Постоянный обмен

По-разному ходим в школу. Кому-то только улицу пе­рейти, даже не застегнув пуговиц на пальто; другой с противоположного конца города час, а то и полтора все­ми видами транспорта добирается, хотя под боком школа-новостройка и буквально уговаривают, как капризного ар­тиста, взять классы, а льготы — любые. Но нет, поутру снова втискиваешься в нагретый от людской толчеи ав­тобус и — едешь, едешь в свою школу. Радуешься, что она не напротив, а где-то на краю. За час-полтора о мно­гом передумаешь, и длинная дорога вдруг становится ко­ротким путем — к ученику. Ведь едешь иногда с одним уроком, а приходишь — с другим. Впрочем, «другой» не­редко остается в черновиках, набросках. Тоже хорошо. Значит, что-то не связалось, не сомкнулось, еще и еще надо подумать.

И вот снова еду: комментировать «Товарищу Нетте, пароходу и человеку». В памяти перебираю строчки:

...встрететь я хочу

мой смертный час

так,

как встретил смерть

товарищ Нетте.

Со всеми подробностями поведу разговор о внезапном, трагическом «как». А дальше... А дальше размечтался. Не собрать ли в один урок такие вот «часы»? Базаров («Отцы и дети»), Мармеладов («Преступление н наказа­ние»), Михаил Власов и Егор Иванович («Мать»), Фро­лов («Разгром»), Давыдов («Поднятая целина») и т. д. С одной стороны, урок повторения, а с другой — разго­вор, имеющий особое значение. Познать истинный смысл жизни и свое место в ней, подлинные, а не мнимые цен­ности, себя как уникальное и потому общезначимое су­щество — могут лишь те из нас, кто время от времени задумывается о неизбежности этого «часа». Да, мы вос­питываем оптимистов. Но — не бездумных, по-животному влюбленных в жизнь, которую до них и за них во всех загадках и тайнах осмыслил кто-то, и остается только жить да радоваться. Бездумный оптимист — явление жут­кое, бесплодное и не столь уж редкое. Есть в этом и вина школы. Анализируя все часы и дни, кроме смертных, она упростила и даже выхолостила сложную работу с чело­веком. Воспитала бойкого, безоглядного, вездесущего и везде сующегося потребителя, у которого якобы «в запа­се вечность». Старшеклассники порой скептически удив­ляются тому, чем всерьез мучались известные им персонажи: какими-то приметными и неприметными «следами», «Тулонами». А внутренние монологи — ну зачем они здо­ровому человеку?! Да и без «диалектики души» тоже прожить можно, потому как некоторые совсем не имеют ее — души, и ничего, преуспевают. Онегину с Ленским просто нечем заниматься, вот и спорят по вечерам о вся­кой ерунде:

...Плоды наук, добро и зло,

И предрассудки вековые,

И гроба тайны роковые,

Судьба и жизнь...

Пьер и Болконский тоже хороши! Ну чего, скажите, ищут, когда и так все есть: дом, деньги, связи. Или чеховский Туркин, т. е. нет, Старцев? Что

плохого в том, что копит деньги? Вот полнеть действительно не надо. Впрочем, ес­ли аппетит хороший, стоит ли отказывать себе? Чичиков, конечно, мерзавец, обманывает государство! Но, с другой стороны, положительный товарищ, потому что обманывать Николая I — прогрессивно. Чацкий, что и говорить умный; поменьше бы болтал, так и «уголка» искать не надо: везде хорошо. Правильно говорил Есенин...

Так, держась за поручень автобусной стойки, обду­мывал урок о «часах», находил ему и себе оправдание. Нельзя «оптимизировать» за счет неглубоких, примитивных прочтений книги, которая в некоторых случаях воз­действует на ученика еще сильнее, чем жизнь. И потом: один из аспектов урока литературы — оставить человеку его (!) тайну, не уподобить компьютеру, роботу и т. д. Тем не менее урока этого пока (!) не будет. А может, и никогда. Не потому, что «смертей» многовато. Отсутству­ет стержень. Повторить — это ведь не механически соб­рать материал, отыскав повод, а разрозненные факты соединить структурой. Где она? Поищем, конечно, но не сейчас. А сейчас — еще раз хорошенько обдумаю урок, который по плану.

За кормой лунища.

Ну и здорово!

И опять мысленно ухожу куда-то в сторону, на этот раз к другому уроку, озарившему проблеском неожиданной ассоциации.

...а за солнцами улиц где-то ковыляла

никому не нужная дряблая луна —

тоже строчки Маяковского, в которых пушкинская боль за луну:

Но нынче видим только в ней

Замену тусклых фонарей.

Стоп! стоп! Почему в стихах о Нетте непременно нуж­на луна? И в знаменитом разговоре с Пушкиным («В небе вон луна такая молодая...»)? В поэме «Хорошо!» она фигурирует несколько раз («Ночь — и на головы нам луна»; «штыки от луны и тверже и злей...») и в стихах о загранице. Где еще и с какой целью присутствует таин­ственная спутница ночи? Пока это только заготовка, ве­точка этого урока, но будет ли другой? Возможности, ко­нечно, не упустим, но и торопиться не резон.

Снова возвращаюсь к Нетте. «Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь жи­вым примером...» Горьковскне строчки,

пожалуй, сделаю эпиграфом к уроку. Под пером Маяковского Нетте разом и песня, и пример. Не захотел, как Уж, спрятаться, когда на рассвете черные маски ворвались в дипкупе. «Смерт­ный час» встретил, как Сокол. Может, и их когда-нибудь соберу в один урок — «ужей» и «соколов». Ползучее, скользкое нередко торжествует; высокое, одухотворениое столь же часто гибнет. Почему уходят Катерины и оста­ются Варвары; умирают Базаровы и преуспевают Арка­дии; гибнут Болконские и откровенно ликуют увешанные орденами и звездами Друбецкие, Берги, Курапгаы; по­падают под пули бесхитростные Морозки и, как мокрушки, выскальзывают из цепких холодных рук смерти голу­боглазые Мечики; подставляют свою грудь пулемету Да­выдовы и очень уютно устраиваются в председательских кабинетах Поляницы; по нечаянности будто бы ломают себе шеи Столетовы и безбедно; доживают свой век Гасиловы; блаженствуют Чичиковы и — мучаются бессильным желанием «воскресить» их духовно надломленные Гого­ли? Почему? Не попытаться ли объяснить себе и ребятам эту более чем странную закономерность? «Пускай ты умер... всегда ты будешь живым примером». Не раз был свидетелем, как Молчалины, Чичиковы, Гасиловы, устраи­ваясь в жизни и устраивая своих, ставили в пример Чац­ких, Давыдовых, Столетовых... Вот, мол, как надо! Но подавать пример и ставить в пример — не одно и то же.

«Черновик» урока, однако, полностью не вырисовы­вался. Не все было ясно в тех обобщениях, какие выстраи­вала память. Как-нибудь в другой раз поразмышляю, ибо следующая остановка — моя.

Да, учитель живет уроками. Теми, что уже прошли, и другими, которые предстоят. Но можно жить и теми, которых не было. Острее застав­ляют они ощутить и пережить уже состоявшиеся. Каким мне представляется портфель словесника, я уже писал. А вот какой должна, быть его работал полка или шкаф? По одну сторону (говорю о своей полке) грудой теснятся уроки, расписанные в тематических планах; по другую — в тощих, езде не разбухших от времени папках вызрева­ют замыслы. Обе стороны взаимодействуют. Ведь уроки, как и люди, делятся между собой всем, чем богаты. То замысел отдаст часть своего материала давно готовому уроку, и он станет ярче, глубже; то, наоборот, урок нео­жиданно наполнит собою замысел, и тогда рождается новое. Когда у словесника, как у писателя или ученого, есть свои черновики и беловики и между ними постоян­ный обмен, с уверенностью скажу, каким путем и куда он идет: творческим! к ученику!

Мы умеем и любим говорить о прототипах того или иного персонажа, отыскивать ему аналоги, двойники в тех книгах, с которыми работаем. Но есть ведь и живые, реалъные двойники, с которыми иной раз лицом к лицу встретишься: вон он — сидит напротив. Оставить его за рамками урока или вместе с персонажем позволить войти в класс? Проблема.

Пусть Гоголь не относится к числу писателей, которые легко придумывали сюжеты. Зато сколько сюжетов может подарить сам! Его помещицу Коробочку (коль уж ныне работаю в педклассах) когда-нибудь раскрою в не­ожиданной роли, скажем, учительницы литературы, мето­диста и даже повыше. Вот уж и похохочем, и поплачем!

Да, учитель живет уроками и потому не боится длин­ных дорог.

Дата добавления: 2015-08-26