Все знают о трагических событиях, произошедших в храме Апостола Фомы на Кантемировской в ночь с 19 на 20 ноября. В храме неизвестным злодеем был расстрелян мой муж, священник Даниил Сысоев. Его 7 страница

- Ты почему не заходишь? - спросила Настя.

- Я не могу заходить в православную церковь, я мусуль­манин.

- Она была твоей невестой. Пойдем, помолишься, не­крещеные могут заходить, - добавила Алена.

- Нет, я не могу, я мусульманин, мне нельзя молиться в христианском храме. Возьмите цветы и деньги, помоли­тесь за нее и свечки поставьте, она же была православ­ной, - и он трясущимися окоченевшими руками полез в карман за деньгами.

- Не надо денег, мы и так за нее помолимся, - ответила Настя.

«Какая она православная, - подумала Алена, заходя в полутемный притвор церкви. - Ильдар, наверное, не знает, что она два аборта сделала, не уверена была, что это от него беременности. Впрочем, зря я теперь так о ней. Упокой Господи ее душу».

Теперь, сидя в машине, Алена достала маленький изящный мобильник - подарок Руслана, набрала Настин номер. Трубку не брали.

«Эта Настя так и не обзавелась нормальным телефо­ном, клуша, никогда ей не дозвонишься. Надо ей трубку подарить».

Алена начала злиться. Через минуту набрала номер еще раз, долго не подходили, пока наконец она не услы­шала запыхавшийся голос Насти.

- Где ты ходишь? - почти заорала Алена. - Заведи на­конец себе мобильный, не дозвониться до тебя.

- Мы гуляли, только вошли. Ты хочешь приехать? Приезжай, мы дома, больше никуда не пойдем.

- Подруга, ты понимаешь меня без слов, конечно, я хочу приехать. Жди.

Алена повернула к Ленинградскому проспекту, но минут через десять уперлась в плотный хвост еле ползу­щей пробки. Это обстоятельство еще больше заставило ее нервничать. Машины почти стояли, вхолостую тарахтя движками и извергая в воздух невыносимую вонь. Води­тели соседних авто лениво покуривали, крутили радиопри­емники, разговаривали по мобильным, равнодушно поглядывая по сторонам.

Наконец пробка немного сдвинулась, Алена успела бы­стро перестроиться в небольшой просвет, образовавшийся в соседнем ряду, нагло подрезав при этом «помеху справа» в виде дряхлого, перекошенного «Опеля» цвета детской неожиданности, целившегося в ту же дырку. Рассержен­ный «Опель» истерично за сигналил и заморгал фарами.

Алена посмотрела на него в зеркало заднего вида и сквозь зубы произнесла: «Да пошел ты, переживешь». Она была так зла, что хотела показать ему средний палец, но во­время сдержалась. «Опель» не успокоился и, улучив мо­мент, оказался впереди, активно выпихивая из ряда Аленину «девятку» мятым гнилым задом.

Алену это хамство почти взбесило: «Была бы я на ма­шине Руслана, посмотрела бы я на тебя, сволочь».

Она поймала себя на мысли, что последнее время очень часто видит себя рядом с Русланом. Вот и сейчас, в этом банальном эпизоде пробочной автобрани, она поду­мала о нем. Она привыкла свою жизнь связывать с его жизнью, не осознавая, насколько сильно сроднилась с ним, словно вросла в него и мыслями, и сердцем. Он стал близ­ким и родным, именно родным.

Единственное, чего Алена не могла принять в нем, - его веру. Руслан прав: единство веры - главнейший аспект совместной жизни. Он - мусульманин, она - христианка. До сегодняшнего разговора с ним она считала, что подоб­ное соотношение возможно, главное - любовь и взаимопо­нимание, а все остальное приложится. Он абсолютно прав: все остальное - это не остальное, это главное. И она должна сделать выбор. Еще час назад ее обескуражила столь жест­кая и принципиальная позиция жениха, теперь она поняла, что он прав.

Пробка понемногу двигалась. Алена спокойно ползла в своем ряду, не пытаясь перестраиваться. Она уже пожа­лела, что отправилась к Насте. Что скажет Настя, ясно как белый день. Решать ей, а не Насте, и решать свою судьбу.

В этом году была очень холодная весна, шла вторая не­деля после Пасхи. У Насти, конечно, будут куличи к чаю. Захотелось есть. Пробка опять встала. Алена вспомнила Великую субботу, впервые за много лет она пропустила все службы Страстной седмицы, даже на погребение плащаницы не ходила - боялась расстроить Руслана.

Великая суббота врезалась в ее память. В Москву внезапно пришел дикий холод. Небо почернело, и по­сыпался обильный мелкий снег, похожий на манну. Все закружилось и завертелось. Во дворах храмов стояли столы, ломившиеся от пасхальной снеди, принесенной на освящение. Белые облачения священников раздува­лись, как паруса, и сливались с метелью, словно были едины со стихией. Свечи в руках прихожан гасли, столы с куличами и люди, стоявшие подле и шедшие с узелками и сумками на освящение, мгновенно побелели. И только красные неугасимые фонарики горели кое-где робкими, дрожащими огоньками. К вечеру все прекратилось. Сне­гопад напоминал о себе только кучами мокрого серого месива под ногами тысяч людей, шедших к Пасхальной заутрене.

Начиналось Христово Воскресение.

Наконец пробка внезапно рассосалась, и Алена помча­лась по направлению к Настиной улице. Протарахтев по трамвайным путям, повернула во двор, до отказа забитый машинами, припарковаться было негде. Пришлось кое-как пристроиться на загаженном пятачке возле помойки.

Выйдя из машины, Алена поскользнулась на разбро­санных вокруг бачков очистках, подвернув ногу. Почув­ствовала резкую боль, выругалась и, прихрамывая, поко­выляла к Настиному подъезду. На первом этаже из-за двери с рваным дерматином раздавались истеричные крики женщины и матерная брань мужика. Лифт не рабо­тал, а стоял, уныло распахнув двери.

«А еще профессорский дом называется. Что тогда тво­рится в пролетарских кварталах? Правильно говорил Ру­слан: повальный алкоголизм довел до всех этих мерзостей», - подумала Алена, медленно поднимаясь по лестнице.

Рихард Геппес всегда приезжал на встречи вовремя, но, глядя на черный «Ауди ТТ», аккуратно припаркован­ный у входа в кафе, в очередной раз испытал дикое внут­реннее раздражение. Султан опять опередил его. Ни разу Рихарду не удалось приехать на встречу раньше Султана. Рихард ненавидел Султана, ненавидел за то, что Султан был хитрее, умнее и могущественнее его, во всем его опе­режал, был богаче и мастерски умел подчинять себе людей.

Рихард всегда мечтал о власти над людьми больше, чем о деньгах. Много лет он отрабатывал технологии управле­ния людьми и в определенной степени достиг серьезного успеха, но Султану, который к тому же был намного младше него, не годился и в подметки.

«Хитрая тварь, всегда приезжает на этой машине, хотя их у него много. На деловые встречи ездит только на этой», - почувствовал свою уязвленность Рихард.

Прежде чем войти внутрь, он остановился покурить и собраться с мыслями.

«Нельзя приходить к нему с раздражением, он это мгновенно просекает, а ты показываешь свою слабость и бессилие», - думал Рихард, затягиваясь сигаретой.

Их сегодняшняя встреча была назначена в маленьком английском пабе «Честертон», затерянном в кривых пере­улках Самотеки, вдали от людской толчеи. Это кафе - на­дежное и проверенное место, оно не слушалось ни теми, ни другими службами. Уютный полумрак и со вкусом сде­ланные над столиками ниши скрывали своей тенью лица посетителей от лишних и любопытных глаз. Сногсшиба­тельные цены отпугивали случайных и малобюджетных по­сетителей.

«В такое место нужно приходить первому, - размыш­лял Рихард. - Ведь, войдя с улицы в полумрак, на не­сколько мгновений практически теряешь зрение, а в этот момент тебя внимательно рассматривают, видят твое рас­терянное и незащищенное лицо, изучают мимику и лезут дальше, в глубину подсознания».

С такими, как Султан, нельзя быть незащищенным. Ри­хард прекрасно знал, что Султан владеет гипнозом, технологиями зомбирования и манипулирования сознанием. Рихарда коробило от встреч с ним, но это была его работа, за которую, кстати, очень хорошо платили.

Шестидесятидвухлетний Рихард был связным между руководителями крупных террористических группировок и их хозяевами в высших кругах власти и бизнеса. Хозяева с руководителями встречаются через посредников, дабы себя не компрометировать, - таковы правила игры. У них известные всему миру имена, власть и миллиардные со­стояния. У хозяев должна быть незапятнанная репутация, поэтому нужны сложные цепочки посредников. Терро­ризм - их бизнес, очень прибыльный бизнес. Но этот биз­нес необходимо вести грамотно, он не прощает ошибок и халатности. Все четко просчитано и выверено.

Стареющий Рихард не любил свою работу.

Рихард Геппес происходил из простой латышской семьи. Отец - рабочий, заслуженный коммунист и рево­люционер, мать - посудомойка. В свое время пролетарско- коммунистические заслуги отца помогли ему поступить в самый престижный советский вуз - МГИМО. Это было в пятидесятые годы. Тогда в этот вуз, как, впрочем, и всегда, поступали дети только высокопоставленных родителей. Случайных туда не брали. Но сын латышского красного стрелка пробился сам, не имея ни малейшего блата и сдав все экзамены на «отлично».

Рихард с детства был пробивным мальчиком. Родив­шись в бедной семье, в стесненных условиях, он изо всех сил боролся за лучшее место под солнцем. Он считал, что у него должно быть все лучшее, и во что бы то ни стало мечтал вырваться из своей среды. Вырваться из его среды можно было бы и просто став инженером или учителем. Однако такие низкие планки его не устраивали, он мечтал стать дипломатом, и мечтал с детства. Карьера - вот глав­ная, вожделенная цель всей его жизни. Ради нее он, будучи студентом четвертого курса, женился на дочери консула, дабы иметь возможность уже через тестя двигаться по карьерной лестнице. Ведь комсомольской путевки для даль­нейшего продвижения было уже недостаточно. Рихард это прекрасно понимал и искал связи. Он завидовал своим од­нокашникам, у которых все было с самого рождения. Их карьера была устроена могущественными отцами, а бедный Рихард должен был, как альпинист, штурмовать вершины сам, порою лезть на скалы без всякой страховки, рискуя сорваться и разбиться вдребезги.

Свою жену он никогда не любил. Это была очень боль­ная, изможденная, некрасивая и скудоумная девушка, к тому же старше его почти на восемь лет. Она страдала хро­нической болезнью крови, из-за которой ей было стро­жайше запрещено рожать. Но ради ее здоровья врачи все же настаивали на замужестве. Считалось, что регулярная супружеская жизнь может заметно улучшить состояние ее здоровья, а то и способствовать длительной ремиссии. Отец ради своей любимой и единственной дочери готов был пойти на все.

С Рихардом будущий тесть познакомился все в том же МГИМО: узнав, что он земляк, пригласил к себе на кани­кулы. Рихард не заставил себя долго ждать, считая, что зна­комство с консулом может сулить в дальнейшем широкие перспективы. Будущий зять незамедлительно явился к консулу в гости на его уютную дачу на Рижском взморье, даже не заехав к своим родителям. Ни отец, ни мать не были ему интересны, они сыграли свою роль. Рабочее про­исхождение, партийность отца помогли Рихарду покорить главный вуз страны, больше они ничего не могли для него сделать. Мавр сделал свое дело, мавр должен уходить. Ри­хард был обижен на них и на судьбу - его родители не были сильными и высокопоставленными людьми.

Когда Рихард увидел дочь консула, он понял, что это и есть его следующий шанс, очередной трамплин на пути к вожделенным карьерным вершинам. И не важно, что она тяжело больна и некрасива. Уже через неделю он изображал безумную любовь к Эльзе, с восторгом за ней ухаживая и ни на минуту не отходя от нее. Они часами гуляли в дивных окрестностях Дзинтари среди дюн и сосен, по песчаным берегам Балтийского моря, любовались красотами и искали на побережье янтарь. Рихард читал ей стихи и вел беседы о возвышенном. Ему абсолютно не интересно было общение с болезненной и убогой Эльзой, но цель оправдывает сред­ства - именно такому принципу он всегда следовал.

Будущую тещу он осыпал комплиментами и цветами, галантно целовал ручку по утрам и вечерам, чем приводил старуху в неописуемый восторг. Отец Эльзы также видел в Рихарде своего будущего зятя. Лучшей партии для боль­ной дочери он придумать не мог. Подающий надежды, ода­ренный, талантливый и сказочно красивый. Мужчины, имеющие столько положительных качеств, встречаются редко. А желающих жениться на девушке-инвалидке найти было очень трудно.

Рихард искусно играл в любовь, так искусно, что даже старый дипломат не смог разглядеть в нем фальши. Всю жизнь ему приходилось играть роли. Роль влюбленного жениха, верного мужа, убежденного коммуниста, героя-любовника, альфонса-повесы... Для Рихарда вся жизнь была игрой. Наверное, если бы он родился где-нибудь в Америке, стал бы голливудской звездой, так хорошо он умел воплощаться в поставленные образы.

Через месяц Рихарда принимали в семье консула как жениха, а через шесть месяцев он женился на Эльзе. Еще через полгода окончил институт и был устроен своим те­стем на хорошую работу в Английском консульстве.

Рихард не был верным мужем. Единственной его сла­бостью были женщины, вернее секс с женщинами. Они не интересовали его как личности, ему интересны были лишь их тела. Тела, приносившие, пожалуй, самое большое удо­вольствие в жизни. К тому же он пользовался у них огром­ным успехом: красив, галантен, страстен.

Рихард был твердо убежден, что на свете почти нет женщины, которую бы он не смог соблазнить и затащить в постель. Он от природы владел искусством обольщения, которому в отличие от искусства дипломатии и манипули­рования не приходилось учиться. Секс и карьера-два кита в его жизни, правда, требовавших умелого и грамотного обращения, иначе можно на них потонуть.

В своих любовных похождениях он умело лавировал между тестем и женой, как корабль среди айсбергов. Раз­вестись в нелюбимой Эльзой он не мог, во-первых, потому, что дипломаты не должны разводиться, во-вторых, из-за высокого покровительства своего тестя. Он исправно исполнял все супружеские обязанности, заботился о жене, регулярно дарил ей дорогие подарки. Эльза была счаст­лива. Ему постоянно приходилось играть роль верного и любящего супруга, а любовные интрижки тщательно про­верять на безопасность.

Через девять лет их совместной жизни жена сконча­лась от обострения своего давнего заболевания, наконец избавив мужа от тяжкой обузы, к тому времени уже сильно его тяготившей. Рихард виртуозно сыграл очередную роль — убитого горем вдовца, рыдая на плече тестя и шепча ему, что теперь у него осталось единственное уте­шение - его работа. Получив вожделенную свободу, Ри­хард не стремился к новому браку, тщательно избегая контактов с женщинами, мечтавшими о замужестве. Он предпочитал либо замужних, либо так же, как он, дорожив­ших своей свободой. Будучи тонким психологом, он сразу вычислял женщин, ищущих брак и серьезных отношений.

Войдя в кафе и окунувшись в полумрак, Рихард мгно­венно почувствовал на себе цепкий и пронизывающий взгляд, словно рентгеном выворачивающий его душу, проникавший в глубь тела, шаривший под одеждой. Его передернуло от отвращения. Он не видел Султана и от этого был еще более беззащитен и безоружен. Омерзительное ощущение наготы всецело овладело им, он едва мог спра­виться с нахлынувшей паникой. Если бы Султан пришел позже, этого бы не случилось. Но как обхитрить его, приезжать, как дураку, на три часа раньше назначенной встречи? Глупо.

Рихард увидел его развалившимся на диване за угло­вым столиком. Султан смотрел в упор, с насмешкой и снис­ходительно. Он уловил смущение Рихарда и немало этим развлекся.

- Привет, Ричи, как дела? Давно мы с тобой не виде­лись.

- Я просил не называть меня Ричи, ты не Дункан Мак­лауд, а я не Ричи.

Такой диалог, такое начало было просто провальным для дипломата и опытного разведчика. Рихард не успел взять себя в руки после того, как его буквально раздели до­нага на пороге сего заведения. Чувство омерзения не про­ходило, словно он попал в яму с червями.

- Почему не Дункан Маклауд? Как известно, он отно­сился к клану бессмертных, и я отношусь к бессмертным, только еще более могущественным, - съехидничал Султан, с довольной улыбкой отпивая свой кофе.

- В таком случае Ричи тоже относился к бессмертным, и давай закончим этот глупый разговор.

- Как скажете, Рихард Карлович. Или прикажете на­зывать вас ставочной кличкой Дипкурьер? - усмехнулся Султан. - Тебе заказать виски?

- Я сам закажу, и не только виски, я еще не завтра­кал, - почти рассвирепев, ответил Рихард.

«Знает мою кличку, сволочь», - с раздражением поду­мал он.

Завтрак необходим был как пауза, чтобы собраться с мыслями перед серьезным разговором, а с таким раздраем в душе продолжать встречу просто невозможно. Он заказал себе двойную яичницу с беконом, капучино, мясную слойку и виски со льдом.

«Жалко, что этот мерзавец не пьет, это сильно услож­няет общение с ним», - думал Рихард, поедая свою яич­ницу.

Рихард пил, но пил, как положено пить разведчику, - никогда не пьянея и не теряя самоконтроля. Он мог вы­пить почти бутылку виски или водки, нисколько не опья­нев. Эту способность ему приходилось тренировать годами самому и на специальных занятиях в разведшколе.

- Ну что, ты доел? Мы можем переходить к делам? Мое время денег стоит.

Рихард на этот раз выдержал паузу.

- Именно поэтому я здесь, и, заметь, мое время тоже стоит денег.

Он спокойно отставил пустую тарелку и не спеша за­курил, раскинувшись на мягком кожаном диване. Воля была уже собрана в кулак, нервы успокоены, теперь можно было перейти к работе.

- Ну что, приступим к делам, здесь карточка с аван­сом, - Рихард достал из портфеля конверт и протянул его Султану.

Конверт мгновенно исчез.

- Пинкоды и пароли, как обычно, там же.

- Процентная ставка тоже как обычно? - спросил Султан.

Рихард с удовольствием затянулся, выдерживая паузу и тем самым беря верх над соперником.

- А вот предоплата на этот раз - сорок процентов, - произнес он, взглянув на Султана и почувствовав свое пре­имущество.

- С каких это пор? - Султан держал себя великолепно, не показав, что насторожен и раздражен неожиданным по­воротом дела.

- Так решило начальство, все вопросы к Генералу, - Рихард стряхнул пепел с сигареты.

- Я буду разговаривать с Генералом. И в следующий раз откажусь работать на подобных условиях.

Султан резко встал.

- До скорой встречи, Ричи.

Наталья сидела на кухне. Она очень любила эту кухню и эту квартиру, которая осталась ей от бабушки. Здесь все было как при ней. Бабушка умела создавать особый уют. Красновато-оранжевый абажур, светивший мягким, теп­лым и приглушенным светом, полы, застеленные шерстя­ными ковриками, по которым так приятно было ступать босиком, угловой диванчик с разноцветными самодель­ными подушками и множество буйно вьющихся растений, создававших эффект домашних джунглей.

В этот вечер Наталья праздновала свой второй день рождения. Сегодня исполнялось ровно десять лет со дня ее второго рождения 3 октября 1993 года.

Стол был накрыт к тихому торжеству. Наталья, не спеша, наслаждалась вкусом французского белого вина с виноградом и камамбером. В духовке в чугунном горшочке томилось ее любимое жаркое с грибами, издававшее умо­помрачительный аромат, а в ногах, громко мурлыкая, лежал большой серый кот Барсик. Старый кот приятно тарахтел от удовольствия, издавая звук, похожий на звук хорошо отлаженного дизельного двигателя.

Только тогда, после своего второго рождения, Наталья научилась ценить жизнь. Она почувствовала вкус к жизни и из каждого прожитого мгновения извлекала наслажде­ние. Она не понимала, как можно унывать или впадать в депрессию, как можно быть недовольной погодой, полити­кой и всем остальным, чем обычно постоянно недовольны люди. Последние десять лет у Натальи все было хорошо, и она была всем довольна.

У нее была любимая работа, полный материальный до­статок и масса свободного времени, которым она распоря­жалась, как считала нужным. Правда, за эти десять лет она потеряла самых близких людей - родителей и бабушку, и осталась совсем одна, как перст. Но к этому она прекрасно приспособилась, извлекая изданного факта максимальное удовольствие.

Теперь одиночество она считала самой главной жиз­ненной ценностью и не представляла, как можно стра­дать от такого замечательного подарка судьбы, ведь оно дает великую свободу. Великую, вожделенную и наиглавнейшую свободу, которую Наталья после своего вто­рого рождения ни на что не променяет. Ни на какое замужество, ни на какую страстную любовь, ни на каких детей!

Когда-то, а это было до 3 октября 1993 года, она была совсем другой. Как ей казалось теперь, она была глупой и неопытной. Она была погружена в мечты о большой и свет­лой любви, о принце на белом коне, о подвенечном платье. Ее подруги и однокурсницы по журфаку одна за другой вы­ходили замуж, она гуляла на их шумных свадьбах и меч­тала, что когда-то наступит и ее очередь.

Но эпидемия свадеб закончилась так же быстро, как и началась. Вчерашние невесты превратились в серых и уны­лых теток, обросли детьми и бесконечными проблемами. Общих интересов у них с Натальей почти не осталось. А обсуждать по телефону их кастрюльные проблемы, детей, молочные смеси, ревнивых, гуляющих, пьющих или мало зарабатывающих мужей, воспитательниц детского сада и постоянную нехватку времени, во сколько ни вставай, На­талье было скучно. У нее всего этого богатства не было.

Наталья никогда не страдала от недостатка внимания со стороны мужчин. Более того, она была избалована их по­стоянным вниманием, но до серьезных отношений никогда не доводила принципиально. После очередного бурного романа поклонник становился ей неинтересен. Из красавца и доблестного «агента 007» он превращался в обыч­ного мужика, со своими мелкими страстишками, изъянами интеллекта и множеством физиологических отправлений, которые в Наталье вызывали отвращение. Она ненавидела запах нечищеных зубов по утрам и запах пота и носков по вечерам, когда он приходил с работы и, не заходя в ванну, принимался за стандартный набор примитивных мужских ласк. И, как только роман подходил к своему логическому концу, она немедленно давала от ворот поворот своему не успевшему остыть до конца любовнику.

Конечно, есть высшая форма любви, без всех этих фи­зиологических отправлений и «обмена жидкостями», как говорилось в одном американском фильме. Фильма На­талья не помнила, но это меткое выражение ей пришлось по душе. Где она, эта высшая форма любви, Наталья не знала.

«Любовь - это розы, - говорила Наталья. - Пока они свежи, они радуют взгляд своей нежностью и тонким ароматом, но проходит время, они увядают, а вода под ними начинает протухать и превращаться в зеленое зловонное болото. Нужно уметь вовремя от них избавиться, чтобы потом, выливая тухлую воду в унитаз, не зажимать себе нос. От роз должны оставаться хорошие воспоминания».

Этот жизненный принцип привел тогда Наталью в тупик, жизненный тупик, как рельсы, которые вдруг закан­чиваются бессмысленной серой бетонной глыбой. Дальше поезд не пойдет, просьба освободить вагоны. Пришла пу­стота. Единственный человек, который хоть как-то запол­нял эту пустоту, был Кирилл Гольдман - друг еще с университетской скамьи. Кирилл, который тогда, третьего октября, нашел ее истекающей кровью от пулевого ране­ния возле Белого дома. Ее, потерявшую сознание, он тащил на себе, тащил туда, в переулки Красной Пресни, где можно было найти «скорую помощь» и врачей. Навер­ное, он спас ее от неминуемой смерти, она потеряла слиш­ком много крови.

Что их понесло тогда к Белому дому? Конечно же, жур­налистский интерес, погоня за горячими новостями и сен­сацией. Как они встретились в этом месиве, вернее, как он набрел на нее, знало одно провидение. Ведь после окон­чания универа они практически не общались, работали в разных местах, почти не пересекаясь. Потом он приходил к ней в «Склиф», приносил гранатовый сок и фрукты и молча сидел возле ее койки. Когда она поправилась, они жили какое-то время вместе, наверное, Наталья пошла на это в знак благодарности за спасенную жизнь.

Она умела быть благодарной. Кирилл все эти годы был безнадежно влюблен в Наталью и хотел предложить ей руку и сердце. Но она не любила Кирилла, он был просто другом, приятелем, коллегой, любовником наконец, кем угодно, только не любимым мужчиной, с которым она могла бы прожить свою жизнь. Впрочем, Наталья и не со­биралась ее ни с кем проживать. А Кирилл ждал все эти годы и надеялся.

В жизни у него было только два увлечения - Наталья и журналистика. Он был очень талантлив, его журналистские расследования всякий раз буквально будоражили обще­ство. Он умел находить сенсационные новости и, главное, грамотно их преподносить, и это обеспечивало газете «Новая правда» немалую популярность.

Однажды Наталья неудачно пошутила с ним, о чем впо­следствии очень жалела. После очередного, вовремя увяд­шего романа она явилась к Кириллу. Дело было в редакции, Кирилл работал над очередной сенсационно разоблачительной статьей, которая должна была выйти в завтрашнем вечернем номере. Наталья даже помнила, что статья была о воспитателях- садистах, моривших голодом детей в детском доме.

Было поздно, одиннадцатый час вечера, в комнате, кроме Кирилла, никого не было. Он увлеченно стучал пальцами по клавиатуре, уставившись в экран, курил и от­хлебывал кофе из огромной синей кружки. Свет монитора падал ему на лицо, отчего оно казалось голубоватым, а в очках отражались два сизых экранчика. Наталья вошла тихо, Кирилл был так увлечен, что не сразу ее заметил.

- Привет, - сказала она, усаживаясь на край соседнего стола.

Кирилл вздрогнул и расплылся в улыбке.

- Ой, привет, я тебя не заметил. Как дела? - при виде Натальи он даже бросил писать.

- Ты так увлечен, что немудрено не заметить, - не­сколько кокетливо произнесла Наталья, затем встала и кошачьим движением провела ладонью по его взлохмачен­ным волосам.

Кирилл растаял и уже был у ее ног. Она любила наблю­дать, как его влечет к ней от каждого ее движения.

- Я хотела сказать тебе нечто очень важное, мне больше не с кем поделиться, - она выдержала паузу, Ки­рилл уставился на нее нежно внимательным взглядом, - представляешь, я беременна.

Лицо его изменилось на скорбно-трагическое, как у ре­бенка, которого бросили одного на людной улице.

- Ты выходишь замуж? - спросил он, стараясь выгля­деть как можно спокойнее.

- Нет, с отцом ребенка у меня все кончено, я буду одна, стану матерью-одиночкой или просто избавлюсь от ре­бенка.

То, что происходило дальше, просто ошеломило Ната­лью. Он умолял ее не делать аборт, а выйти за него, убеж­дал, что готов стать отцом ее ребенку, ведь тому все равно нужен отец, что он готов, готов... Он будет носить ее на руках, они проживут долго и счастливо и умрут в один день. Наталья моментально пожалела о своей шутке.

Получилось глупо и жестоко по отношению к Кириллу, очень жестоко, она уже и не знала, как сказать ему, что про­сто-напросто пошутила. Конечно, она выкрутилась, сказав, что хотела проверить его чувства, но все равно Кирилл тогда страшно обиделся и не звонил две недели, а потом уехал с двумя ребятами в командировку в Чечню делать какой-то очень важный репортаж о чеченских бандформи­рованиях. В тот раз в Чечне их группу похитили боевики и месяц продержали в плену.

«Как хорошо, что не случилось замужества, что нет детей. Не надо никому отчитываться и спешить после работы домой, - думала Наталья, потягивая из бокала вели­колепное французское вино, - чтобы накормить свое се­мейство ужином, ублажить мужа, проверить уроки у детей, а потом бессильно упасть в кровать, чтобы следующий день провести в такой же бессмысленной круговерти. И так всю жизнь, от рассвета до заката, без просвета и без глотка све­жего воздуха, как в душной комнате, где уже нечем дышать и вот-вот потеряешь сознание».

Эта аллегория понравилась Наталье, и она одним глот­ком допила оставшееся в бокале вино. Приятное тепло разлилось по телу, Наталья откинулась на спинку дивана, ощутив легкое головокружение, и принялась за ароматное жаркое.

Настя почти проснулась, ей было хорошо, и мысли с Алены переключились на лето и дачу. Снова захотелось тепла, цветов и пения птиц.

Однажды летом на даче у Насти страшно разболелся зуб. Он заболел еще вечером, сразу после ужина. Настя промучилась от нестерпимой боли почти всю ночь; выпив лошадиную дозу анальгина, ей удалось заснуть лишь под утро. Утром свекровь, увидев бледную и осунувшуюся не­вестку, участливо спросила:

- Настенька, что случилось, ты заболела? У тебя очень нездоровый вид!

- У меня зуб всю ночь болел, не могла заснуть.

- Что ж ты мне сразу не сказала, зачем терпела?

- Вера Борисовна, мне не хотелось вас беспокоить, это ночью случилось.

- Нет, Настенька, с зубами не шутят. У меня есть пре­красный стоматолог, я сейчас ему позвоню.

Она быстро зашелестела листками своей старой запис­ной книжки.

- Ну где? - бормотала себе под нос Вера Борисовна. - А, вот, одну минуту, сейчас, сейчас.

Такой заботы от свекрови Настя не ожидала. Впрочем, Настя догадывалась, почему свекровь бросилась ей помо­гать, хотя обычно никогда не интересовалась чужим здо­ровьем. «Какой смысл, когда своих болячек хватает, а тут еще чужие», - рассуждала она. А тут такая забота, такое участие. Здесь была своя тактика, очень важная для Веры Борисовны. Настина мама работает медсестрой в Семашковской стоматологической клинике. И Настина мама мо­жет свою дочь устроить к любому дантисту, вернее, не к любому, а к самому лучшему. Вера Борисовна, которая свою сватью на дух не выносила, не могла допустить по­добного контакта Насти с мамой. И уж, конечно, у нее, у Веры Борисовны, должно быть все лучше, чем у Настиной мамы. Это был жест своеобразного самоутверждения. У Веры Борисовны все должно быть лучше: она умнее, бо­гаче, образованнее, у нее лучшие связи, куда уж там какой-то полуграмотной медсестре из стоматологической клиники.

Дата добавления: 2015-08-27