Глава первая. Фридрих Незнанский

Фридрих Незнанский

Инкубатор для шпионов

Пролог

Девочка шла по городу. У нее были зеленые глаза, которыми она с любопытством стреляла в разные стороны. На плече болталась холщовая сумка с бахромой а-ля хиппи. Сумку ей подарила одноклассница Нинка Турецкая, с которой они потом поссорились. Она хотела вернуть сумку, но Нинка гордо отказалась. И слава богу, потому что сумка ей очень нравилась, она была и компактная, и бездонная одновременно. Сейчас в ней болтался томик Бунина («Темные аллеи») и дневник — не школьный, а ее собственный, куда она по настроению записывала всякие разности. Нинка — классная девчонка, жаль, что они поссорились…

Времени было навалом — каникулы, одно слово, поэтому она особенно не торопилась, шла себе прогулочным шагом. В голову лезла всякая веселая чепуха, ну например: вот Юрка удивится, когда увидит подарок. Да, подарок! А какой, собственно, подарок? Ведь она же так еще ничего и не придумала. Хотя нет, это не совсем точно. Кое-какие идеи в голове уже были, она просто еще не выбрала лучшую…

Она прошла мимо станции метро «Алексеевская» и на проспекте Мира свернула налево. Она помнила, что где-то тут был. симпатичный магазинчик, в котором можно было кое-что подыскать. Прошла половину квартала и обнаружила его притаившимся между аптекой и каким-то сумрачным рестораном. Магазинчик оказался небольшой, но в нем было много всего занимательного, и, наверное, ни одно мальчишечье сердце замирало при виде всех этих сокровищ.

Она облюбовала витрину с перочинными ножами. Вот красненький «нож исследователя» — так сказано на ценнике. «Кляйн», немецкий. Куча всяких загадочных лезвий, отверточки какие-то, ножнички и прочая замечательная ерунда. Цена двести тридцать три рубля. Что ж, деньги у нее есть, да это и не какая-то там фантастическая сумма… И тут же в глаза бросился ножик повнушительней, той же фирмы, уже под триста рублей. Она знала, что Юрка Ковальчук любит такие штучки.

— Покажите этот, пожалуйста, — попросила она продавца, неулыбчивого молодого человека с массивной челюстью.

Он посмотрел на нее безо всякого интереса и положил нож на прилавок.

Она стала открывать и закрывать лезвия. Они упруго выскакивали и покорно шли назад, в свои ячейки. Наверно, он любому мужчине понравится, не то что мальчишке. Хотя какой Юрка мальчишка? Ему завтра будет пятнадцать лет. Самое главное, чтобы он не подумал, что этот подарок значит что-то особенное. Надо ему правильно объяснить, что они — друзья и это прежде всего.

— А вот в Латинской Америке подарить кому-то острый предмет означает порвать отношения с этим человеком, — сказал кто-то рядом.

Она вздрогнула и оглянулась. Сзади стоял человек — сорокалетний мужчина самой что ни На есть обыкновенной наружности. В толпе На такого вряд ли внимание обратишь. Глаза у него, правда, были примечательные — будто пронизывали насквозь. Он чуть-чуть щурился — не то улыбался, не то был близорук.

— Ты же подарок выбираешь, верно? — уточнил он.

— Откуда вы знаете? — сказала она, как бы против своей воли втягиваясь в разговор.

— Просто догадался. Мне так показалось. Можно тебе кое-что сказать?

— Я никуда с вами не пойду, — быстро сказала она.

Теперь уж он точно улыбнулся:

— В этом нет необходимости. — Он вынул из кармана маленькую черно-белую фотографию и показал ей.

Она посмотрела на снимок, и от неожиданности у нее даже немного закружилась голова. Она протянула руку, и он отдал ей карточку. На фотографии были изображены ее родители много лет назад. Фотография была старая, она знала это, потому что такая же была у нее дома и еще потому что… мамы уже давно не было вместе с ними.

— Ты хочешь узнать, что с ней случилось на самом деле?

— Вы кто такой? — сказала она, глотая слезы, — Что вам нужно от меня?!

— Чтобы ты узнала правду — и тем самым помогла мне. Подумай, к кому ты можешь обратиться за помощью. Я когда-то знал твою маму. Не скажу, что ты внешне на нее сильно похожа, но я уверен, ты тоже незаурядный человек. — Он посмотрел на ножик, который она вернула на прилавок.

Продавец, казалось, не прислушивался к их разговору.

— А я в детстве мечтал о бинокле, — сказал незнакомец. — Потом вырос и попал в пограничные войска, представляешь? Там у меня этих биноклей было… Только тогда они меня уже не радовали. Все хорошо, когда приходит вовремя.

— К чему вы мне это говорите?

— Просто никогда ничего не жалей для своих близких. Вещи не имеют значения по сравнению с людьми, которые их дарят.

Он кивнул на витрину.

Она повернулась и увидела бинокль — той же самой фирмы. А ведь он прав, бинокль поинтересней ножичка будет… Стоил он, правда, дороже — четыреста двадцать восемь рублей.

— Я могу добавить, — сказал незнакомец, будто читая мысли. — Если тебе не хватает.

— Я передумала, — сказал она и пошла к выходу.

На улице он догнал ее. Она заглянула ему в лицо.

Это не розыгрыш? Не какая-то ужасная мистификация? Но он был абсолютно серьезен.

Тогда она остановилась.

— Но как же я смогу узнать то, о чем вы сказали? Моя мама жива?

Он молчал, не говорил ни да ни нет.

— Кто мне поможет?

— Я думаю, такой человек существует, — сказал он. — И ты знаешь о его существовании.

— Это вы?

Он покачал головой.

— А как же я пойму, кто он?! — воскликнула она в отчаянии.

— Вот послушай. В одном красивом и не совсем сказочном городе жили два человека: Хитрец и Мудрец. Они были самыми знаменитыми жителями города и самыми уважаемыми. Но если Мудрец нес свой авторитет, или, как сейчас сказали бы, имидж, с достоинством, ни на кого не оглядываясь, то Хитрец ревновал и все думал, как бы ему одержать первенство над Мудрецом. Однажды Хитрец поймал бабочку и придумал, как унизить Мудреца. Он решил спросить его: жива бабочка или нет? Если Мудрец скажет, что жива, Хитрецу останется только крепче сжать ладонь, и бабочка умрет. А если Мудрец скажет, что бабочка мертва, то нужно просто разжать пальцы, и она улетит. В дворце Правителя все затаили дыхание, когда Хитрец задал свой вопрос. Но Мудрец только улыбнулся и сказал: «Все в твоих руках…»

Глава первая

Раздался звонок.

На столе у начальника Федеральной службы исполнения наказаний Минюста — Клементьева стояли только два телефона. Оба не были прямыми, оба были подключены на его секретариат, но только если по одному могли звонить «простые смертные» — сотрудники его и других подобных ведомств, то второй предназначался для связи с высшими сферами. Был еще телефон, по которому могли звонить из Кремля, минуя секретаршу, но утром он вышел из строя — честно говоря, Клементьев сам неловким движением спихнул его на пол, а новый аппарат еще не успели поставить. Городского же телефона не было вовсе — ни к чему государственному человеку отвлекаться на всякие мелочи.

И сейчас один из этих двух телефонов звонил.

Начальник Федеральной службы держался с подчиненными демократично. Например, он нередко отпускал секретаршу за час до конца рабочего дня, потому что знал, что ей нужно забирать ребенка из детского сада. Не то чтобы он любил сам отвечать на телефонные звонки — в это время он любил подводить итоги рабочего дня, и делать ему это больше всего нравилось в ничем не нарушаемом одиночестве.

Клементьев был еще сравнительно молодой мужчина — в прошлом месяце ему исполнилось сорок восемь, по утрам он пробегал пять километров, а вечером — столько же проплывал и к этому времени почти не уставал, какие бы нагрузки за день ни выпадали. Голова работала превосходно. Он анализировал прошедшие за день события, планировал ближайшие административные шаги, прочие фактические мероприятия. Клементьева в министерстве уважали. Всех своих сотрудников министерства он знал по имени-отчеству. Это, конечно, был старый испытанный способ, да только не каждому под силу запомнить, как, например, зовут уборщицу или лифтера.

День заканчивался вполне благополучно — никаких эксцессов, ничего экстраординарною… А пока что его ждала прохладная голубая дорожка бассейна «Олимпийский», также подчеркивавшая демократизм Клементьева — он плавал там среди простых смертных. Правда, справа, чуть сзади, и слева, немного спереди, неизменно плыли телохранители, но такова уж его доля, ничего не поделаешь…

Начальник Федеральной службы смотрел на два телефона и затруднялся определить, какой именно звонит. Звонить могли оба, но, скорей всего, это был тот, что «рангом пониже», то есть не из Кремля и не из Белого дома. И чтобы убедиться в этом он взял трубку — ту, что попроще, ожидая услышать голос какого-нибудь подчиненного или коллеги.

Но в трубке были гудки, а телефон между тем продолжал звонить. Значит, все-таки звонили из правительства или аппарата Самого. За те доли секунды, что его рука тянулась к трубке, а потом прислоняла ее к уху, Клементьев успел перебрать многочисленные варианты, кому и зачем он мог понадобиться.

Но и эта трубка не желала разговаривать, а звонки между тем продолжались.

Что за черт?!

И тут только до него дошло, что звонит его собственный мобильный телефон, по которому он доступен лишь для семьи и близких друзей. Звонки были похожи. Клементьев вытер пот со лба. Ф-ух, заработался, ничего не скажешь. Скорее надо до бассейна добраться. Он мельком глянул на дисплей — номер не определялся. Что ж, бывает.

— Слушаю, — сказал начальник Федеральной службы.

— Але, это прачечная? — ответил приятный мужской голос.

Клементьев вспомнил старый советский еще анекдот, начинавшийся такими же словами, и невольно засмеялся. Потом вспомнил, что ему не слишком это приличествует, и, не опознав голоса, сказал:

— Вы ошиблись.

Вот как просто все объяснялось. А он гадал: президент, премьер… Смешно, право.

— Боюсь, что нет, Николай Александрович, — сказала трубка. — Это вы кое в чем заблуждаетесь.

Клементьев не стал класть трубку. Во-первых, аноним знал его по имени, во-вторых, голос у него был уж больно властный. В том, что на него подействовал тон собеседника, он не стал себе признаваться и потому сосредоточился на том, откуда звонивший знает его имя, если он действительно не туда попал? Значит, все не так, значит, он звонил туда, куда и собирался?

— Откуда у вас этот телефон? — спросил подчеркнуто спокойно.

— Нашел в телефонной книге, — издевательски хохотнул собеседник. — Не обращайте внимания на такие мелочи. Я хочу вас кое о чем предупредить. В вашем ведомстве опасная ситуация. У вас там — опасный человек. Его надо нейтрализовать, пока не случилась беда.

— Откуда у вас такие сведения и кто вы такой?

Против ожидания, трубка ответила:

— Я думал, вы спросите, как зовут его… Ну что ж. Валентин Стасов, к вашим услугам. Эти сведения я получил, читая газеты. Очень жаль, что вы к подобному не способны…

— Подождите!

Но на этом разговор закончился.

— Черт знает что такое, — растерянно произнес Клементьев.

На протяжении последней недели Турецкому сопутствовало неважное настроение. Если бы еще причиной были семейные неурядицы, это все-таки дело привычное, и тут давно уже выработался определенный навык — как справиться с проблемами, чтобы и волки были целы, и овцы сыты. Но в семье, слава богу, царило спокойствие, как на подводной лодке на второй день отплытия, когда и начальство осталось позади, и неприятеля еще не видать. Чувствовал он себя, правда, далеко не блестяще, все-таки не призывной возраст, хотя спортивную форму старался поддерживать, захаживал в тренажерный зал, не упускал случая поиграть с друзьями в футбол или провести выходные в подмосковном лесу. Иначе можно было бы раньше срока концы отдать с такой работой, где что ни день, так новые удары по психике, а значит, и по «физике»…

Откинувшись на спинку стула и демонстрируя полную сосредоточенность на вечернем совещании у генерального прокурора, Турецкий думал о том, что жизнь устроена, может, и неплохо, но совершенно несправедливо. Вот, например. Ведь он же классическая сова. Засыпает всегда поздно, как бы рано ни лег, просыпается всегда с большим трудом, сколько бы ни спал. Или вообще не засыпает. Ему бы стать писателем. Ну ночным сторожем, хотя бы. Что, кстати, совершенно не исключает возможности быть писателем. А он чем занимается? Насилует себя каждый божий день, вставая в семь, а то и в шесть утра. И так уже много лет. А ведь это неправильно. Что бы там ни говорил барон Мюнхаузен в фильме Захарова, не стоит планировать подвиг на шесть часов утра. Лучше бы разобраться, какие виды деятельности приводят конкретно взятого индивидуума в наиболее активное состояние. Турецкий думал, что, наверно, главной ловушкой для сов становится то, что планируют они (он! он!) свой следующий рабочий день с вечера, когда у них (у него! у него!) творческий подъем, кураж и абсолютная готовность перевернуть мир в соответствии со своими замыслами. Но вот ведь ерунда какая: на следующее утро, когда наступает момент для реализации этих планов, не то что делать ничего не хочется — кажется, что жить не стоит…

И тут генеральный сказал:

— А вас, Александр Борисович, я попрошу лично заняться делом Стасова.

Значит, наступил конец совещания, сообразил Турецкий.

— Выясните, — продолжал генеральный, — что это за тип и что кроется за его хулиганством, в самом деле! Черт его знает, может, и что-то стоящее, а? Я, конечно, в это не слишком верю, но… Мне уже из смежных ведомств звонили, он и их достал. Позвонил вчера начальнику Федеральной службы Минюста. Сказал, что тот взял на работу не того человека, ну как вам это нравится?

Члены коллегии похихикали.

— В общем, пора это прекратить. Выведите мерзавца на чистую воду. Докладывайте, как всегда, лично Константину Дмитриевичу. Если что-то экстраординарное — мне. От остальных текущих дел пока можете быть свободны.

Турецкий с Меркуловым переглянулись и одновременно кивнули.

— Засим все, — подвел черту шеф. — Все свободны… А вы задержитесь, пожалуйста. — Эта фраза снова была обращена к Турецкому и Меркулову.

Новый генеральный прокурор (он занимал свою должность всего ничего — два с лишним месяца) оказался в первую очередь занимателен тем, что был он молодой муж и отец. В свои пятьдесят девять он женился на ослепительно красивой барышне, у него родились двойняшки, и теперь он мог часами рассуждать о супружеской жизни — о том, как она прекрасна и увлекательна. Разумеется, сотрудники, накопившие изрядный стаж семейных неурядиц, слушали его с сумрачными лицами. Так было и в этот раз — Меркулова с Турецким ждала очередная занимательная история из цикла «От двух до пяти».

Клементьев плавал в свое удовольствие. После полутора километров дурное настроение, не отпускавшее целые сутки, наконец начало отступать. В молодости он не без успеха занимался пятиборьем и всегда знал, что спорт — это вещь. Правильно подобранное и грамотно выполненное физическое упражнение способно прогнать любую хандру. Движение — вот залог жизненных сил, а уж плавание — вообще великая сила…

Он перешел с вольного стиля на брасс, и мысли, как темп и движения, несколько замедлились… Вот, например, этот давешний телефонный звонок. Розыгрыш или нет? Прошли уже сутки, а никакого продолжения не последовало. Выяснить, что это за Стасов такой, пока что не удалось. На какого человека он намекал — тоже. Но скорей всего, это неуместная шутка кого-то из приятелей, к его работе отношения не имеющих вовсе — люди в погонах так шутить вряд ли станут. На всякий случай все же сообщил о случившемся генеральному прокурору, с которым был на короткой ноге, а также дал распоряжения начальнику службы безопасности изучить этот инцидент и в конце недели доложить. В этом человеке он был уверен на все сто… Он перевернулся на спину и поплыл теперь таким образом, попутно отметив, что телохранители немного приотстали. Ага, субчики, то-то же! Тренироваться надо. Он доплыл до бортика и остановился, чтобы подождать телохранителей — им надо было преодолеть еще метров двадцать. Отчего-то вспомнилось, как мальчишкой заплывал с друзьями на Ангаре бог знает куда. Вода была студеная, к плавкам они тогда цепляли английскую булавку — на случай судороги. Однажды он испытал на себе, что это такое, когда ноги не слушаются, причем оказалось, что булавки на нем нет, то ли откололась, то ли забыл прицепить. На его счастье, в десятке метров проплывали коряги, отбившиеся от лесосплава, и он кое-как дотянул до них… Когда уставшие телохранители наконец доплыли, Николай Александрович почувствовал легкий укол в бок и даже успел улыбнуться — так это было похоже на английскую булавку. Но вслед за этим сердце сдавило железными клещами.

И телохранители, открыв рты, увидели, как глаза Клементьева округлились, едва не вылезли из орбит, и сам он рухнул в воду.

Через несколько минут врачи констатировали смерть в результате инсульта — закупорки сосудов головного мозга.

Следствие по делу внезапной гибели Клементьева возбуждено не было.

Помощник генпрокурора — это, казалось бы, достаточно высокий чин для того, «чтобы в серьезные переделки не попадать и нервы заботливо беречь. Любой другой, не мучаясь, переложил бы всю грязную работу на подчиненных, а сам бы только званые вечера посещал да светские рауты. Но Турецкий уже достаточно давно назвался таким груздем, для которого кузовом служила какая-то пороховая бочка. И сам всегда приключения искал себе на свою голову, и другие подсовывали. Стоило проявить себя перед шефом безотказной рабочей лошадью, этаким владимирским тяжеловозом с двумя ногами, двумя руками и одной совсем неглупой головой, как новый генеральный свалил на него вагон и маленькую тележку дел разной степени важности.

Но это было некоторое время назад, а теперь, с появлением идиотской проблемы под названием «Стасов», ничего другого шеф больше не навязывал. Да только тут-то и заподозрил Турецкий неладное — с чего бы это сам генеральный прокурор да текущими делами стал заниматься? Больше разве нечем? Все олигархи в кутузке уже? Или это дело действительно какое-то сверхважное, или сам Стасов не так-то прост.

И так эти подозрения в голове барахтались, что несколько минут уже Александр Борисович стоял в лифте на своем пятом этаже и давил кнопку «5», не удивляясь столь длительной паузе между открытием и закрытием дверей, а только пережевывая в пятьсот пятьдесят пятый раз подряд всю имеющуюся у него информацию: кто такой этот Стасов? откуда взялся? куда собирается деваться? И вообще, какого хрена ему надо?! Тоже моду завел — по телефону людям звонить…

Наконец Турецкий обратил внимание на очевидную нецелесообразность своих действий и нажал кнопку первого этажа. Двери лифта закрылись, отвоевав у прокуренной до нижних слоев штукатурки лестничной площадки несколько глотков свежего воздуха. Консьержка на первом этаже спала, только очки как будто следили за унылыми перемещениями бразильских актеров по пыльному экрану небольшого телевизора — потерянные дети, тайные наследства, инцесты, фальшивые браки, любовь и предательство. В общем, настоящая жизнь.

Все в подъезде было каким-то пыльным, и Турецкий с радостью вдохнул загазованный уличный воздух, чувствуя всем нутром, как оседают в легких тяжелые металлы и прочие элементы таблицы Менделеева. Однако это не в пример лучше, чем ощущать, как частички чужой одежды, кожи и волос прилипают к гортани, шуршат где-то еще ниже в горле, летают туда-сюда при каждом вдохе и выдохе. Пыль и деньги — вот две вещи, которые Турецкий не любил, пожалуй, больше всего на свете. До них в списке антипатий не дотягивали даже соевый майонез и пробки на Кутузовском.

Мысли Турецкого были заняты предстоящей встречей с пресловутым Стасовым. Сколько интеллектуальных усилий было потрачено на то, чтобы уговорить этого параноика хотя бы на небольшой личный разговор, даже не в кафе или ночном клубе, а в многолюдном сквере в центре города, — и все впустую! А тут на тебе — звонит сам и предлагает немедленное рандеву. Хорошо хоть Турецкий успел найти Славку Грязнова и попросить организовать наблюдение. Грязнов, чертыхаясь, сказал, что, кроме себя любимого, ему послать совершенно некого. Ничего не остается, как тряхнуть сединой. Турецкий же этим обстоятельством как раз был доволен: Грязнов — профи, каких поискать…

Пожалуй что, больше всего в общении со Стасовым поражала невероятная его уверенность в собственной значительности. Его делом должны были заниматься самые высокопоставленные чиновники, при этом соблюдая максимальную секретность и осторожность, да еще и скрывая друг от друга все подробности. Удивительно, но почему-то все именно так и происходило — на общих разносах шеф прилюдно заявлял, что Стасов — обычный псих и, мол, странно, что до сих пор не поступало заявление из Кащенко о побеге тяжело больного пациента, а сам при этом пытался загрести в свои руки все материалы по этому делу.

Итак, Стасов. Как же построить разговор, чтобы человек с очевидной манией преследования максимально раскрылся? Никаких гениальных психологических ходов в голове Турецкого не появлялось. Наверное, опять придется действовать по старому доброму наполеоновскому принципу: главное — ввязаться в заваруху, а там посмотрим.

Турецкий улыбнулся зеркалу заднего вида, в котором отражались бесконечные разделительные полосы на мокром асфальте, и припарковался в полусотне метров от назначенного места встречи, среди прихотливых изгибов лубянских переулков. Пешком прошелся вокруг Политехнического музея, время было: выехал с запасом, а пробок почти и не было — удачно попалась «зеленая волна» светофоров и гаишников. Прочитав внимательнейшим образом все афиши — концерт памяти такого-то, лекция профессора сякого-то, собрание экстрасенсов и ясновидящих, — Турецкий перешел через подземный переход и начал отсчитывать лавочки в сквере на площади. Третья скамейка по левой стороне от музея в сторону реки, там встать около урны и посмотреть в небо — детство какое-то, казаки-разбойники, а не помощники генеральных прокуроров и параноидально настроенные собиратели компромата. Тем не менее в нужном месте Турецкий послушно уставился в начинающее темнеть небо, по-городскому серо-бордовое, как от далеких пожаров.

— У вас есть машина, Александр Борисович? — в эту же секунду услышал он спокойный мужской голос, знакомый заочно, но на этот раз не искаженный телефонной связью.

Как будто отслоившись от стоявшего рядом деревца, Турецкому протягивал руку высокий мужчина, пожалуй, метр восемьдесят, не меньше.

— Я — Стасов, — продолжил мужчина тоном, не терпящим возражений. — Мы должны сесть в вашу машину и приехать в нужное место.

— Какое именно?

— Туда, где есть Сила.

— Понятно, — после паузы сказал Турецкий. Он счел за лучшее до поры до времени не спорить с «телефонным хулиганом».

— Там я буду в безопасности и смогу ответить на некоторые вопросы, которые у вас, безусловно, имеются.

— Ладно, — кивнул Турецкий. — Идите за мной.

Стасов сел на заднее сиденье и почти всю дорогу

молчал, изредка указывая нужные повороты. Место, «где есть Сила» (и зачем только Турецкий читал афишу про собрание экстрасенсов в лектории Политехнического музея — прямо сам себе накаркал), оказалось в пределах Кольцевой автодороги и выглядело не самым удачным для длительных разговоров.

Стасов был одет, как обычный госслужащий или какой-нибудь оператор ксерокса: простенький костюм, ботинки в тон. Правда, не хватает галстука, а карманы пиджака топорщатся и явно тянутся вниз. Лицо как будто запоминающееся, хотя и не представляющее из себя ничего особенного. Темные короткие волосы расчесаны на косой пробор, узкий острый нос и крепкая нижняя челюсть. Человек как человек, и не скажешь с виду, что не все дома. Впрочем, у Турецкого был с собой миниатюрный цифровой фотоаппарат, который он взял у Дениса Грязнова (офис у частных сыщиков был буквально набит передовой «шпионской» техникой). Воспользоваться им было необходимо: ведь до сих пор никто не знал, как Стасов выглядит.

— Вы кое-кого здорово напугали своими телефонными звонками, — сказал Турецкий. Было интересно, как Стасов отреагирует на такие слова.

— Кого имеете в виду? — Стасов усмехнулся. — Министров-капиталистов?

— Приблизительно…

— Их, пожалуй, напугаешь.

— Зачем же вы…

— Хотел привлечь к себе внимание. Но если в тебе постоянно видят только врага, — негромким, но пронзительным голосом добавил он, — то возникает желание действительно им стать.

Они остановились в самом центре кольцевой развязки на впадении улицы Миклухо-Маклая в Севастопольский проспект и вылезли из машины.

В центре поросшего травой круга в полсотню метров диаметром Стасов остановился, вытащил из кармана несколько гаек и разбросал их по сторонам. Турецкий подумал, что, наверно, со стороны двое мужчин солидного вида, премило беседующие посреди оригинального хоровода из машин и троллейбусов, смотрятся несколько дико.

— Это чтобы Сила не утекала по бокам, — хладнокровно объяснил Стасов цель своих действий. И продолжил, не давая Турецкому раскрыть рот и спросить про гайки и их влияние на утекающую по бокам Силу: — Помните содержание моих звонков? Хотя бы на уровне основных идей? Я был готов сообщить ценнейшие сведения, но не встретил взаимопонимания. По крайней мере, пока со мной разговаривать не стали вы.

Турецкий мало что понимал из того бреда, над которым уже несколько недель ухохатывалась Генеральная прокуратура. Кажется, Стасов установил связь между фазами луны, политическими событиями на Ближнем Востоке и ротацией сотрудников среднего звена в силовых министерствах Российской Федерации. Из этого он делал вывод о мировом господстве некоей секты, обладающей конечно же небывалой

Силой, и утверждал, что знает, как от нее, от этой секты, обороняться.

Примечательно было то, что по телефону странный псих умудрялся говорить ровно столько, что застукать его местонахождение каждый раз (всего звонков было четыре или пять) оказывалось невозможно. С другой стороны, мало кто смог бы выдержать лекцию по разбрасыванию чудо-гаек и вычислению гипотетических силовых полей.

— Конечно, помню. — Турецкий был сама вежливость, хоть и приходилось врать без всякой подготовки. — Основная идея в том, как я понимаю, что в происходящих вокруг нас событиях…

Тут Турецкий сделал многозначительную паузу и взглянул в холодные глаза Стасова. Его лицо почти ничего не выражало.

Сквозь шум автомобилей Турецкий продолжал:

— … в происходящих вокруг нас событиях, особенно ключевых, важных для всех и каждого… м-мм… как будто бы замешана некая не очень объяснимая сила, действующее лицо со стороны… как бы это сказать?

Это был довольно нахальный маневр, преимущественно употребляемый студентами. Мало-мальски опытному дипломату попытка предложить все рассказать самому показалась бы лобовым тараном. Однако на этот раз хитрость сработала.

— Отлично, Александр Борисович, — подтвердил псих. — Вы, я вижу, помните в общих чертах то, о чем я пытаюсь заявить на протяжении последнего месяца. Все, что вы видите вокруг, подстроено! — Стасов подчеркнул свои слова широким жестом, намекая не то на Севастопольский проспект, не то на Москву, а может, и на что-то большее. — Кстати, — сказал он, — вы умеете по отпечаткам пальцев воссоздавать портрет человека?

— Я лично? — удивился Турецкий, отмечая про себя, насколько круто собеседник поменял тему. Хотя, с другой стороны, что с негр взять? Наверно, это неизбежные издержки шизофренического сознания.

— Вы, ваши криминалисты — мне все равно кто.

— Ну, — протянул Турецкий, — отпечатки пальцев, или, если использовать строго научные термины, следы рук человека, индивидуальны, и если вы это имеете в виду и вам нужно их идентифицировать, то у меня есть доступ ко всероссийской базе данных и…

— Я задал конкретный вопрос, — не без досады на такую непонятливость сказал Стасов. — Ваши специалисты могут сделать портрет человека по его «пальчикам»?

— То есть как это?

— Значит, все еще не научились, — насмешливо протянул Стасов. — Я другого от них и не ожидал.

— Простите, а что, у вас есть какие-то идеи по этому поводу?

Но Стасов только рукой махнул. Очевидно, Турецкий уронил свой авторитет в его глазах. Во всяком случае, больше он ничего не рассказывал. Они вернулись в машину, и замкнувшийся Стасов попросил высадить его возле Павелецкого вокзала.

Турецкий искоса следил за его руками, и Стасов, поймав этот взгляд, ухмыльнулся и положил ладони на приборную панель. Придавил.

— Достаточно? — сказал издевательски.

Турецкий отвечать не стал, а спросил, лихорадочно соображая, как бы проследить за Стасовым поделикатней, когда он выйдет из машины:

— Валентин, вы же еще позвоните? — Другой возможности может и не быть, а узнать, где он обитает, необходимо. — Когда мы увидимся?

— В четверг, после дождичка, — буркнул Стасов. Посмотрел на Турецкого и сказал: — Наверно, хотите сфотографировать меня? Ну так за чем же дело стало? Валяйте.

Турецкий от такой наглости только покачал головой.

— Ладно, задавайте свои вопросы, — смилостивился Стасов, — у вас есть время до Павелецкого…

Александр Борисович себя упрашивать не заставил. Разговор напоминал партию в пин-понг: Турецкий торопился подать, а Стасов принимал удар и возвращал его назад. Причем розыгрыш мяча длился очень недолго, поскольку Александр Борисович спешил спросить о самых разных вещах. Время от времени Турецкий незаметно смотрел на часы. Скоро все должно было закончиться…

Разговор не исчерпался, но зашел в тупик. Турецкий по инерции что-то спрашивал, Стасов отвечал — так, что это ровным счетом не давало никакой новой информации о нем или его мотивах. Наконец Турецкий замолчал — теперь это было уже неважно. Через несколько минут он притормозил возле Павелецкого вокзала. Повернулся назад и обомлел. На заднем сиденье никого не было.

Турецкий чертыхнулся — вот вам и слежка! А все так хорошо начиналось…

Но когда же удрал? И главное, как умудрился неслышно открыть дверцу и выпрыгнуть на ходу? Впрочем, пару раз Турецкий останавливался на светофорах… Но тогда он неизменно наблюдал за насупленным Стасовым в зеркальце заднего обзора. А по ходу движения Турецкий смотрел в основном в боковое зеркальце, видимо, этим Стасов и воспользовался. Ну ушлый тип…

И тут Александр Борисович вспомнил. На последнем светофоре водитель соседней машины спрашивал у него, как проехать на Новый Арбат, избегая пробок. Турецкий, выглянув в окно, добросовестно объяснил. Наверняка этим моментом Стасов и воспользовался — тогда можно было и дверь неслышно открыть…

Рядом с визгом затормозил автомобиль, из которого тут же выскочил Слава Грязнов с пистолетом в руке. Рывком распахнул дверцу машины Турецкого. Поводил глазами туда-сюда.

— Где он?!

— В багажнике…

Грязнов дернулся было проверить, потом остановился.

— Ты серьезно его туда засунул?

— Никуда я его не засовывал.

— А где же он?

— Понятия не имею. Ушел.

Грязнов спрятал оружие и достал сигарету. Закурил и сел к Турецкому в кабину.

— Саня, я тебя не узнаю. Что случилось?

— Не знаю, Славка, — сознался Александр Борисович. — Только что он был у меня в салоне. Мы разговаривали. Я записывал на диктофон.

— Кому нужен твой диктофон?! Диктофон в камеру не посадишь.

— Чего ты кипятишься? — угрюмо спросил Турецкий.

— Я тебе скажу чего! Того, что мы упустили преступника — вот чего.

— В чем же его преступление?

— В убийстве!

— Славка, ну что ты городишь? — устало возмутился Турецкий, тоже закуривая. — Каком еще убийстве? Ну удрал он качественно, это факт. Но при чем тут убийство? И чье к тому же?

— Начальника Федеральной службы исполнения наказаний Министерства юстиции — вот чье.

Турецкий сжал зубы, чтобы сигарета не выпала изо рта. Потом вынул ее и спросил:

— Когда?

— Сегодня. Клементьев плавал в бассейне в окружении охранников. Потом остановился у бортика, бац — и упал в воду. Мертвый.

— Так, может, это сердечный приступ?

— Ну конечно! Он так разволновался, разговаривая со Стасовым по телефону, что сердце не выдержало — спустя несколько дней. Ты его когда-нибудь вблизи видел?

— Клементьева? Не помню, кажется, нет.

— Здоровенный детина. Мастер спорта по пятиборью, представляешь себе, что это такое? У него грудная клетка — как наши с тобой вместе взятые.

— Не перебарщивай, — обиделся Турецкий.

— А, — махнул рукой Грязнов. — Впрочем, ты прав, она ему теперь уже не важна.

Грязнов сел в свою машину и поехал в МВД.

Турецкий вынул телефон и позвонил в РФЦСЭ (Российский федеральный центр судебной экспертизы), который с недавних пор возглавлял не кто иной, как знаменитый Студень. Студень откровенно ему обрадовался и, выслушав вопрос по поводу связи следов рук и внешности человека, сказал:

— Приезжайте, Александр Борисович.

— Когда вы свободны?

— Для вас — хоть сейчас.

ЦСЭ находился на Пречистенской набережной, так что дорога много времени не заняла.

Турецкий и сам наверняка не знал, зачем решил проверить слова «телефонного террориста». Ему почудилось в интонациях Стасова странное — вот и все…

Дата добавления: 2015-10-13