Охота на жар-птицу 19 страница

— Может, кто-то нарочно про него сплетни распускает? — вставила одна из доверенных боярынь.

— Да и без недругов сплетен не избежать — людям ведь только дай волю языками почесать! — возразила другая, пододвигая царевичу вазочку персикового варенья. Но тот поморщился, не взял — цедил пустой чай, помня, что супруг объявил голодовку.

— К иностранцам у наших людей всегда подозрения. Особенно если человек такой странный, как наш Ёширо Мотохирович. И внешностью необычен, и повадками…

— Цыц! — шикнул Пересвет.

У боярынь глаза округлились. Царевич опомнился, покраснел, буркнул извинения.

— А главное — колдуном его сразу посчитали, — продолжили клуши, как ни в чем не бывало. — Из-за того, что девушкой наряжался — это раз. Из-за того, что с золотыми змеями якшался — это два…

— Да хватит уже! — рыкнул Пересвет. Обвел тяжелым взглядом тётушек, извиняться больше не стал.

— И Пересветлану Берендеевну, хоть ее никто в глаза не видывал — а народ очень уж теперь жалеет! Что ее, бедняжку, сразу после свадьбы в монастырь сослали. Якобы не понравилась она принцу, в первую брачную ночь не угодила, — брякнула самая смелая боярыня.

Пересвет шумно вздохнул, поставил чашку на стол.

— Они правду говорят, — произнесла царица. — Народ у нас, если по одиночке брать — просто чудо что за люди! А если толпою сойдутся — любой дряни готовы поверить, без рассуждений. Летает по столице чумное мнение, будто в наших бедах именно Ёжик виноват. Будто все несчастия с его появлением начались. Глупость — но что поделать, каждому ведь не объяснить политический расклад… Не хмурься, родной! Всё уладим, дай Бог. Вот оправится Ёжик — будем его народу показывать. Пусть привыкают к нему и не городят глупости.

— Что? — изумился царевич.

— Я уж придумала! — улыбнулась матушка ободряюще. — Со мной он по святым местам поездит. Да хоть в монастырь к Пересветланушке! К отцу Фёдору наведаемся. С Берендеем Ивановичем…

— Кстати, я его сегодня не видел, — вспомнил царевич. Да и от дикой темы хотелось уйти поскорее.

— Он сейчас у владыки. А весь день в Думе промучился. Бояре, горячие головушки, бунтуют, голосят единогласно — требуют развязать войну с Кадаем. Не нравится им, видишь ли, что царь мягкую иностранную политику предпочитает. Называют переговоры и дипломатию непотребным унижением.

— Дураки, — буркнул Пересвет.

— Вот он им и разъясняет, что к чему, бедняга, — покивала Василиса Никитична. — Да ты меня не перебивай! С отцом, говорю, пускай в Думу наведается. Поговорит там с одним стариком, с другим — он мальчик умный, сразу покажет себя с лучшей стороны. А зима настанет — так вы с Войславкой, все втроем, народные гуляния посещать будете! На санях покатаетесь, в снежных боях поучаствуете! Вот народ у нас его за своего и полюбит. Согласись, правильно же говорю?

— Правильно, — вздохнул Пересвет. — Вот только он на это всё вряд ли легко согласится.

— А ты объясни, — махнула ладошкой Василиса Никитична, — уговори!

— Я его поесть уговорить не могу, не то что… — в голосе царевича звучало нешуточное беспокойство. — Два кренделька ореховых только утром схрумкал — и всё! Говорит: после убийств держу голодовку!

— Ты ж говорил, вроде бы, пост у него? — напомнила боярыня.

— Да, — кивнул царевич. Мрачнее тучи и лоб наморщен. Тётушки и матушка смотрели на него с сочувствием. — От голодовки не отличается. Крендельки-то есть стал, только когда я ему соврал, будто там ни молока, ни яиц нет.

— А их там и нет, — сказала царица.

— А мне-то откуда знать?! — взорвался Пересвет. Но тут же потух: — Извините…

— Пост — это не голодовка, — уверенно сказала матушка, потерла руки: — Итак, для начала надо выяснить, от чего он решил воздерживаться?

Пересвет чуть не брякнул первое, что на ум пришло: от поцелуев и брачной постели! Но прикусил язык. Подумав, взялся перечислять: мясо, молоко, яйца и прочее, по списку.

— Мда, эдак он навечно тощим останется, — сказала старшая боярыня. — Как только саблю-то свою в ручонках держит?

— А рыбу? — вспомнила царица. — Он же охочь до рыбки!

Пересвет уныло помотал головой.

— Остаются грибы и орехи, — подсказала свита.

— Грибы терпеть не может, — отрезал Пересвет. — Требует риса. На воде. Черт, я слыхал, что нихонец на одной чашке риса может год прожить! Но мне-то что за радость?!..

— Спокойно! — похлопала сына по плечу царица. — Ты бы помнил, как я тебя в малолетстве накормить пыталась, а ты от всего, что ни дашь, нос свой конопатый воротил! А всё равно вон какого тебя вырастили — загляденье! И с Ёжиком справимся.

— Бабоньки! — обратилась государыня к своей свите. — Задача понятна? Прежде, чем зятя в народ водить, его в божеский вид привести надобно! Откормить, чтобы смотреть не страшно было. Всем вам приказываю: не в службу, а в дружбу! Чтобы каждая к завтрашнему утру придумала постное кушанье! Та, чье блюдо придется Ёжику по вкусу, получит государственную благодарственную грамоту! Понятно?

Придворные дамы дружно закивали. И шустро разбрелись, ибо час был уже поздний. Замужние — по городу, по родным теремам разъехались. А те, кто при царице круглосуточно в компаньонках состоял — те отправились на кухню, советоваться с кухарками и поварами. Василиса Никитична, не смотря на усталость, тоже загорелась припомнившимся рецептом и решила присоединиться.

Мда, давно такого высокого посольства кухарки не видали в своих жарких владениях…

Однако конкурс был назначен к завтраку. А царевича ждала голодная ночь! В сочувствии к супругу он сам за весь день (и за вчерашний, к слову сказать, тоже!) ничего в рот, кроме крендельков, не брал.

— Ты! Стой! — выхватил из свиты царевич охнувшую девушку. По виду горничная, причем довольно миленькая. Ее большеглазое личико показалось знакомым — но мало ли! Пересвет никогда особенно не приглядывался к служанкам. — Пойдешь со мной.

Девушка повиновалась приказу безропотно. Хотя перепугалась, конечно, изрядно.

— П-простите! Ваше в-высочество?

После робкого стука, в спальню заглянула горничная. Кириамэ оторвался от книги, сел. Ибо валяться в постели, поверх скомканных покрывал, лёжа на животе, листать книгу и болтать ногами было приятно. Но не в присутствии юной девушки, в самом же деле.

— В-ваше в-высоч-чество!.. — дрожащим голоском пролепетала девчушка, не зная, куда глаза спрятать. Смотреть на принца, когда он был одет и причесан, ей и то казалось непозволительной вольностью. А сейчас, когда он в тонком халатике, с распахнутой грудью, да с распущенными волосами… Краска жгучего стыда залила всё личико, не только щеки.

Ёширо ее сразу же вспомнил. Сказалась не только натренированная на лица память наследника империи, вынужденного ежедневно иметь дело с огромным штатом придворных. Но и весьма пикантные обстоятельства первого знакомства с этой милашкой.

Мягко улыбнувшись, принц чуть наклонил голову к плечу, ожидая продолжения заготовленной речи.

— В-ваше высочест-тво! — пыталась справиться с доверенной ролью несчастная. — В-вы приказали п-принести в-вам рис… Но… но… но рис с-сегодня не готовили… И… и… Его очень долго в-варить нужно… Если желаете, сегодня готовили гречку…

— Ну что ж, можно гречку, — мило согласился принц. Хотя эту сильно пахнущую крупу он терпеть не мог. Но если уж морить себя суровым постом — противное кушанье подходит идеально

Ободренная согласием, девушка еще ярче запылала румянцем.

— А… а… прикажете с чем гречку? С молоком?

Принц покачал головой, отчего распущенные пряди пришли в движение… и служанка, заглядевшись, едва не зашаталась им в такт.

— Простую, ни с чем, — улыбнулся принц.

— С-с… с маслом… — как будто не слышала его горничная. С трудом повернула голову, словно превратилась в скрипучую деревянную куклу — бросила умоляющий взгляд в темноту за дверью. — С грибочками?.. Под сме-сметанкой… Или, может быть, желаете с рыбным паш-паште-те-том? С соленым огурчи-чик-ком?.. С курочкой? С яишинкой?..

На все предложения Ёж отвечал всё более разочарованными вздохами.

На «буль-бульончике» и «т-творожн-ной зап-пеканоч-чке» терпение его кончилось. Встав, он подошел к девушке. Та задрожала, что было очевидно — все оборочки на платье пришли с мелкое волнение.

Кириамэ подошел очень близко. Он возвышался над несчастной на целую голову — девушка имела редкостный для царского терема скромный женский рост.

Принц улыбнулся. На этот раз его улыбка была печальна — из-за непонимания. Он поднял руки (заставив горничную сдавленно охнуть) и принялся поправлять оборки на бретельках ее фартука, которые, впрочем, из-за сурового крахмала торчали крылышками исправно и в поправлении не нуждались.

— Милая… — проникновенно-нежно произнес принц. — Кстати, как твое имя?

— Д… д… Д-дарёна… То бишь, Д-дарья я…

— Дарёнушка, милая! Я приказал принести простое блюдо, без всяких добавлений и приправ. Что в этом плохого?

— Н-ничего… П-простите, в-ваше в-высочество! Я сейчас же принесу!!

— Стой! — повысил голос Ёж. И девчушка встала, как вкопанная, хотя мгновение назад была готова сорваться с места стрелой. — Спасибо. Я сыт вашей гречкой. Будь добра, к завтраку приготовь мне… Да, ты сама, лично, своими нежными руками, поняла? Приготовь мне рис, на воде. Не вздумай ничего туда добавлять! Уж будь любезна.

— С-слушаюсь… И д-даже соли?

— Что?

— Даже соли не класть?

Принц тяжко вздохнул:

— Соль разрешаю. Иди!

Девушку точно сквозняком сдуло.

А Кириамэ шагнул за порог, цепко выхватил из темноты чертыхнувшегося царевича, прятавшегося за дверью и имевшего наивность слишком громко подсказывать подосланной девушке.

— Где пропадал? — ласково осведомился Ёж у супруга, прежде чем швырнуть того на постель. — Мне будет обидно услышать, что ты обсуждал меня с родителями — в мое отсутствие.

— Так в чем загвоздка? — надулся царевич. — Пошел бы со мной, чайку бы попили!

Принц фыркнул.

Забрал с кровати оставленную книжку. И ушел в другую комнату, где его уже ждала застеленная софа. Софа эта была ничуть не хуже постели, честно скажем — не уже, не короче, такая же мягкая. Но Пересвета совершенно не устраивало, что его супруг предпочел ночевать там, а не с ним!

— А я думал, служанки смирились и бросили стелить вторую постель, — произнес царевич, не скрывая обиду.

— Они перестали, — сказал Кириамэ. — Мне пришлось напомнить. Спокойной ночи!

И, паршивец, дверь за собой закрыл! На ключ запер.

Пересвет откинулся на покрывала, негромко зарычав.

Покрывала еще хранили тепло его тела… тонкий, цветочный запах бальзама для волос…

Ни свет, ни заря Пересвет проснулся. Что-то его разбудило…

Он спросонья даже не сразу понял, что именно. Вернее — кто.

За окном еще не рассвело: синеватые предрассветные сумерки, не то явь, не то мерещится. Царевич глазами похлопал, с трудом прогоняя самый крепкий предутренний сон, понял, наконец, что это за призрак бесшумно, крадучись, перемещается по спальне. В неверном сумеречном мареве белое кимоно и серебристые волосы светились привиденческим голубоватым светом.

Царевич сообразил притвориться спящим — мол, ничего не слышу, ничего не вижу, посапываю себе сладко. А сам стал следить за «призраком» во все глаза. Благо «призрак» на него не оглядывался, широко распахнувшихся любопытных глаз, блестящих из полутьмы, не замечал.

Забрал какую-то одежду из своего сундука, коробочку прихватил с белилами-тушью. И, всё так же совершенно беззвучно, убрался восвояси, без малейшего скрипа прикрыв за собой дверь в смежную горницу.

Пересвет подхватился с кровати. Явно куда-то намылился его супруг! Раз даже решил накраситься в коем веке… А, ну да, запудрить синяки и ссадины на лице, бесспорно, было необходимо — не мог же принц в неказистом виде на людях показываться… Но что он задумал? Спозаранку! Без разрешения и даже без обсуждения с родным мужем! Пересвета жгло не только любопытство, сколько обида — что за тайны, в самом деле?!

Царевич услышал тоненький скрип половицы — прыгнул обратно в постель, накрылся одеялом, старательно ровно засопел. Как будто и не он мгновение назад скакал по спальне в одной штанине, изо всех сил пытаясь не шуршать и не шуметь — но при этом быстренько одеться-обуться для слежки.

Пересвету не почудилось: секундой спустя дверь медленно приотворилась. Ёж с подозрительностью прислушался к мерному дыханию «спящего». Удостоверился в тишине и сонном покое, царящем в спальне, скользнул за порог. Прокрался к сундуку за забытой вещицей. И бесшумно удалился.

Пересвет с облегчением перевел дух: муженьку потребуется немало времени, чтобы тщательно накраситься, так что он успеет собраться.

…Царевич едва не задремал, дожидаясь, когда же супруг покинет светелку. Встрепенулся от чуть слышного стука закрывшейся двери — вскочил, отбросив одеяла, под которыми с четверть часа прятался в кафтане и сапогах. И выскользнул тенью следом, в тихий коридор сонного терема.

Принц нарядился, как давно себе не позволял: многоцветные многослойные шелка парадных одежд. Прическу украсили длинные булавки, золотые с камнями подвески, от которых он отказался в повседневной жизни, высокий хвост увенчал шелковый цветок белого пиона. Пересвет даже пожалел, что следить приходится в сумерках и, понятное дело, видел он только спину мужа. На лице у того наверняка пуд белил. И глаза наверняка подвел густо-густо. Может, и губы подкрасил? Точно, без этого никак… Царевич заставил себя встряхнуться. Нахмурился, приказал себе прекратить расплываться в идиотской, мечтательной ухмылочке.

И к чему он нарядился, интересно? Да зачем ему веер понадобился? Ради веера ведь в спальню второй раз возвращался, в сундуке своем рылся, искал специально! К чему веер — поздней осенью? В ветреную, далеко не жаркую погоду?..

Пересвет еще больше потерялся в догадках, когда выяснил, что супруг направляется не куда-нибудь в город, а совсем даже наоборот — через сад в рощу. Но, слава Небесам, не на место побоища, а в другую сторону от мостика через овраг — вверх по склону, на пригорок.

Взойдя на этот самый пригорок, перед которым с другой стороны расстилался широкий вид на извилистую речку, Кириамэ повернулся лицом к рассветному зареву. Сквозь дождливые тучи зарево сегодня получалось довольно хмурое, блеклое, совсем не романтическое.

Пересвет схоронился неподалёку — в густой тени за кустарником, благо на склоне росло предостаточно подходящих зарослей. Из укрытия стал наблюдать, затаив дыхание. С губ, кстати, срывались вполне видимые облачка тумана. Не лето уже, совсем не лето. Да еще ветер — хвост Кириамэ развевался под порывами белой вуалью, шелка праздничных одежд трепетали. Пересвету устоять на месте было сложно — прекрасное зрелище представилось его глазам, залюбуешься! Но хотелось не любоваться, а схватить в охапку и назад в спальню уволочь, из шелков вытряхнуть и одеть в нормальный кафтан с мехом, с теплой поддевкой… Однако приходилось стоять, смотреть и терпеть.

Принц поразил его в самое сердце, когда встал в красивую позу, развернул веер отточенным движением. И запел. Красивым, глубоким, чарующим голосом… Вот только песней это назвать было невозможно. Пересвет догадался, что это молитва какая-то или заклинание. Ёж тянул каждый слог на всю длину выдоха, без мелодии, без заметного ритма… Ах нет, впрочем, первое впечатление обмануло — ритм песнопения принц отмечал, притопывая сандалией на толстой подошве. И взмахами веера. Слог протянет — плавный шаг, топ — и одновременно изящное движение руками, да веером вжих!.. Черт, он правда танцевал! Танцевал, приветствуя восход солнца! Пересвет лишь один раз в жизни видел его танцующим — во время дурацкого предсвадебного испытания, когда жениху надобно было угадать в хороводе нарумяненных красавиц свою «суженую», своего единственного… Но разве тогда и теперь можно вообще сравнивать? Теперь — сам, по своей воле, в зрителях — только светило…

Солнце тоже от изумления, видать, прониклось важностью момента: соизволило выглянуть, раздвинуло тучи над горизонтом узкими золотисто-розоватыми лучами. Лучи разошлись над землей веером. На веере в руках Кириамэ нарисованные цветы вспыхнули яркими красками, вызолоченные солнечными зайчиками…

Пересвет услышал щелчок — сухая ветка треснула. Хорошо, что оглушенный собственным старательным пением принц ничего не заметил. Царевич пошел на звук — и наткнулся на ошарашенный взгляд какого-то нищебродного пастуха. Опухший с перепития, ранний «птах» очнулся после тяжкого сна в родных зарослях — и узрел нежданное чудо. Пересвет хмыкнул, оценив, как простолюдин, задрав голову, мелко крестится на его супруга. Еще бы не чудо — волосы горят серебром, шелка рукавов и подола просвечивают на разлет яркими цветами, от изящной фигуры золотое сияние идет! Силуэт-то поднимающееся солнце вон как красиво отчерчивает лучами. Не принц, а чисто райский ангел экзотической породы.

Пастух, видимо, проникся моментом, хотя молитвословие на иностранном наречии, понятное дело, не уразумел, да и пелось оно весьма своеобразно. Леший бы его за ногу! Сейчас ведь сбежит в город и начнет трепаться в первом же попавшемся кабаке, что нихонец не только разом поседел, как дряхлый лунь, но уже в открытую колдовать начал! Вот же черт. И как при эдаком раскладе репутацию принцу выправлять?

Царевич показал пастуху кулак. Получилось весомо, убедительно: опознав в царевиче царевича, тот неуклюже поклонился и шустро-бесшумно уполз восвояси, от греха подальше.

Допев, принц сложил руки перед собой, ладонь с ладонью, локти расставив. Глаза опустил долу, пробормотал что-то, добавил к молитве. Поклонился светилу в пояс.

А закончив — развернулся резко, сверкнул густо подведенными очами — аккурат прицельно на кусты, за коими таился царевич:

— Совсем мне не доверяешь? Даже помолиться не хочешь одного отпустить?

Делать нечего. Пересвет с достоинством выбрался из ломких зарослей. Но близко подходить не стал.

— У тебя красивый голос, — сказал он, смело глядя снизу вверх на озаренного супруга. — Но поёшь ты противно.

— А я и не приглашал тебя слушать, — фыркнул принц. Он сам прекрасно знал, без напоминаний! Пение ему никогда не давалось. Равно как и умением в танцах не блистал, просто совсем уж плохо двигаться не позволяло натренированное тело мечника.

— Ну, как? — спросил царевич.— Полегчало?

Ёж, придерживая длинные шелка, спустился вниз по склону.

— Не особо, — передернул он плечами с досадой.

От злости на собственную неуклюжесть и на сандалии с высокой подошвой, от которых он, оказывается, успел отвыкнуть — настроение стало, пожалуй, только хуже, чем было.

Честно сказать, Кириамэ не слишком и надеялся. Но всё-таки решил попытаться. Всё-таки священная кровь императорского рода давал ему право творить некоторые обряды не хуже монахов. Поэтому он и решил попробовать самостоятельно изгнать из себя дух оборотня.

Вот только никакого удовлетворения или облегчения молитва не принесла. Следовательно, это означало, что волка прогнать не вышло. Такое чувство, будто оборотень внутри него даже не почесался. Спал, блаженно мурлыкал в лучах солнышка…

А Кириамэ вот было не до наслаждений простой красотой бытия. Он крепко задумался: насколько же он сам оказался труслив, что в глубине души, видно, вовсе не желает избавляться от силы зверя? Неужели он готов заплатить безумием — за силу? Неужели считает себя настолько слабым? Не сможет самостоятельно, без чужой помощи, защитить от врагов себя и своего любимого?..

От удручающих мыслей его заставил очнуться рассыпавшийся над городом колокольный перезвон. Церкви и храмы столицы собирали прихожан на утреннюю службу. А с высоты пригорка казалось, словно бы этим легким звоном высокие, стройные колокольни переговариваются между собой, перекликаются сквозь прозрачные осенние просторы земли, поверх опустевших, голых огородов, поверх тесных улочек, через крыши и трубы избушек, домов и теремов…

— Я понял, почему тебе не помогла твоя молитва, — сказал Пересвет. — Ты ж теперь крещенный! Забыл?

Кириамэ вновь неопределенно повел плечами.

Царевич улыбнулся: его муж от расстройства впал в меланхоличную покорность судьбе? Этим стоило воспользоваться! Главное — побольше уверенности в собственной правоте! Он сможет его уговорить! Посетившая сейчас его светлую голову мысль казалась гениально простой!..

— Ты сошел с ума? — ледяным тоном поинтересовался Ёж. — Или еще не вполне проснулся? О чем ты говоришь? Я не пойду в храм в таком виде.

Решительно отметя предложение царевича, принц собирался уйти. Но Пересвет ухватил его за талию, обвил обеими руками, сам рухнул перед ним на колени, повесившись тяжелым якорем. Ёжик от неожиданности охнул, всплеснул пестрыми шелковыми рукавами. Дернулся, да разве муж просто отпустит?

Умоляюще взирая снизу вверх и притискиваясь к коленям супруга всё теснее, Пересвет принялся с жаром уговаривать: мол, крещенье принял, значит и от скверны должен по местным обычаям очищение проводить. А лучше способа не придумаешь, чем выстоять службу да причаститься. А ежели причастие не поможет — так есть еще сильнее обряд, соборование называется. Вот уж после такого душа чище небесного облачка сделается! И никакой тоски на сердце не останется, ни единого пятнышка.

— Мы же решили, что отец Фёдор не… — с досадой напомнил принц.

— Да лучше коленками на горох, чем видеть, как ты от тоски чахнешь! — горячо возразил царевич.

— Я не пойду, — упрямился Ёж, не оставляя попыток вырваться из тесных объятий. — Меня в таком виде на порог храма не пустят.

— Пустят! — заверил царевич. — Если кто хоть слово посмеет вякнуть, уж я их на место поставлю, не сомневайся! Да и чем тебе твой вид не нравится? К своим богам ты, видишь ли, нарядный и накрашенный обращался! А к нашим — не желаешь идти в праздничном платье, да? И забелился ты удачно, никаких синяков не видать, можешь смело на людях появиться, никто ничего не заметит. Чего упрямишься-то? Или передумал уже от оборотничества избавляться? Хочешь волчью силу при себе оставить? В таком случае и голодать бросай! Ты уж реши, а?

Кириамэ насупился. Упрек царевича попал точно в больное место.

Пересвет, воодушевившись его молчанием, усилил нажим.

И это сработало. Принц кротко кивнул и неохотно согласился.

Пересвет был изумлен — и окрылен! Он так легко уговорил мужа! Он одним махом всё исправит, воспользовавшись советом матушки! Сведет на нет все грязные слухи, очерняющие имя нихонского принца! А ведь сплетен сегодня бы прибавилось еще больше — благодаря случайно подсмотревшему пастуху, провалиться тому в болото!..

Схватив мужа за руку, Пересвет бегом помчался на конюшню. Растолкал пинками слуг, храпевших по свободным стойлам, чтобы те скорее седлали лошадей — трех, ведь царевич стал такой предусмотрительный! Он приказал мальчишке-конюху, зевающему во весь рот и трущему глаза кулаком, сопровождать их — чтобы не оставлять царских лошадей на площади перед собором без присмотра, ибо на паперти вечно полно всякого подозрительного сброда толчётся…

Кириамэ ехать не хотел со страшной силой. Вот только перед воодушевленным царевичем свою трусость и малодушие показывать было бы худшим унижением… Он вытерпит всё. Вынесет это испытание с кротостью и смирением, как подобает сильному духом воину. Вряд ли местные боги страшнее его родных, нихонских. Сомнительно, что священники разных вероисповеданий сильно отличаются друг от друга в своей суровости и нетерпимости к грешникам. В конце концов, сколько ему уже приходилось за свою жизнь вынести над собою обрядов и молебнов. Переживет и этот позор, лишь бы супруг остался доволен.

Принц ни словом не возразил, когда Пересвет во весь опор несся по просыпающимся улицам столицы, не боясь передавить прохожих. Или кур с собаками, повылезавших со дворов на волю через щели под воротами.

Не перечил, когда, бросив поводья мальчишке, Пересвет бережно, словно барышню, снял его из седла. Стерпел, когда, проталкиваясь сквозь текущую, говорливую толпу, за руку потащил его в собор, в первые ряды, бесцеремонно распихивая молящихся и крестящихся бабулек и набожных боярынь. Принц глаз поднять не смел, слыша летящее вослед осуждающее ворчание и недоуменные возгласы. Конечно же, его неприлично непривычный наряд и ярко подкрашенное лицо не могли остаться незамеченными…

— Батюшки-святы! Вы чего тут? — раздалось слишком громко, слишком удивленно.

Бабульки из толпы зашикали на царицу, не сдержавшую зычного голоса. Хорошо еще служба запаздывала почему-то, не то шиканьем не обошлось бы.

— А вы чего? — в ответ спросил Пересвет не менее удивленно.

По жесту матушки, принца с царевичем обступили кольцом доверенные боярыни царицыной свиты, дабы толпа прихожан не затёрла мальчишек в порыве простодушного любопытства.

— Да вот, решила, что надобно сводить нашу бесноватую к причастию, — пояснила Василиса Никитична, указав на ту, кого из-за праздничной богатой одежды Пересвет сперва принял за Забаву. Но из-под беленького платочка на него глянули не глуповатые очи невестки, а колючее рыльце стершей сестрёнки. Вредно-превредно заулыбалась.

— Что, всё еще бушует? — уточнил царевич.

— Не то слово! — вздохнула одна из боярынь. — Завтрак подали — так все тарелки разбила.

— Ну и славно, что не позавтракала! Причащаться как раз на пустой желудок положено, — сказала матушка. — Раз такое дело, решили у отца Фёдора совета спросить. Пусть исповедует, грехи ей отпустит, благословит, авось и разум вернется.

— Я, матушка, не сумасшедшая, — вставила Войславка, поправляя непривычный платок. — Я просто замуж сильно хочу. Влюбилась, понимаешь? А любовь — ее причастием не излечить! Не веришь — вон у братишки спроси!

— Молчи уж, одержимая, — грустно улыбнулась царица. Сдвинутый со лба платок обратно дочке на нос натянула, чтобы маскировку не нарушала. — Ну, а вы чего так внезапно? Да в таком виде?

Пересвет мужу и слова не дал вымолвить в оправдание, перебил. Заявил, будто бы по нихонской традиции в храмы можно только так приходить, никак иначе. Василиса Никитична с сомнением поглядела на мрачного зятя, но пожала плечами.

— Тоже решили к причастию сходить, — сказал царевич. — Ну, после сама знаешь чего, что в роще за садом случилось.

— А что там случилось? — встряла Войславка. Но ей не ответили, будто все оглохли. Отчего царевна снова разозлилась, развернулась к семейке задом, принялась усердно креститься на иконы.

— Всё равно голодом себя морим, — наябедничал матери Пересвет, мотнул головой на супруга, обвиняя в неурочном посте, — так заодно уж.

— Хорошее дело, — одобрила матушка. — Только перед причастием исповедоваться положено, не забыл?

Пересвет забыл. Глазами в замешательстве захлопал, румянец воодушевления с щек разом слинял.

— Ну, раз так, вместе к владыке и подойдем под благословение, — решила за него царица, не приметив замешательства.

— Да, верно, матушка… — промямлил Пересвет.

Только исповеди им не хватало! Прекрасная мысль, озарившая его светлую голову, обернулась бредовой идеей не вполне проснувшегося лунатика. Верно его Ёжик ругал… Но чего уж теперь? Пересвет не осмелился посмотреть супругу в глаза, ощущая себя полным дураком и последним предателем. Более того — постыдно сбежал от него, на пару шагов переместившись ближе к сестрице. Тоже забормотал покаянную молитву, перекрестился, умоляя Небеса простить ему глупость и как-нибудь позволить избежать исповеди.

Начало службы запаздывало. Судя по доносящемуся из-за стены иконостаса гулу, священники упоенно препирались: не могли решить, кто будет заменять захворавшего патриарха. Толпа прихожан чутко прислушивалась, гудела шепотками, точно улей, и старательно делала вид, будто усердно молится. Конечно же, все взоры были обращены на царское семейство — и в первую очередь на «сереброволосую красавицу», в коей столичные жители с трудом опознали нихонца.

— Каешься? — ехидным шепотом, отвесив золото-жемчужным образам поклон, осведомилась Войслава у младшего брата.

— Прошу ума-разума у всех святых, — со вздохом честно признался Пересвет. — А ты чего бормочешь? Дурака валяешь или впрямь молишь о прощении за бесстыдство?

— Дурак, братец, это у нас ты, — хихикнула царевна. — Сам только что признался, не отопрёшься. А я у боженьки прошу назад своего жениха. И еще молю, чтобы ты со своим ненаглядным не учудил какую-нибудь пакость, чтобы мою свадьбу сорвать.

— Да если бы не я, ты бы своего желанного никогда бы и не встретила, — еще тяжелее вздохнул Пересвет.

— Ну да конечно! — фыркнула Войслава. — Даже спрашивать не хочу, как вы вдвоем, извращенцы, моего Рорика…

Она замолчала, задумавшись над обвинением, которое собиралась выдвинуть. Однако, за неимением сведений, не придумала ничего достаточно оскорбительного — и просто вздернула нос повыше, самым презрительным образом.

От свечей и многолюдности в соборе сделалось жарко и душно. Царевич опомнился, вернулся к понуро стоящему супругу:

— Дайджёба, дэс-ка?

— Хай, аригато, — откликнулся принц.

Хотя какое тут «хорошо»! От его черного уныния шелковый пион в прическе увял!

Но у царевича от сердца чуток отлегло от встречного смущенного вопроса:

— У меня тушь с ресниц не потекла? — шепотом спросил Ёж.

— Даже помада не размазалась, — улыбнулся Пересвет.

Принц улыбнулся в ответ, впрочем, даже при всей стойкости помады, улыбка получилась совсем бледной.

Дата добавления: 2015-09-01