Взаимодействия «духовного» и «монетарного в жизненных выборах человека

Становление и утверждение «экономического сознания», которое демонстрирует сегодня наша действительность, вопреки разного рода ожи­даниям и предвидениям относительно перспектив человеческого в чело­веке, является результатом разумной, то есть духовной деятельности. В своих исследованиях М. Вебер, В. Зомбарт, С. Булгаков, вопреки авторитетным «научно-материалистическим» (например, марксистскому) мнениям, рассмат­ривают процесс возникновения западноевропейского капитализма как ре­зультат решающего влияния католицизма, протестантизма и православия (на хозяйство в целом)¹³, то есть духовного фактора. Экономическое сознание поэтому характеризуется неожиданными и причудливыми переплетениями духовных и прагматических интенций. Это хорошо просматривается в новом, «экономическом типе» человека. Как любитель, интеллектуал, технократ, эффективный и «самодостаточный» делец, «экономический человек» под­ходит для товарно-денежного производства. Но именно для производства., «Если сводить жизнь к производству, проблема в том, чтобы подобные

качества оставались в его пределах, а в остальных сферах бытия человек мог проявлять себя как целостное духовное существо. Как более или менее совершенная личность»¹⁴. Это утрудняет понимание смысла денег, по­скольку сама проблема духовной самоидентификации теряет свою ранее определенную, четкую ориентацию.

Существует традиция защиты духовности, согласно которой утверждается, что человек не выдержал испытания силой, которую ему дал разум. Воз­можности научно-технической революции оказались слишком широкими, поэтому человек в них «заблудился». Парадокс этой ситуации состоит в том, что очевидность безмерного могущества человека стала одновременно его слабостью. Разум потерял свою духовность и поэтому вышел из-под контроля. Если сначала он был призван служить человеку, быть основой его духов­ной самоидентификации, то теперь сам требует человеческой помощи. Она выступает часто в форме денег, что превращает их как бы в настоящего друга. Полностью отдав себя на рассмотрение своей «разумной» природы, человек перестал ставить вопросы «кто я есть», «кем я хочу быть», «зачем я существую». «Переключение» решения вопросов смысложизненного, сле­довательно, духовного характера, на деньги, делает самосознание человека аморфным. В силу этого аморфным становится и мир, существующий всегда благодаря этому самосознанию и благодаря деньгам.

Возникает мнение, что в этом неопределенном мире, который потерял свои духовные ориентиры, единую стабильность имеют деньги. Они — та финансовая стабильность, которая среди всех динамических социально-эко­номических трансформаций остается наиболее надежной. Если мир стано­вится аморфным, в нем постоянно меняются векторы духовных самоопре­делений, но деньги, как оказывается на первый взгляд, избавлены от этой изменчивости. Они как бы убеждают человека в наличии его возможности выстоять во всех противоречиях социально-культурных реалий. Тем самым деньги окончательно теряют связь с духовностью не по существу, а в сознании тех, кто самоидентификацию понимает как экономическое утверждение.

Подобная позиция может быть названа «экономическим фундамента­лизмом», который сегодня требует установления пределов, «подчинения стремления к прибыли и потребительству более высоким целям. С точки зрения сохранения духовности и экзистенциального измерения мира, его можно назвать гуманитарным регулированием» Ч Следовательно, духовная самоидентификация есть более важной для уверенности человека в самом себе. Особенно тогда, когда он остается наедине с собой. Поэтому и осущест­вляется постоянный поиск регламентации деятельности человека на осно­вании духовных (моральных, эстетических, религиозных) и т. д. норм. В этом проявляется отражение глубинных оснований человеческого бытия, сущность которого наполнена невыразимой многогранностью. «Наедине с собой, — писал М. Мамардашвили, — оставленный на самого себя и не за­щищенный от самого себя, человек может только себя уничтожить, что он и делает всю историю. Но каким-то образом в истории были введены опре-

деленные стержни, как в атомный реактор... Именно они, эти стержни, по­зволяют человеку подниматься над своей «тварной» природой и усовершенст­воваться»¹⁶. Материалом для этих стержней может быть постоянная динамика самоосуществления в духовных ориентирах, которые и могут избавить от тех болезненных переживаний за потерю себя. Без поиска себя человек может стать на путь самоуничтожения, как, впрочем, и человечество в целом.

Духовные ориентации являются определенными законами, регламенти­рующими не только условия выживания, отношения людей между собой, но и «удерживают» существование общества в целом. При этом духовность есть не только совокупностью установок, как в религии (начиная от библейс­ких заповедей), в правилах и нормах морали, но и в особого рода убежден­ности, которая позволяет спокойно воспринимать разнообразие самых неожи­данных проявлений социоэкономического, политического бытия. Понятно, что деньги как форма «замещения», или наполнения сознания человека содержанием в своем количественном выражении, таким «стержнем» быть не могут. Хотя бы потому, что их основное восприятие осуществляется на сугубо чувственно-предметном уровне познания. «Деньги информируют, деньги требуют, деньги определяют. Есть деньги, становись покупателем, вкладчиком, а то и предпринимателем — при, так сказать, лишних деньгах... А на работу наниматься, о зарплате думать, о профессии, об образовании? Что ни говори, а деньги «речисты», — сколько они всего сообщают, на что только не ориентируют, чему только не служат»¹⁷. Этот уровень понимания обусловливает, в первую очередь, прагматический, лишенный всякого тради­ционного духовного содержания, подход.

Хозяйство есть явление духовной жизни в такой же мере, в какой и все другие стороны человеческой деятельности и труда. Дух хозяйства есть не фикция, не образ, но истори­ ческая реальность. С. Булгаков

Результатом этого подхода становится не просто «потеря себя», но и раз­рушение среды духовного бытия. Ведь деньги — это не просто измерение некоей операции или действия по купле-продаже, определение цены товара и пр. В своей первичной сущности они никак не «оторваны», то есть не диф­ференцированы от духовного содержания, поскольку непосредственно «впле­тены» во все смыслы человеческого существования. Примером может быть происхождение содержания такого привычного для всех понятия, как «мо­нета». Согласно самой известной версии, «монета» получила свое название от того, что денежный (монетный) двор Римской империи располагался при храме богини Юноны в Риме. Если громовержец Юпитер был отцом всего сущего, то его жена Юнона — мать, монна. Посвященные ей храмы были распространены по всей территории империи. Юнону величали или Региной (правительницей), или Монетой (провозвестницей). По другой

версии расположение Римского монетного двора имело второстепенное значение. Главное же заключалось в том, что на монетах, выпускавшихся в Риме и провинциях, наиболее часто изображалась Юнона. А слово «монета» является уменьшительным от монны, поскольку изображение Юноны на монете было обычно маленьким. Постепенно изображение приобретало новый смысл, и в конце I в. н. э. на монетах появляется женская фигура, не имеющая ничего общего с Юноной. Это безымянная покровительница монетного дела, рядом с ней — горка монет, в руках — рог изобилия. Есть также версия, что слово «монета» происходит от латинского слова monito, monitum — предвещание, предупреждение, что некоторые ученые истол­ковывают как извещение о платеже. Другие считают, что слово «монета» ведет родословную от латинского глагола «moneo, monito, monetum» — советовать¹⁸. История возникновения названия «монета» свидетельствует о существовании взаимосвязи земного с самыми высшими духовными силами, которые перенесли часть своей благодати на металл (деньги тогда были только металлические). Ценность монеты состояла не столько в ее по­купательной способности, сколько в духовной взаимосвязи с божеством. Учитывая уровень уважения и поклонения, которые отдавались высшим богам Рима, можно сделать вывод, что и монета, то есть деньги, не имела еще такого сугубо конкретно-прагматического, материально-покупательного назначения, как это сформировалось позже и привело к утверждению экономизма и монетаризма.

Византийский историк Сеида (X в.) переход слова «moneo» — «советовать» к названию чеканных денег объяснял так. Будто бы римляне, воюя с Пирром и тарентинцами и не имея средств для ведения войны, обратились за помощью к богине Юноне. Оракул Юноны ответил, что у них всегда будет достаток в деньгах в том случае, если начатая война будет справедливой. После удачного окончания войны римляне стали почитать Юнону-Монету, иначе Советчицу, а сенат издал декрет, чтобы все чеканные деньги-монеты чеканились в храме Юноны как советчицы и помощницы в денежных затруднениях¹⁹.

Все приведенные примеры показывают непосредственную взаимосвязь понятия «монета», следовательно, денег, с духовностью. Морально-духовная сила божества наделяла деньги, в первую очередь, смысложизненным содер­жанием, что отделяло их от простого использования для количественных измерений. Предупреждение, провозвестие — это духовные потенции, вла­дение которыми принадлежит богам. Относительно «Советчицы», то и этот термин, отождествляющийся с деньгами, также в первую очередь имел духов­ный смысл. Ведь и сегодня (как и всегда) совет — не пустые слова или набор неких бессодержательных грамматических предложений. Совет — это доказательство, убеждение, хорошее пожелание, попытка предупредить от неверного поступка или шага. Совет может выступать тем духовным стерж­нем, стимулирующим «неуспокоенную самореализацию» (Г. Плеснер), что заставляет человечество искать новые и новые пути освобождения от угрозы или зависимости, новые духовные ориентации.

Идеал и деньги

Взаимосвязь и отождествление денег в античном хозяйстве и куль­туре с духовной божественной силой превращало их в конститутивный фактор мировоззрения. Одновременно и вместе со своими функциями они превращались из цели, достижение которой оправдывало подобие существа, в идеал. Выступая в качестве идеала, деньги как бы избавляют от представления о себе как уникальной, абсолютно приоритетной сверхцели. Это опасная иллюзия идеологии тоталитаризма, считает С. Крымский. В дейст­вительности всякая сверхцель, как показал Гегель в «Философии религии», превращается «в свою противоположность, в некую бесконечную цель, исключающую реализацию идеала»²⁰. Духовность, смыслонаполненность идеала предотвращает фанатизм, возникающий в результате идентификации такой цели с конечным, претендующим на всеобщность смыслом. Деньги как идеал, приобретая некое духовное содержание, в системе других духов­ных ориентации выделяют человека из идиотизма сугубо материально-экономической жизни.

Наша историческая эпоха окрашена в цвет экономизма. На всем лежит печать экономизма, экономизм придавил выс­шую жизнь. Никогда еще не сознавалось так значение хозяйст­ва в человеческой жизни, никогда еще человек не ощущал такой зависимости от экономики, никогда еще не ставилась так высоко экономическая производительность и не превраща­лась в столь самодовлеющую цель. Гнет экономизма явился результатом потери всякой священной санкции хозяйствен­ной жизни.

Дата добавления: 2015-08-21