Скрепляющее звено

За все годы работы — и тогда, когда был классным руководителем, и когда не имел руководства — практиче­ски не вызывал в школу ни маму, ни отца, ни бабушку. Даже ученика к себе не вызывал: все на уроке! Старался

так устроить, чтобы он самого себя к себе вызывал и сам во всем разбирался.

- Скажи, Наташа, - спросил ученицу, - кому труд­нее: твоей маме, у которой ты одна, или мне, у кого таких, как ты, тридцать?

И Наташа, и класс чуть не хором: маме! Ребята были абсолютно правы. По себе знаю, сколь трудно воспитать одного. Значит, маме надо помогать, а не дергать ее по­пусту. Нет, вызывать родителей нужно, иначе союз семьи и школы — фикция. Но вызвать не вызывая — вот искус­ство. Разное испробовал. Бывало, иную маму, которую и в лицо-то не видал, поздравлю почтовой открыткой: «Уважаемая Нина Петровна! С наступающим женским днем! Успехов, здоровья и благополучия во всем. Ваш сын Андрей стал намного серьезнее, взрослее и учится лучше. Отзывчив, безотказен. Еще раз от души с добрым, светлым праздником и — хорошим сыном. Евгений Ильин».

Праздник, действительно, добрый, светлый. Что же ка­сается сына... По той информации, которая поступала от ребят, Андрей не был корректен с матерью, да и отзыв­чивым, безотказным без оговорок и сносок вряд ли на­зовешь. Словом, восторги мои не соответствовали дейст­вительности. Тем не менее открытка сделала свое дело. Коль уж ты «хороший», то иным вроде как уже и нельзя, да и не хочется быть. По части отзывчивости, чуткости, конечно, «перебрал», как и с учебой, — где же это «луч­ше», если... И все равно приятно, когда похвалят: почтой. Вместе с мамой и соседкой открытку читали. Еще кому-то показывали. Короче, подтянуться надо — перед мамой (уважаемой!!!), перед учителем, который с двумя светлы­ми праздниками поздравил, а в общем перед собой. Коль уж стал «намного серьезнее», то и быть таким надлежит.

Немало подобных открыток написано — к женскому, «мужскому» дню. Несколькими фразами удавалось неред­ко примирить со школой и семьей порой вовсе не просто­го паренька или девчушку, начинавших отбиваться от рук. И все же в полной мере довольствоваться заочными встре­чами не мог. Пару теплых фраз в адрес родителей, чьи дети и впрямь были хорошими, сказать все-таки не уда­валось. Открытки были, но времени... Стал искать другие способы.

Нынче спорят: сколько дней в неделю учиться? Пять! — считают одни. Субботу и воскресенье дети должны про­водить с родителями. Шесть! — настаиваю я. Не потому, что против новаций. Всячески приветствую их, когда они дельные. В конце концов, можно и пять, и четыре дня, но — не за

счет субботы. Она, суббота, мне очень нужна. Именно для того, чтобы дети провели время с родителя­ми, только не дома и не на даче, а в школе, на уроке. «Что делают ваши родители по субботам?» — спросил де­сятиклассников. «Отдыхают!» — был ответ. Верно. «При­гласите-ка их ко мне на урок в следующую субботу». Ра­достно загалдели.

- А бабушку можно?

- А соседку? Она вас по телевизору видела.

- А приятеля? Он читал про вас в газете.

И бабушку, и соседку, и приятеля — всякого, кто по­желает. Так вслед за «воскресными» уроками, которые проводил у памятников, на ступеньках исторических зда­ний, на площадях и т. д., в моей практике появились «суб­ботние». Теснота не смущала. Наоборот, радовала. Разве такое бывало, чтобы за одной партой между отцом, ба­бушкой и мамой сидела Наташа, а сбоку соседка. Ввиду отсутствия свободного стула дочь иногда примостится..,на коленях у отца. Ведь было же время, когда запросто садилась, а вернее, взбиралась на отцовские колени. Вот и сейчас пусть хотя бы на 45 минут вернется в то дале­кое, но столь близкое время человечьей теплоты и лас­ки, взаимной доверчивости. По ходу урока подойду и что-нибудь особенно тихое скажу, будто бы классу, а на са­мом деле им. С таких вот — субботних — уроков и я, и ученики, и родители уходим примиренные, ощутив внутрен­нюю потребность друг в друге, нашу привязанность и вза­имную ответственность. В тесноте всяк себя ощущал ча­стичкой людей, а не контингентом, аудиторией... Впро­чем, и аудиторией, где одни (ребята) учились, а другие (родители) доучивались. Был обычный учебный урок (!), сориентированный на обычную школьную (!) программу, но... в жанре родительского собрания! Темы разные. «Как воспитывали своих детей знакомые нам литературные ге­рои» (по страницам русской и советской классики). Или: «Роль отца (матери! няни! бабушки!) в судьбе писателей и их героев». Опять же по страницам... Под рубрикой «Братья и сестры» говорим не только о героях Федора Абрамова, но и Островского, Достоевского, Толстого, Че­хова... «Личную жизнь надо строить самому!» («Гроза»), «Воспитай своего «Бакланова» («Разгром»), «Что остав­лять детям в наследство?» (обзор современной советской литературы) — все это темы субботних уроков, где иная система знаний: нравственных!

Вот и вызвали в школу (!), не вызывая, сразу всю семью с соседкой впридачу. Субботние уроки убедили в простой, очевидной истине: хотя бы один раз в неделю дети должны учиться вместе с родителями! Тем и другим это нужно если не в равной, то в огромной мере. Ничто так не сближает, как школьная парта, и ничто так духов­но не роднит поколения, как наша ответственность за че­ловека. Специфика субботних уроков еще и в том, что часто не я, а ребята дают своим родителям косвенные, а иногда и прямые советы, как надлежит воспитывать в каждом конкретном случае. И мудрее совета, который дают нам наши дети, - нет.

- Почему Митрофан вырос таким черствым, жесто­ким? - говорит школьница, окидывая взглядом класс. - Объясню: потому что воспитание заменили питанием! Отца ни во что не ставили. И вообще потакали ребенку: один - значит, все дозволено. Вот и финал: «Да отвя­жись, матушка...» Кто виноват в этом? Матушка!

Внимательно слушают родители школьницу. Частичка госпожи Простаковой, оказывается, есть и в доценте, что сидит слева, и в капитане милиции, у которого тоже проб­лемы со своим «Митрофаном»...

Детство Онегина напомнило о другом. Гувернер, вос­питывавший Евгения, «не докучал моралью строгой. Слег­ка за шалости бранил...». По натуре «резвый» ребенок фактически оказался вне ограничений - материальных, нравственных, каких угодно. Это и развило в нем беше­ную, безудержную страсть наслаждений.

Прав ли отец Чичикова («Мертвые души»), когда сыну наказывал: «копейкой все прошибешь»? Мнения раз­делились. Для того времени, говорили одни, прав. Другие возражали: не прав даже для того времени; а вот беречь копейку, действительно, надо. Кстати, можно ли давать ребенку деньги? Обсудили и это. И опять вернулись к «Онегину». Отец Татьяны, к примеру, «не заботился о том, Какой у дочки тайный том Дремал до утра под подуш­кой». Да и Фамусов («Горе от ума») не очень вникал в круг чтения своей дочери. Надо ли контролировать кни­ги, которые читают наши дети? Старик Болконский («Вой­на и мир») на этот счет имел свое мнение: не только кни­ги, но и письма! Снова заспорили. Книги — можно, пись­ма — ни за что! Посоветовали не торопиться с выводами. Контролировать надо все, тем более письма. Только как это сделать, не унижая достоинства?

А теперь подумаем, что сближает (в плане воспитания детей)

Простакову, Кабанову и Головлеву, породивших соответственно Митрофанушку, Тишу, Иудушку? Размыш­ляем. В собственном ребенке материнским эгоизмом и тастностью можно воспитать и свою жертву, и своего палача. Нередко то и другое, а в общем урода. Количест­во детей значения не имеет. У Простаковой всего один, у Кабановой — двое, у Головлевой — несколько. Больше де­тей — больше и разлада, если кто-то в «любимчиках», а остальные «постылые». Между прочим, сколько детей иметь? Сходимся на цифре три. Дети еще и сами себя воспитывают. Особую роль играет здесь «третий».

Придали значение печоринской мысли, в серьезность которой не только Мери, но и мы искренне поверили: «Да! такова моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали — и они родились». Искусству читать лицо ребенка, своего или чужого, учиться надо еще до того, как он появился. Дети «выдают» нам все, что мы хотим: «предполагаем» это — вот, пожалуйста; другое — будет и другое; что-то еще — появится и оно. Очень важ­но предполагать доброе, хорошее уже с того момента, когда вы счастливо, но еще не совсем уверенно скажете: «А у нас, кажется, будет крошка!» С этого момента пси­хологически (!!!) начинается судьба ребенка. Никаких ко­лебаний и сомнений на его и свой счет. Он есть, он будет — и обязательно хорошим! Все признаки говорят об этом, и самый главный — ты ждешь, ты любишь его.

«Лишь деточек не трогайте!» — услышали и голос некрасовской Матрены. Любые напасти, обиды гордо сно­сит она, защищая в своих детях кусочек безмятежного детства. Саму же Матрену уже на «пятом годку» приуча­ли к нелегкой крестьянской работе. Подсчитали трудовой стаж Матрены: если ей сейчас тридцать восемь, значит... Вся жизнь в труде! Не в этом ли секрет ее здоровья, вы­носливости, душевной и женской красоты? Может, и в самом деле на «пятом годку» приобщать ребенка к про­изводительному труду? И снова к Матрене. «Мы были однолеточки», — говорит она о себе и своем муже Филиппушке, которого любила. Быть или нет однолеточками, создавая семью? Большинство за то, чтобы быть. В этом усматривали причину семейного лада.

Матренин голос «Лишь деточек не трогайте» по-свое­му слышен и в другом произведении. В каком? «Возьму его к себе в дети», — с какой-то женской теплотой звучит реп­лика Андрея Соколова («Судьба человека»). Не бывать тому, чтобы «мелкая птаха» вздыхала, чтобы Ванюшкины «глазенки

— как звездочки ночью после дождя», свети­лись недоверчивыми, волчьими искорками беспризорника. Не за эти ли «глазенки» шел смертный бой на земле, и солдатское, отцовское слилось воедино. Своих детей, выходит, можно иметь и так — следуя примеру Соколова.

Коль это не просто родительское собрание, но прежде и главным образом урок, задание — обязательно. Реко­мендую, нет, обязываю (!) прочитать, допустим, «Дра­матическую педагогику» А. Лиханова. Пока ищут книгу, читают, тем временем напишут коротенькое сочинение: «Что бы я посоветовал родителям, воспитывающим ребен­ка?» А уж я-то найду способ познакомить отца и маму с сочинением их сына или дочери.

Родители, как только ребята уйдут на другой урок, оставшись в классе, тоже пишут «сочинение»: «Особенно­сти моего сына (дочери, внучки)». Лучше нас они знают эти особенности, и получить информацию такого рода, сопоставив ее с собственными наблюдениями, — это разом и расширить, и укоротить, а в общем ускорить свой путь к ученику. Назидательных рекомендаций, тем более прост­ранных (за редким исключением), родителям не даю. Ог­раничиваюсь обычно просьбами. Например, провожая сына или дочь в школу, задайте короткий, но мудрый во­прос: «О чем ты спросишь сегодня своего учителя?» Вот и все. Даже если не спросит, уже спросил. Значит, и от­вет получил, самый точный: от себя.

Теперь понимаю: субботние уроки в моей практике так или иначе были всегда, ибо приглашал и тех «родителей», крторых еще не было, но которые будут ими, — учеников. И задания давал как взрослым: выбрать имя своему бу­дущему ребенку из числа имен литературных героев, осо­бенно полюбившихся. Как учитель старался приблизить к ребятам имена, за которыми стоят эпохи, поколения, шедевры, а в общем люди, сошедшие со страниц книг и духовно породнившиесй с нами. Тут и славные Игори, обаятельные Татьяны, решительные Катерины, мужествен­ные Павлы... Есть и Родионы. По-своему это тоже «учет» знаний, борьба за конечный «результат». Назвать ребен­ка именем персонажа (!), а не своей влиятельной (!), капризной бабушки — разве не победа урока, обращенно­го к судьбам человека? Помнится, интригуя ребят, долго рассматривал ладони юношей. Искал подобие той, какая была у Пьера: на ней особенно удобно умещался задок ребенка. С любопытством разглядывали мальчики свои ладони, точно в

себе самих соизмеряя отцовское начало. Просил ребят, сколько бы лет ни прошло, непременно paзыскать меня и поставить в известность, если первым словом, которое произнесет твой будущий ребенок, будет «папа». На этот счет выдавал даже кое-какие секреты: как бороться за первое слово.

Школа, семья, будем откровенны, зачастую не союзники, а скрытые антагонисты. Каждая из сторон, упрекая ддтую, по-своему права. Занятые работой, производством, родители по объективным причинам хронически недовоспитывают детей, уповая на школу. Она же, целиком поглощенная учебными знаниями, как бы ни были они увя­заны с нравственными проблемами, еще больше, чем семья, недовоспитывает, рассчитывая на родительскую по­мощь. Роковым образом оказавшийся между двумя «недо», школьник как человек, как личность и в итоге — как ученик деформируется. Можно, конечно, какими-то льготами усилить, углубить семейное воспитание, а рациональной организацией учебного процесса—школьное. Тем не ме­нее то и другое, на мой взгляд, полумеры. Требуется на­дежное скрепляющее звено, чтобы не разрозненными половинками, а целым представить союз семьи и школы в нравственном воспитании подрастающего поколения. Не мероприятия и даже не их система, а урок может и дол­жен стать этим звеном. Разумеется, урок литературы! Ма­тематика, физика, химия... — это знание! Поступиться ими на самую малость нельзя. Таков уж наш век — техни­ческий, компьютерный. А литература? Не повернуться ли ей, наконец, к нравственным запросам и потребностям своего времени, не мучаясь проблемами чистого обра­зования? Субботние уроки особенно убедили меня в такой необходимости.

Дело, как видно, не в том, сколько дней в неделю бу­дут учиться наши дети (хотя, конечно, и в этом), а в том, какими будут сами эти дни, когда они учатся. Иной раз за одну субботу и одно воскресенье сделаешь больше, чем за всю неделю. Такой уж этот предмет — литература! Быва­ет, одним только стихотворением — коротеньким, а то и вовсе строфой, строчкой поэт перевернет душу, а осталь­ные стихи остаются как бы непрочитанными в том смыс­ле, что их не держит память. Так и словесник — не коли­чеством дней и часов, а числом людей и находок проби­вается к душе ученика. Теснота и теплота субботы ощу­щается и в будничных уроках.

Дата добавления: 2015-08-26