Гродзенская дыяцэзія Рымска-каталіцкага Касцёла Pэcпyблiка Беларусь 2011 10 страница

В субботу 1 ноября 1924 года в часовне св. Торфинна в Хама- ре отец Киелструп принял писательницу в лоно Католической Церкви. Сигрид рассказывает, что эта церемония едва не сорва­лась. В пятницу в послеобеденное время писательница отправи­лась в путь. Вдруг её охватил страх, она почувствовала себя бес­сильной, потому что должна была сделать очень важный шаг. В этот момент она хотела одного: убежать. Её успокоил разговор с голландской монахиней, матушкой Фульгенцией, которая уве­рила Сигрид, что это последняя попытка сатаны наполнить её страхом на пороге Церкви и что эти искушения нужно просто проигнорировать. Сигрид последовала этому мудрому совету.

В воскресенье Сигрид Унсет приняла Святое Причастие. В 1936 году, подводя итог своего пути к Богу и к Церкви, она ска­зала: «Прошло много времени, прежде чем я набралась смело­сти вообразить Бога, Который был Кем-то Совершенно Иным, но всё же Личностью, Которая могла связываться со мной, пути Которой не были моими, воля Которой резко и выразительно отличалась от моей воли, но Которая всё же смогла направить меня на Свои пути и подчинить мою волю Своей».

Стоит упомянуть, что переход в Католическую Церковь в поч­ти полностью протестантской стране (в 1924 году Католическая Церковь Норвегии насчитывала всего 2700 верных) и на протя­жении столетий враждебно настроенной в отношении Римской Церкви, требовал от писательницы большого мужества. Она от­давала себе отчёт в том, что из-за этого будет подвержена рез­кой критике. Она этого не боялась, и, когда было необходимо, вступала в смелую полемику, защищая свою веру.

«Идеи имеют последствия», - говорил американский мыс­литель Ричард Уивер. Обращение в католицизм и неустанное углубление понимания истин веры сильно повлияло на творче­ство норвежской писательницы. С тех пор в своих сочинениях она начала использовать религиозные сюжеты и стала подни­мать вопросы католической веры.

Литературный критик Александр Рогальски считает, что по­вести, которые Сигрид Унсет писала после обращения, «рассти­лали фабульную материю на канве католической веры, которая считалась единственным источником истинного здоровья, един­ственной прочной, постоянной реальностью среди хаоса земных дел и неустанной смены желаний человеческого сердца».

До самой смерти Унсет была великим апологетом католиче­ской веры и христианства. Изучение средневековья естествен­ным образом уже перед обращением направляло её в сторону католицизма и католического периода в истории Норвегии, начавшегося после обращения короля Олафа. Сигрид скорбе­ла над религиозным опустошением, совершённым лютеран­ской реформой. На Лютера она возлагала ответственность за секуляризацию, начавшуюся в период Возрождения. Именно эта эпоха - как считает Унсет - положила начало «самопро­славлению» нашего времени и «эгоцентрическому культу лич­ности», который писательница безжалостно разоблачала. Ун­сет говорила, что подчинение Церкви государству - огромная ошибка. Полемика с протестантизмом по вопросам защиты до­стоинства и свободы человека была стержнем её эссе «Католи­ческая пропаганда». Также в нём она защищала культ святых, потому что особо почитала «героическую сагу Католической Церкви в Англии», почитала мучеников, которые погибли из-за сопротивления церковной политике Генриха VIIL Из всех исторических личностей Сигрид больше всего восхищалась Томасом Мором. Упадок норвежской Католической Церкви был для неё символом потери независимости норвежского го­сударства.

Глубоким духом католической веры проникнуты её сле­дующие два произведения: написанная ещё до формального вступления в Католическую Церковь трилогия о средневеко­вье «Кристин, дочь Лавранса» и законченный вскоре после принятия католичества большой исторический роман «Улаф Эудунссон». Винснес утверждает, что при написании этих ро­манов «Унсет обратилась к прошлому, к средневековью, чтобы снова показать нашему времени христианство. Всё творчество Сигрид Унсет на тему средневековья оживляет фундаменталь­ная и присущая всякой религии христианская идея человека как существа, сотворённого Богом и несущего в себе Божье по­добие; человека, призванного к тому, чтобы быть слугой и со- работником Бога в мире. Это создаёт напряжение, конфликт между Божьей волей и личной волей человека. “Легко быть хо­рошим христианином, - говорит отец Асбьорн королю Олафу, - пока Бог не требует от тебя ничего, а лишь приглашает послу­шать прекрасное пение в церкви и смириться перед Ним, когда Он ласкает тебя отцовской ладонью. Но вера человека должна проявиться в тот день, когда Бог не хочет того, чего хочет чело­век. Церковь освящает узы, которые связывают человека с же­ной, детьми, семьёй, народом, королём, но выше человеческого закона стоит Закон Божий. Каждая человеческая душа внедре­на в общество, в котором раб имеет такое же значение, как и вождь. Все произошли от Бога. Все берут начало в сверхъесте­ственном мире, и там находится их настоящий дом. Однако все призваны к тому, чтобы быть соработниками Бога в этом мире. Никто не значит так мало, чтобы быть исключённым из борьбы между силами добра и зла”».

Трилогия «Кристин, дочь Лавранса» принесла писательни­це в 1928 году Нобелевскую премию. В то время Сигрид Унсет была самым молодым лауреатом и третьей женщиной, полу­чившей эту премию.

Прекрасное описание духовной эволюции человека и его об­ращения содержится в цикле повестей «Гимнадения» и «Нео­палимая купина». Финский писатель Ярл Хеммер утверждал: «Я знаю людей, для которых “Гимнадения” и “Неопалимая купина” стали своего рода новой Библией». Андреас Винснес пишет: «Этот цикл повестей имеет особенности, делающие из него поучительное религиозное произведение, наподобие произведений великих христианских мистиков. Религиозная интуиция или изучение богословия - по высказыванию самого автора - единятся и сотрудничают с наблюдением, размышле­нием и анализом так интимно и органично, как это может быть только у истинно великих творцов человеческих характеров. Так реалистично, конкретно и, можно сказать, повседневно показать противоречия между язычеством современного мира и христианской идеей не смог, наверно, никто из современни­ков Сигрид Унсет».

Многие повести Сигрид являются апологией христианской семьи, святости, неразрывности брака и самых святых призва­ний женщины: материнства и девства. В своих произведениях она решительно боролась с «язычеством XX века» и с искоре­нением христианства из Европы.

Сигрид Унсет стала католичкой не только на словах, которые выходили из-под её пера, но также и на деле. Принадлежность к Католической Церкви была для неё важнее всех обществен­ных отношений. Из денежной суммы, полученной в связи с Нобелевской премией, она взяла себе только тысячу крон, а остальные деньги - более 150 тысяч - она отдала на цели благотворительности. Из них 8о тысяч Сигрид пожертвовала учреждению, которое сама основала. Это учреждение было предназначено для помощи родителям детей-инвалидов, не получающим государственного пособия.

Сигрид никогда не отказывала, когда у неё просили мате­риальной поддержки. Она посылала бедным деньги, пищу, под­держивала католические организации. В 1928 году Сигрид всту­пила в Третий орден св. Доминика, избрав своим покровителем св. Олафа. Практикуя обет бедности, она раздавала свою бижуте­рию, часто постилась. Сигрид усердно боролась со своими поро­ками: гордыней; гневом, который охватывал её, когда ей кто-то мешал работать; резкостью в отношении к ближним; ненави­стью к немцам (в качестве епитимии она должна была высылать для них посылки). Сигрид часто ездила в монастырь доминика­нок в Осло и подружилась с его настоятельницей. Доминиканцы нередко приезжали в Биеркебаек и совершали Святую Мессу в доме Сигрид. Католики из Хамара часто просили её стать крёст­ной матерью их детей, на что она охотно соглашалась.

Сигрид Унсет была яростной противницей гитлеровского национал-социализма, который был для неё наиболее ярким выражением неоязычества. Свою первую антигитлеровскую статью она опубликовала уже в 1935 году.

В 1939 году в жизни Сигрид произошли большие перемены. Умерли её мама и дочь, больная эпилепсией, а во время Второй мировой войны погиб сын Андерс. Писательницу преследова­ли нацисты, и она вынуждена была бежать в Швецию. Потом через Москву, Сибирь и Японию она добралась до Америки. В Америке, которая ей очень понравилась, Сигрид начала актив­ную антигитлеровскую деятельность. Она боролась со всеми видами тоталитаризма и современного язычества. После войны писательница вернулась в Норвегию. В 1949 году она умерла.

«Такое впечатление, что Унсет хотела напомнить нам: жизнь не такая, какой она нам кажется. Ты являешься лишь звеном в длинной цепи поколений, и твоё первичное предназначение - быть отцом или матерью, любить другого человека и, прежде всего, любить Бога, - пишет восхищённая творчеством Сигрид Унсет министр внутренних дел Норвегии, член Папского со­вета по вопросам женщин Жанна Хааланд Матлари. - Дей­ствительность - это искушение, борьба, падение и повторный подъём. Земная жизнь ведёт к жизни сверхъестественной, к Богу. (...) Земное ведёт к божественному».

Матлари считает, что Сигрид Унсет в своих произведениях учила реализму, который полностью чужд современному че­ловеку, показывала, что «жизнь - это забота о семье, это образ действий, согласный с Божьим словом», что человек должен умереть готовым ко встрече с Богом.

Пётр Семененко

Духовное воскресение

«Я вас ненавидел, но Христос велел мне любить вас; я прези­рал вас и желал вам зла, а Христос велел мне молиться за вас и делать вам добро. Ненависть же и враждебность я не оставлял в себе, я выражал их словом и делом. Враги, братья мои, вот я прихожу просить вас: простите меня и будьте моими братья­ми». Это открытое послание «К друзьям и врагам» Пётр Се­мененко написал сразу после своего обращения. Обращённый славянин вскоре стал одним из самых выдающихся деятелей конгрегации Воскресения Господня.

Пётр Семененко родился на белостокской земле в многодетной помещичьей семье. Его отец, белорус, скорее всего был крещён в Католической Церкви. Рано осиротев, он долгое время был пажом при царском дворе в Санкт-Петербурге. Там он проникся русской культурой и православием. Мать Петра была протестанткой- кальвинисткой. Своего сына из-за отсутствия православного свя­щенника супруги крестили в Католической Церкви.

Воспитанием мальчика занимались бабушка и дедушка, про­тестанты. Несмотря на враждебность к католикам, дедушка по­зволил восьмилетнему Петру ходить на уроки религии в като­лическую школу Отцов Миссионеров в Тыкоцине. В это время Пётр втайне от бабушки и дедушки приблизился к Католической Церкви и в торжество Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии принял первое Причастие. К сожалению, бабушка не раз­делила радость внука и, когда узнала об этом событии, безжа­лостно его избила. После этого Пётр убежал из дома, и его едва смогли найти. «Если ты католик, то будешь поститься на хлебе и воде», - сказали ему в пятницу, сажая за отдельный столик. Од­нако это было не всё. Бабушка вызвала отца ребёнка, чтобы тот забрал его. Отец приехал, молча выслушал рассказ тёщи, а когда сел с Петром в бричку, сказал: «Петрук, ты хорошо сделал!» Эти слова глубоко запали в память ребёнка. Семененко помнил их до конца жизни. На ложе смерти он признался, что эта похвала была самым радостным воспоминанием в его жизни.

Пётр Семененко учился в Белостоке, а потом поступил в Ви­ленский университет. Однако он проучился там только год. Когда ему было 16 лет, началось ноябрьское восстание, и юно­ша поступил в пехотную артиллерию. В июле 1831 года его кор­пус отступил в Пруссию, где солдаты расквартировались. В то время Пётр увлёкся философией и пропитался протестантской и рационалистической атмосферой. В Пруссии он находился недолго; с волной послереволюционных эмигрантов он неле­гально прибыл во Францию. В Шатору, где он поселился, Се­мененко начал писать стихи, в которых изливал ненависть и грозил отмщением властвующим.

Во Франции Пётр Семененко полностью потерял веру. Он вступил в масонскую ложу в Безансоне. После того как он сде­лал несколько резких выступлений против аристократии его стала разыскивать полиция. Однако «опасному анархисту» удалось ускользнуть от органов безопасности. Из Шатору он убежал в Париж. Скрываясь от полиции, он жил в большой ни­щете. На протяжении двух лет Пётр питался объедками хлеба и сыра или найденным где-нибудь яблоком.

Но Петру Семененко угрожала не только полиция. Его пре­следовали также эмигрировавшие земляки. Зенкович, старый друг и школьный приятель Петра, обвинил его в недостат­ке патриотизма. Семененко, гордый славянин, вызвал его на дуэль. Вскоре Зенкович отказался от своих слов, но Семененко твёрдо стоял на своём и горячо желал отомстить за клевету.

Всё же дуэль не состоялась. Молодого и порывистого Семе­ненко с большим трудом переубедил Богдан Яньский, будущий основатель конгрегации Воскресения Господня, с которым Пётр был знаком около двух лет. Знакомство с Яньским, неутомимым апостолом польских эмигрантов, полностью изменило жизнь Петра Семененко. Отец Иероним Кайсевич, член конгрегации Воскресения Господня, так писал об апостольстве Яньского в отношении Семененко: «Он сам многое пережил. Он знал, как далеко может зайти молодой человек, лишённый руководства, считая, что жертвует собой во благо человечества и исполняет долг. Он знал, насколько неестественна нетерпимость Семенен­ко, человека рассудительного, но ставшего неспособным вести разумную жизнь. Жалея его душу и прекрасные способности, растрачиваемые понапрасну, Яньский начал подходить к нему издалека. Он завоёвывал гордого юношу своей кротостью и им­понировал ему поучительной и увлекательной беседой».

Яньский увлёк Семененко своим примером, убедил и привёл к Богу. 13 января 1835 года, вечером, Богдан Яньский записал в своём дневнике: «Приходит Семененко. Я делаю ему несколько замечаний. Он решает исповедоваться. Я радуюсь осторожно, но искренне. Я благодарю Бога за вдохновение, которое Он ему дал, прошу для него стойкости. Боже, не покидай его, вытащи его из бездны греха и опасности, дай мне благодать, чтобы я мог помочь ему».

Обращение Семененко оказалось искренним. Молодой че­ловек, ранее гордый и вызывающий антипатию, стал спо­койным и смиренным. Он исповедовался через восемь дней после визита у Яньского. С большим смирением Пётр попро­сил прощения у Зенковича. «Если это должно унизить меня перед миром - да будет так», - записал он в своём дневнике. Также он написал открытое послание «К друзьям и врагам». Очередным его шагом было посещение префекта парижской полиции. Этот визит состоялся после того, как его чуть было не поймали в потайной комнате в квартире Цезария Платера. Семененко сказал префекту, что тот уже не должен его боять­ся, потому что он стал католиком и исповедовался. Начальник полиции поздравил Семененко с началом новой жизни и дал ему «железное письмо» - документ, гарантирующий ему не­прикосновенность в случае ареста.

В это время полиция, ничего не зная о разговоре Семененко с префектом, продолжала охотиться за «опасным революцио­нером». Наконец удалось его поймать. Семененко нашли в его собственной квартире, где после двух лет скитаний он спокойно уснул в собственной кровати. «Наконец-то я поймал вас!» - тор­жественно сказал полицейский. Но, прочитав письмо префекта, он разочарованно сказал: «И на этот раз вы от нас ускользнули».

Вскоре Пётр Семененко поселился у Богдана Яньского, кото­рый в значительной степени повлиял на его дальнейшее духов­ное развитие. Пётр стал первым учеником Яньского. Отец Кайсе­вич пишет, что он несколько месяцев «почти не выходил из дома, разве что в церковь, постился, молился и читал католические книги, которые давал ему Яньский для исправления его взгля­дов, искажённых многочисленными ошибочными учениями».

Вскоре родилась идея основания новой братской общины, которая позже переродилась в конгрегацию Воскресения Го­сподня. Семененко вместе с Иеронимом Кайсевичем начал изучать теологию в Парижском коллегиуме св. Станислава, а потом вместе с ним продолжил учёбу в Риме. В декабре 1841 года, через шесть лет после обращения, Пётр Семененко был рукоположен во священника.

Он написал устав конгрегации Воскресения Господня. Так­же он помогал в основании многих женских конгрегаций. Се­мененко много публиковался. После смерти отца Иеронима Кайсевича стал генералом конгрегации Воскресения Господ­ня. Пётр Семененко принимал участие в основании Польского Папского коллегиума в Риме, готовящего священников, и стал его первым ректором. С момента обращения до смерти Пётр Семененко был человеком глубокой веры, был полон упова­ния, смирения, любви к Богу и людям. Он стал известным душепастырем, исповедником и духовным руководителем. Пётр Семененко умер от воспаления лёгких в Париже 18 ноября 1886 года. В настоящее время идёт его беатификационный процесс.

Фредерик Шопен

Умереть в любви и радости

Фредерик Шопен - один из величайших пианистов и компо­зиторов. В младенческом возрасте он был крещён в церкви св. Роха в Брохове. Однако со временем музыкант всё больше от­далялся от Бога. После того, как он переехал в Париж и вошёл в группу артистов из окружения своей любовницы Жорж Санд, вера стала для него лишь воспоминанием. Светская жизнь и неверующие друзья были причиной того, что на протяжении многих лет Шопен был далёк от Бога. Всей его жизнью была музыка.

Перед смертью композитор несколько лет страдал болезнью лёгких. В 1849 году его состояние сильно ухудшилось. Он ред­ко вставал с постели, а если и делал это, то бродил по квартире, напоминая скорее привидение, чем человека.

Обращение Шопена в последние минуты его жизни описы­вал отец Александр Еловицкий в письме к Ксаверии Грохоль­ской, отправленном из Парижа 21 октября 1849 года. Содержа­ние этого письма следующее:

«Слава Иисусу Христу.

Почтенная Госпожа!

Пишу вам о смерти Шопена, всё ещё находясь под её впе­чатлением. Он умер 17 октября 1849 года в два часа ночи. На протяжении многих лет его жизнь висела на волоске. Его тело, всегда чахлое, слабое, всё больше отравлялось огнём его гения. Все удивлялись, что в таком изнурённом теле ещё живёт душа и что Шопен не теряет быстроты разума и теплоты сердца.

Его лицо было холодное, белое и прозрачное, как алебастр; его глаза, обычно туманные, порою искрились просветлён­ным взглядом. Он был всегда приятным и милым, кипящим юмором, очень нежным. Казалось, что он уже не принадлежит этому миру. Но, к сожалению, о Небе он не думал. У него было мало хороших друзей, а плохих, без веры, очень много. По­следние были его особыми почитателями. Его успехи в самом утончённом искусстве заглушали в его сердце неизреченные воздыхания Святого Духа. Набожность, которую он впитал с молоком своей матушки, была уже только семейным воспоми­нанием. А безбожность друзей и подруг его последних лет всё больше впитывалась в его восприимчивый разум и, как свин­цовая туча, сомнением оседала в его душе. Лишь в силу своего утончённого приличия он не насмехался вслух над святыми вещами и не издевался над ними.

В таком плачевном состоянии его застала смертельная бо­лезнь лёгких. Весть о приближающейся смерти Шопена дошла до меня, когда я возвращался из Рима в Париж. Я сразу поспе­шил к другу своего детства, душа которого была очень дорога мне. Мы обнялись и расплакались, понимая, что ему осталось жить уже недолго. Он терял силы и гас на глазах. Однако он плакал не над собой, скорее надо мной, сожалея о гибели моего брата Эдварда, которого он тоже любил. Я воспользовался его чувствительностью и напомнил ему о матушке, пытаясь раз­будить в нём веру, которой она его учила. Он мне сказал: “Ах, я тебя понимаю. Я не хотел бы умереть без таинств, чтобы не огорчить мою любимую матушку, но не могу их принять, по­тому что уже не понимаю их так, как ты. Я могу ещё понять сла­дость исповеди, которая выглядит, как дружеское откровение, но исповеди как таинства я совершенно не понимаю. Если хо­чешь, ради твоей дружбы я исповедуюсь у тебя, но не иначе”.

От таких слов у меня сжалось сердце, и я заплакал. Жаль, жаль мне было эту милую душу. Я пытался помочь Шопену от­крыться и говорил о Пресвятой Деве, об Иисусе, самыми нежны­ми словами описывал Божье милосердие... Ничто не помогало.

Я обещал привести к нему любого исповедника, какого он только пожелает, но он мне сказал: “Если когда-нибудь я захо­чу исповедоваться, то только у тебя”. Именно этого после того, что он мне сказал, я больше всего боялся.

Прошло несколько месяцев. Я часто его навещал, но это не приносило никакого результата. Я молился, надеясь, что эта душа не погибнет. Молилась вся конгрегация Воскресения Господня, особенно во время реколлекций. И вот, 12 октября вечером меня срочно вызывает доктор Крювейер, говоря, что Шопен может не пережить ночи. Дрожа от волнения, я стал у двери Шопена, которую передо мной закрыли впервые. Одна­ко через минуту он попросил пустить меня, но только для того, чтобы пожать мне руку и сказать: “Я очень тебя люблю, но ни­чего мне не говори - иди спать”.

Представьте, какую ночь я пережил! Следующий день был днём св. Эдварда, заступника моего любимого брата. Жертвуя за душу брата Святую Мессу, я так молил Бога: “О Боже, сми­луйся! Если душа моего брата Эдварда угодна Тебе, дай мне сегодня душу Фредерика!” С большим беспокойством я шёл к Шопену. Я застал его за завтраком. Когда он пригласил меня, я сказал: “Мой дорогой друг, сегодня именины моего брата Эд­варда”. Шопен вздохнул, а я продолжал: “В день моего брата дай мне то, о чём я попрошу”. Шопен ответил: “Я дам тебе всё, что ты захочешь”. Я сказал: “Дай мне твою душу!” - “Я пони­маю тебя. Возьми её!” - сказал Шопен и сел на кровати.

Тогда меня охватила большая радость и в то же время трево­га. Как мне взять эту милую душу, чтобы отдать её Богу? Я упал на колени и в сердце своём воззвал к Богу: “Возьми её сам!” Я молча вложил в руки Шопена распятие. Он заплакал.

“Ты веруешь?” - спросил я. “Верую”. - “Как учила тебя ма­тушка?” - “Как учила меня матушка!” С плачем всматриваясь в распятого Иисуса, он исповедовался. Потом принял виатик и последнее помазание, о котором сам попросил. После этого он велел заплатить ризничему в двадцать раз больше обычного.

Я сказал: “Это слишком много”. - “Не много, - ответил он, - ведь то, что я принял, выше всякой цены”.

С этой минуты, преображённый Божьей благодатью, он стал будто другим человеком, я бы сказал, человеком уже святым.

В этот же день у него началась агония. Она продолжалась четыре дня и четыре ночи. Терпение, упование на Бога, а за­частую и радость сопутствовали ему до последнего вздоха. Среди самых больших страданий он говорил о своём счастье и благодарил Бога. Он почти выкрикивал свою любовь к Нему и желание с Ним соединиться. Он рассказывал о своём счастье друзьям, которые приходили с ним прощаться и оставались бодрствовать в соседних комнатах. Его дыхание постепенно пропадало, казалось, что он умирает, не было слышно даже стонов, он потерял сознание. Все встревожились и толпой вошли в его комнату, с бьющимся сердцем ожидая последней минуты. В это время Шопен открыл глаза, увидел перед собой толпу людей и спросил: “Что они здесь делают? Почему они не молятся?” Все упали на колени. Я прочитал литанию всем святым; в молитве участвовали даже протестанты.

Днём и ночью он почти всегда держал меня за обе руки, не же­лая меня отпустить. Он говорил: “Ты не отойдёшь от меня в эту решающую минуту...” Он прижимался ко мне, как обычно ребё­нок в опасности прижимается к своей матери. Каждую минуту он восклицал: “Иисус, Мария!” Он целовал распятие с востор­гом веры, надежды и большой любви. Иногда он с величайшей нежностью говорил присутствующим: “Люблю Бога и люблю людей!.. Мне хорошо, что я так умираю... Любимая моя сестра, не плачь. Не плачьте, друзья мои. Я счастлив! Я чувствую, что умираю. Молитесь за меня! До встречи на Небе!” Врачам, кото­рые пытались поддержать в нём жизнь, он говорил: “Отпустите меня, позвольте мне умереть. Бог уже простил меня, Он уже зо­вёт меня к Себе!.. Отпустите меня, я хочу умереть!..”

Также он говорил: “Напрасно вы причиняете мне боль­шие страдания. Может, вы ошиблись. Но Бог не ошибся. Он очищает меня. О, какой добрый Бог, что наказывает меня в этом мире! О, какой добрый Бог!”

В конце Шопен, речь которого всегда была утончённой, же­лая выразить мне всю свою благодарность, а также несчастье тех, кто умирает без таинств, не поколебался сказать: “Без тебя, мой дорогой, я бы издох, как свинья”.

Умирая, он ещё раз повторил сладчайшие имена Иисуса, Марии и Иосифа, прижал распятие к губам и к сердцу и на по­следнем дыхании произнёс: “Я уже у источника счастья!..” И умер. Так умер Шопен! Молитесь за него, чтобы он жил вечно. Ваш покорный слуга во Христе.

О. Александр Еловицкий».

Элизабет Фокс-Дженовезе

«Иисус умер за мои грехи...»

Элизабет Фокс-Дженовезе (1941 - 2007) была профессором истории (экспертом по истории американского Юга), активной феминисткой, основателем и директором Женского Института в университете Эмори в Атланте, штат Джорджия.

Элизабет была неверующей, хоть и крещёной. Во время учё­бы в университете она стала атеисткой и леволиберальной фе­министкой. Мировоззрение Элизабет формировала материа­листическая философия.

С течением лет она с растущим беспокойством наблюдала за общественными переменами, происходящими в современном постмодернистском мире. Её всё больше интересовали вопро­сы морали, добра и зла. Элизабет начала замечать сложности, возникающие из-за одобрения морального релятивизма и от­сутствия общих нравственных стандартов. Она пришла к выво­ду, что использование каждым человеком своего собственного «морального компаса» рано или поздно приведёт к конфликту с моральными устоями других людей, что в итоге закончится какой-либо формой насилия.

Также Элизабет начала отдаляться от радикального феми­низма. В итоге она стала придерживаться консервативных взглядов, считая, что современные феминистки перестали за­ниматься тем, что действительно интересует женщин. Она вы­сказывалась на эту тему в многочисленных публикациях.

В 90-ые годы Элизабет стала смело выступать в защиту тра­диционных браков, семьи и материнства, против абортов и

эвтаназии. Она восхищалась ясностью и твёрдостью позиции Святейшего Отца Иоанна Павла II в этих вопросах и его вы­сказываниями о достоинстве и миссии женщин. В то же время Элизабет всё больше претила гордыня и эгоизм феминисток.

По мере того как изменялись взгляды Элизабет, рос её инте­рес к Католической Церкви. Однажды в воскресенье она пошла на Святую Мессу в кафедральный собор Христа Царя в Атланте. С ней пошли её неверующий муж, глубоко религиозный друг- католик и её бывшая студентка. В этом храме на неё большое впе­чатление произвела возвышающаяся фигура распятого Иисуса.

Элизабет решила стать католичкой. Она стала часто уча­ствовать в Святой Мессе, выучила молитвы и читала их. После должной подготовки, тщательного изучения катехизиса в дека­бре 1995 года Элизабет была принята в Католическую Церковь.

Вместе с женой в Католическую Церковь вернулся её муж, католик от рождения, бывший марксист, историк Юджин Дже­новезе, специалист по истории рабства в США.

В свидетельстве, опубликованном в католическом журнале «First Things», Элизабет сказала, что решающим моментом в её обращении было внезапное и неожиданное осознание того, что Иисус умер за её грехи, а также сокрушающее осознание того, что она недостойна этой жертвы. Однако постепенно она поняла, что Бог сделал это из любви, что Он любит каждого че­ловека и эта любовь, как и вера, является Его даром. Также она поняла, что осознание того, что Бог нас любит, возлагает на каждого человека новые обязанности, и одной из основных яв­ляется любовь к ближнему. Примером искренней и бескорыст­ной любви к ближнему является Божья любовь к нам, любовь даже к тем, кто меньше всего её заслуживает.

После своего обращения Элизабет состояла в католиче­ских организациях, была консультантом Католического об­разовательного центра (Catholic Education Resource Center). В публичных диспутах она подчёркивала роль веры, ценность жертвенности в жизни женщин, важность милосердия и помо­щи ближнему.

Дата добавления: 2015-08-27