Реконструкция

Порою автор (на этот раз сам Н.В. Коляда) открыто говорит, что его произведение создано на основе реальных событий, и что он лично знаком с героями произведения (они же – реальные люди). Такие произведения приобретают черты реконструкции, воспроизведения реально случившихся событий.

По словам З. Абдуллаевой, «эффект документального связан с особой чувственностью самопроявляющейся “физической реальности”, которую З. Кракауэр называл “реальностью кинокамеры”. Иначе говоря, той реальности, которая как бы лишена авторского вмешательства или, напротив, предполагает новые отношения между реконструкцией (воспоминаний, событий) и вымыслом» [2, с. 65]. О реальности, лишенной авторского вмешательства (как творца и обработчика материала), говорилось выше. Теперь от самоустранения переходим к реконструкции.

Рассмотрим один из случаев, сопоставив ремарки из пьесы «Сказка о мертвой царевне» (автор Н.В. Коляда – литератор) с текстом, принадлежащим главному редактору (на тот момент, в 2007 г. – Н.В. Коляде) журнала «Урал». Наша цель – доказать идентичность языковых личностей обоих авторов и увидеть, как это влияет на восприятие произведений.

Для начала проанализируем пролог пьесы «Сказка о мертвой царевне»:

«Есть на свете одна ветеринарная больница. Приземистое такое здание буквой “П”, выкрашенное в желтый цвет <…> Вы врете, если говорите, что нет такой больницы, что я ее придумал. Она есть. Есть. Рядом с моим домом. Я сам носил туда лечить своих кошек.

И есть в этой больнице дальняя проходная комната <…> Когда-то, много лет назад, в этой комнате могла бы случиться эта история. Может, она и случилась, может, что-то было не так, а чего-то – совсем не было. Не знаю. Только одно знаю точно: Римма, ветврач этой больницы – умерла.

На самом деле ее звали Ирка Лаптева. Это она на двери моей квартиры когда-то гвоздем нацарапала: “Балда ты...” Римма ветврач – умерла. Ирка Лаптева-Римма – умерла... Ее нет больше на свете.

Неправда. Я пишу эти строчки, а она стоит сзади меня: в белом халате, штанах, кроссовках. На губе у Ирки – шрам. Стоит сзади, улыбается и тихо-тихо говорит мне: “Не ври только, балда...”» [160].

Из пролога мы узнаем, что автор лично знаком с героиней, бывал у нее в гостях. Он называет ее – Ирка. Так можно говорить о человеке, которого ты давно знаешь, с которым у тебя сложились доверительные отношения. Пролог больше походит на дневник, на попытку автора осознать произошедшее. Отсюда и сильная эмоциональность языка. Автор насыщает ремарку деталями – шрам Ирины, цвет больницы, дальняя проходная комната, надпись на двери. Он говорит, что и кошек туда носил лечить. Все эти приемы уже встречались нам. Но новое – это, во-первых, предельная эмоциональность; во-вторых, отсылка к реальному человеку: на самом деле ее звали. Он сопоставляет персонаж с его прототипом (Ср. «Мой Мир», где живут важные автору люди, которых он может оживить/обессмертить в своих произведениях) и «обнажает» замысел. Автор доказывает, что история правдива. Теперь он субъективен не потому, что ему нужно погрузить читателя в произведение, а потому, что это касается его лично, касается как человека. Это затрагивает его чувства. Поэтому он и придумывает, стараясь не врать [Там же]. У него есть обязательства перед подругой. Ирка Лаптева-Римма говорит: «Что ж я, вот так вот помру – и ничего не останется? А так бы – люди читали, знали бы, что я была когда-то, жила вот, с собаками разговаривала, за коровой ухаживала...» [Там же]. Это она умерла, много лет назад. Это она хотела, чтобы я написал про нее – будет говорить автор в эпилоге.

В данной пьесе герои у Коляды – это некий сплав литературных персонажей и реальных людей, нечто посередине. Его пьеса – реконструкция, рассказ о том, что было, с использованием актеров-персонажей; как инсценировка, только на письме. О таких произведениях говорят – основано на реальных событиях.

«Когда-то, много лет назад, в этой комнате могла бы случиться эта история. Может, она и случилась» – автор говорит нам о том, что будет воспроизводить реальные события, причем не так уж и важно, были они, или только могли быть, ведь «для осмысления реальное должно быть довымышлено» (Ж. Рансьер, «Разделяя чувственное», [Цит. по: 2, с. 348]). Для автора главное – сказать правду, правду в онтологическом смысле.

Инсценировка и реконструкция воспоминаний производит документальный эффект присутствия [2, с. 349], поскольку реконструкция подразумевает воспроизведение реальных событий. Читателю известны и прототипы, и «исполнители». Ира-Римма, Николай Коляда-Максим (можем это утверждать на основе того, что и тому и другому – то есть просто ему – Ира-Римма на двери нацарапала «балда»).

В «Сказке…» сам автор как бы перетекает в персонажа, пытается закрыться им (Максимом), отстраниться от сильных переживаний. Возникает впечатление, что он рассказывает реальную историю, заменяя людей персонажами для приглушения собственных эмоций, для отстранения от произошедшего.

В этой пьесе персонажи «где-то посередине между прототипом и исполнителем» [214, с. 220]. Эти слова К. Матвиенко описывают, как реальный документ сплетается с вымыслом. Границы здесь размыты, да и, наверное, несущественны. История и произошла, и могла произойти. Такой подход к художественному творчеству сближает Н. Коляду с постдокументализмом (об этом – в п. 3.5).

Что касается эпилога, то происходящее в нем уже не имеет к реальности никакого отношения, он реален только в пределах художественного произведения. Римма уходит в ту, другую жизнь, о которой говорил Максим; становится счастливой со своим единственным другом – собакой Ланой. Они превращаются в звездочки, точки, а затем исчезают совсем, но только потому, что пришла пора уйти из произведения, попрощаться с читателем, помахав ему «весело и счастливо». В эпилоге автор называет героиню настоящим именем. Произведение заканчивается, а жизнь, вспоминания – продолжаются. Назначение эпилога – показать, что автор выполнил свое обещание и написал об Ирине.

Итак, рассмотрев эту пьесу, мы приходим к выводу, что для Н. Коляды особое значение имеет прямая, предельная документальность и достоверность. Когда разговор касается реальности, искажение недопустимо. Автор этой пьесы говорит нам, что он реален, он не образ или маска, но человек, Николай Коляда, и все описанное им реально было.

И это действительно так. В журнале «Урал» (№4 за 2007 г.) завершающая номер статья редактора – Николая Коляды – написана в той же манере, что и вступительные ремарки к некоторым его пьесам. Тот же доверительный тон, а главное – те же факты. Вот уже рассмотренная нами история, только глазами не автора, а редактора:

«Тогда, в январе 87-го года, умерла Ира Лаптева – замерзла, легла в снег и умерла. Ира была моя подружка, она работала на Белинского в больнице для животных, где мы с ней не раз и не два по ночам гулеванили. Прошло много лет, и об Ирке я написал пьесу “Сказка о мертвой царевне” – пьеса эта шла и идет во многих театрах и в России, и за границей. Может быть, эта смерть моей подруги стала каким-то толчком для меня, что пить и гусарить пора уже прекращать» [171].

Здесь Н. Коляда, будучи реальным человеком, рассказывает эпизоды из своей жизни без художественных «украшений». История, реконструированная в «Сказке…», – была. Больница – тоже. Выпивали – да. Ира Лаптева умерла – к сожалению, да.

Но на тождественность языковых личностей Коляды-автора пьес и Коляды-редактора указывает и сама манера письма, а не только факты.

Казалось бы, зачем доказывать, что «он – это он»? Затем, что автор у Коляды в пьесах – это Протей, он постоянно меняет личины, сегодня говорит о своих секретах почти шепотом, завтра – высмеивает всех героев, всю «Расею»; сегодня он – великолепный литератор, завтра – мужик из трамвая №6. Среди всего этого многообразия авторских масок встречается лицо и самого Н. Коляды. Нам важно доказать, что наивная сентиментальность – не очередная его маска, а честный разговор с читателем. Для автора это средство сказать: «Я, Николай Коляда, пишу так, как есть (и как говорю), не притворяясь и не прячась ни за чем». В сущности, отсутствие специального образа автора для написания пьес – это минус-прием, сильно работающий на документальность – автор лично рассказывает о событиях в пьесе. Не отстраняется, не становится локальным богом, а пересказывает, сопереживая. Это работа на границе вымысла и реальности, указывающая на принадлежность автора к эстетике постдока (см. п. 3.5).

Сравним экспозиции пьес и статью из «Урала». Экспозиций мы привели в избытке выше, здесь – цитаты из статьи:

«Вы думаете, я не тусил на Горького, 22? Вы думаете, я не пил с СЭВом, не знаю Махотина и всех других?

Ну да.

Как же.

За кого вы меня принимаете» [Там же].

Первое, что сразу бросается в глаза – это схожее построение ремарок и статьи: короткие синтагмы, частые и короткие абзацы, вопросы и апелляции к читателю. Вы думаете, что…? Скажете, неправда…? – любимый способ вовлечения читателя в диалог.

«Вот, документальное подтверждение. Думал, что после моей смерти архив мой будет кто-то перебирать, найдет эти фотки и гадать примется: да кто же тут, что за счастливая компания изображена?

Там, на Горького, 22, у Тани Буяновой мы гуляли не раз.

Смотрите. Время остановилось. Лето, окна открыты, теплынь.

Все почему-то отвернулись от камеры, один я чего-то режиссирую – уже тогда, указываю кому-то чего-то. Таньке Буяновой кошку на голову примостил зачем-то. Весело» [Там же].

Обратите внимание, что здесь при описании фотографий используются слова, передающие субъективные ощущения – теплынь. Говоря о репортаже (п. 1.3.1), мы привели множество подобных примеров.

Он также привлекает много имен реальных людей, называет множество адресов – детали делают рассказ реальнее и убедительнее.

Он называет реальные места с той же интонацией, с какой, например, говорит рассказчик из «Картины» про пельменную на Бажова, 37. Использует те же средства, что и в пьесах – не единожды называет точные даты и адреса. Также цитирует надписи, например, с афиш: «Готовится к постановке. Николай Коляда. Игра в фанты. Драма в двух действиях. Режиссер Вячеслав Анисимов» [Там же]. Конечно же, встречаются краткие ретроспекции с обязательным рассказом о себе (вспомним его «сериал об авторе» с кошками и т.п.).

Сильный прием – использование интертекста как документа. Это привязка к реальности, воскрешение атмосферы той эпохи, о которой он говорит. Строки из песен, расхожие фразы и т.п. Это уже – языковой документ времени (подробнее об этом мы говорим в п. 1.5.1). Интертекст не только воссоздает атмосферу, но и подтверждает правдивость авторских слов:

«Сейчас всё другое, другие ценности. И это нормально. А тогда мы варились в каком-то густом сиропе творчества – голодные, радостные, пьяные, счастливые. Тогда всё было – в радость.

Да, товарищи.

Ален Делон не пьет одеколон.

Скованные одной цепью.

Перемен, мы ждем перемен.

Да что там говорить» [Там же].

У текстов также схожий синтаксис и пунктуация, особенно интонационное тире, столь часто используемое автором.

Некоторые фрагменты текста прямо перекликаются с пьесами по интонации:

«И там, далеко-далеко в прошлой моей жизни (а она у меня, как и у вас у всех, одна и другой не будет), осталось что-то важное и нужное, что я сегодня в себе храню, что помогает мне жить» [Там же].

Ср. с пьесой «Картина», где рассказчик также говорит о том, что надо помнить:

«В этой пельменной я когда-то сторожем работал, много-много лет назад. Только это и помнить, а всё остальное – забыть. У меня полный карман денег, я в “коже”, разодет, раздухарен, а когда-то я мыл подъезды, сторожил пельменную, был вахтером, и не думал такого странного и страшного о том, что внутри меня кто-то живёт» [128, с. 187].

Иногда Николай Коляда и «автор» в его пьесах – один и тот же человек, а не персонаж или маска (хотя, это, как мы уже видели, прием ради эффекта реальности). Он активно участвует, он не отдаляется и не скрывается за безликими ремарками. Нет, он всегда с читателем, всегда с героями.

Для него все – документ, и все – художественный текст (это еще один аргумент в пользу его работы в рамках постдока, на границе двух сред).

Реконструкция, как и другие документальные жанры, использованные Н. Колядой, призваны показать, что в его произведениях отсутствует вымысел, а значит, можно доверять и автору, и тому, о чем он говорит. Это одновременно очень выигрышный (когда речь о «придуманных» историях) и очень смелый (когда он ведет открытый разговор о себе) ход.

Используя один и тот же стиль для написания художественных и нехудожественных текстов, Н. Коляда прокладывает мост между «образом автора» и автором реальным, показывая, что последнему вовсе не нужно ничего придумывать, он говорит правду. Это максимальная честность, и она не может не вызвать у читателя доверие.

Дата добавления: 2015-11-14