Две Тамары

Боже! Как много я писал в то время писем! Как-то просматривая свои «архивы», я натолкнулся на перечень «адресатов» с кем тогда поддерживал связь. В этом списке оказалось 22 фамилии! Кошмар! Правда, это за пять лет, но из них с 14 адресатами я переписывался в первые три года учёбы. Моя милая сестричка, узнав об этом, с крайним удивлением писала мне:

Представляю, какой будет сумбур, когда в один прекрасный день придут сразу все 14 писем. И как тебе не надоест писать!

Я и сам удивлялся, как находил время и, особенно, темы для такой обширной переписки? Причём второе было важнее, чем первое. И было ясно, что если мне хватало времени на это, то, безусловно, его не хватало на что-то другое. Хорошо, если это было безделье или пустопорожняя трата времени, но ведь было и иначе! Но вот темы. Это серьёзнее, ибо, не имея этой зацепки, писать вообще не интересно, и такая переписка быстро глохнет. Письмо должно заинтересовать, и тогда оно вызовет потребность ответить, и в этом плане важно не просто описать что-то, а выделить из этого наиболее значимое, что заинтересует и заставит задуматься. Но чаще мой интерес к переписке вызывался интересом к тем людям, с которыми я переписывался, и вполне объяснимо, почему большую часть моих адресатов составляла женская половина. В то же время сказать, что ко всем им я питал какие-то чувства, было бы абсолютной глупостью, но то, что интерес был, это бесспорно.

Письма для меня были формой общения, как и в повседневной жизни, и если я чувствовал, что интересен тому или другому человеку, я смело шёл на контакт, и делал это значительно решительнее, если это касалось переписки, поскольку для меня это было проще, и, как правило, брал инициативу в переписке на себя. Но в моей жизни был случай, когда инициативу в переписке взяла на себя девчонка, моя бывшая одноклассница Тамара Порошина и сумела удержать её в течение почти всего времени, что мы переписывались. Первое письмо от неё пришло осенью, когда я уже учился на втором куре: Решила написать тебе первая, поскольку ты, по какой-то причине, не хочешь сделать это сам… - За ним пришло второе, третье, пятое… и так в течение двух лет, и всегда были темы, вопросы и, соответственно, взаимный интерес.

Не знаю, что подтолкнуло её к переписке. Исходить из каких-либо школьных привязанностей было бы неправильно, тем более, что наши личные контакты в школьные годы были минимальны. Может быть, узнав, что я интересовался её адресом (а это, действительно, имело место), но так ничего и не написал, она решила написать сама. Возможно, просто пришло время такого рода контактов, и вспомнилось моё имя. Да мало ли что подтолкнуло её к этому!

Вполне возможно, что всё бы и ограничилось одним или несколькими письмами, не прояви я сам взаимного интереса, тем более что Тамара была не только инициатором переписки, но и, в какой-то мере, её движителем. Наша переписка почти сразу же приняла интенсивный характер, хотя изначально я смотрел на неё более реально, и особо не задумывался о перспективах. Тамара же, в отличие от меня, хотела видеть в этой переписке нечто большее и находила для неё новые темы, подогревая мой интерес своей откровенностью, открытостью и проявлением благорасположения ко мне, что не скрывала изначально:

…Может быть тебе и не понравилось, что я тут расфилосовствовалась, но кому-нибудь другому я не стала бы об этом писать, а у меня к тебе в каждом письме свои вопросы…

А их было много этих вопросов. Бросил школу её брат, и она делилась со мной этой семейной трагедией. Хотя до окончания института было ещё далеко, она писала мне, что с нетерпением ждёт, когда сможет учить сама. Интересовалась моим мнением о книгах, новых кинофильмах, обсуждая которые можно было затронуть интимные темы человеческих отношений, и она поднимала эти вопросы, затягивая меня в их обсуждение:

…У нас на первом курсе исключили из комсомола и из института мальчишку «за половую распущенность». Девчонка из той же группы, причём это произошло с её согласия, а исключили его одного. Как ты считаешь, правильно ли это? Многие считают, и я в том числе, что его было можно оставить в институте, а если уж исключать, то обеих.

…Я сомневаюсь, существует ли, действительно, настоящая любовь, как об этом пишут в книгах. Очень хочу услышать твоё мнение. У нас многие девочки думают, что просто сначала человек очень нравится, а потом привыкаешь к нему и кажется, что это любовь. Очень, очень жду твоего ответа. Конечно, в письмах всего не напишешь, но всё-таки… Я даже не могу выразить словами всё то, что я думаю. Как бы хотелось поговорить с тобой! Но, думаю, что когда-нибудь, но мы встретимся и поговорим обо всём…

Это желание встречи наличествовало почти с первых же писем, и не просто встречи, а встречи, которая могла бы углубить наши отношения. Видимо в своём воображении она вкладывала в ожидаемую встречу нечто большее, наполняя её более глубоким содержанием. Такой «форсаж» был для меня несколько необычен и даже, в какой-то мере, нежелателен, ибо я понимал, к чему всё эти разговоры и на первых порах старался, на сколько это было возможно, притушить накал, хотя это было не так-то просто.

…Согласна оставить вопрос о любви открытым. Пожалуй, что любовь и сильное увлечение близки. Пусть так. Вот у меня бывают такие минуты, что хочется полюбить, но так, чтобы чувствовалось, что это твой настоящий друг, которому можно всё доверять, который всегда поддержит. Знать, что этот человек разделит твои горести и печали, и радости. Ну и, конечно, чтобы такая любовь была взаимной. Считаю, что девчонка может объясниться первой в том случае, если оба любят друг друга, но он не решается сказать об этом. А если девчонка его любит, а он относится к ней, как к другу, тогда - нет. Я, в этом случае, ни за что не объяснилась бы первой.

Она писала мне о влюблённом в неё пареньке, с которым тоже переписывалась после его призыва в армию, и который объяснился ей в любви. Она спрашивала моего совета, что ей делать, словно проверяя мою реакцию на этот «новый виток в её биографии». Тамара нравилась мне, но ничего большего к ней я не испытывал поэтому и прореагировал на это откровение довольно спокойно, посоветовав ей определиться самой.

Вскоре пришёл ответ: …Ты пишешь, чтобы я проверила себя, но мне нечего проверять, написала ему, что не могу ответить «да». Я уже достаточно об этом думала.

Но, видимо, их взаимоотношения и переписку парень счёл вполне достаточным основанием для своего признания, поскольку он довольно резко прореагировал на её ответ, написав, что у неё «низкая душа» и что она сама не знает, что и хочет, «с кем ещё и крутить».

Обо всём этом она написала мне, явно расстроенная таким оборотом, «делюсь с тобой, как с другом», а когда я выразил осторожное сомнение, так ли это на самом деле, я получил безапелляционный ответ:

«Глупости! Я считаю тебя самым близким моим другом и, думаю, что знаю тебя достаточно хорошо…».

К чести Тамары, в своей самооценке она была достаточно самокритична:

Не хочу, чтобы ты думал обо мне лучше, чем я есть на самом деле… Ты пишешь, что тебя всегда радовала моя прямота, но я не всегда могу сказать правду в глаза. А в тебе мне нравится именно это, да ещё то, что ты отстаиваешь своё мнение до конца…

С нею интересно было общаться даже по переписке, а некоторая недоговорённость, недосказанность, что нет-нет да проскальзывали в её письмах, интриговала меня:

…Ответить тебе я сейчас не смогу, но если тебя это очень интересует, то скажу об этом, когда встретимся. Опять скажешь, что написала малопонятно. А вот давай встретимся, тогда и скажу много и понятно...

Вто же время эти недомолвки как-то вывели меня из состояния равновесия, и я, вгорячах, написал ей: «Прошу тебя, если ты не в состоянии о чём-то сказать, то лучше не говори, это будет честнее, чем заикаться и недоговаривать!» Но она и не скрывала, что я не безразличен ей, и ответила не лукавя:

Не знаю, от кого мог «нечаянно» слышать Юра, что ты мне нравишься, я об этом ни с кем не делилась, но не скрою, ты мне и тогда в школе, и до сих пор нравишься, только сейчас я очень хочу тебя увидеть и поговорить, и зря ты постеснялся остановиться у нас, мы смогли бы поговорить о многом. Напиши, когда ты поедешь обратно, я приду к поезду…

Летом после второго курса я, действительно, постеснялся заехать к ней, хотя такая возможность была. Её семья почти сразу после окончания Тамарой школы, переехала в леспромхоз, куда перевели её отца. Леспромхозовский посёлок находился на железнодорожной станции, которую мне приходилось проезжать всякий раз, когда я ехал на каникулы или возвращался в институт. Что-то сдерживало меня, и я не отважился сойти с поезда, но сообщил о времени возвращения с каникул, и мы мило проболтали те минуты, что поезд стоял на её станции, но к этому времени в моей жизни произошли кое-какие изменения.

Уже на излёте лета, в конце августа я пошёл провожать с танцев девчонку, что училась со мной в одной школе, но годом позже вместе с Ниной Кангур. Мы шли по полутёмной улице, когда Тамара (так звали и эту мою спутницу), обратила моё внимание на занавеску веранды дома, что стоял на противоположной стороне:

- Смотри, какие ажурные кружева занавесок на той веранде.

- Это обычная сетка, - возразил я.

- Не может быть, давай проверим, - не согласилась Тамара.

Мне не хотелось переходить улицу, и я предложил:

- Хорошо, пойдём, проверим, но с одним условием. Если ты не права, за каждый лишний шаг с тебя по поцелую. Договорились?

Тамара засмеялась.

- Хорошо, хорошо, вот только чем будешь платить ты?

- Не боись, что попросишь, то исполню.

Прав оказался я, да иначе и не могло быть, поскольку на эту сетку я ещё обратил внимание днём, когда проходил мимо, но, тем не менее, я опростоволосился - шагов оказалось многовато, а согласие Тамары вполне реальным. А поскольку целоваться, как оказалось, я толком и не умел, эту науку Тамара мне преподала «с блеском», и в итоге домой я пришёл с распухшими губами. Позднее эти впечатления вылились у меня в следующие стихотворные строчки:

Одна учила целоваться,

Да так, что губы стали рваться,

Другой я сам, как Бог послал,

Науку эту преподал!

Этой другой была Нина Кангур, но было это значительно позднее. А своему новому знакомству с Тамарой Пинежаниновой я, по началу, не придал особого значения и опять ошибся. После того «поцелуйного провожания» мы встречались ещё раза два или три, потом я провожал её на пароход, что шёл до Сыктывкара, где она училась в пединституте. На пароходе у неё была одноместная каюта, и она предложила мне проехать с ней до очередной остановки в Сольвычегодске, откуда я мог вернуться на речном трамвайчике.

Предложение было чрезвычайно заманчивым и предполагало «приятное времяпровождение», но я, с сожалением, отказался, поскольку вернуться я мог только утром, а это могло привести к излишним волнениям у меня дома, что было крайне нежелательно. Но случилось так, что через три дня Тамара снова оказалась рядом со мной. Занятия в её институте из-за сельхозработ перенесли на две недели, и она вернулась тем же теплоходом, благо отработать можно было и рядом с домом, чем удивила меня, и ещё неделю мы провели вместе.

В наших контактах изначально не было ничего заумного, наигранного. Я не связывал себя никакими обещаниями, да и она не особо ждала их. Тамара Пинежанинова была далеко не глупая девчонка, но избалованная ребячьим вниманием, и наша связь могла закончиться так же быстро, как и её предыдущие знакомства, не прояви я изначально к ней своего критического отношения, что я высказывал ей в глаза, а позднее и в письмах.

Переписка началась как-то сама собой. Сначала я, не желая показаться хамоватым, написал ей письмо после своего возвращения в институт, на которое она незамедлительно ответила. За её первым письмом пришло второе, поскольку я не сразу «раскачался», да и позднее отвечал весьма нерегулярно, чем часто обижал её, к тому же, весьма критически, относясь к содержанию её писем. Эта переписка шла теперь уже параллельно с моими письмами Тамаре Порошиной, но это не вносило в мою жизнь никакой дисгармонии, быстрее наоборот - появился интерес в общении с двумя такими разными девчонками и по складу характера, и по взглядам, и по кругозору.

Кругозор первой был шире, она была более сдерженна, менее эмоциональна, как говорят «сама себе на уме», с определённым самомнением и самоуверенностью. Другая же была взбалмошной, вспыльчивой, очень эмоциональной, порой грубой, но доброй, отходчивой и самокритичной. Обе хотели видеть во мне хорошего друга, с перспективой более близких отношений. Обе мне нравились, но ни к одной из них я не испытывал ничего большего кроме этого расположения. Более того, на том же третьем курсе я «имел неосторожность» увлечься девчонкой с Саратовского университета и встречался с ней, правда, не долго.

Наши взаимоотношения с Тамарой Пинежаниновой в отличие от контактов с Тамарой Порошиной были изначально, даже в письмах, более плотскими, чем духовными, и, думаю, что только стечение обстоятельств да, в какой-то мере, моя нерешительность не позволила им стать более интимными.

Тамара провожала меня на вокзале, удивившись многочисленности моих провожающих, среди которых, помимо мамы, были закадычные друзья из моих однокашников и двоюродных сестёр. А потом пошли письма, но как они отличались от тех, что я получал от Тамары Порошиной!

Вот хотя бы некоторые выписки из её писем:

6 октября.

…Твоя мама на вокзале назвала меня «твоей барышней». Ты, конечно, уже постарался разуверить её. Да? А мне нравиться быть «твоей барышней». Нравится, вот и всё! Не злись и не кусай свои губы, оставь их для меня, ибо я, как «твоя барышня», буду обязана тебя целовать, и мне наплевать захочешь ты этого или нет. Я представляю, как покусаю твои губки, и они у тебя снова распухнут…

А на вокзале мне было грустно, я хотела, чтобы ты подошёл и сказал что-то, предназначенное только для меня, но ты наспех пожал руку и даже не посмотрел на меня…

25 октября.

…Ты как-то сказал, что жалеешь, что мы не встретились раньше. Я тоже жалею. Мы бы знали друг друга больше, а может быть, и было бы что-нибудь и другое… Только зачем говорить об этом, и так всё понятно! У меня здесь никого нет, а без друзей плохо. Но ты не думай меня жалеть, я не жалуюсь, я делюсь с тобой. Если бы я захотела, то, конечно, у меня были бы друзья, но меня, почему-то, никто не привлекает, даже девчонки не могу выбрать себе в подруги…

Скажи, а тебя тянуло ко мне? А если тянуло, то как?

12 ноября.

…Я не всегда однозначно оцениваю свои поступки, часто не понимаю сама себя. Знаю, что мне что-то надо, а что и сама не пойму. А ты меня не понял, точнее, понял, но не так, и обвиняешь меня в легкомыслии и несерьёзности, но что поделаешь, если у меня мысли идут в таком направлении, если мне хочется развлечений и не только их.

Твоё письмо меня очень задело, но, что делать, если я такой человек и хочу большего, чем есть, и не вижу в этом ничего плохого. Думай обо мне, что хочешь, может быть я, действительно, ветреная и пустая девчонка, пусть, но я хочу в свою молодость взять всё, что могу. Я тебе первому попыталась раскрыть себя и хочу, чтобы ты понял, с кем имеешь дело, узнал меня поближе, на сколько это возможно, а ты пишешь, чтобы я «слетела с этих высоких материй». Но я же не мечтаю о чём-то необычном!

30 ноября.

…Твоё письмо опять обидело меня, и эти слова: «ты не плохо развлекаешься, и совершенно ни к чему скулить», но я довольна, что ты пишешь мне правду, и мне нравится твоя откровенность и то, что ты со мной споришь, ничего не оставляешь без внимания, значит тебе не безразлично, что я пишу. С меня, безусловно, надо много требовать, а без этого я тебя бы «и в грош не ставила», а ты требуешь, и это хорошо, вот только одной требовательности мало, надо ещё и понимание. Ты пишешь, что я первый такой человек, с кем ты познакомился поближе. Какой это такой? Я не хочу, чтобы ты плохо думал обо мне, лучше выкладывай всё и сразу…

А когда я это сделал, высказав своё мнение о ней и её неординарных поступках и высказываниях, то получил ещё более откровенное письмо:

24 декабря.

…Скажу тебе прямо, ты даже гораздо лучше думаешь обо мне, чем я есть на самом деле, но, если ты не надеешься на свои нервы, то бросай меня сразу, пока у тебя нет ко мне никакого чувства кроме «нравишься». Тебе со мной будет трудно, очень трудно, а ты парень хороший, честный, правдивый, а я хуже тебя. Но если ты, оставаясь со мной, будешь упрекать меня этим, я сама тебя брошу.

У меня о тебе самое хорошее мнение, а тебе обо мне, если не наговорили, то наговорят ещё, Бог весть что, и правду и напраслину, и я хочу, чтобы ты подумал загодя и о себе, и обо мне. Я не хочу нашего разрыва, как раз наоборот, хочу самого хорошего, но если это неизбежно, лучше закончить сразу. Мне нужен человек, который бы не смотря на мои недостатки и «блажь», уважал и дорожил мной.

И она торопила, торопила меня с ответами на свои письма, поскольку увидела во мне человека,, который в состоянии её понять: «пиши быстрей ответ», «пиши почаще», «пиши чаще, чтобы я не отвыкла от твоих писем», - и так на протяжении всей переписки.

В это же время и в письмах от Тамары Порошиной я, почти постоянно, читаю о её желании быстрее встретиться, и этим были наполнены большинство её писем, что я получил на третьем курсе. Тамара понимала, что для укрепления и углубления наших отношений одной переписки недостаточно, и постоянно напоминала мне о необходимости наших личных контактов. Понимал это и я, но не видел в этом такой остроты, да и боялся привязаться к ней, не будучи в себе уверен. Она же, в отличие от меня, хотела, не затягивая, проверить себя.

У меня в последнее время часто бывает, что я во всём разочаровываюсь: в жизни, в любви - во всём. Понять не могу, почему так. Потом поразмыслю, отгоню от себя чёрные мысли, а они всё равно лезут в голову. Вот и сейчас пишу с этим настроением. Ладно, заканчиваю, а то напишу ещё что-нибудь такое… Боюсь, что ты меня не поймёшь. Да я и сама вряд ли смогу что-либо объяснить, но когда-нибудь я тебе всё расскажу, что чувствую… А как было бы хорошо встретиться и поговорить обо всём, обо всём! Жаль, очень жаль, что летом нам это не удалось. А разве зимой ты не поедешь на каникулы? Мог бы, всё-таки, заехать и к нам…

Но зимой на каникулах я был у родственников в Литве, и наша встреча опять отодвинулась, но желание встретиться у Тамары стало ещё острей.

…В поезде, когда зимой ехала на каникулы случайно встретилась с Петей Васильевым и всю дорогу, пока ехала до дома, мы проговорили. Я подумала, а вот если бы мы встретились с тобой, даже не знаю, о чём бы сразу стали говорить. Потом бы, конечно, разговорились, но вот вначале… Вот и с Петей встретились, поздоровались и растерялись, не зная о чём и говорить, хотя о многом хотелось спросить и рассказать самой. Ну а с тобой…, с тобой ещё больше…

Напоминая о встрече и, одновремённо, что-то недоговаривая, Тамара подогревала мой интерес и, в конце концов, добилась, что я и сам стал стремиться к этой встрече с не меньшим желанием разрешить эту неопределённость и внести большую ясность в наши отношения, хотя, я догадывался, что она хочет, чего добивается, и куда меня тянет, да, особенно, и не противился этому, более того, провоцировал её на ещё большую откровенность. Я не мог сказать, что люблю её, но уважал безмерно, а за то, что она видела во мне человека, каким хотел бы стать, я был ей беспредельно благодарен. Особо не задумываясь и не скрытничая, писал о своей жизни, о своих увлечениях. Видимо всё это беспокоило Тамару, и однажды, после моего очередного откровения, она не выдержала:

… Я уже писала тебе, что ты мне нравишься, но вот ты написал, что любил какую-то девчонку, меня это задело что ли (не знаю, как выразиться). Я не хочу, чтобы ты любил кого-нибудь (глупо!) до нашей встречи. Ну, а если полюбишь, то напиши мне обязательно… А нравиться и любить - это две совершенно разные вещи…

Не прореагировать на это письмо было невозможно, как следовало определиться и в своих отношениях с другой Тамарой. Я, можно сказать, получил то, что так хотел, и в то же время боялся получить, что добивался, и на что толкал её своими письмами. Это не было прямым признанием в любви, но только дурак не понял бы, что скрывается за этими словами.

Но что я мог написать ей? Я же, как и раньше, ничего кроме интереса и симпатии к ней не испытывал! И не общался с ней непосредственно около трёх лет и за это время у нас были лишь две короткие встречи на вокзале! Значило ли это, что я должен был пообещать не переписываться и не встречаться ни с какой другой девчонкой? Видимо, она хотела получить именно такое заверение, но пообещать это я не мог. Да я бы просто не сдержал своего слова! И потом, обещать не любить, но ведь я никогда и не ставил себе такой цели, когда начинал встречаться с очередной девчонкой! В то же время такое откровение требовало не менее откровенного ответа, и я написал его.

…Я хорошо понял тебя, Тамара, и согласен с тобой, что мы ничего не сможем разрешить до нашей встречи, а что она принесёт нам, трудно загадывать. Если ты мне нравишься, а я тебе, то это ещё не говорит о том, что мы любим друг друга. За годы, что прошли после окончания школы, мы очень изменились, а я, боюсь, что даже в худшую сторону.

Вот ты пишешь «полюбишь». А разве об этом узнаешь загодя? Разве можно сказать себе (приказать) полюбить именно этого человека? Думаю, что нет, на это можно только надеяться. С самого начала нашей переписки я предполагал, что не только товарищеские чувства и школьные привязанности были её основой. Я читал это в твоих вопросах, в твоих недомолвках, во многих мелочах, на первый взгляд малозначительных.

В школе я не выделял тебя из остальных девчонок. Просто знал, что есть среди них одна строгая в своих суждениях, несколько своеобразная и в чём-то интересная. Я даже не помню, что именно меня заинтересовало в тебе, но знаю одно, что мне всегда хотелось, чтобы в твоих глазах я не выглядел смешным и глупым, и не хотел показаться с плохой стороны. Наша переписка сделала нас ближе друг к другу. Возникло доверие и ещё большая взаимная симпатия. Но, задумываясь над этим, я понимаю, что этого явно недостаточно, нужна встреча и, по-видимому, не одна, и очень сожалею, что не воспользовался этой возможностью прошлым летом. Вот и ты ждёшь встречи, надеясь, что она внесёт ясность в наши отношения. Но оправдает ли она наши ожидания?

Чего скрывать, ты хочешь полюбить меня, и я бы хотел думать о том же, но это всё в письмах! А ведь до этого ничего не было! А вдруг это здание на песке? Если бы ты могла заглянуть ко мне в душу, где переплелись самые противоречивые мысли! Одного хочется, чтобы между нами всё было ясно, чтобы мы не ни в чём не обманывали друг друга, и если на твоём пути появится человек, и ты почувствуешь, что сможешь полюбить его, наши отношения не должны быть к тому препятствием.

Ни себя, ни тебя я не хочу связывать никакими обязательствами, и если что-то серьёзное произойдёт в жизни кого-либо из нас, значит те чувства, что на сегодня наличествует между нами, не настолько глубоки, чтобы расстраиваться по этому поводу. Лучше постараемся, чтобы наша встреча не затянулась.

Ответ пришёл незамедлительно.

…Ты пишешь, что наши отношения должны быть до конца ясными. А я считаю, что до встречи нам нельзя сказать больше, чем было сказано мной и тобой… Неужели ты думаешь, что я жду объяснений в любви или что-нибудь подобного? Глупо так думать, я же делюсь с тобой, как с другом…

Я ещё поговорю с тобой об этом, когда приедешь. Мы ждём тебя! Пока писать больше не буду, встретимся, тогда и поговорим, а поговорить нам нужно о многом…

После этого обмена мнениями я часто задумывался, а может быть я не дооценил ту возможность для более близких отношений, что, по сути, предлагала мне Тамара? Может быть я потерял, что-то важное и значимое в своей жизни?

В то же время я понимал, что только встреча может внести хотя бы какую-то ясность в наши дальнейшие отношения, и теперь уже сам всячески способствовал нашей встрече. Но Тамара смотрела глубже и дальше и оценивала встречу, как промежуточный этап, делясь со мной своими сомнениями и по этому поводу:

…Бывает так, что ничего не хочется делать, апатия какая-то находит, хочется забыться и ни о чём не думать. Какая-то неудовлетворённость… И всё что-то не так, а что я и сама не знаю. Не подумай, что я плачусь на свою судьбу, просто делюсь с тобой, как с другом. Ты пишешь, что скорей бы встретиться. Да, скорей бы, но ведь встреча… это только встреча.

В это же время продолжалась и наша переписка с Тамарой Пинежаниновой. Я убедил себя, что прекращать её нет никакой необходимости, что между нами «ничего особенного и нет», но, безусловно, лукавил, поскольку переписка вышла «на второй виток» и её письма приобрели уже совершенно другой оттенок, мало чем отличаясь от писем Тамары Порошиной.

9 марта.

…Сижу на лекции, открыла сумку, а там все твои письма, я перечитала их, и мне ужасно захотелось написать тебе, не дожидаясь твоего ответа на моё предыдущее письмо. У меня сохранилась ещё твоя записка. Помнишь, мы хотели идти в кино, а всё сорвалось, и ты послал эту записку с каким-то мальчишкой? Почему-то мне эта записка дороже, чем все твои письма, может быть потому, что в четырёх её строчках было больше тепла, чем во всей пачке твоих писем.

22 марта.

…На дворе уже март, а там не за горами и лето. Уже осталось совсем немного до нашей встречи, и мы встретимся обязательно. Серёжка! Вредный! Ты ведь, наверное, и не ждёшь нашей встречи? А я жду…Помнишь, как мы расстались? Когда ты провожал меня на пароход, я тебя чувствовала как-то ближе, не то, что на вокзале, где ты был какой-то чужой.

И зачем я тогда вернулась из Сыктывкара? Глупо, конечно. Потом проклинала себя за это.

5 апреля.

…Сижу в читалке, на ум ничего не идёт, а за соседним столом напротив двое влюблённых. Как она смотрит на него, а он на неё! Как он внимателен к ней!. Надоело мотаться из стороны в сторону, я тоже хочу, чтобы на меня так же смотрели, хочу чувствовать, что рядом влюблённый в меня человек, близкий моему сердцу.

Раньше я увлекалась многими, а теперь хочется постоянства, хочется серьёзного чувства или, хотя бы, настоящей дружбы. О любви я и не мечтаю, так как полюбить меня очень трудно, потому что я плохая, грубая, с вредными привычками и плохими манерами. Это мне сказала мама, мой настоящий друг. Она замечательный человек! С ней можно говорить исключительно обо всём, и нисколечко не стесняясь. Лучшего друга, чем она, мне, наверное, не найти никогда. Она сказала, что мне нужно коренным образом менять себя, да я и сама понимаю. Отвечай же побыстрей, а то твоих писем ждёшь - не дождёшься.

Да, ответы на её письма я в тот период задерживал основательно, поскольку понимал, что эта милая, сумасбродная девчонка открылась передо мной не меньшей мере, чем Тамара Порошина, которая тоже хотела ясности в наших отношениях и стремилась выяснить это при нашей встрече, хотя понимала, что этого далеко недостаточно.

Встреча, какой бы она не была, - писала она в очередном письме, - всегда будет короткой (не больше недели), а если и больше, то всё равно мало. Мы, действительно, очень много надежд возлагаем на нашу встречу. Я, безусловно, не против её, наоборот, я очень жду её, но я не хочу, чтобы всё закончилось этой встречей.

Но, видимо, изначально всё было против этой встречи, хотя, на сей раз, была чёткая договорённость, что я остановлюсь у них. Я дал телеграмму, когда приеду, и планировал провести в её доме несколько дней, и когда поезд подошёл к знакомой станции, я с волнением соскочил на перрон, огляделся и…растерялся. Меня никто не встречал! Ребята, с которыми я ехал, стояли в тамбуре готовые в любую минуту подать мне мои вещи. Я вновь и вновь обводил взглядом группы людей, стоящих на перроне и у вагонов, в надежде увидеть знакомую фигуру, но не находил.

Я вдруг вспомнил, что в последнем своём письме писал Тамаре, что не сойду с поезда, если меня не встретят, и, ухватившись за эту мысль, как за соломинку, отмёл все остальные. В голове всё завертелось каруселью: «Не встретили… Не встретили! Что же делать? А куда идти?! И надо ли это делать? Да и удобно ли? А вдруг её нет дома?!» Раздался гудок, я поднялся в вагон, поезд стал набирать ход, и тут я увидел бегущих вдоль железнодорожных путей Тамару и её сестру, от крика которой, увидевшей меня, я невольно отпрянул в глубь тамбура. На следующей узловой станции меня отыскал работник транспортной милиции и уведомил, что по просьбе отца Тамары готов посадить меня на первый же поезд идущий в обратном направлении, но я уже был не настроен менять маршрут.

К моменту нашей встречи чаша моего душевного состояния была готова качнуться в сторону ещё большего сближения с Тамарой Порошиной. В своём сознании я уже рисовал наши свидания наедине где-то на лугах или на берегу речки, и вдруг такой неожиданный финал. По началу я решил, что это конец всему, но, приехав домой, успокоившись и трезво поразмыслив, написал письмо. Всё разъяснилось довольно просто - они перепутали время прибытия поезда. Никто из нас не высказал обиды, каждый в чём-то винил себя. Решили встретиться в Вологде, когда я поеду обратно, поскольку каникулы Тамары заканчивались раньше. Оба прекрасно понимали, что дальнейшее затягивание встречи ни к чему хорошему не приведёт.

С Тамарой Пинежаниновой мы встретились тем же летом, правда, не сразу, как я приехал, поскольку ещё до встречи друзья, да и просто знакомые, «проинформировали» меня, что «она уже давно дома и не плохо развлекается». Безусловно, в этих разговорах было много шелухи, да и обязательств мне она никаких не давала, к тому же и я ей ничего определённого на её последнее письмо так и не ответил. Когда же мы всё же встретились, разговор пошёл как-то не так. Она отнесла это на мою обиду за её «поведение», а я так и не признался, что решил «пристать к другому берегу». Результатом этой встречи явилось то, что она уехала в институт значительно раньше, хотя, как я потом узнал, у неё была возможность задержаться на месяц и снова отработать свою «сельхозповинность» в местном совхозе.

Незадолго до своего отъезда с каникул я получил письмо от Тамары Порошиной по поводу нашей встречи в Вологде:

Конечно, мы встретимся обязательно, - писала она, - и не будем строить предположений, просто возьмём и встретимся.

И вот долгожданная встреча состоялась, но всё было не так, как мы ожидали. Наверное, что-то перегорело в нас обеих. Разговора, того разговора, что мы так ждали и так хотели, не получилось. Я провёл в Вологде три дня, мог бы и больше, но где-то уже на второй день почувствовал, что в этом нет никакой необходимости. Я даже успел съездить к своему другу Юре Мануилову в Череповец, где он учился в пехотном училище, благо это было недалеко.

Сомнения, что всё может оказаться не так, как мы предполагали, у меня были ещё дома, но я старался об этом не думать, но, к сожалению, подтвердились мои самые худшие опасения. Какие-то встречи урывками между часами занятий в институте и после занятий по вечерам не приносили удовлетворения, да и вообще откровенного обмена мнениями о нашем будущем просто не получалось. Я видел во встрече возможность закрепить то положительное, что было в наших отношениях, Тамара же хотела разрешить всё и, поняв беспочвенность своих надежд на что-то более серьёзное, ушла в себя, потеряв к встрече, как мне показалось, всякий интерес.

Последний день перед отъездом я провёл в комнате общежития, где она жила вместе со своей сестрой и моей одноклассницей Машей Ефимовой. Пили чай, Маша и Тамара сидели за столом напротив, и я невольно обратил внимание, насколько внешне Тамара проигрывает по сравнению с Машей. Мелькнула мысль: «А почему Тамара, а не Маша? - и тут же другая: - А ведь если сравниваю, значит, к тому есть основания, значит, ничего серьёзного между мной и Тамарой нет, не было и вряд ли могло быть!» Думаю, что Тамара поняла это значительно раньше меня, о чём и написала в записке, что торопливо сунула мне в руку перед самым отходом поезда: …Наверное, мы оба ошиблись, принимая желаемое за действительное. Ты оказался не таким, каким я себе представляла, - писала она.

Я не смог удержаться и написал ей сразу же в поезде, но ответа так и не получил. Поразмыслив, понял, что напрасно его жду. Да и зачем это никому ненужное разбирательство? Пусть лучше думает, что инициатива разрыва исходит от неё. Моё самолюбие от этого не страдало. Я радовался, что всё закончилось без ненужных объяснений. Она теряла больше, разочаровавшись в том, что сама себе домыслила, создав в своём воображении образ человека, с которым хотела более близких отношений с дальнейшей перспективой замужества. Сама себя влюбила в этот образ, дорисовала его до собственного идеала и торопила, торопила встречу, которая ей была нужна для того, чтобы убедиться, что она не ошиблась в своём выборе, и чтобы подтолкнуть меня к дальнейшему сближению.

А за это разве можно осуждать? Кто знает, может быть у нас и получилось бы что-нибудь, не сорвись та встреча в её доме, и нам удалось бы провести несколько дней вместе. Но это могло бы и оказаться страшной ошибкой для нас обеих, поскольку кроме взаимного интереса между нами ничего другого и не было, по крайней мере, с моей стороны.

А с Тамарой Пинежаниновой мы ещё успели обменяться парой писем, тоже пытаясь что-то объяснить друг другу.

…Я, действительно, хотела остаться ещё на месяц, - писала Тамара в своём последнем письме, - чтобы провести это время вместе, больше узнать друг друга, понять. Ведь ты в последнем письме с практики писал, что мы можем встретиться и поговорить, если у обеих возникнет такое желание. По-видимому, у тебя его не возникло. Вот я и уехала, и навязываться не собираюсь.

И этого мне следовало ожидать. Оба моих «зайца» разбежались в разные стороны и, думаю, что к лучшему для всех нас. А вообще, если говорить обо мне, в тот третий курс мне на девчачьем фронте основательно не везло, хотя, в части общения с противоположным полом, год был весьма насыщенным, и тому подтверждением была ещё одна встреча, чуть не перевернувшая мою жизнь.

ЭЛЛА

Был последний день и последнее воскресенье сентября. Наша компания из пяти человек после определённых «возлияний» решила рвануть на танцы в городской парк культуры и отдыха. Танцы были в самом разгаре, когда мы, слегка разгорячённые вином, зашли на заполненную молодёжью танцплощадку. Вновь зазвучала музыка, и я, оглянувшись, вдруг увидел, что мои друзья, только что окружавшие меня, вдруг испарились, и я стою совершенно один и растерянно озираюсь по сторонам, а вокруг масса незнакомых лиц и, в основном, девчачьих. В голове мельтешат суматошные мысли: «Что делать? Надо кого-то приглашать! Не стоять же вот так столбом!» И не давая себе опомниться, приглашаю девчонку, что стояла почти рядом в пол оборота ко мне. Вино, что я выпил с друзьями перед этим «походом», определённым образом взбодрило меня, добавив необходимой решительности для этого шага.

Первые вопросы, первые ответы. Девчонка оказалась на редкость контактной. Звать Элла, учится на третьем курсе географического факультета Саратовского университета. За разговором, приглядываюсь повнимательней. Да она совсем недурна! Более того, весьма и весьма привлекательна! «Надо же! Какой удачный выбор и с первого раза!» - мысленно одобряю сам себя, продолжая разговор. Почти сразу же переходим на «ты», и где-то уже вскоре интересуюсь:

- Я надеюсь, мне посчастливится тебя проводить?

- Не знаю, не знаю… - улыбается в ответ Элла.

Оказывается, она пришла на танцы со своей подругой, с которой и знакомит меня, как только танец заканчивается.

- Рита, - протягивает подруга руку.

- Сергей, - сжимаю её ладошку.

Перебрасываемся ещё парой фраз. Вновь звучит музыка, извинившись перед Ритой, увлекаю Эллу в круг танцующих и возобновляю разговор. Моя партнёрша нравиться мне всё больше и больше и я уже не отпускаюсь от неё, приглашая на один танец за другим, правда, делая перерывы на вальсах, которые по-прежнему не рискую танцевать. Два или три танца, по просьбе Эллы, танцую с Ритой, закрепляя наше знакомство.

Время пролетает незаметно, и танцы заканчиваются. Чтобы избежать помехи моему провожанию, задерживаю пацана, что танцевал с Ритой несколько последних танцев.

- Приятель, не спеши уходить. Не грех бы проводить даму!

Парень останавливается. Элла шепчет мне на ухо:

- Зря ты. Рита не хочет, чтобы он провожал её.

Оборачиваюсь к пацану:

- Дружище, извини, оказывается провожатые уже есть, так что можешь быть свободен! - парень, бросив быстрый взгляд на Риту, ни слова не говоря, уходит, а я, подхватив под руки подруг, смеясь, добавляю: - Понятливый паренёк, а мог бы и обидеться!

Не спеша, в плотной толпе молодёжи продвигаемся к выходу из парка. В арочном створе ворот вижу Вовчика и машу ему рукой. Подходит. Знакомлю его с девчонками.

- Пристраивайся.

Вовчик, галантно раскланявшись, берёт Риту под руку. Перекидываясь шутками и смеясь, выходим из парка. Рита и Элла живут почти рядом, так что, когда я простился с Эллой, Вовчик уже ждал меня за углом. Улыбаясь, сообщил:

- Ты знаешь, ведь я у выхода ждал девчонку, с которой протанцевал почти весь вечер и договорился проводить, а увидел вас и всё начисто забыл! - и сразу же интересуется: - А как тебе твоя партнёрша?

- Хочешь, верь, хочешь - не верь, но понравилась сразу. Договорились встретиться в четверг.

- А я в среду.

Домой вернулись уже за полночь.

В четверг ждать Эллу не пришлось, но она, к моему удивлению, пришла с Ритой. Поздоровавшись, Рита попыталась сразу же уйти, чему я и не возражал, но Элла предложила проводить её до трамвая, и я согласился. Проводив Риту, мы долго, и почти бесцельно, бродили по городу. Элла оказалась прекрасной собеседницей, и мне не пришлось выискивать темы для разговора, он тёк как-то сам по себе.

- Ты протанцевала со мной, практически, весь вечер, и ни разу не отказала мне. Почему? - поинтересовался я.

- Твоё приглашение было несколько неожиданным, и потом с тобою было интересно разговаривать, я даже не заметила, как пролетел вечер!

На все мои вопросы Элла отвечала охотно. Из её рассказа я узнал, что она коренная саратовка, живут с матерью, младшей сестрой и бабушкой в собственном доме. Отец умер, когда Элле не было и шести лет. Мать - врач, вместе с бабушкой опекает их с сестрой неимоверно, но с матерью они дружны. Элла ей всё рассказывает о себе и встречает с её стороны всяческую поддержку, хотя опека матери чрезмерна: Элла не должна поздно возвращаться - в городе много хулиганов; Элла в колхозе - мама в каждом письме дает советы: «не простудись, одевайся теплей», «не слезай с машины сзади» и т. д. и т. п., а если Элла больна - мать и бабушка болеют вместе с ней. И в Саратове Элла учится в университете, а её сестра в мединституте только потому, что мама представить себе не может, что дочери могут жить где-то в другом городе. С Ритой они подруги с шести лет.

- А ты дружила с кем-либо из ребят?

- Да, ещё в школе с одним мальчишкой, потом он поступил в Ленинградский политехнический институт. Переписывались, а сейчас всё оборвалось, да и разонравился он мне.

Мы расстались где-то около одиннадцати, у её дома, где я познакомился с её бабушкой, что уже ждала свою внучку, сидя на скамеечке у крыльца. Договорились встретиться в понедельник у памятника Чернышевскому. Я пожал её ладошку и, сказав «до свидания» бабушке, заспешил к себе. За время этой встречи Элла мне понравилась ещё больше, и я уже лелеял надежду на что-то более определённое и долговечное. Мне страшно не хотелось её потерять. В понедельник я с нетерпением ждал конца занятий, с трудом убедил себя заскочить в столовку, боясь опоздать, и был на месте уже за двадцать минут до назначенного времени, но к памятнику подошёл минут за пять, уж очень «невесело» было стоять столбом посреди площади. Элла была пунктуальна. Я увидел её, быстро идущей через площадь, и заспешил навстречу. Она была в голубом платье и жакете, что так шло ей, подчёркивая стройность её фигуры.

Чуть запыхавшись, Элла протягивает мне руку.

- Не очень удачное место мы выбрали, всё как на сцене, - были её первые слова.

- Абсолютно согласен, я даже эти пять минут, что ждал тебя, чувствовал себя «не в своей тарелке».

- Пойдём на Волгу, - предлагает она.

Я соглашаюсь. Погода не очень благоприятствовала нашей прогулке, было пасмурно и сыровато, но идти куда-либо на танцы или в кино Элла отказалась, да и я, особо, не настаивал. Как-то незаметно наш разговор перешёл к взаимоотношениям Риты и Вовчика. Они накануне поссорились, и Вовчик ушёл, не договорившись о встрече.

-А Володя собирается встречаться с Ритой? Они же из-за ерунды поссорились! - как бы между прочим, спрашивает Элла.

Я понял, что мой друг заинтересовал Риту, но я знал о его прохладном отношении к ней, и постарался уйти от ответа:

- Так они же сами ни о чём не договорились!

- Но мы могли бы им помочь возобновить отношения, - деликатно напоминает Элла.

Пришлось сказать правду:

- Боюсь, что у него нет такого желания. Он встречался с ней больше из-за меня, чтобы избежать неувязок при наших встречах.

Элла ничего не ответила и перевела разговор на другое.

«А может быть и она со мной встречается из-за Риты?» - вдруг подумал я, и стало как-то не по себе от этой мысли, и, чтобы проверить свою догадку, спросил:

- Ну а мы с тобой, когда встретимся?

- Ой, просто не знаю, - как-то скороговоркой выпалила Элла. - У меня в воскресенье и пятницу кружок, в среду - хор, в субботу дополнительные занятия. Давай в следующий понедельник.

- Это же очень долго, - не соглашаюсь я.

С явной неохотой, после долгих уговоров, Элла соглашается на четверг, и как-то сразу заспешила домой, в итоге я уже около девяти был у себя на квартире, чем очень удивил Вовчика.

- Ты что так рано?

- Так получилось, - и я поделился с ним своими сомнениями. - Не исключено, что она встречалась со мной из-за тебя и Риты, и, в итоге, наше знакомство может так же быстро закончиться!

- Ну, это ты зря! - возразил Вовчик. - У меня о ней совершенно другое мнение. Думаю, что она не способна на подобную пакость.

Слова Вовчика несколько успокоили меня, хотя сомнения и остались, ведь я так рассчитывал, что эта встреча внесёт приятные изменения в мою жизнь, хотя в тоже время понимал, что, при моей влюбчивости, увлечься очередной девчонкой было довольно просто, но, тем не менее, не хотелось её терять!

В четверг Элла не пришла, а ведь мы договорились, что в этот день будем на Волге фотографироваться, и я, по этому случаю, одолжил у ребят фотоаппарат. Но, увы, всё сорвалось! Растерянный и расстроенный я сидел дома, когда вернулся из техникума Вовчик. Увидев меня в таком состоянии, он всё понял.

- Значит, не пришла, - констатировал он.

- Теряюсь в догадках, может быть, она видела меня в среду на танцах у нас в институте с Тосей Мордовской, или кто-то «проинформировал» её об этом, но я же ей рассказывал про своих землячек и очень подробно! Или что другое? - недоумевал я.

- А может, просто заболела или ещё что совершенно тебя не касающееся? - предположил Володя. - Да мало ли что может быть, а ты сразу в панику. Подожди немного, а если уж совсем невтерпёж - напиши письмо, ты же знаешь адрес.

- Вот ходил бы ты с Ритой, всё узнали бы и так.

- Не слишком ли большая цена для узнавания? Если у Эллы к тебе есть какой-то интерес, всё разрешится в ближайшее время, а если нет, то и расстраиваться нечего, - резюмирует Вовчик.

А мне было грустно и тоскливо, и хотелось одного - ясности, и как можно быстрей. В тот же вечер написал Элле короткую записку.

Здравствуй, Элла!

Не знаю, почему ты не пришла, хотя очень хотелось бы знать. Голова идёт кругом, но боюсь что-либо предполагать. Надеюсь, что всё разъяснится при нашей встрече. Буду ждать тебя в понедельник, там же.

Р.S. Извини, что пишу домой, но ничего другого придумать не мог. Не хочется верить, что всё так и закончится. Приходи хотя бы разъяснить. Сергей.

Но и в понедельник Эллу я не дождался. Прошла ещё одна неделя. Я чувствовал себя препаршивейше, хотя старался не подавать виду, убеждая себя, что после трёх встреч это, по крайней мере, несерьёзно, но избавиться от душевных переживаний не мог. Как итог этих волнений, было ещё одно моё письмо Элле, к написанию которого, точнее, поводом для которого послужили мои сомнения, что в своей записке я не указал времени, и Элла могла не придти по этой причине, хотя прекрасно понимал, на сколько призрачной была эта оговорка, но, тем не менее, письмо отправил.

Здравствуй, Элла!

Я ждал тебя в понедельник, но ты вновь не пришла. Теряюсь в догадках и пишу снова, убедив себя, что причина в том, что я не указал время. Но ведь ты могла бы, если бы захотела, и написать об этом - адрес на конверте, но и этого не произошло. Правда, твоя настойчивость узнать об отношении Володи к Рите, подталкивает к мысли, что ты встречалась со мной из-за своей подруги, а когда я стал говорить о фотографировании, ты только уверовалась в своём желании расстаться. Если это так, то получается довольно смешно. Другой раз приходит мысль, что тебе что-то помешало, а может быть, мама посчитала это не нужным и убедила тебя. Да мало ли ещё о чём можно подумать, когда истина растворена в самых различных предположениях! Но ты была такой непосредственной при наших встречах, не скрывая своего расположения ко мне, что заподозрить тебя в легкомыслии я просто не мог, и, в итоге, если я одурачен, то весьма эффектно. Но я не хотел бы этому верить, и как бы не было на самом деле, прошу об одном - напиши о причине разрыва.

Я, по-моему, не требую от тебя невозможного.

Передай привет Рите. Ребята говорят, что она была у нас на танцах четырнадцатого, жаль, что меня не было там, была бы возможность узнать что-то о тебе и, может быть, не пришлось бы писать это письмо.

С искренним уважением Сергей.

Написав письмо, я словно сбросил с плеч тяжёлый груз и даже, в какой-то мере, успокоился, заставив себя воспринять, как неизбежное, эту очередную неудачу на сердечном фронте, а потому таким неожиданным было ответное письмо Эллы.

Была среда, в институте практических занятий не было, одни лекции, и идти не хотелось. К тому же на улице была мерзопакостная погода, и не было никакого желания вылезать из-под одеяла, но, тем не менее, я приподнялся и посмотрел в окно, за которым туманным месивом мельтешил мелкий занудный дождь, сквозь который неясным контуром проступал башенный кран у строящегося нового клинического корпуса. Выпавший накануне снег превратился под ногами людей в грязную кашу. Зябко передёрнув плечами, я снова нырнул под одеяло. Вовчик на своей койке, отвернувшись к стене, тоже не изъявлял никакого желания занять вертикальное положение. Где-то около восьми я слышал, как бабка пыталась его поднять, напоминая о техникуме, но безуспешно.

Встали около одиннадцати. Вовчик уехал в техникум, а я решил рассчитать курсовую работу по строительной механике, но что-то не получалось, и тут в комнату вбежала Ниночка, внучка нашей хозяйки. Она жила с отцом, матерью и старшим братом во второй половине дома. Раскрасневшаяся, с каплями воды на одежде, блестя глазёнками, она прятала что-то в руке, закинутой за спину.

- Пляши!

Оборачиваюсь, вижу озорную улыбку на круглом личике с маленьким, чуть вздёрнутым, носиком, и впервые замечаю, как она повзрослела за это лето, превратившись из угловатой девчонки - школьницы в весьма привлекательную девчушку. Догадываюсь, что это письмо и протягиваю руку:

- Давай!

Нина отскакивает от стола, продолжая прятать письмо за спиной, но в последний момент я вскакиваю и успеваю схватить её в охапку, и она сразу затихает, как пойманная пташка и отдаёт мне конверт.

- Не с чего мне плясать, я знаю, что там, - не столько ей, сколько себе говорю я, разрывая конверт.

Вся моя корреспонденция идёт «до востребования» на институтское почтовое отделение и поэтому сразу предполагаю, что это письмо от Эллы. Мелькает мысль: «Наверное, возвращает мои письма», - Но что это? В конверте всего один листочек в полоску, наполовину исписанный ровным красивым почерком.

«Она мне написала!» - будоражит мозг уже другая, ошалелая мысль, и мой взгляд лихорадочно летит по строчкам.

Здравствуй, Серёжа!

Твоё первое письмо я не получила, вернее, оно не попало мне в руки, так как пришло без меня, а мама его спрятала и сказала мне об этом только через неделю. Второе письмо я получила в субботу, как раз была дома.

Ну, что я могу тебе ответить? По-моему, лучше обо всём поговорить. Ты не возражаешь? И, если сможешь, приходи в субботу к шести часам на троллейбусную остановку на проспекте Кирова (У нас теперь МПВО с утра).

До встречи. Элла.

Я ещё раз пробежал по строчкам, не веря тому, что прочёл. Видимо это недоумение, перемешанное с радостью, было написано на моём лице, когда я, оторвавшись от письма, поднял глаза на Ниночку, всё ещё стоящую рядом. Радостно улыбаясь, сжимаю её за плечи:

- Спасибо тебе.

- Спасибочком не отделаешься, - отвечает она, кокетливо улыбаясь.

- Ну, тогда я тебя расцелую! - смеюсь я, пытаясь снова поймать Ниночку в объятия, но она вырывается из моих рук и, явно смущённая, выбегает из комнаты. На мгновение, задержавшись в дверях, оборачивается:

- Поцелуй ещё и заслужить надо!

А я ещё раз отмечаю, как повзрослела она, припомнив, что ещё Алёхин в прошлом году подзуживал меня, намекая, что хозяйская внучка неравнодушна ко мне: «Мог бы извлекать кое-какую пользу, глядишь, и нам что-нибудь бы подфартило, особенно когда в животе пусто!», - но я воспринимал это как мелкий трёп, хотя много позже у меня был «роман» с этой девчоночкой, но, к счастью, далеко не зашло, а вот пенки, как она выразилась, я с неё снял, первым поцеловав её в пунцовые губки.

Я совсем забыл о времени, а когда хватился, его оставалось в обрез, но, тем не менее, я каким-то чудом сумел «быть к назначенному времени в указанном месте», огляделся и увидел Эллу. Она переходила улицу и смотрела на меня. Взаимные приветствия, ориентиры по маршруту и, наконец, вопросы:

- Так почему же ты не пришла в четверг?

- У нас было комсомольское собрание.

- Но ты же говорила, что оно будет в среду!

- А его перенесли в связи с политинформацией по Суэцкому каналу, а возможности сообщить тебе не было никакой.

- А что же всё-таки произошло с письмом?

- Ты понимаешь, в этот день кроме твоего письма пришло ещё письмо от моего хорошего знакомого, курсанта погранучилища, с приглашением в театр. Мама прочла оба письма, твоё порвала, а то, второе, отдала мне вечером. В театр я не пошла, не было настроения, а мама только через неделю призналась, что было ещё письмо из Автодорожного. На моё возмущение она среагировала весьма спокойно, мотивируя своё решение тем, что Витька у нас бывал, а тебя она не знает и считает «это новое знакомство совершенно излишним».

- Но ты, надеюсь, так не считаешь?

- Не считаю, - Элла улыбнулась. - Мог бы и не спрашивать, я же пришла. А вот почему ты решил, что оказался одурачен?

- А что тут непонятного? Три наши встречи дали мне определённую надежду на длительность наших отношений и тут два «прокола» подряд без каких-либо объяснений.

- Так ведь я же говорила, у меня не было возможности что-либо объяснить! Адреса твоего я не знала, знакомых ребят, через которых можно было бы что-то передать, не встречала.

Мы говорили ещё о чём-то и эти темы не иссякали. Незаметно пролетел вечер.

- Как собираешься встречать праздники? - поинтересовалась Элла, когда мы подошли к её дому и уселись на скамеечку.

- Нас с Сашко пригласили тут в одну компанию, но пока ещё не определились, - слукавил я. Предложение исходило от Милы, и мы уже решили праздновать у неё, но мне не хотелось распространяться об этом. - А ты как?

- А я дома.

- А как ты смотришь на то, чтобы восьмого сходить на танцы в Дом учителя, а десятого к нам в институт на концерт?

- Я не против.

На улице было довольно-таки прохладно, и я порядком замёрз, да и Элла тоже поёживалась, но не спешила уйти. Возможно, она ждала от меня других более значимых слов, касающихся наших взаимоотношений, но я никак не решался говорить на эту тему, хотя от встречи к встрече эта девчонка нравилась мне всё больше и больше. Вполне возможно, что она ждала и моих предложений по совместному проведению праздника. Безусловно, можно было пойти на танцы к нам в институт, но я не хотел отказываться от предложения Милы.

Мы расстались около девяти, договорившись встретиться восьмого. Я возвращался в некотором смятении, терзали сомнения в правильности моего решения, которое, в принципе-то, можно было бы ещё исправить, но я так и не определился.

- Как дела? - поинтересовался Вовчик.

- Как-то всё неопределённо. С одной стороны, мы ближе не становимся, но с другой - я понял, у неё есть желание встречаться со мной, и, более того, она, по всей видимости, ждала, что я предложу провести праздники вместе.

- Так в чём же дело? Прочему не договорился?

- А что договариваться? Я же с Сашко иду к Милке.

- Так взял бы её с собой.

- Легко сказать. Там уже рассчитанный комплект шесть на шесть, и, по-моему, было бы диковато привести её туда. К тому же идём на всё готовенькое. А Элле я сказал, что мы ещё не определились. Она тоже могла бы пригласить меня, у них седьмого вечер в университете, но промолчала.

- Так ведь чтобы приглашать надо быть уверенным, что у неё будут билеты, а у неё, по всей видимости, такой уверенности не было, и потом она, наверное, рассчитывала, что ты сам «подсуетишься» на счёт совместного времяпровождения, поскольку проявил такое рвение, чтобы отыскать её.

- Да всё я понимаю! Каждый из нас мог сделать, или попытаться сделать, значительно больше в части совместного времяпровождения, но не сделали ни я, ни она. Безусловно, большая вина моя, но ведь мы договорились о встрече восьмого, а десятого идём на концерт!

- Тогда дерзай и не вешай носа! Она интересная девчонка, но и ты отличный парень!

- Между прочим, она обмолвилась, что ты опытный человек.

- Это, в каком плане? - заинтересовался Володя.

- По-моему, она имела ввиду то, как ты легко раскусил Риту.

- Так она же была открыта, и особо не скрывала своих намерений, но боюсь, что твоя Элла - кладезь с двойным дном!

- Почему ты так думаешь?

Володя пожал плечами.

- Понимаешь, чувствую это, нутром чувствую, а объяснить не могу! - он посмотрел на меня, уловив мою растерянность, широко улыбнулся, и, сжав меня за плечо, добавил: - А может я и ошибаюсь!

Прежде чем идти на праздник, мы с Сашко «уговорили» бутылку вермута, так сказать, «для поднятия жизненного тонуса», что, безусловно, способствовало тому, чтобы мы чувствовали себя нормально, по сути, в новой для нас компании, поскольку семь человек из десяти были нам не знакомы. Но, оказалось, что вполне можно было обойтись и без этого «допинга», где-то уже после первых тостов все оказались «своими в доску». Мы пили, пели, танцевали, смеялись, болтали и спорили на разные темы, стараясь следовать лозунгу, который я поднял изначально: «Политику вон!»

Сашко, как всегда, был в фаворе чуть ли не у всех девчонок, и под конец вечеринки остановился на самой юной участнице - Катеньке, студентке первого курса консерватории. Я избрал своим объектом девчонку по имени Фрида, и заливал соловьём, рассказывая анекдоты, которых знал великое множество. Особенно удачными у меня получались анекдоты про евреев, не сразу сообразив, что Фрида одно из самых распространённых еврейских имён. С того далёкого времени в памяти сохранился один из тех анекдотов, что я рассказывал.

«Русский с евреем украли у зазевавшегося водилы запаску, а поскольку разделить её было невозможно, а продавать и делить деньги на двоих Абраму не хотелось, он и предложил: «Давай, кто кого испугает, того и резина, только я первый пугать буду», - Ванька согласился. А дело уже к вечеру было. Зашли они в лесок, Ванька сел на поляне на запаску, а Абрам по кромке леса ходит, то волком завоет, то медведем зарычит, то разной нечистью прикидывается, а Ваньке хоть бы хны. Устал Абрам, говорит Ивану: «Иди ты пугай, только без толку, меня тебе не испугать!» - Ванька ушёл, час проходит, потом другой, совсем стемнело, а Ваньки нет. Абрам обрадовался: «Заблудился, наверное, значит, резина мне достанется», - и так это размечтался и вдруг слышит из леса испуганный Ванькин голос: «Товарищ милиционер, это не я украл резину, это еврей, ЕВРЕЙ!»

Праздничный вечер прошёл «на ура», расходились уже под утро, а уже в шесть вечера я ждал Эллу на троллейбусной остановке, испытывая одновремённо и радость от предстоящей встречи и угрызения совести, что так прекрасно провёл вечер, а Элла просидела его дома. Но что это? Из троллейбуса выскочила Элла с каким-то свёртком в руке.

- Что это у тебя? - поинтересовался я.

- Туфли. Не в сапогах же мне танцевать?

- И куда же мы пойдём?

- Не знаю куда ты, а я в погранучилище на вечер.

На меня словно вылили ушат холодной воды.

- Но мы же хотели…

Элла не дала мне докончить:

- Ты понимаешь, вчера днём зашёл Витька и принёс пригласительные билеты. После того, как я не пошла с ним прошлый раз в театр, отказываться было просто неудобно. Ты уж извини, - она смотрела мне в глаза и улыбалась, словно то, что она говорила, было что-то самое обычное. Потом поинтересовалась: - Ну а ты как провёл праздники?

- Плохо, - соврал я.

- Почему?

Я отвечал односложно, но Эллу интересовали подробности, от которых я старался уйти, всё ещё не придя в себя от её фортели, свидетелем которой оказался. Я прекрасно понял, что это была её «маленькая месть» за моё праздничное невнимание.

- А нас с Ритой в праздники один мальчишка пригласил из нашей группы. Он давно звал нас, а тут встретились на демонстрации и согласились. И знаешь, было очень весело, - и она стала рассказывать о подробностях праздничного вечера, потом достала из кармана и показала мне пригласительный билет.

- Что ты мне его показываешь?! Я и так верю! - взорвался я. И было абсолютно понятно, что и этот жест был ещё одним подтверждением «маленькой мести». Я был наказан самым, что ни есть, доходчивым образом.

Я довёл Эллу до КПП училища и, стараясь быть сдержанным, простился. Договорились завтра сходить в кино. Настроение было никакое. Решил заехать к землячкам. Дома застал одну Римму. Тося незадолго до меня ушла на танцы в то же погранучилище. Римма засыпала меня градом упрёков, мол, я, совершенно забыл о том, что она существует. Оказывается, они с Тосей поссорились из-за какой-то ерунды, и она праздники провела одна, не выходя из квартиры. Рассказывает, а сама чуть не плачет. Эти упрёки как-то сразу вернули меня в нормальное состояние. Я сел к столу напротив Риммы, взял её ладошки в свои руки и постарался успокоить:

- Перестань расстраиваться, ерунда всё это! Помиритесь, только сама-то не тяни. Пусть она виновата, но зачем ждать, когда это дойдёт до неё, сама подойди, она потом тебе за это спасибо скажет! А у вас я не был всего неделю, ты уж извини.

Римма подняла на меня глаза и, неожиданно, предложила:

- Давай сходим на танцы, не в моготу сидеть дома!

У меня не было никакого желания куда-либо идти, но видя её такое состояние, согласился и не пожалел об этом. Из Дома учителя, где мы прекрасно провели время, возвращались где-то около одиннадцати. Римма взяла меня под руку и всю дорогу делилась со мной своими сокровенными мыслями о том, как однажды встретит человека, которого полюбит на всю жизнь, как будет о нём заботиться с первых же дней, даже ещё до того, как он близко узнает и полюбит её.

- А если он тяжело заболеет, - фантазирует она, - я накуплю ему подарков, на всю стипендию, и приду к нему, когда он будет лежать в беспамятстве и поцелую его. Пусть даже не знает, кто это сделал!

- Почему обязательно больной и в беспамятстве? - шучу я, пытаясь опустить Римму на землю. - Уж лучше люби здорового, и чтоб он знал, да и со здоровым целоваться приятней.

- Да ну тебя! - смеётся Римма. - И помечтать не даёшь! Настроение у неё стало лучше, да и мне полегчало, и я даже на какое-то время, забыл и о своих огорчениях.

На следующий день билеты в кино я купить не смог, и мы с Эллой снова гуляли по улицам. Элла неоднократно возвращалась к разговору об удачном и интересно проведённом вечере в погранучилище, и делала это с явным удовольствием. Рассказывала, что Виктор проводил её до дому, что вернулась она очень поздно, и что с мамой по этому поводу состоялся серьёзный разговор. Создавалось впечатление, что она хотела позлить меня, но я, понимая в чём дело, воспринимал это довольно спокойно и только заметил:

- Но ведь завтра ты тоже вернёшься поздно, начало концерта в девять и закончится он не раньше одиннадцати.

И тут разорвалась бомба.

- А я на концерт не пойду, - решительно заявила Элла.

- Так ведь мы же договорились об этом ещё 3 ноября. Я с таким трудом достал билеты! - опешил я от неожиданности.

- Нет-нет, что ты?! Я не могу идти! - запротестовала она, опять ссылалась на мать, что та не поймёт, заругается и даже не отпустит, и все мои попытки разубедить её оказались тщетны. Я сумел лишь доказать, что дело не в маме, а в ней самой, с чем она, в конце концов, согласилась.

- Да, я просто не хочу идти, - теперь уже безапелляционно заявила она, и все мои дальнейшие доводы, изменить её решение, были бесполезны, а объяснять своё нежелание не захотела.

Настроение моё упало ниже некуда. Я шёл и молчал. Да и о чем было говорить? Её отказ был не просто каприз или обида, это было нечто большее, ставящее под сомнение наши дальнейшие отношения. Элле видно было не по себе от моего молчания, но она, старалась скрыть это, продолжала рассказывать о широком круге своих друзей, о совместном времяпровождении и о многом другом, что могло бы затронуть меня, но ничего кроме обиды и злости на неё я не испытывал. Проходя мимо какого-то дома, она вдруг вспомнила:

- В этом доме живёт мой очень хороший друг, а вот там, - она показала дом напротив, - два моих одноклассника. Мы до сих пор общаемся и довольно регулярно.

- Меня они абсолютно не интересуют, меня интересуешь ты! - не выдерживаю я, но она словно не слышит. Вновь возвращается к нашему разговору о концерте, и снова повторив, что разговор на эту тему бесполезен, предлагает мне пригласить вместо неё другую девчонку.

- А что тут такого? - с наигранным удивлением восклицает она. - Неужели это так сложно?

- Я не хочу приглашать никакую другую девчонку, я хочу идти с тобой! Неужели это так трудно понять! - возмутился я.

Мы подошли к её дому, и она вдруг вспомнила, что завтра у неё семинар, что она совершенно к нему не готова и заспешила домой. Я не мог отпустить её так просто и задержал за руку, решив разрубить этот узел, и выяснить всё и до конца, посылая свои мысли, как солдат в атаку без артиллерийской подготовки:

Дата добавления: 2015-07-16