Ленинград

Ночь Тамара, практически, не спала. Лежала, глядя в тёмный потолок, по которому, время от времени, двигались полосы света от фар, проезжающих по улице автомашин. Сознание переполняли самые суматошные мысли, от которых сжимало сердце. Ещё до вчерашнего дня она на что-то надеялась, хотя изначально было известно и про сумасшедший конкурс, подобного которому в институте ещё не было ни разу, и про проходной бал, равный 23 или 22 - какая разница! К этой надежде были определённые предпосылки, поскольку, судя по разговорам, для приехавших с Севера, при поступлении в институт были некоторые послабления.

Она набрала всего 20 баллов, получив по всем предметам четвёрки, но, пока не вывесили списки, в которых не оказалось её фамилии, ещё была надежда. И даже после этого, она отстояла огромную очередь у деканата, рассчитывая на северные льготы. Но оказалось, что для этого необходима была справка о проживании на Крайнем Севере или местности приравненной к Крайнему Северу. Такой справки у неё не было, да и не могло быть, хотя у девчонки из её комнаты, что тоже приехала из Архангельской области, и жила недалеко от них, она видела такую справку, и ещё удивилась, как та смогла получить её.

«Что я напишу домой? - думала она. - Как я им объясню? Да и что объяснять? Они же так на меня надеялись!» - Она вспомнила, что мать из-за неё в очередной раз отложила свою поездку на операцию в областной центр, хотя у неё вслед за первой стала отказывать и вторая почка. От этих воспоминаний на душе стало ещё тяжелее. Слёзы застилали глаза, а тягостные мысли переполнили голову, вызывая боль и отчаяние. «Напишу, что не дали общежитие, - решила она, - а то мама совсем сляжет от расстройства. И домой не поеду, буду устраиваться здесь, может быть ещё что-нибудь и подвернётся», - с этими мыслями она и забылась уже где-то под утро, словно провалившись в пропасть.

Встали поздно, и сели пить чай уже ближе к одиннадцати. Из четырнадцати человек, что жили с ней в комнате, поступили только четверо, из которых трое ещё с вечера накануне куда-то уехали. За столом не было и Люси Коптевой, Тамариной одноклассницы, которая, встав раньше всех, куда-то умчалась. Разговор не клеился. Хохотушка Лиля Марутченко из Сталино, из которой веселье раньше так и прыскало, а её песни и пляски веселили всех, задумчиво крутила ложечкой в чашке с чаем, хотя её и приняли, но она словно чувствовала какую-то вину перед всеми за своё везение.

Хлопнула дверь. В комнату вбежала возбуждённая Люся.

- Девочки! В пединститут имени Герцена приехал представитель Выборгского учительского института, говорят там недобор, мне об этом только что сказали в приёмной комиссии. Я с утра туда зашла забрать документы и вот услышала. Поехали в Герценовский, может ещё не поздно? - и, обращаясь к Тамаре, добавила: - Ты же, Томка, хотела перейти на физмат в институт имени Покровского? Здесь тоже физмат.

Люся обвела всех взглядом, ожидая ответа. Словно разряд тока пронзил Тамару.

- А что, девочки? Я не против, да и что хорошего в этом текстильном? Если в лабораторию или в управление после окончания не попадёшь, то, говорят, в цехах комбинатов и фабрик можно задохнуться от пыли или запаха красок! Знай я об этом раньше, не стала бы и поступать!

Предложение Люси и высказывание Тамары вызвало общее оживление за столом. Решение было единодушным, и через час все уже были в пединституте имени Герцена. Они были готовы быть кем угодно, тем более учителем, лишь бы поступить, лишь бы не возвращаться опозоренными домой. Это казалось таким страшным, что не хотелось об этом и думать!

В приёмной комиссии пединститута подтвердили информацию Людмилы, записали их фамилии, выдали экзаменационные листы и направили в аудиторию для досдачи письменного экзамена по математике. Оказалось, что это был последний день, когда принимали дополнительные заявления.

Вечером комнаты в общежитии было не узнать. Все были возбуждены, словно всё уже решилось, и они уже студенты, шалили, пели и очень сожалели, что с ними не было Лили, которая ещё днём, вместе с другими поступившими, уехала от института на картошку. Утром следующего дня они дружной стайкой зашли в приёмную комиссию текстильного института, забрали документы, окинули последний раз фойе и корпуса института, и покинули его без сожаления.

В коридоре у приёмной комиссии в Герценовском было не протолкаться. На тридцать мест недобора было более семидесяти претендентов. Настроение сразу упало, тому не малой мере способствовали разговоры о первоочерёдности приёма тех, кто пришёл из пединститутов и лишь потом из технических вузов. Тамара расстроилась, хотя старалась не подавать и вида. Нервы были напряжены до предела. Надежды повисли на волоске. Сколько же крови требовалось, чтобы выдержать всё это!

Люсю вызвали одной из первых. Через несколько минут она выскочила с шальной улыбкой на лице, и с возгласом: «Приняли!» - бросилась к Тамаре на шею. Потом выкликали фамилии ещё и ещё. Уже зашла двадцать седьмая. Сердце словно кололи иголками, она держалась из последних сил. Она даже не сразу осознала, когда назвали её фамилию.

- Вежливцева!

Подойдя к столу приёмной комиссии, она постепенно успокоилась, сдала документы, ответила на какие-то вопросы и счастливая, как на крыльях, вылетела из аудитории. В голове был радужный туман, в глазах всё плыло. Люся бросилась к ней навстречу, они целовались, не скрывая слёз радости. Было так приятно думать, что мечта сбылась, что они уже студентки, которым предстоит через два года снова идти в школу, но теперь уже в другом качестве - сельской учительницы.

О текстильном институте уже не думалось. Вечером Люся и Тамара собирали и паковали вещи. Из всей их десятки, что два дня назад рванули в Герценовский, приняли только их. Было немного не по себе перед девочками, но этой темы старались не касаться. Валенки, добротно подшитые отцом, что мама настояла взять с собой, и которые вызвали улыбки на лицах девочек, когда она устраивалась в комнате, Тамара оставила лежать под койкой, запихнув ещё дальше. Где-то уже около восьми вечера пришли их одноклассники, Гарик Симаков и Панов Вася. Оба поступали в Горный и не прошли. Василий решил возвращаться домой, Гарик принял решение ехать в Таллинн, где у него были какие-то дальние родственники, и где он решил устроиться на работу, рассчитывая в перспективе поступить заочно в институт.

ВЫБОРГ

26 августа Тамара с Люсей сошли на перроне Выборгского вокзала. Город встретил их тёплым ветром с Финского залива, чуть колеблющего листья деревьев, в зелени которых утопал, разбросанный на скальных взгорьях, город. В просветах между домами открывалась синь моря с редкими облаками на горизонте. Общежитие и институт были в квартале друг от друга. Уже через час они стояли у окна своей комнаты и с высоты четвёртого этажа любовались россыпью домов со старинным замком-крепостью на самом берегу залива.

В комнате было шесть коек и их шесть девчонок, которым предстояло прожить вместе два года, а может и больше, поскольку в институте, при оформлении документов, всех предупредили о возможном преобразовании в ближайшие год- два учительского института в педагогический. Кроме Люси и Тамары, знавших друг друга со школы, была ещё, Саша Полушкина из Горьковской области, Надя Цветкова из Тихвина, Галя Блонштейн из Ленинграда и Вера Курцева из далёкого Узбекистана. Знакомство не заняло много времени. Из всей компании несколько выделялась Галя Блонштейн черноглазая еврейка с чёрными, как смоль, волосами, заплетёнными в тугие, как и у Тамары, косы. Галя была коренной ленинградкой сугубо домашнего воспитания. Для неё, начавшаяся учёба и это проживание в общежитии, было, как первый выход в свет Наташи Ростовой - всё ново, всё необычно при абсолютной самостоятельности, которой до этого она не испытывала, находясь под строгим и неусыпным контролем своей матери, не позволявшей дочери никакой самодеятельности. Она даже не умела хорошо танцевать, что для остальных девочек казалось диким и непонятным. И это было далеко не всё, что её отличало от остальных обитателей комнаты, и что постепенно узнавалось и, порой, удивляло подруг ещё больше.

1 сентября. За полчаса до начала занятий вся шестёрка была уже в институте. Расписание переписали ещё накануне, когда с интересом прошли по его коридорам и этажам, а сейчас, почти первые, заняли места в аудитории, указанной в расписании. И сделали это совершенно своевременно, ибо, когда зашёл лектор, за столами уже не было мест, и более десятка первокурсниц пристроились на стульях, расставленных вдоль стен. День прошёл, как в тумане, не оставив никаких ярких впечатлений, кроме состояния усталости и какой-то опустошённости, после того как закончились эти восемь учебных часов. Именно так она описала свои впечатления о первых днях учёбы в своём письме ко мне, тогда ещё десятикласснику.

… Не могу представить себе моей дальнейшей жизни. Всё как во сне. После треволнений и дёргания, связанных с поступлением, когда я растерялась и, полная отчаяния, не знала, что мне делать, наступили эти разительные перемены, словно после стремительного бега, переходишь на шаг. Сердце ещё бешено колотиться, а ты, сдерживая себя, стараешься идти более размеренно. И этот первый день! В аудитории тишина, все сидят нахохлившиеся, преисполнены «страха» и гордости, изредка негромко перебрасываясь словами, хотя ещё нет и преподавателя. А первый день в школе? - Шум, гам, крики, смех!

Каждый спешит поделиться своими впечатлениями о лете, о своих «похождениях» и других событиях. А тут даже как-то не по себе, и чувствуешь себя «не в своей тарелке». Четыре лекции почти каждый день, это семь полных часов. Кошмар! К концу дня устаёт с непривычки рука, да и сама устаёшь не меньше.

12 сентября проходил торжественный вечер, посвящённый началу учебного года. На вечере были шефы – моряки с военной базы. Народу было жуть! Особенно много курсантов военно-интендантского училища, расположенного почти рядом с институтом. Всё началось со вступительного слова ректора, потом были выступления профессоров, второкурсников и художественная самодеятельность. Особо запомнилось, как один мальчишка со второго курса замечательно играл на аккордеоне, а другой пел. Такая прелесть! Потом начались танцы. А где танцевать в такой толпе? Но и стоять, и тем более сидеть, было невозможно. Интенданты так и шмыгали в поисках партнёрш для танца. Нам эта кутерьма надоела, и мы с Галкой сбежали, решив больше на такие вечера не ходить…

В нашей комнате девочки избрали меня старостой и возложили на меня обязанности председателя нашей коммуны. Решили сразу, как приехали, питаться вместе, на месяц скидываемся по 150 рублей. В мои обязанности входит планировать и вести наше общее хозяйство, а готовим и дежурим по комнате строго по графику. Правда, далеко не все могут хорошо приготовить…

В начале октября занятия на первом курсе были прерваны. Близились холода, а окрестные колхозы и совхозы не успевали с уборкой. Примерно такое же положение было и в ряде других областей страны. Правительством было принято решение привлечь на уборку военнослужащих, студентов и старшеклассников. Подшефный колхоз «Краснофлотец» стал «полем битвы» для студентов учительского института. После месяца изнурительных занятий, к которым привыкалось с таким трудом, эта двухнедельная отдушина воспринималась с радостью. Правда, решение «работать на совесть» забыли почти сразу, тем более что вместе с ними, картошку убирали и солдаты из соседней воинской части. От быстро наступавших холодов спасала забота хозяев, выдавших студенткам сапоги и ватники. Две недели пролетели незаметно. Наступил день отъезда. Заняв места в кузовах автомашин и основательно загрузившись картошкой, девчонки всю дорогу до Выборга пели песни.

Тамара очень ждала писем. По её подсчётам их должно было быть не менее пяти. Пришло только два: от Ирки, закадычной школьной подруги и, совершенно неожиданно, в конверте с письмом из дому - от Витьки Рудакова, ходившего за ней по пятам ещё в школе и надоевшего до чёртиков. Ира писала, что поступила в Архангельский медицинский, сетовала на то, что до сих пор ничего и не про кого не знает, что очень скучает, вспоминая их задушевные откровения, когда они закрывались с головой одним одеялом и шептались до глубокой ночи. Письмо от Рудакова было шедевром дипломатии, ничего не говоря о прежних отношениях, он просил помощи в налаживании связи с другими одноклассниками, словно все связи замыкались только на ней. «Придётся ответить», - подумала она с неохотой. Писем не было только у Люси, и она грустно сидела на кровати, отвернув к окну голову. Тамара подсела к ней.

- Ждала от Гарика? - спросила она сочувственно, обняв подругу.

Люся, молча, кивнула.

- Не расстраивайся, напишет. Кто знает, как там у него, может, от того и не пишет, что всё ещё не устроился. А он парень гордый, самолюбивый, о своих неудачах говорить не любит.

- А ведь мы ещё и поцапались тогда перед его отъездом, - поделилась Люся, вспомнив последний день, когда Гарик вместе с Пановым зашли к ним в общежитие.

- Ну и что? Если любит, как раньше, то напишет обязательно, а если нет, то зачем и слёзы лить.

Люся ничего не ответила, а Тамара вспомнила, как за день до этого они стояли с Гариком на Аничковым мосту, поджидая Панова, и он всё порывался, что-то сказать ей, оговариваясь, что «у нас с Людмилой всё не так, как ты думаешь, давно не так, а ты просто не видишь», и многозначительно смотрел на неё.

Вечером девчонки ушли на танцы в институт, а Тамара, отговорившись нежеланием, осталась. Решила побыть одной, хотелось просто «помечтать и повспоминать». Взяла вязание, под него хорошо думалось, но почему-то в голову лезли грустные мысли. Видимо тяготило отсутствие рядом настоящей подруги. Их отношения с Люсей были не столь близкими, чтобы откровенничать «до упора», как с Ирой, а с другими девочками ещё не так сошлись, чтобы откровенничать. Она, по-прежнему всей душой, любила только Ирину, с которой шептались дома чуть не каждый день и переписывались записочками в школе на уроках. Эти воспоминания о тех давних днях чуть подразвеяли меланхолию и приподняли настроение. Возможно от этого состояния неудовлетворённости в общении, она всё чаще стала обращаться к своему дневнику, записывая наболевшее.

Дата добавления: 2015-07-16