Охота на жар-птицу 8 страница

— Отчего ты решил? — скрипнул зубами тот. — Ты решил всё за меня? Ты хоть спросил меня? Спросил, что я к тебе испытываю? Ты хоть знаешь, что я люблю тебя, извращенца!

Кириамэ поник, словно его плечи придавили каменной плитой.

— Но не так, как люблю тебя я, — проговорил он.

— Не так! — согласился Пересвет. — А я не ты, между прочим! Меня по-другому воспитывали, видишь ли. Иной у меня склад мыслей! Другая у меня душа! Другое сердце! Бьется оно по-другому! Не могу я любить тебя точно так же! Не могу! Ясно?!

— Прости.

Обронил одно слово и умолк.

Пересвет не сдержался, встряхнул его за плечи. Но принц всё равно не ответил на взгляд.

— Я просто хотел, чтобы ты оттолкнул меня, — признался Ёж, упрямо пряча глаза. — А вместо этого запутал тебя еще больше. Прости. Хочу от тебя уйти — и не могу представить, что ты меня вправду прогонишь… У меня сердце разорвется, наверное, когда ты с другой в брачную постель ляжешь…

Пересвет хотел было его обнять. Но услышав последнее — не сдержался. Звук пощечины оглушил затихший лес. Даже жар-птицы примолкли. У Ёширо голова мотнулась от сильного удара, чуть на ногах устоял. За горящее лицо рукой схватился. Огромные влажные глаза распахнул растерянно. Но ни звука не вырвалось из приоткрывшихся губ.

— Ёжик… — опомнился царевич. — Ёжик? Нет, я… Я не хотел! Пожалуйста!..

Пересвет снова схватил его, обнял. И тот позволил, не вырывался, не оттолкнул.

— Не извиняйся, — с улыбкой произнес Ёширо, уткнувшись лбом в его плечо. — Я… Я просто слепой идиот.

— Ты… Я… — не мог найти себе оправдание Пересвет. — Не беси меня больше так! Иначе я просто убью тебя! И себя тут же. Понял?!

Царевич обхватил узкое, бледное лицо ладонями, заставил поднять голову, поглядеть в глаза. И… словно безумие какое-то на него нашло. Стиснув, принялся целовать — куда придется, без разбора: в щеки, в губы, в скулы, в виски, в брови, в ресницы и дрожащие влажные веки… Зарычал по-звериному, глухо, жадно. Ёж не противился. Судорожно выдохнув, шею подставил под засосы-укусы. Руками за плечи обнял, дал подхватить себя, поднять над землей — и только охнул слабо, оказавшись зажатым между шершавым сосновым стволом и жарким, настойчиво прижимающимся мускулистым телом.

Пересвет вроде бы сознавал, что творит. Кажется, мог управлять своими руками, лезущими под одежду. Даже сдерживался сколько-то, боясь стиснуть слишком сильно, ведь ненароком и так синяков наставит на белой, нежной коже… Но чёрта с два он понимал, как себя остановить!!

— Прости… Прости… — шептал он, не слыша сам, что бормочет.

— Дай-ски ё… — чуть слышно всхлипывал между вздохами принц. — Дзутто… дзутто-кими о омоттэру… Кими-нащи дэ икирарэнай… [прим: люблю тебя… всегда буду любить… не могу без тебя жить]

Но тут раздалось карканье! Ловушка сработала: в клетку залезли и теперь остервенело забились аж три птички. Ослепляло сияние мельтешащих перьев, всполохами ночь разрезая.

— Чертовы курицы!! — заорал Пересвет.

Не выпустил бы из рук Ёжика! Наплевать на всю стаю, как оказалось, успевшую рассесться вокруг них на деревьях — загомонили хуже подстреленного солью воронья! Пусть орали бы, словно их заживо для супа обдирают!..

Но Ёж сам разжал колени, обхватывавшие царевича за пояс, встал на грешную землю, отпустил шею Пересвета. Взглянул смущенно, покусывая губы, чтобы не дрожали и не растягивались в улыбке. Растрепанный, зацелованный. Со вновь зажегшейся надеждой в просветлевшем взгляде. Почти вытряхнутый из одежды. Пересвет заморгал — когда это он успел? Он сам, своими руками? Своего принца?.. Чуть не того?.. Ну, это самое?.. Царевич сглотнул судорожно. Назад попятился.

И наступил на длиннющий птичий хвост. Занятые друг другом, не заметили, как одна нахальная курица по следу рассыпанных зерен добралась до мешка — и с упоением принялась раздирать когтистыми лапами, расклевывать в ткани дыру. Нисколько не заботилась птица о том, что длинные перья хвоста обмахивали сапоги — и вот, дождалась, что наступили. От собственного вопля даже яйцо снесла тут же, на мешок выронила.

Хмельная стая заголосила с новой силой, крыльями захлопала, но разлетаться и не подумали. Если б сами в клетку не залезли, не трудно было бы пьяных кур поймать, похватать прямо с веток — и силком в мешок засунуть!

— Матте-кудасай. [подожди пожалуйста]

Ёширо схватил отшатнувшегося из-за птичьего гомона царевича за ворот, скрутил рубашку в кулак под горлом — и к себе силком притянул. Прильнул поцелуем к растерянно приоткрывшимся губам. Одновременно с тем вторая рука его скользнула вниз, под расстегнутый пояс штанов. Пересвет замычал, мучительно покраснел — когда это его собственные штаны расстегнуться успели?! На честном слове на бедрах держатся!..

— Позволь мне, — прошептал жарко принц. — Позволь дать тебе освободиться? Потерпи, всего минуту…

— Нет! — пискнул Пересвет, голосом не владея. — Не смей! Даже не думай!..

Но поздно — рука супруга нашла, что искала. Сжала, погладила кончиками нежных пальцев… У Пересвета в глазах потемнело. Он только успел Ёжика за плечи схватить, чтобы оттолкнуть от себя, чтобы не вздумал чудить, лезть, куда не просят… Но теперь вцепился в мужа крепкой хваткой, стиснув пальцы до обоюдной боли. Губы растянул, оскалился, зарычал, зажмурившись.

Кириамэ поверить боялся — на самом деле это происходит? Или чудится ему? В ушах гулко бухало собственное сердце. А рука ласкала горячее, влажное… Самое нелживое доказательство того, что он не безразличен своему супругу, как бы тот ни противился влечению собственного существа.

Пересвет заорал по-звериному, голову запрокинув. Кажется, сердце чуть не разорвалось! Внутри, в напряженном до боли животе, как будто какая-то неведомая пружина ожила — сжималась, сжималась… И вдруг распрямилась, ударив в колени и голову — оглушающе. Во всем теле разлилась истома бессилия. Звенящая пустота наполнила Пересвета, заставив каждый мускул, каждую мышцу тела расслабиться и обмякнуть.

Он упал на колени.

Взглянул на принца сумрачным, пьяным от пережитого потрясения взглядом. И не выдержал, ладонями пылающее лицо закрыл, ссутулился. Всхлипнул:

— Ками-сама, за что мне всё это?.. [боже]

Множество светящихся куриц наблюдали за ними обоими, резкими, дерганными движениями поворачивая головки то к одному, то к другому.

Кириамэ посмотрел на свою руку. По пальцам стекали тягучие белые капли. Он всё-таки заставил царевича это испытать? Это было не трудно, Пересвет балансировал на пределе: только дотронулся — и тут же вспыхнул…

Но что было в том взгляде? Испуг? Без сомнения. Бессильные слезы. Ненависть? Кто знает… Презрение? Да, именно. Отвращение. Похоже, бездумным порывом он заставил царевича себя презирать. Вернее — презирать их обоих. Ёширо — за упрямое бесстыдство. Себя самого — за то, что не смог противиться противоестественному плотскому соблазну.

Что же принц наделал? Хотел избавить распаленного супруга от физической боли — и потерял последнюю каплю доверия. Этого унижения Пересвет ему никогда не простит. Царевичу настолько противно, что расплакаться готов.

Ёж достал платок, вытер руку. И бросил платок на колени царевичу — несложный намек привести себя в порядок.

Пересвет вздрогнул. Не посмел поднять голову. Не хотел увидеть прищуренный злой взгляд. Не пережил бы презрения в синих глазах. Как он мог? Как Пересвет позволил себе… Нет, позволил ему! Как могло это случиться?! В разуме царевича будто небо с землей местами поменялось. Мир точно перевернулся, пусть глаза не врут ему! Он не совладал с нахлынувшим наваждением — и опозорился перед принцем. Как мерзкое похотливое животное…

— Ты как? Отдышался? — сказал Кириамэ мягко, Пересвету показалось — насмешливо.

Пересвет кивнул.

— Я… Сейчас вернусь, — пробормотал царевич, боясь даже взглянуть в его сторону. Поддерживая спадающие штаны, ушел за кусты.

Кириамэ подобрал с мешка свежеснесённое яйцо. Маленькое, гладкое, перламутровая скорлупа, еще тёплое. Отёр горстью тающего на пальцах снега, завернул в клочок разодранной мешковины, сунул в свою шапку и оставил меховое «гнездо» на клетке — хоть для этого пригодился головной убор, не зря с собой таскал по настоянию Яги. Проверил, хорошо ли заперлась захлопнувшаяся дверца ловушки. Пойманные птицы сбились в клубок, задремали, сморенные самогоном. Стая на ветвях тоже утихомирилась. Нахохлившись, сонно клевали носами. То ли от перьев всполохи мерцали, то ли напряжение начало отпускать принца, поэтому искры обморочные в глазах заплясали… Хорошо хоть опять кровь носом не пошла, вот был бы позор.

Скоро вернувшийся царевич помог вытряхнуть оставшееся зерно — освободившимся мешком закутали клетку.

Потом долго бродили по поляне, собирая мерцающие перья, выпавшие, пока стая голосила и хлопала крыльями.

Птицы равнодушно поглядывали на них с ветвей. Распушившиеся, увеличившись в размерах в разы, прижались друг к дружке, словно нанизанные на одну нить золотые филигранные бусины с подвесками длинных хвостов…

Оба молчали. Оба вздрагивали от каждого случайного прикосновения, или ненароком встретившись взглядами. Оба до замирания сердца боялись невысказанного презрения друг друга.

До рассвета остались в лесу. Ушли с птичьей поляны на другую, поменьше, более уютную — без молчаливого наблюдения сотен осоловевших глазок. Развели костерок, хотя обоим и без того жарко было. Но не возвращаться же в таком-то состоянии к Яге! Догадается, засмеет, хоть в болоте топись…

Спать ни тот, ни другой не думали даже. И есть тем более не хотелось, хотя скатерть-самобранку с собой предусмотрительно захватили, не зная, сколько в засаде ждать пришлось бы.

Так и сидели, разделенные костром. Безуспешно делали вид, что ничего не случилось.

Оба молчали.

Пересвет — потому что пытался сообразить, что сказать. Как оправдаться! Виноват так, хоть харакири себе делай! «Прости, сам не знаю, что на меня нашло?» Да всё он прекрасно знает!! А Ёжик… Сидит, молчит. Черт знает, что думает… А может, задремал? Нет, что за нелепость чудится. Вон, на огонь смотрит не отрываясь. Настолько оскорблен, что взглянуть даже в сторону царевича не может? Ну да, не удивительно… Сперва по лицу со всего маха влепил. Потом вообще… совсем… Черт, самому себе признаться стыдно! Едва не изнасиловал! Не постыдился руки распустить — а думать теперь о том, что натворил — уши горят, да?!

И еще это… Даже сказать тошно. Осквернил похотью. Прямо в ладонь выплеснулся… Ну, да! Принц сам залез к нему в штаны. Распаленный был, после такого-то, что Пересвет с ним сотворил. Но это же не значит, что надо замарать его? Разве так можно к самому дорогому человеку относиться — лапать, тискать и… кончать в его ладонь. Нет, конечно, Пересвет и раньше иногда, очень нечасто правда, позволял себе ночью втихомолку разрядиться, помогая рукой. Но бывало это, только когда уж совсем невмочь делалось, и из спальни в другую горницу уходил, чтобы чуткий сон принца не нарушить... Но разве можно сравнить полусонное рукоблудие — с этим?! Первый раз в жизни Пересвет испытал подобное состояние! Настолько острое, яркое. В руках своего венчанного, законного мужа! У него на глазах!! Странное наслаждение — сердце чуть не лопнуло, словно обухом по голове треснули, искры из глаз, дрожь во всех конечностях… И вот что из этого вышло!!

Боже, да как от таких грешных мыслей царевича с небес молния до сих пор не поразила?!

Пересвет понятия не имел, что теперь делать. Как жить дальше. Как в глаза смотреть? Вздрагивал от каждого шороха и настороженно косился на молчащего, словно статуя, мужа.

Кириамэ беззвучно молился, чтобы царевич не вздумал начать оправдываться. Молчит, пыхтит — наверняка себя винит во всех грехах, пытается презрение к развращенному супругу перебороть, обратить злость против себя самого за слабоволие. Как будто он его не знает!

Но только если Кириамэ хоть полслова от него услышит, вроде «Прости, я не хотел! Не знаю, что на меня нашло!» — не выдержит, за катану схватится. И зальется поляна алыми потоками. Потому что и оставшихся лоскутков вдрызг порванной гордости хватает, чтобы от боли сердце скручивало. А если услышит еще, что тот «на самом деле не хотел»!.. Поэтому даже неосторожное движение принц боялся сделать — Пересвет тотчас ведь кинется извиняться, на свою погибель.

Эх, если бы только догадался прикусить язык — и без глупых оправданий и вопросов подойти, просто обнять, просто поцеловать… Довести начатое до конца… Ведь они оба этого хотят с равной безумной силой!.. Но куда там. Ёж взглянул поверх пламени — поймал взгляд испуганных глаз. Пришлось быстро отвернуться, чтобы не воспринял, как знак начать разговор.

Делать шаг первому Кириамэ нельзя. Хватит, попробовал уже. Еще попытается — Пересвет шарахаться от него начнет. Принца не отпустит, не прогонит — но и к себе не подпустит, несмотря на откровенный зов собственного тела. Ну и что — тело? Это всего лишь похоть. Страсть, разожженная самим Кириамэ по своему желанию. Без добровольной любви вожделение принесет только отвращение и стыд…

Нет, всё тщетно. Пересвет никогда не решится сблизиться настолько, чтобы переступить эту невидимую черту, за которой невозможно было бы попятиться назад. Как вот сейчас. Слишком много царевич размышляет о последствиях и препятствиях. Слишком боится собственных порывов.

Думал бы поменьше — легче стало бы обоим…

А уйти принцу теперь будет еще больнее.

Пересвет очень удивился, обнаружив, что смог всё-таки задремать. Перед рассветом рука принца мягко потормошила его за плечо:

— Просыпайся? Пора возвращаться, Яга заждалась уже, наверное.

Огонь в костре по-прежнему весело потрескивал. Лес наполняла тишина и жемчужный серый отсвет нехотя проясняющегося неба. Похоже, Ёж не сомкнул глаз за всю ночь, следил за костром, подкармливал пламя хворостом. Ну, он ведь с Баюном в обнимку вчера допоздна проспал…

Принц не смотрел в сторону мужа. Проверил клетку. Птицы не обратили внимания на приподнявшийся край мешка, закрывавшего деревянные решетчатые стенки от ветра — лениво завтракали, склёвывали остававшееся в клетке зерно. Вырываться из своей темницы они не пытались, на досках и решетке не было видно следов огня. Оперение «пленниц» мерцало неярко, опасным жаром не веяло.

Пересвет вздрогнул нервно, когда Ёж спросил буднично, не хочет ли он пить или есть, готов ли идти.

— Н-нет, я… Ёжик? — позвал царевич взволнованно, тихо. И принцу всё же пришлось поднять на него глаза.

— Ёжик… Вчера… — заикнулся Пересвет.

— Пожалуйста, не надо об этом. — Кириамэ поспешно отвернулся, чтобы скрыть то ли смущение, то ли досаду, то ли злость. — Пожалуйста, забудь то, что случилось вчера.

— Как же! — вздохнул царевич. — Такое забудешь…

— Тогда сделай вид, что ничего этого не было, прошу тебя, — упрямо сказал принц. — Мне стыдно об этом говорить.

— А мне-то как… — пробормотал Пересвет.

Царевич глубоко вдохнул, собрал всю волю — и бухнулся перед супругом на колени, по нихонскому обычаю лбом оземь ткнулся:

— Прости меня!!

Делать нечего. Без тени насмешки принц в таком же низком поклоне кончиками прядей хвоста утоптанный снежок обмёл:

— Нет. Ты меня прости.

Больше ничего друг другу не сказали. Но вроде бы полегчало малость.

Хотя, возможно, Пересвет один вздохнул с облегчением. На обратном пути к домику Яги царевич украдкой искоса поглядывал на молчаливого супруга — и тяжесть наваливалась на сердце хуже прежнего. Нет, принц не игнорировал его, отвечал на ничего не значащие фразы ровным голосом:

— Тут скользко! Дай руку! — предупреждал царевич.

— Не нужно, аригато. Я сам.

— Осторожно, ветка.

— Да, я вижу, спасибо. Не маши так клеткой — из птиц омлет сделаешь. Давай я понесу.

— Вот еще! У тебя катана и так тяжелая! — Пересвет пытался подшутить. Тщетно.

Глаза, вчера на короткое время засиявшие невероятным, согревающим светом надежды — опять потускнели, померкли под сенью густых ресниц. Всё ясно. Ёжик вновь утонул в привычной серой меланхолии. Окутался непробиваемым облаком покорности судьбе, кроткого терпения и мученической стойкости.

Непонятно почему, Пересвета это его состояние начинало злить, как никогда ранее. Но что сделать, чтобы пробиться через эту стену невысказанного упрёка, он не знал… Вернее — догадывался. Но стоило представить — и уши пылали.

Хотя, что он теряет? И так опозорился вчера дальше некуда. Еще хуже опозориться перед мужем точно не получится, как бы ни старался. Возможно стоит вот прямо сейчас остановиться, схватить его в тиски объятий… И что дальше? Зацеловать до обморока? Нет, этого будет явно недостаточно. Придется действовать жестче, грубее. И не слушать протестов и всхлипов. Главное — самому не испугаться, в коем веке проявить мужество и силу воли…

Однако додумать коварный план примирения Пересвет не успел.

Недалеко от домика Яги Кириамэ сделал ему знак остановиться и не шуметь. Прислушиваясь к долетающим странным звукам, они подобрались поближе. Сквозь стену кустарника разглядели неприятно удивившую картину — дом ведьмы брали штурмом.

Нападавших была целая банда в двадцать человек. Все всадники, на приземистых тонконогих лошадях. Да еще виднелась неподалеку телега, запряженная парой унылых серых оленей. Разбойники? В видавших виды оленьих шкурах, кривовато пошитых в накидки и куртки. Неряшливые шапки, похожие на стожки гнилого сена. На ногах — обмотанные веревками меховые онучи до колена. Бросалось в глаза то, что, несмотря на схожесть в одежде, банду можно было даже издалека четко разделить на два десятка. Десять разбойников были коренастые, узкоглазые, скуластые, с желтоватой кожей и жидкими обвислыми черными усами. Другой десяток отличался пшеничными недлинными бородами, богатырским размахом в плечах, статью и мощью. Черноусые уроженцы коренного населения Ибирского ханства обладали высокими голосами, орали с заметным акцентом. Светлобородые мужики не имели привычки и причины повышать и без того зычно разносящиеся по лесной глуши мощные басы.

— Надо спасать бабку! — решил Пересвет. Но принц удержал его, уцепившись за пояс, дернул за кустарник обратно, выжидать удобный момент.

Яга обороняла свою «крепость» пока что вполне успешно, обходясь собственной силой и помощью воспитанницы. С крыльца, свысока глядя на непрошеных гостей, она вела оживленные переговоры поверх частокола:

— …Аль запамятовал, мурза дорогой, Чумкум-гей свет ты мой Тыгыдым-беевич, что уж платила я тебе дань за твою защиту и покровительство? За весь этот год расплатилася, до последней капельки самогончика! Сам же и приезжал по осени, еще деревья пожелтеть не успели!

— Помню, старуха, — отвечал ворчливо главарь банды, поморщившийся при звуке собственного отчества. — Не за данью я пришел, успокойся. И коромысло свое отзови!

Коромысло перестало тыкаться концами в морды передних лошадей — послушное взмаху костлявой руки хозяйки улетело за калитку. Повисло над двором, угрожающе покачиваясь в воздухе.

Дуня поставила на ступеньку приготовленные ведра со вскипяченными помоями. А так хотелось вылить горяченькое на головы нахалов! Да безвинных лошадок пожалела.

— Зачем тогда явился? Чирей опять вскочил на заду? — ехидно предположила бабка.

Мужики хрюкнули, не удержались. Ибирцы промолчали. Мурза сморщился, заузил и без того злые глазки пуще прежнего.

— Ну, приехал бы один! Свела бы болячку, не впервой. Чего дружину-то привел? — продолжала потешаться Яга. — Все, что ли, заразу подхватили? Друг от дружки?

Мужики оскорблено зыркнули на ведьму, дернули бородами, нахмурили густые брови под косматыми шапками.

— А я тебя предупреждала, Чумкум! — не останавливалась, частила Яга сердобольная. — Негоже мужику с парнями в бане играться непотребными играми! Постыдился бы! Потому и батюшка наследства тебя лишил! А ты всё за ум не возьмешься никак!..

— Замолчи, ведьма! — не выдержал мурза, взвизгнул. Видать, привык уже оскорбления от Яги выслушивать, нуждаясь в доверенной лекарке. Но любому терпению есть предел. Если б при своих людях потешалась — а тут при чужаках, как сорока, растрещалась! Заявил с важностью, слова чужого языка с заметным усердием подбирая: — Не за лечением и не за вином к тебе прибыл. Есть сведения, что укрываешь ты двоих проходимцев! Они нам нужны, тебя не тронем. Если выдашь обоих по-хорошему.

— Каких-таких проходимцев? — округлила глаза Яга. — Господь с тобою! Головой-то подумай на досуге! Не для того тебе голова нужна, чтобы лишь шапку носить и усы отращивать. Лес у нас кругом! Чаща непроходимая! И зима вообще-то настала, ежели ты не заметил. Ну, кто ж в здравом уме и твердом рассудке решится ко мне в гости по бездорожью наведаться? Ну, ты и насмешил меня! Кхе-кхе!..

— Двое! — пробасил самый мощный из мужиков, которому прибаутки Яги слушать поднадоело. — Один щуплый, чернявый, длинноволосый, смазливый, как девка. Мечник искусный.

— Где? — подалась грудью на перила Дуня, состроив заинтересованную мордашку. — У нас? Тут? В лесу где-то бродит? Бабушка, я хочу себе красивого мечника! Бабуля, пусти меня в лес, поищу, найду — домой приведу!! Бабуля!! Ну, пусти!! Я замуж хочу!!! За красавчика!!!

— Цыц, — веско изрекла Яга.

Разошедшаяся воспитанница надула губки и канючить перестала.

— С чернявым второй, — продолжал бородатый заученно, словно с бумажки приметы для опознания читал. — Второй этот — белобрысый, росту среднего.

— И всё? — уточнила Дуня.

Мужик пожал плечами.

Пересвет даже обиделся — будто у него больше примет нету?! И не правда, что «росту среднего»! Высокого!!

— Здесь они, господин.

Все обернулись на хрипловатый простуженный голос.

— Это как ты сюда пролез? — возмутилась Яга. С высокого крыльца кинулась было вниз, да Дуня на середине удержала.

Во дворе возник из ниоткуда тощий парнишка. Не было — и вдруг появился! Белокожий, узкоглазый, узколицый, пухлогубый. Одет чуть более прилично, чем прочие бандиты, на шее поблескивали какие-то замысловатые золотые подвески, на ногах красовались сафьяновые сапожки. Руки в перстнях и браслетах. Под длинными, тонкими, замасленными косичками в ушах болтались тяжелые серьги.

— Недавно побывали. И еще вернутся, — сказал парень, бросил на землю не успевший высохнуть после стирки кафтан Пересвета. — Их кони здесь. Без коней далеко не уйдут.

Яга заскрежетала редкими зубами — без ее ведома и разрешения по ее дому наглый невидимка шастал, разнюхивал, пока его хозяин ей тут зубы заговаривал! Да она за такое оскорбление готова собственными оставшимися зубами!..

— Ай, молодец, Ашик, не зря люблю тебя, — похвалил Чумкум.

Парнишка глаза скромно потупил, на щеках чуть румянец проступил.

— Подумаешь! — повысила голос Яга. — Одежку нашли и коней! И что с того? Будто не ведаешь о моих привычках, Чумкум? Будто не человечьи черепа забор у меня украшают?!

Мужики глаза на частокол подняли, пригляделись, головами покачали, затылки почесали в сомнении. Но люди мурзы уж видали это украшение, только хмыкнули, жидкими усами дернув.

— Что уж теперь, у старой ведьмы будете последний кусочек мяса отбирать? — продолжала Яга. — Выспрашивать, вкусно ль было, да?..

— Ай, перестань, любезная, — взмахом руки, сжимающей скрученную кольцами плеть, остановил бесполезный поток оправданий Чумкум. — Лучше в дом пригласи, а? Чаем напои, пока ждать возвращение твоих гостей будем. Или чем покрепче угости, не откажусь.

Парнишка меж тем ловко справился с заговоренным замком на калитке, отпер — во двор господина впустил. Больше никто заехать, правда, не решался.

— Эй, разве ты слышал приглашение?! — возмутилась Дуня.

— Господин, ты обещал, — с поклоном негромко напомнил парень.

— Яга, не сердись! — кивнув ему, обратился мурза к бабке. — Мой мальчишка вздумал колдовству учиться. Не возражай, он у тебя кое-какие зелья позаимствует.

— А книг чародейских он не хочет? — прошипела ядовито старуха.

— Нет, благодарствую, — усмехнулся Чумкум. — Читать не умеет. Самородок, самоучка!

Парень не терял времени: распахнул дверь сарая, стал там грохотать — видать, в подполье полез за зельями. Мурза кивком велел приблизиться нескольким своим людям. Спешившись, те взялись помогать — таскать разнокалиберные бутыли и бутылочки к телеге, загружать заранее приготовленный сундук.

Старший из бородачей тоже слез с лошади, направился к крыльцу:

— Окажешь гостеприимство, хозяйка? — осведомился не слишком дружелюбно. — Открывай. Или дверь чинить потом будешь. — На две ступеньки поднялся.

Дуня испуганно спряталась за бабку. Яга рукой махнула — и ждавшее приказа коромысло налетело, наглеца с размаха треснуло по шапке. Но тот ловко поймал воинственную палку — переломил о колено, выбросил обломки. Дуня пискнула.

— Зачем же так? — пожурил Чумкум-гей невежливого подельника. — Нам ведь с любезной чародейкой большие планы предстоит обсудить, а ты дебоширишь. Нехорошо, друг, так с союзниками…

Не договорил, обернулся.

Дунька зашипела, рукой замахала, чуть через перила не перевалившись: мол, уходи быстрее, дурак, без вашей помощи разберемся!! Поздно: мурза — да и все остальные — тоже заметили вышедшего из леса человека.

Ибирцы взялись за рукоятки своих кривых широких тесаков, но без команды хозяина обнажать оружие не спешили. Бородачи тоже напряглись, выжидающе поглядывали то на приближающегося царевича, то на своего старшего.

— Ой, дурак! — громко посетовала Яга.

В этот момент Пересвет был с ней согласен. Но что ж поделать! Не убегать же, трусливо бросая старуху и девчонку на потеху негодяям? Под пристальными взглядами он медленно шел к калитке. (Налегке — клетку с жар-птицами спрятали в кустах.)

— Этот самый? — уточнил Чумкум у старшего бородача.

— Он, — с плохо скрываемой ненавистью сказал тот. И заозирался, ища глазами второго.

Кириамэ не заставил себя долго ждать. Пока Пересвет, безоружный, мужественно отвлекал на себя внимание — принц подкрался к банде с другой стороны. И в два мгновения срезал двоих всадников с коней. Удобно, что лошадки местной породы такие низкорослые… Еще два сдавленных крика — и еще два глухих звука падения на землю. Пока все остальные сообразят, что такое происходит у них за спинами...

— … …! — Старший бородач сообразил раньше остальных. На понятном всем матерном наречии доходчиво обозначил противника и отдал команду.

Дуня плюнула в его сторону. И окатила из ведра помоями, успевшими подостыть, но всё еще ощутимо горячими. Бородач зарычал, зыркнул бешеными глазами. До мести девчонке не унизился — загрохотал прочь со двора, врезался в толпу тараном, своих же с пути расшвыривая.

Кириамэ позаимствовал у очередного поверженного врага кривой тесак, с хищным лезвием, расширяющимся к концу — перекинул поверх толпы Пересвету. Тот ловко поймал на лету, (Дунька восторженно взвизгнула), и ринулся помогать. Прорубился к мужу — встали спиной к спине, клинками ощетинившись. Ёжик вакидзачи во вторую руку взял, чтобы времени не терять.

— Мря-яфф!!! — гаркнул нечеловеческий вопль с крыши сарая. Это возмущенный Баюн тоже решил вступить в схватку.

От звериного оглушающего вопля лошади повставали на дыбы, едва не посбрасывали всадников. Тем пришлось спрыгнуть из сёдел и позволить испуганным животным отбежать к телеге. Драться, сидя на брыкающихся конях, было сложно даже для ибирцев, которые в седла раньше садятся, чем на собственные ноги во младенчестве встают.

Кириамэ мысленно поблагодарил вовремя вмешавшегося кота за помощь. Тот, словно услышав, оглянулся гордо, распушил хвост. И спрыгнул с крыши во двор, скрылся в темной утробе сарая, спеша разобраться с наглецом, вздумавшим грабить хозяйкины запасы зелий.

Но даже спешившись, банда не перестала быть менее опасной. И ибирцы, и пришлые их подельники оказались искусными воинами. Кириамэ и Пересвет вынуждены были противостоять четырнадцати противникам одновременно. Одно хорошо — ибирцы и бородачи больше мешали друг другу, чем помогали…

Чумкум-гей не опустился до участия в схватке — по-прежнему восседая на лошади, наблюдал с отстраненным видом.

Яга охала, сердобольно прижимала ладонь к щеке. Дуня переживала отчаянно, волнуясь за каждый удар, размахивала руками, вскрикивала, шепотом подсказывала царевичу, ругалась на безрассудного принца…

Баюн вышел из своей битвы победителем. Его схватка оказалось короткой, молниеносной — мелкий колдунишка выскочил из сарая с расцарапанной в кровь физиономией, в порванной одежде. Коту, степенно вышедшему и усевшемуся на пороге, оставалось лишь прилизать вздыбившуюся шерстку.

От клинков Кириамэ полегло еще трое, прежде чем он заметил к своему ужасу, что Пересвета от него отделили.

Царевич сражался отчаянно. Ни одного не убил, но покалечил десяток! Вот только за спиной плохо следил. Впрочем, колдун-самоучка отлично владел заклинанием невидимости, недаром даже Яга его не смогла обнаружить. Подкрался к царевичу сзади — и шибанул по голове поленом, заранее украденным со двора. В глазах померкло, Пересвет рухнул без сознания.

— Довольно! — повелительно выкрикнул Чумкум-гей.

Ибирцы тотчас послушно опустили клинки, оттеснили бородачей, расчищая путь для хозяина.

Кириамэ тяжело дышал, продолжая держать клинки наизготове. Но цепкий взгляд успел пересчитать оставшихся противников, оценить их ранения и распаленную ярость. И лежащего на земле Пересвета, голову которого пристроил себе на колени тощий колдунишка.

Дата добавления: 2015-09-01