Глава третья. У помощника генерального прокурора были собственные проблемы с дочерью

У помощника генерального прокурора были собственные проблемы с дочерью, и они касались отнюдь не трехколесного велосипеда — Ниночке Турецкой было уже четырнадцать. Когда Александр Борисович приехал домой, на Фрунзенскую набережную, он застал остальное семейство в состоянии войны. Или, по крайней мере, жесточайшей ссоры. Дочь закрылась в своей комнате и выходить категорически отказывалась. А Ирина Генриховна с белым от злости лицом мыла посуду. Турецкий сразу понял, что произошло нечто экстраординарное. Но пока не станет ясно, что именно, решил вести себя нейтрально.

— В этом доме кормят? — осведомился он усталым голосом.

— Твой ужин в микроволновке, — нервно сказала Ирина Генриховна. — Нажми на кнопку, получишь результат.

— Как у тебя в школе? — сказал Александр Борисович, нажав на кнопку, сполоснув руки и усаживаясь за стол.

— У меня — нормально. У меня в школе все замечательно! Я сегодня дала три урока сольфеджио, будь оно проклято! А вот что, хотелось бы знать, у нее в школе?!

— А что?

— Да, вот именно — что?!

Ирина Генриховна преподавала в музыкальной школе, а дочь Турецких Ниночка ходила в общеобразовательную школу, точнее, в частный лицей имени Грибоедова, точнее, перешла в 9-й класс. И, по сведениям главы семейства, все у нее вроде бы было в порядке. Или нет?

— Подожди, — спохватился он, — но ведь сейчас каникулы, кажется?

— Кажется! — саркастически обронила жена. — Ему кажется! Тебя что-нибудь, кроме твоих государственных преступников, вообще колышет? Ну и что, что сейчас каникулы?! Уж лучше бы была учеба!!!

— Не заводись, — порекомендовал Турецкий, хотя явно уже было поздно.

Он достал тарелку из микроволновки, обильно полил разогретую котлету по-киевски кетчупом и за пять минут расправился с ней, одновременно — с тушеным картофелем, зеленым горошком, проглотил несколько пучков шпината, полбанки маслин, опустошил начатую банку шпрот, а на десерт сделал себе внушительный бутерброд с сыром. Обычно вид ужинающего мужа неизменно вызывал у Ирины Генриховны улыбку, обычно — да, но не сегодня. Турецкий заметил это и понял, что ссора в его отсутствие вышла действительно нешуточная.

— Ну ладно, — сказал Александр Борисович, притягивая к себе супругу за руку, — хватит страдать, давай кофе пить.

— Вечером вредно, — машинально сказала она, усаживаясь ему на колени.

Чуткое ухо Турецкого уловило, как в коридоре открылась дверь — из комнаты дочери — и босые ноги осторожно ступили на паркет. Ага, наследница приготовилась подслушивать. Ну и пусть. Тем лучше.

Через десять минут он восстановил картину происшествия. Дочь сегодня вернулась домой, как обычно слегка задержавшись где-то примерно на час-полтора. Должна была появиться в пять, пришла в шесть. Ничего необычного в этом не было. Нинка считала себя существом вполне самостоятельным, и Турецкий тут большого криминала не видел. Кроме того, он полагал, что взрослый человек и отличается от ребенка тем, что периодически не держит данное слово — очень уж много в нынешней жизни на нею наваливается.

— Не говори ерунду, — возмутилась Ирина Генриховна. — Еще не хватало, чтобы она это слышала.

Турецкий смущенно кашлянул, и сообразительная Нинка его поняла. Вышла из коридора с гордо поднятой головой:

— А я и слышала!

В некоторых отношениях Нинка уже действительно выглядела по-взрослому. Кроме того, она работала, точнее, подрабатывала — в «Макдоналдсе». Училась действительно весьма достойно. Разумеется, отец в дочери души не чаял, но, как ему казалось, умел относиться к ней объективно. А вот с точки зрения матери, далеко не все было в порядке. Дочь стремительно росла — во всех отношениях, и принимать за данность то, что сегодня она уже не то милое безобидное существо, каким была еще только вчера, Ирине Генриховне удавалось не всегда. Кроме того, она считала, что все пошло наперекосяк с того момента, как Нинка забросила музыку.

Случилось это два года назад. Сначала она переключилась с фортепиано на флейту. Потом, о ужас, с полгода поиграла в школьной рок-группе на ударных инструментах, а потом и вовсе послала все к черту. Турецкий лишь пожал плечами, но Ирина Генриховна была вне себя. Она считала, что гармоническое образование ребенка непоправимо нарушено, и переубедить ее было невозможно. Отец и дочь быстро это поняли и смирились — оставалось лишь терпеливо ждать, пока Нинка не вырастет и не станет нобелевским лауреатом за что-нибудь сверхъестественное. Например, за мир во всем мире.

— Ладно, девочки, — примирительно сказал Турецкий. — Может, наконец объясните мне, из-за чего сыр-бор?

— Посмотри на ее руку, — буркнула жена.

Но Турецкий сперва вопросительно глянул на жену.

— Посмотри-посмотри. Сам все поймешь.

— Ладно…

Но Нинка (она была в футболке) тут же убрала руки за спину.

— Ну? — сказал отец. — Я жду.

Дочь нехотя вернула руки из-за спины. Правая рука в районе локтя была забинтована.

Улыбка сползла с родительского лица. Турецкий почувствовал, как пересохло горло. Ирина права, дело было дрянь.

— Так, — сказал он в наступившей тишине. — Так. — Второе «так» звучало особенно зловеще, но Нинка не испугалась и не втянула голову в плечи: она хорошо знала, кто тут на самом деле ее главный защитник. Нинка подошла и взяла недопитый отцовский кофе.

— Не смей на ночь кофе пить, — сказала мать. — Хотя, — она махнула рукой, — конечно, кофе — это совсем безобидно по сравнению…

— Сейчас, дорогие родители, такое время, — с вызовом сказала Нинка. — Современнее надо быть! Если вы мне действительно желаете самого лучшего, как все время об этом твердите, то должны понять, что ничего ужасного не случилось. Просто мне жить теперь будет веселее, да и вообще…

Тут Ирина Генриховна издала какой-то гортанный крик и вскочила, роняя табурет.

Военные действия Турецкому надоели. Он вспомнил, что существует классический рецепт покончить с проигранной войной. Надо объявить ее выигранной и быстренько вывести свои войска.

— Брэк, — сказал Турецкий, вставая между женой и дочерью. — Хватит воевать. — Он увел дочь назад в комнату и запер дверь — теперь уже снаружи.

— Папа, ты что?! — возмутилась Нинка.

— Сиди там и помалкивай, — порекомендовал отец и вернулся на кухню.

На кухне жена сидела за столом и тяжело дышала, подперев подбородок руками. Во взгляде ее было отчаяние.

— Она же так хорошо учится… Всегда же все было нормально… Ну как же так, Саша, а?! Она посмотрела на мужа. — Что же нам делать?

Турецкий вздохнул:

— Как говорил Мао Цзэдун, сколько книжек ни читай — императором не станешь.

— Да при чем тут Мао Цзэдун?!

— Я имею в виду, что есть вещи, на которые вообще никто повлиять не в силах. Я слышал, что в принципе родительское воспитание престает быть действенным после трех лет. И если мы в первые три года чего-то там в нее не заложили…

— Что за бред?! — снова взорвалась Ирина Генриховна. — Что ты несешь? По-твоему, выходит, мы двухгодовалому ребенку должны были объяснять, что наркотики — это плохо, да?! А мы, значит, этого не сделали и упустили время, да? А что мы еще ей тогда забыли рассказать? Про противозачаточные средства? Или, может, все десять заповедей?

— Успокойся, пожалуйста, и не надо кричать. Мне этого на работе хватает.

— Кто кричит? — завопила Ирина Генриховна. — Я кричу? Ты просто не слышал, как кричат! Хочешь, я тебе продемонстрирую, как кричат?!

— Хватит, — рявкнул Турецкий.

И на жену это произвело магическое действие, она сразу вся как бы сдулась. Вот что значит сказать нужное слово нужным тоном в нужном месте, удовлетворенно подумал Турецкий, но туг же устыдился этих мыслей: думать сейчас, конечно, следовало о дочери.

— Что она сама тебе говорила?

— Ничего! Я вообще не сразу заметила — она в джинсовой куртке была. Увидела, говорю: что с рукой, Нинка? Она покраснела как рак и сразу давай хамить: «Это мое дело!» Представляешь?! Ее дело! Ее дело!!! Вот соплячка, а?! Больше вообще нормально поговорить не удалось. Сплошной ор…

— Могу себе представить, — пробормотал Турецкий.

— А там и ты пришел.

— Ясно. Ты не знаешь, чем она колется? Винт? Героин, не дай бог?

Жена покачала головой:

— Видимо, это первый раз. Я бы заметила…

— Будем надеяться. Наверно, надо искать врача, — сказал Турецкий. — И главное — хорошего детского психолога. В принципе у меня есть кое-кто на примете.

И я знаю, с кем посоветоваться. У нашего генерального родились двойняшки, он по этому поводу совершенно рехнулся и окружил семейство первоклассными медиками. Да это вообще не вопрос! Найдем мы докторов. И сделаем все, что нужно. Меня другое беспокоит. Ты видишь, как легко она к этому относится?

Жена кивнула, смахивая слезы с ресниц.

— Это же просто какое-то нарушение психики. Она что, не понимает, к чему это может привести? Конечно, — Турецкий закурил и заходил по кухне, — Нинка растет в такой благополучной среде, она никогда еще не сталкивалась с последствиями — не видела людей, которые превратились в руины… Думает, дуреха, что это игрушки. Но все равно не знать, не слышать об этом она не могла.

Ирина Генриховна взяла у мужа сигарету и глубоко затянулась. Турецкий посмотрел на нее, но ничего не сказал. Жена давно бросила, а совсем недавно, вместе с дочерью кстати, потратила немало усилий, чтобы заставить и его отказаться от вредной привычки. Ничего, разумеется, не вышло. Турецкий вспомнил, сколько энтузиазма проявила тогда Нинка. Заботилась. Выискивала хитрые рецепты… Эх, Нинка, Нинка… Видно, не может все всегда быть хорошо. Пришло время и для отцовской печали.

Турецкий тяжело вздохнул, забрал у жены сигарету, сделал последнюю затяжку и потушил.

— Для начала надо все-таки с ней поговорить и успокоить ее.

— Кажется, мы побольше разволновались.

— Уверяю тебя, она тоже напугана. По крайней мере, твоими криками.

— Хорошенькое дело! А что я должна была, по-твоему, сделать? Сбегать в аптеку, шприцов ей накупить?

— Перестань.

Турецкий пошел отпирать дочь, которая преспокойно валялась на диване и что-то читала. Турецкий заглянул в книжку. Это была «Лолита» Набокова. Ну и ну! Не рано ли? Впрочем, еще недавно они с женой вздыхали по поводу того, что она вообще ничего не читает, так что пусть уж лучше так. Вид у Нинки был совершенно беззаботный, как будто и не было всех этих кухонных разборок.

— Слушай, па, — сказал она, — этот Гумберт ну и жук, а? Маленьких девочек ему подавай!

Турецкий не нашелся что ответить. Неужели дочь действительно не понимает, во что вляпалась? Впрочем, дети, конечно, воспринимают все не так серьезно, как взрослые, — в этом их главное преимущество. Но ведь она-то как раз настаивает на том, что уже достаточно взрослая. Достаточно для чего? Что это я, одернул сам себя Александр Борисович. По крайней мере, Нинка еще несовершеннолетняя — до этого еще почти четыре года. Значит, отвечаю за все, что с ней происходит, именно я. Да хоть бы и была совершеннолетняя, какая разница?

— Ну вот что, Мисс «Макдоналдс», давайте сюда вашу руку.

— Зачем это?

— Значит, надо.

— Что значит — надо? — Нинка села на кровати, отбросила книжку. — Это моя рука. И я хочу знать, зачем она тебе? Я тебе не твоя подследственная. И пусть мама не подслушивает в коридоре, а войдет в комнату! — Последняя фраза была сказана громче предыдущих.

Ирина Генриховна так и поступила, правда не сразу — сделала вид, как будто шла из кухни. Отец с дочерью прекрасно поняли этот маневр и снисходительно улыбнулись. Но Турецкий, как опытный юрист, еще и воспользовался тем, что внимание Нинки отвлеклось, и схватил ее за руку.

— Ну папка?! — Она задергала рукой.

— Тихо! — приказал отец. Он уже осторожно разматывал повязку.

— Папа, как тебе не стыдно?! Это же просто нечестно!

— Помалкивай. Для раскрытия истины все средства хороши. Мы желаем тебе добра и только хотим помочь.

— Чем это вы мне поможете… — пробурчала Нинка, надувшись, и уже больше не сопротивлялась.

Ирина Генриховна закусила губу, чтобы в очередной раз не дать волю чувствам.

Повязка слетела, и родители увидели, что на локтевом сгибе любимой и единственной дочери красуется свежая татуировка — изящная маленькая роза. Кожа вокруг линий рисунка немного покраснела и вспухла. Для того и нужна была повязка, — судя по запаху, в ней была какая-то противовоспалительная мазь.

— Это… что… такое?! — изумилась Ирина Генриховна.

— Татуировка, — механически сказал Турецкий.

— Т-татуировка? — глуповато переспросила изумленная мать семейства, хотя все и так было очевидно.

— Татуировка. Только она временная, — подтвердила Нинка. — Через полгода смоется. Тогда можно будет что-нибудь другое нарисовать, поинтересней. А пока у меня фантазии не хватило… Мамуля, ты все еще дуешься?

— По-моему… по-моему, красиво, — пролепетала Ирина Генриховна.

И Турецкий расхохотался. Ну вот, подумал он, говорят, глаз да глаз за ними нужен, а что толку-то? Захотела девчонка татуировку — и сделала. Да, в наше время это было бы из ряда вон, да и просто неприлично, а сейчас — ничего, даже модно. Диалектический вопрос: как далеко, в сущности, простирается власть родителей над детьми?

Щербак остановился возле подъезда, чтобы докурить сигарету, и равнодушно посмотрел на припаркованный рядом «БМВ» 7-й серии. Впрочем, все же не совсем равнодушно: если это потенциальные клиенты для агентства, в котором он работает, то лучшего и желать не приходится.

Щербак, зевая, скользнул взглядом по номерам машины и, швырнув окурок в урну, взялся за ручку двери. Но та распахнулась сама, и из подъезда ему навстречу стремительно вышли трое мужчин в дорогих деловых костюмах. Самый последний, почти наголо стриженный, ощупал Щербака подозрительным взглядом. Но двое других уже прошли к «БМВ» и скрылись за затемненными стеклами. Стриженый последним медленно направился к машине, чуть повернув голову и краем глаза стараясь следить за тем, что происходит за спиной.

Щербак поспешил зайти в дом. Взлетев по лестнице, он увидел из окна второго этажа, как «БМВ», подрезая машины, вклинивается в автомобильный поток на дороге.

Спустившись обратно на первый этаж, Щербак открыл железную дверь с табличкой «Частное охранное агентство «ГЛОРИЯ» и прошел в коридор. Он здесь работал.

— Шеф, ты здесь? — крикнул Щербак в закрытую дверь.

— У себя он, у себя, — не оборачиваясь, буркнул компьютерный гений Макс.

— Макс, сделаешь мне чашечку кофе? — ехидно осведомился Щербак и получил в ответ то, что ожидал, — средний палец левой руки. Макс вставал со своего рабочего места по большим праздникам, например когда кончалась кока-кола и чипсы.

Директор «Глории» Денис Грязнов стоял в своем кабинете у окна и смотрел на забитую машинами дорогу.

— Коля, ты только приехал? Значит, видел сейчас субчиков во дворе? — кивнул он на улицу.

— Да. И чего?

Денис недовольно взъерошил рыжие волосы.

— Ничего. Есть заказ. Шпиона будешь ловить за руку.

— Шпиона?! — удивился Щербак. — Что за чушь? И при чем тут мы — частный сыск?

— Почему чушь? Что такое, по-твоему, шпионаж?

— Ну тут я тебе фору дам, — ухмыльнулся Щербак, между прочим бывший армейский разведчик. Поднял голову в потолок, что-то припомнил и оттарабанил: — Задачи шпионажа исторически определились как информационная, в том числе предупреждающая шпионаж и диверсии со стороны противника, и наступательная, то есть разведка, контрразведка и проведение локальных подрывных и военных операций в тылу врага.

— Годится, — кивнул Денис рыжей головой. — Только стоит добавить, что сбор информации в наши дни зачастую упирается в проблему обработки и анализа официальной информации. Которая благодаря деструктивной власти СМИ циркулирует по любым информационным каналам, начиная с газет и телепрограмм, заканчивая Интернетом. Так?

— Ну допустим…

— То есть в цивилизованные времена максимальные источники информации носят открытый характер. Так?

— Допустим. Я не понимаю, Денис, к чему ты клонишь?

— Сейчас поймешь. А теперь задумайся, как называется похищение стратегической информации у частных лиц, возглавляющих собственные компании.

— А! Так ты о промышленном шпионаже! Что же ты мне голову морочишь?

— Скорее об экономическом.

— Кого изобличать-то будем?

Денис выложил на стол две фотографии молодой женщины. Одна была явно отклеена от какого-то документа, а другая являлась ксерокопией паспорта.

— Ничего себе дамочка.

— Нравится? — прищурился Денис.

— Ну… — Щербак пожал плечами.

Он попытался прочесть остатки печати на второй фотографии.

— Не трудись, — сказал Денис. — Ирина Рапанова, директор по операциям в торгово-посреднической фирме «Илиада». Черт его знает, что за должность, но они ее подозревают в промышленном шпионаже. Дамочка кому-то сливает ценную информацию. Мы договорились, что сегодня они ей дезуху подкинут. Причем горячую. И заработать она сможет, только если продаст «информацию» немедленно, иначе сведения устареют и не будут стоить ничего. Соображаешь, Коля, что к чему? Твое дело — следить, с кем Рапанова встречается, куда ездит. Может, в банк попрется за гонораром, может, еще куда…

Щербак указал глазами на окно.

— Да. — Денис кивнул.

— А кто эти загадочные «они»? Кто у тебя сейчас был?

— Некто Шершеневич. Генеральный директор этой «Илиады». — Денис отхлебнул кофе из чашки и поморщился. — Кто эту дрянь покупал? Пора снова секретаршу нанимать. Вот возьму какую-нибудь страшненькую каргу… Ладно, в общем, выясни мне все про Рапанову, и побыстрее. В кои-то веки клиент приличный аванс заплатил.

— Выходит, денег — куры не клюют, а у собственной службы безопасности кишка тонка? — оскалился Щербак.

— Выходит, так.

Щербак сунул фотографии в карман.

Турецкий сидел у себя в кабинете и вопросительно поглядывал на телефон. Но Стасов не звонил, не присылал ни SMS, ни писем по электронной почте…

Александр Борисович поймал себя на мысли, что почему-то продолжает воспринимать новое задание как нечто, полностью выключающее его из обычной жизни. Но это же не отпуск и не командировка! Он даже помотал головой — не помогло, все равно оставалось ощущение, что он будто уезжает куда-то далеко и надолго. Ну да ладно.

В очередной раз переговорил с Грязновым-старшим (как скоординировать усилия в охоте на «телефонного террориста»? а никак, пива пойти попить!) и в середине дня заглянул к Меркулову.

— Работаешь?

— Делаю вид. — Меркулов поднял взгляд от своих бумаг и заметил со сдержанным ехидством: — Смотри-ка, Саша, стоило нашему оракулу накаркать насчет Минюста, и все переполошились. Мне уже три министра звонили, интересовались «прогнозом погоды». У тебя есть новости на этот счет?

— Иди ты, — беззлобно сказал Турецкий.

— Ясно, — прокомментировал Меркулов. — В трудовом энтузиазме сегодня помощник генпрокурора уличен не был. Ну да ничего, Саша, победителей-то не судят…

— Ты о чем?

— Все о том же. Ты разве не слышал такое выражение?

— Слышал, конечно.

— И что оно, по-твоему, означает?

— Ну… если, допустим, я без команды мудрого начальства предпринял нечто рискованное.

— Так. А кому фраза принадлежит, знаешь?

— Да каждому, кто ее произносит, — фыркнул Турецкий.

— Вообще-то верно, конечно, — усмехнулся Меркулов. — Но в историческом, так сказать, контексте первенство за Екатериной Великой, которая ляпнула это при весьма забавных обстоятельствах. Молодому Суворову, находившемуся тогда под началом генерал-фельдмаршала Румянцева-Задунайского, поручили провести разведку, а Суворов, выполнив приказ, вдруг взял да и разбил противника в пух и прах. На что у него приказа, как ты понимаешь, не было. И тогда приревновавший к растущей славе Суворова Румянцев решил его примерно наказать за невыполнение приказа: ведь не разбивать же приказывали, а только разведать. Но императрица вмешалась и ляпнула: «Победителей не судят!» Так что победителей действительно не судят — при особых условиях, когда им этого не поручали, а они взяли и победили. А вот если поручали, то очень даже судят. Понимаешь почему? Потому что тут же встает вопрос, какой ценой получен результат.

— Короче, Стасова с меня никто не снимает, и даже напротив, спросят за него вдвойне, — сказал многоопытный Турецкий.

Свою неприметную «шестерку» Щербак припарковал во дворе пятиэтажного дома возле проржавевшей «ракушки» и откинулся на спинку сиденья, прикрыв глаза. Следующий дом — десятиэтажный, новый, с нестандартной архитектурой, а значит, люди в нем живут исключительно деловые, состоятельные. Там периодически пищал электронный замок домофона и из подъезда выходили жильцы. Для субботнего утра слишком много шума и суеты, но окна Рапановой на седьмом этаже были плотно зашторены.

Щербак чуть задремал, но, как только снова запищала дверь подъезда, распахнул глаза. Нет, не Рапанова… Но зато за ее кухонным окном возникло какое-то движение. Он достал бинокль и сразу же увидел женскую грудь в бюстгальтере. Гм-м!

Щербак оглянулся на вышедшего из подъезда мужчину. Невысокий щуплый субъект, несмотря на жару кутавшийся в старую джинсовую куртку, бесцельно брел по двору. Щербак достал из бардачка ксерокопию свидетельства о разводе Рапановой и паспорта мужчины, который числился когда-то ее мужем, — в ЗАГСсе была проведена работа по сбору информации. Сличил с оригиналом. Так и есть, лицо хотя и изменилось, но явно принадлежало этому доходяге.

Щербак снова взялся за бинокль, но за окном уже никого не было…

Через час Рапанова вышла из подъезда. Она и в самом деле была хороша: лет тридцати — тридцати трех, не больше, стройная, с коротким носиком и блестящими глазами — это было видно и на расстоянии.

Когда она прошла мимо, Щербак вылез из машины, достал из багажника пакет, набитый смятыми газетами, пошел следом за ней.

Рапанова кивнула мужчине на вышке, который охранял гаражный кооператив, и прошла мимо ворот.

Щербак выкинул мусор в контейнер и вернулся к «шестерке». Медленно поехал к гаражам, но предусмотрительно свернул в сторону вывески «Шиномонтаж». Как раз в эту минуту из-за ворот гаражного кооператива показалась машина Рапановой. Это был синий «опель-пассат». Щербак развернулся и поехал следом.

Сначала Рапанова посетила фитнесс-клуб, но пробыла там недолго. Сквозь стеклянные стены коридора Щербак увидел, что приехала она не заниматься — кого-то искала. Поэтому обошла тренажерные залы, бассейн и вернулась к машине. На улице позвонила по мобильному телефону, но ей, похоже, не ответили. Тогда она села в машину и поехала в центр. Разумеется, Щербак двинулся следом.

Там Рапанова с полчаса крутилась вокруг детского сада в районе Лялиного переулка.

Когда после двух часов родители стали забирать своих наряженных детей с утренника, Щербак увидел, как Рапанова не слишком решительно направилась к молодому накачанному мужчине в футболке, которая сидела на нем в обтяжку. Он вел из сада мальчугана лет пяти. Мужчина оглянулся и скорчил недовольную гримасу. Отправив мальчика поиграть на детскую площадку, он что-то раздраженно выговаривал Рапано-вой, довольно громко повторяя, что сейчас за ними сюда приедет жена. После чего Рапанова, срываясь на фальцет, обругала его матом и, глотая слезы, пошла прочь…

Весь день Щербак ездил за ней по пятам, обошел кучу бутиков и торговых комплексов, затем потолкался возле салона красоты, где Рапанова шикарно уложила свои длинные рыжие волосы.

Наконец они оказались на Охотном Ряду. Рапанова не стала оставлять машину на платной стоянке, а припарковала ее во дворе одного из жилых домов Петровского переулка и пошла назад пешком. Щербак тоже оставил «шестерку» в соседнем дворе, подошел к ее машине. Достал свой многопрофильный сигнальный брелок и отключил сигнализацию. Открыл дверцу «опеля» и прилепил «жучок» под приборную доску.

Затем последовал за женщиной. Рапанова прошлась по театральным киоскам и зашла в кассы Малого, а затем Большого театра. Несколько раз попыталась опять куда-то дозвониться по мобильному телефону и, недовольная, вернулась в машину. Щербак настроил поисковый приемник. Через несколько минут Рапанова начала говорить.

— Ну и что? — услышал Щербак ее голос. — Теперь ты со мной никуда не пойдешь, что ли?

Затем тишина и сквозь треск ее досадливый вздох.

— Тоска…. Дожила. Даже в театр сходить не с кем. С тренером?! Да пошел он! А Рапанов — что Рапанов?

Ну позвала я его вчера. Приходил. Ты бы его видела… Лучше бы не приходил. Знаешь, мы давно чужие люди. Ладно. Что я ныть тебе буду? Привет семье.

Она завела двигатель, и машина медленно выехала со двора. Из подворотни напротив Щербак видел, как она вращала руль и одновременно прикуривала. Наконец «опель» выехал в переулок и двинулся к Тверской. Там Рапанова раздраженно хлопнула дверцей и вошла в Елисеевский гастроном. Через несколько минут она вышла оттуда с бутылкой «Русского стандарта» и с угрюмым видом вернулась в машину. После этого, проехав по полупустым улицам, она не спеша вернулась домой. Поставив «опель» в гараж, поднялась в квартиру и задернула на кухне шторы.

Щербак вздохнул. Он уже почти не прятался и всю дорогу назад ехал, что называется, дыша в спину, но это явно была вовсе не искушенная в слежке дамочка, и, по всей видимости, ниКак она наблюдения за собой не ждала. В течение оставшегося дня никто к ней не приходил, и окно на ее кухне светилось до трех ночи.

В полдень следующего дня Рапанова отодвинула на кухне занавеску и выглянула в окно. Щербак схватился за бинокль. Стоя в небрежно накинутом халате, она пила томатный сок из стакана и бессмысленно разглядывала двор. Долго же она спала… Или это был не томатный сок? Скорее, похоже на «Кровавую Мэри». Щербак опустил стекло форточки и сплюнул на улицу. Через час Рапанова вышла из дома.

Щербак подождал возле закрытой палатки «Шиномонтаж», пока мимо прошуршит синий «опель», и, не таясь, поехал следом. Рапанова включила Вивальди, и Щербак через транзистор слушал «Времена года»!

Уже в центре города мимо Щербака промчался серебристый «фольксваген» и, резко перестроившись перед «опелем» в правый ряд, сбросил скорость. Рапа-нова, видимо, была погружена в свои мысли и всю комбинацию заметила поздно. Отчаянно скрипнув тормозами, она все равно не успела остановиться и на ходу шарахнула бампером по заду серебристой машины. Тут же все замигали поворотниками и остановились посреди дороги.

— Вот скотина! — в сердцах выругался Щербак и услышал подобную фразу из приемника — в женском исполнении.

Рапанова дала волю эмоциям и крыла «фольксваген» так, что Щербак заслушался. Он остановился впереди в нескольких метрах и наблюдал все развернувшееся далее действие в зеркало заднего вида. А когда приехала милиция, вышел из машины.

— Да он меня подрезал! Вы понимаете это?

В гневе Рапанова показалась Щербаку просто огненной королевой. Но, скандаля на дороге с милиционерами, она чуть не плакала.

— А вы принюхайтесь. — Чернявый водитель «фольксвагена» театрально хватался за голову, рассматривая помятый багажник. — Она же пьяная! Гляньте!

Щербак увидел мента и понял, что ему повезло. Инспектор ДПС Крылов был ему знаком — им обоим случалось обращаться друг к другу за помощью. Сейчас же, увидев знакомое лицо, Крылов нахмурился:

— Ты чего тут?

Щербак достал сигарету:

— Дай огоньку-то.

Они отошли в сторону.

— Он спецом ее. Я видел.

Щербак прикурил от зажигалки инспектора и многозначительно посмотрел на него.

— Ну и что? — усмехнулся Крылов. — Сейчас она как в трубку дыхнет!

— Да сделай ты им полюбовно. Она заплатит.

— Шустрый ты, Коля! Нужна она тебе, что ли?

Но настроение у инспектора было хорошее, и, рявкнув на верещавшего водителя «фольксвагена», он недвусмысленно предложил Рапановой «заплатить штраф на месте».

Когда «фольксваген» уехал, она обернулась к ухмыляющемуся в сторонке Щербаку.

Крылов уехал на своих «Жигулях», и Рапанова сказала:

— Это вам я обязана своими правами?

Щербак выкинул сигарету и подошел к женщине. Она смотрела на него зелеными хмельными и притягательными глазами.

— Хотелось помочь…

— Не люблю ментов. — Она перевела взгляд на помятый бампер. — Теперь рихтовать придется.

— У вас и колесо спустило. — Щербак присел перед машиной, разглядывая вмятину. — Давайте я вас хоть до ремонта дотяну, что ли…

Моргая аварийными сигналами, они медленно катили по городу — каждый в своей машине. В некоторый момент Рапанова сказала негромко:

— В жизни всегда есть место симпатичным мужчинам…

Потом она стала что-то довольно напевать себе под нос, и от этого Щербаку стало неловко — он ведь по-прежнему подслушивал ее. Он зачем-то выключил приемник. Правда, тут же передумал и включил. Гуляя возле автосервиса и дожидаясь ее возвращения, он удивлялся самому себе, сокрушенно качая головой. Рапанова появилась неожиданно.

— Послушайте, а вы кто?

— Просто ехал за вами. И все видел. Николай.

— Ира… Я просто до сих пор еще плохо соображаю…

Рапанова смущенно разглядывала Щербака.

— Вот именно. И в таком состоянии — за руль! — сказал он довольно иронично.

— Да, не могу я дома…. — Она отвернулась и рассеянно посмотрела по сторонам. — Пойдемте куда-нибудь?

— Зачем куда-нибудь? Сегодня в Большом «Дочь фараона». Вы видели?

Она посмотрела ему в глаза и счастливо улыбнулась.

Когда ехали к ее дому — переодеться, Щербак так заслушался ее рассказами, что чуть не выдал себя с головой, уверенно повернув на развилке в нужный поворот. Но Рапанова со смехом вспоминала институтские годы, как, их будущих управленцев, заставляли выдергивать в колхозе морковку, как случайно получила блатное направление на работу в фирму…

Он поставил «шестерку» во дворе ее десятиэтажки, зайти в квартиру отказался. История с «фольксвагеном» его чуть насторожила, правда, несмотря на свой опыт, он не мог с уверенностью сказать, было ли это подстроено.

Через десять минут Рапанова спустилась вниз и, уже накрашенная и благоухающая дорогими духами, села в его машину.

— Коля, а билеты-то уже есть?

— Будут.

Действительно, под колоннами Большого театра

Щербак без проблем купил билеты, и они даже успели немного погулять перед спектаклем. Разглядывая витрины ГУМа, Щербак с удивлением заметил за собой слежку. Какой-то парень постоянно маячил у него за спиной на расстоянии метров в двадцать. Но как только они вошли в театр, парень отстал. Может быть, служба безопасности «Илиады» решила контролировать происходящее? А может быть, он чрезмерно подозрителен, никакая это не слежка?

Купленные с рук места оказались вполне удачными. Разглядывая публику с высоты своего первого яруса, Щербак вдруг увидел знакомые лица. Крупный мужчина в сопровождении бритого охранника прошелся по центру партера и сел в пятый ряд. Видимо, это и был тот самый Шершеневич — глава «Илиады», заказавший слежку за Рапановой. Ничего себе совпа-деньице! Щербак взглянул на Рапанову и нахмурился. Она, затаив дыхание, тоже следила за своим шефом. Она его боится? Знает, что на крючке? Или ей просто неприятно его видеть?

После спектакля ехали молча, и она с грустью смотрела на дорогу.

Что ты, дорогуша, такое драгоценное тыришь у своей компании, думал Щербак. Он пару раз останавливался на заправках, косился на проезжающие мимо машины, но слежки больше не обнаружил.

— Что случилось? Почему ты сникла?

— Домой не хочется. — Она положила ему голову на плечо. — Тоска. Опять эти стены.

Это Щербаку было не на руку — надо же ему все-таки как-то попасть в ее квартиру…

— Ну поехали ко мне, — буднично предложил он, уверенный, что она откажется, но Рапанова тут же согласно кивнула:

— Только возьми еще выпить.

Еще через двадцать минут она сказала:

— Холостяцкий уголок. — Прошлась по квартире, заглянула в ванну. — Ну никаких следов женского пребывания! Надо же…

Щербак выложил на стол купленные по дороге фрукты и нахмурился.

— Я был женат. Но это уже в прошлом.

— Да я и не спрашиваю.

Рапанова села на диван и с таким отчаянием взглянула на него, что Щербаку сразу захотелось обнять ее, прижать крепко к груди и избить любого, кто подойдет близко. Что за фигня в самом деле, подумал он. Что за непрофессионализм? Нет, так нельзя.

— Давай выпьем, Коля.

Длинные рыжие волосы разметались по всей подушке. Щербак вдыхал их запах, чувствуя себя наверху блаженства. Ему было больно от впивающихся в спину длинных ногтей, но вдруг она заплакала и убежала в ванну.

Щербак достал сигарету и свесился с дивана в поисках пепельницы.

Возле кровати валялась ее раскрытая сумочка. Он включил ночник и заглянул в нее. Косметика, какие-то таблетки, обычная женская ерунда… Щербак выдвинул из-под дивана набитую окурками пепельницу, и тут же из ванны вернулась Рапанова. Она забрала у Щербака сигарету, затушила ее и стала целовать его глаза, лицо, губы. То, с какой страстью и с нежностью она бросилась к нему в объятия, заставило его забыть обо всем.

Через два часа, когда она спала, Щербак взял ключи в ее сумочке, оделся и выскользнул из дома. Сел в машину и погнал по ночному городу. Через сорок минут он уже хозяйничал в ее квартире. Свет не «Включал, пользовался фонариком. Обследовал все три комнаты, кухню, ванную туалет, кладовку. Нигде следов похищенной в фирме «Илиада» информации не нашел. Предполагалось, что она может быть на дискетах или дисках. Но дома у Рапановой не оказалось даже компьютера. Документов тоже никаких не было. Почему-то это Щербака успокоило. Он с чувством выполненного долга отправился назад и лег в постель рядом с Ириной.

Около восьми утра Щербак проснулся и, хотя спал совсем немного, чувствовал себя превосходно. Поцеловал спящую женщину в шею и, мурлыкая под нос популярную песенку Земфиры «Хочешь, я убью соседей…», пошлепал на кухню. Включил кофеварку, бросил в микроволновку замороженные блинчики и ушел в ванну. Он с наслаждением фыркал под душем минут пять, когда донесся странный звук — как будто что-то упало. Или, может, хлопнула дверь? Щербак выключил воду и прислушался. Только кофеварка шумела на кухне. Он вытерся и, набросив махровый халат, вышел в коридор. Дверь в квартиру была закрыта. Наверно, показалось.

Щербак вышел на площадку, но в подъезде было тихо. Он вернулся в квартиру и, заглянув в комнату, застыл на месте. Рапановой в постели не было. Зато его компьютер был включен, и папка «Мои документы» висела в мониторе открытой.

— Твою мать!

Он бросился назад в подъезд. Но рыжеволосая женщина уже исчезла. Поиски во дворе тоже ничего не дали.

Дата добавления: 2015-10-13