Я затаила дыхание. Поток речи прервался, потом полился снова. Нет, это не у меня в голове, это шло снаружи — из библиотеки... Я насторожилась. Может, и правда в доме привидение. А может, может... Я подкралась к двери, взялась за ручку дрожащими пальцами — и открыла. И застыла на пороге, не веря своим глазам. Комната стала другой. С окон соскребли краску, медный палец из паркета выломали. На полках почти не осталось книг. В камине потрескивал огонь. Я шире распахнула дверь. Письменный стол мистера Лилли был на месте. На нем стояла зажженная лампа.
И возле лампы сидела Мод.
Она сидела и писала, подперев щеку рукой. Глаз мне не видно. В свете лампы я ее очень хорошо разглядела. Нахмуренные брови. Руки без перчаток, рукава засучены, пальцы в чернилах. Я стояла и наблюдала, как она пишет. Листок перед ней был весь густо исписан. Она подняла перо и стала крутить его в пальцах, будто подыскивала слова. И опять тихонько что-то забормотала. Закусила губу.
Потом собралась макнуть перо в чернильницу. И только теперь заметила, что я на нее смотрю.
Она не испугалась. Не закричала. Не произнесла ни слова — поначалу. Только сидела, устремив на меня удивленный взгляд. Потом я шагнула к ней, и она сразу же вскочила, выронила перо, оно прокатилось по листкам и свалилось на пол. Лицо ее стало белым как мел. Она вцепилась в спинку стула, словно вот-вот упадет в обморок. Когда же я сделала еще шаг...
— Ты пришла, — проговорила она, — чтобы убить меня?
Она произнесла это жутким шепотом, и, услышав эти слова, я поняла, что побледнела она не столько от изумления, сколько от ужаса. И как только эта страшная мысль осенила меня, я отвернулась и закрыла лицо руками. Оно и так было мокрым от слез, теперь же я просто захлебывалась ими.
— О, Мод!
Никогда прежде я не называла ее по имени, я всегда обращалась к ней «мисс», и даже теперь, после всего, что случилось, мне показалось это таким странным... Всего минуту назад я думала о том, как я люблю ее. Я думала, что она пропала. Я готовилась искать годами. Но увидеть ее вдруг, такую живую, такую настоящую, когда я так мучительно долго о ней думала, — это было слишком.
— Я — нет... — только и сказала. — Не могу...
Она не пошла мне навстречу. Так и стояла, держась за кресло.
И тогда я вытерла слезы рукавом и заговорила спокойней.
— Есть письмо. Я нашла письмо в платье миссис Саксби...
Говоря это, я провела рукой по своему платью — документ был при мне, я его нащупала, но она ничего не сказала на это, и я подумала — и поняла по выражению ее лица, — что она знает, о каком письме идет речь и что в нем написано. И от этого на какой-то миг, не желая того, я вдруг снова ее возненавидела — всего на краткий миг, а когда он прошел, я почувствовала, что сил у меня не осталось.
Я подошла к окну и присела на подоконник.
— Я заплатила одному человеку, и мне его прочли. А потом я заболела.
— Прости, — прошептала она. — Сью, прости меня.
А сама все равно не подошла ко мне. Я отерла пот со лба.
— Меня подвезли на телеге. Сказали, твой дядя умер. И никто тут не живет, кроме мистера Пея...
— Мистера Пея? — Она нахмурилась. — Мистер Пей ушел.
— Они сказали, один слуга остался.
— Это они про Уильяма Инкера. Он действительно прислуживает мне. А его жена мне готовит. И больше никого.
— Только они и ты? В таком большом доме.— Я огляделась вокруг и поежилась. — И не страшно тебе?
Она пожала плечами, посмотрела на свои руки.
— Чего мне теперь бояться?
И то, как мрачно она это произнесла, поведало мне о многом. Так что я даже не сразу нашлась что ответить. И постаралась говорить спокойнее.
— Когда ты узнала? — спросила я. — Когда узнала все — про нас? С самого начала?
Она отрицательно покачала головой.
— Нет, не тогда. Только когда Ричард привез меня в Лондон. Тогда она... — Покраснела, но вскинула голову. — Тогда мне рассказали.
— А не раньше? — спросила я.
— Не раньше.
— Выходит, тебя тоже обманули.
Раньше мне приятно было так думать. Теперь же это стало частью той долгой, нескончаемой муки, в которой я пребывала последние девять месяцев. Какое-то время мы обе молчали. Я отвернулась и прижалась к стеклу щекой. Стекло было холодное. Дождь все лил и лил. Тяжелые струи долбили по гравию под окном, камушки подпрыгивали в лунках. Лужайка была вся какая-то побитая. Меж черных ветвей я разглядела вдали зеленые кроны тисов и островерхую крышу краснокирпичной часовни.
— Там лежит моя мать, — сказала я. — А я стояла над ее могилой и ни о чем не знала. Я думала, моя мать преступница, убийца.
— А я думала, моя мать сошла с ума, — печально произнесла она. — А оказалось...
Она не договорила. И я тоже не смогла произнести это вслух. Пока что. Но, обернувшись, я снова посмотрела на нее и, проглотив горький ком, сказала:
— Ты навещала ее в тюрьме.
Это я вспомнила слова надзирательницы. Она кивнула.
— Она говорила о тебе, — сказала она.
— Обо мне? И что же?
— Надеется, что ты никогда ничего не узнаешь. Что она лучше бы десять раз дала себя повесить, только бы ты не узнала. Еще говорила, что они с твоей матерью плохо придумали. Хотели сделать из тебя простую девчонку, а это все равно что спрятать бриллиант в грязи. Грязь засохнет и отвалится...
Я закрыла глаза. Когда я их наконец открыла, она уже была совсем близко.
— Сью, этот дом — твой.
— Мне он не нужен.
— И деньги твои. Половина материнского состояния. Если желаешь — все. Мне ничего не надо. Ты будешь богатой.
— Я не хочу быть богатой. И никогда не хотела. Мне нужна только...
Я не договорила. Сердце мое дрогнуло. Глаза ее так близко, совсем рядом... Я вспомнила, как в последний раз видела ее — не на суде, нет, а в ту ночь, когда умер Джентльмен. Глаза ее сверкали тогда. Теперь в них не было блеска. И волосы, завитые тогда, теперь гладко расчесаны и забраны сзади ленточкой. Руки без перчаток и, как я уже говорила, перепачканы чернилами. На лбу тоже чернильное пятно видно, пальцем провела. Платье на ней темное и длинное, но не до полу. Шелковое, с застежками спереди. Верхний крючок расстегнут. Я увидела, как пульсирует жилка на ее шее. И отвернулась.
Потом посмотрела ей прямо в глаза.
— Мне нужна только ты.
Она вспыхнула. Протянула руки, шагнула ко мне... Но нет, отвернулась и пошла к своему столу. Потрогала листок бумаги, подняла с полу перо.
— Ты меня совсем не знаешь. И никогда не знала. Есть вещи...
Она глубоко вздохнула и не стала продолжать.
— Какие вещи?
Она не ответила. Я слезла с подоконника и пошла к ней.
— Какие вещи?
— Мой дядя... — Она поглядела на меня испуганно. — Дядины книги... Ты думала, я хорошая. Правда? А я не была хорошей. Я была...
Казалось, она борется с собой. Обошла стол и сняла с полки книгу. Сняла, постояла, прижав к груди, потом вместе с книгой вернулась ко мне. Открыла ее дрожащими руками.
— Вот. — Она перевернула страницу. — Или нет, вот здесь.
И взгляд ее застыл. А потом, тем же ровным, невыразительным голосом, который я слышала только что, начала читать.
— «Как восхитительно, — читала она, — сияла во тьме ее прекрасная шея и обнаженные молочно-белые плечи, словно точенные из слоновой кости, в миг, когда я бросил ее на диван. Как удивленно, в диком смятении, вздымались и колыхались подо мной ее снежные всхолмья...»
— Что? — переспросила я.
Она не ответила, даже не взглянула на меня, только снова перевернула страницу и стала читать дальше:
— «Я едва ли сознавал, что делаю: все пришло вдруг в движение — губы, языки, руки, ноги, бедра, плечи, все части тела сливались в едином сладостном порыве».
Теперь настала моя очередь краснеть.
— Что? — произнесла я шепотом.
Она еще пролистала несколько страниц и снова стала зачитывать:
— «Моя дерзкая рука вскоре нашла ее тайное сокровище, несмотря на робкие протесты, которые благодаря жарким поцелуям удалось утихомирить до еле слышного нежного, в то время как пальцы мои нащупывали ход в сокрытое лоно любви...»
Она остановилась. Слышно было, как гулко стучит ее сердце. Мое тоже затрепетало. Я спросила, все еще не до конца понимая:
— Это книги твоего дяди?
Она кивнула.
— И они что, все такие?
Она снова кивнула.
— Все-все? Ты точно знаешь?
— Абсолютно.
Я взяла у нее из рук книгу и посмотрела на буковки. По мне, книга как книга, ничего особенного. И я положила ее на стол, потом пошла к полкам и взяла другую. На вид такая же. Тогда я вытащила еще одну, в ней оказались картинки. Да, такое мало кому доводилось видеть. На одной были изображены две нагие девушки. Я посмотрела на Мод, и сердце мое болезненно сжалось.
— Ты все знала, — сказала я. Это первое, о чем я тогда подумала. — Ты говорила, что ничего такого не знала, а сама...
— Я и не знала, — ответила она.
— Да знала ты все! Заставила меня целовать себя. Сделала так, что мне хотелось этого снова и снова! А сама все это время приходила сюда и...
Голос у меня сорвался. Я вспомнила те времена, когда стояла у двери библиотеки и слушала издалека ее голос. Я представила, как она читает джентльменам — и Джентльмену — вслух, а я в это время сижу и уплетаю пироги с миссис Стайлз и мистером Пеем. Я прижала руку к сердцу. Оно сжалось в комочек, и было обидно до слез.
— О, Мод! Если бы я знала! Подумать только, что ты... — Я заплакала. — Что ты и твой дядя... Ой! — Я поспешно прижала ладонь к губам. — Мой дядя! — Эта мысль была нелепей всего. — Ох...
И выпустила книгу из рук, как словно она меня обожгла.
Больше я ничего не могла сказать. Мод стояла не шевелясь, опираясь о край стола. Я вытерла слезы и пристальней посмотрела на ее пальцы в чернильных пятнах.
— Как же ты выдержала?
Она не ответила.
— А он-то каков, — сказала я, — вот сволочь! Неудивительно, что провонял под конец, и мало ему! Да, но ты опять здесь, с этими книгами!..
Я посмотрела на ряды книг — как же захотелось мне порушить все эти полки! Шагнула ей навстречу, чтобы обнять ее, но она сделала отстраняющий жест. Гордо вскинула голову.
— Нечего меня жалеть, из-за него. Он уже мертв. Но я — по-прежнему такая, какой он меня сделал. И навсегда такой останусь. Часть книг пропала — испорчены или проданы. Но я-то здесь. И посмотри сюда. Ты должна знать все. Видишь, как я зарабатываю на жизнь?
Она взяла со стола листок бумаги — это на нем она писала, когда я вошла. Чернила еще не высохли.
— Я как-то раз спросила одного дядиного знакомого, нельзя ли мне написать для него что-нибудь. А он послал меня в дом призрения для благородных дам. — Она невесело улыбнулась. — Говорят, дамы не должны писать подобные вещи. Но я же не дама...
Я все еще не понимала. Посмотрела на листок бумаги в ее руке. И сердце мое на миг оборвалось.
— Ты пишешь такое!
Она молча кивнула. Лицо ее было серьезным. Не знаю, какое лицо сделалось у меня. Думаю, я вся пылала.
— Такие же книжки! — не унималась я. — Просто не верится! Конечно, когда я искала тебя, всякое себе представляла... А ты сидишь тут, одна во всем доме...
— Я не одна. Я же тебе сказала: мне прислуживают, приходят Уильям Инкер и его жена.
— Сидишь одна и сочиняешь подобные книжки!
— А почему бы нет? — ответила она с вызовом.
Я растерялась.
— Но так же не годится, — сказала я наконец. — Такая девушка, как ты...
— Как я? Таких, как я, больше нет.
Я помолчала. Посмотрела на листок в ее руке. И спокойно спросила:
— Это приносит деньги?
Она зарделась.
— Немного, — ответила она. — Но достаточно, если писать быстро.
— И тебе... тебе это нравится?
Она еще гуще покраснела.
— Мне кажется, у меня получается... — И закусила губу. — Ты меня ненавидишь за это? — спросила она, пытаясь заглянуть мне в глаза.
— Ненавидеть тебя?! — воскликнула я. — Да будь у меня сто причин тебя ненавидеть, я все равно...
«Люблю тебя», — хотела я сказать. Но не сказала. Зачем? Если она такая гордая, то и я могу быть гордой... А впрочем, не нужно было ничего говорить, потому что она все явственно прочла на моем лице. И глаза ее просияли. Она прикрыла их ладонью. Над бровью появилось новое чернильное пятно. Я не выдержала, отвела ее руку и стала, послюнив палец, стирать чернила с ее лба. Я терла и терла, думая лишь о том, чтобы отмыть ее белую кожу, она же, стоило мне коснуться ее, застыла и больше не шевельнулась. Движение моей руки стало замедленным, как во сне. Палец скользнул по виску и ниже, по щеке. Потом все лицо ее оказалось под моей ладонью. Она закрыла глаза. Щека ее была гладкой — не как жемчуг, теплее жемчуга. Она чуть повернула голову и прижалась губами к моей ладони. Губы были мягкие. Над бровью еще оставался темный след, но, в конце концов, подумала я, это всего лишь чернила.
Когда я поцеловала ее, она содрогнулась, а мне показалось, я теряю сознание... Мы оторвались наконец друг от друга. Она поднесла руку к сердцу. Бумажный листок выпорхнул из ее пальцев и плавно опустился на пол. Я подошла, наклонилась, подняла его и расправила.
— Что тут написано? — спросила я, разглаживая листок на столе.
— Здесь написано о том, как я хочу тебя... Вот, например.
Она взяла в руки лампу. В комнате стало темнее, было слышно, как хлещет дождь по стеклу. Но она подвела меня к камину, усадила, сама села рядом. Шелковые юбки ее взметнулись и опали. Она поставила лампу на пол, расправила на коленях листок. И стала показывать мне слова, которые на нем написала, — одно за другим.
Примечания
Квартал на южном берегу Темзы. (Здесь и далее прим. перев.).
Известный в Лондоне театр с долгой историей; до середины XIX века назывался цирком. Примечателен тем, что в представлениях участвовали дети, а в кульминационные моменты на сцену выпускали дрессированных животных.
Лондонский квартал к северу от центральной части города.
Ирландская баллада «Sullivan's John» о несчастной судьбе паренька, который полюбил дочь лудильщика.
Уайтчепел — один из беднейших районов лондонского Ист-Энда.
Имеется в виду дразнилка из «Стихов Матушки Гусыни», но нельзя сказать, что речь там идет о воре, просто, наверное, Сью в детстве всех по привычке считала ворами. Стишок этот в переводе звучит так:
Чарли Хвост сел на мост.
Съел пирожок, потерял кошелек.
«Синими мундирами» называли полицейских.
Smith по-английски означает «кузнец».
Фешенебельный район лондонского Вест-Энда.
Коктейль с яйцом.
Имеется в виду поэма Джона Китса «Канун Святой Агнес», где юный влюбленный, презрев опасность, прокрадывается тайно в спальню к своей любимой, пока она спит.
Персонажи популярной пьесы английского драматурга Джона Гея (1685-1732) «Опора нищих», по мотивам которой была написана пьеса Бертольта Брехта «Трехгрошовая опера».
Евангелие от Иоанна, 4:34.
Фешенебельный район центральной части Лондона.
Цитата из детских «Стихов Матушки Гусыни». В переводе О. Седаковой этот стишок звучит так:
Малютка мисс Бумби
Сидела на тумбе,
Хлебала свою простоквашку.
Но выглянул вдруг
Свирепый паук
И спугнул нашу Бумби, бедняжку.
Лорд-мэр Лондона, живший в конце XVIII века; о том, как он из бедного стал богатым и прославился, сложена народная сказка.
Район в западной части Лондона.
Перекресток, принятый за точку отсчета как центр Лондона.
Одна из главных улиц в центральной части Лондона.
Южная часть Лондона, где находится и Боро.
Один из беднейших районов Лондона.
Большая тюрьма в Лондоне, открыта в 1842 г.
See more books in http://www.e-reading.org.ua
Дата добавления: 2015-08-27; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |