когда она вышла из автобуса с ребенком на руках.
— Вернись назад, — попросила Грета.
На какое-то время пассажиры задвигались задом наперед. Потом на экране снова появился белый пакет.
— Останови!
Чезаре нажал на «стоп».
— Ты можешь увеличить эту деталь? — спросила Грета, указывая на пакет.
— Могу.
Чезаре обвел участок, указанный Гретой, в квадрат и увеличил его размеры. Теперь на пакете можно было разобрать надпись. Лейбл прачечной.
— Секкьелло. Улица Портуенсе, 749, — прочитала Грета.
— У нас есть адрес! — обрадовалась Лючия.
Подруги испепелили ее взглядами, и она замолчала. Но было поздно.
— Что все это значит? Что вы задумали?
Чезаре согласился помочь сестре без лишних вопросов, но адрес, который они нашли, был слишком далеко от их дома и ему не понравилось, что Лючия разгуливает одна по большому городу. Она еще слишком маленькая.
— Нет, ничего… это для школы. Такое задание, понимаешь?
Неудачный ход. Банальная и неубедительная ложь. Ложь действует только тогда, когда она зашкаливает. Ложь должна быть либо совсем простой, либо совершенно невероятной. Либо крайне точной, либо очень приблизительной. К счастью, в комнате был специалист по побочным эффектам низкосортных выдумок. Она же знала от них верное средство:
— Это для обществознания. Нам надо найти коммерческие структуры, которые предлагают услуги, базирующиеся на экологически совместимом производстве. В этой прачечной, по нашим сведениям, пользуются экологически чистыми и безопасными моющими средствами. Их делают вручную и ароматизируют эфирными маслами. Наше задание — взять интервью у владельцев прачечной и привлечь внимание всего города к нелегкой жизни мелких предпринимателей, которые выбирают альтернативный вид деятельности. По-моему, очень интересный проект, не находишь?
Чезаре смотрел на Эмму недоверчивыми глазами. Он не понимал, какая связь может быть между видеозаписью из автобуса, которую они только что видели, и всем, что она ему наговорила. Но Килдэр соображала быстрее его:
— Пакет тоже экологически чистый. Он из переработанной бумаги. И это видео будет нашим вещественным доказательством.
Вряд ли это можно было считать образцом лжи, но брат решил, что волноваться не о чем, ведь он сам составит сестренке компанию.
— Очень интересно. Можно и мне с вами?
Ледяное молчание.
— Ну конечно! — прочирикала Лючия. — Только на твоей машине!
Компромисс был принят с тяжелым сердцем. Меньше всего решение понравилось Грете.
Ты кого-то ищешь?
Чем питаются ласточки? Эмилиано не знал. Если бы бабушка была жива, она бы обязательно ему сказала. Под крышей ее дома прятались два гнезда, и каждый год ласточки возвращались в них, чтобы сообщить о новой весне. Бабушка их ждала. Готовила газетные листы и устилала ими пол под гнездами, чтобы птицы не испачкали коридоры Змеюки своими экскрементами. Она складывала газеты в несколько слоев и придавливала их вазами с цветами. Бабушка делала это каждый год, по крайней мере сколько он помнил. Дом разваливался на части, а она заботилась о том, чтобы содержать в чистоте лестничную площадку.
В чистоте и в цветах.
— Для ласточек. Когда они вернутся, — объяснила она внуку одним весенним днем.
Зимой бабушка скучала по своим ласточкам, поэтому и купила себе булавку. Обычно подарки ей делали внуки, дети, а иногда и муж, мир праху его. На Рождество или на ее день рождения. Каждый раз, разворачивая упаковку, она повторяла:
— Не стоило так тратиться.
Но потом, оборачивая ленточку вокруг пальца и складывая бумагу, чтобы сохранить для других подарков, бабушка тайком улыбалась. Булавка в виде ласточки была единственным подарком, который она купила себе сама. В первый день рождения без покойного мужа, мир праху его.
Эмилиано шел к старой бабушкиной квартире, пытаясь разглядеть гнезда ласточек в углах растрескавшегося потолка. Выключенные неоновые фонари, покрытые коркой времени, задавали ритм его блуждающему взгляду, нависая над одинаковыми дверями, как кривые знаки препинания в забытой истории. Эмилиано подошел к входу с таким чувством, будто все время двигался назад, в направлении, противоположном цели, и вдруг оказался в незнакомом месте. Гнезд не было. Ваз тоже. В пластиковых контейнерах распустились другие цветы, но ласточки не вернулись.
— Ты кого-то ищешь? — спросил женский голос за его спиной.
Эмилиано только теперь понял, что слишком долго рассматривал пустой потолок. С ним заговорила лучшая подруга его бабушки. Полосатый халат, застегнутый на груди рядом выцветших пластиковых пуговиц, и улыбка, как морщина среди других морщин, только более мягкая.
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |