Вход с дарами

Доподлинно известно, что в VII в. хлеб и вино для евхаристии в Великой церкви вносили из сосудохранилища, расположенного близ северо-восточного угла храма. Так же были устроены и другие городские церкви, и большие, и малые. В сосудохранилище хранили священные сосуды и книги, там же священнослужители готовились к службе и приготовляли принесенные народом дары.

Пока епископ читал молитву об оглашенных, диаконы направлялись в сосудохранилище. Взяв дискос и чашу (или дискос ы и чаш и), они возвращались в сопровождении свечей, кадил и опахал. Каким именно путем они проходили, в точности неизвестно. В Великой церкви они могли проходить снаружи храма вдоль его северной стены и входить обратно через большие двери в ее середине, а могли входить в храм у восточной оконечности северного бокового нефа и, дойдя до его середины, сворачивать в центральный неф, чтобы через амвон попасть на солею. Известно, что в алтарь они проходили солеей. У престола их уже ожидал епископ. Если на литургии официально присутствовал император, он встречал процессию у входа на солею, сопровождал ее до царских врат, расположенных посредине алтарной преграды, и возвращался на свое место в южном боковом нефе.

Процессия с дарами была особо выделяющейся частью обряда. По крайней мере к началу VI в. те идеи, что мы уже встречали у Феодора Мопсуестийского в его Огласительных беседах, обрели популярность и в Константинополе. Без критики, конечно, не обошлось.

Так, патриарх Константинопольский Евтихий (552—55 и 577—82) в своей проповеди о праздновании Пасхи и святой евхаристии, крайне неодобрительно отзывался о том поклонении, которое народ оказывал проносимым через храм хлебу и вину:

Глупо поступают те, кто учит народ исполнять известные псалмопения в то время, как служители готовы принести к алтарю хлеб приношения и новосмешанную чашу. В этой песни, которую они считают подходящей к случаю, народ говорит, что вот вносят Царя славы, подразумевая при этом вносимое, несмотря на то, что оно еще не освящено архиерейским призыванием — разве что они понимают под тем, что поется, что-нибудь другое. Ведь говорит Афанасий Великий в своей проповеди новокрещенным: «Вы увидите, как левиты (то есть диаконы) вносят хлеб и чашу с вином и ставят их на престол. И пока прошения и молитвы над ними не завершены, хлеб остается не более чем просто хлебом».

(Taft, The Great Entrance, p. 84).

Осуждая не на то направленное благочестие, Евтихий между делом сообщает, что внесение даров сопровождалось пением. Пение в этом месте литургии, как и в ее начале, стало общепринятым для всех церквей еще в V в. Обычно пели псалом с каким-нибудь популярным рефреном. Евтихий, видимо, указывает на то, что и в Константинополе утвердилась именно такая форма — он говорит о «псалмопениях». Упоминание «Царя славы» отсылает нас к конкретному псалму — 23-му, ибо этот образ встречается только в нем. Итак, судя по всем имеющимся у нас сведениям, внесение даров в начале VI в. сопровождалось стихами 7—10 Псалма 23 — возможно, с аллилуйей в качестве рефрена.

В том же VI в. в состав песнопений вошла Херувимская песнь в нынешнем варианте. Историк Кедрин сообщает, что император Юстин II повелел исполнять ее — надо полагать, при вносе евхаристических даров — на девятом году своего царствования (573—4). Тогда же было постановлено петь в Великий четверг гимн «Вечери твоей тайной». Кроме этих двух, в наше время при внесении даров исполняют — на литургии Великой субботы — песнь Великого входа «Да молчит всякая плоть человеческая». Ее, по-видимому, включили в константинопольский обряд много позже — в XI или XII вв., позаимствовав из иерусалимской литургии, и заменяли ею, когда считали нужным, Херувимскую песнь.

Почти доподлинно известно, что эти тропари (Херувимскую песнь и остальные) внедряли как рефрены к псалму с присовокуплением аллилуйя, которую пели и раньше. Исполняли их, наверное, в той же манере, что и входные песнопения: сначала тропарь трижды пропевали певчие, потом, тоже трижды — народ. Занимало это довольно много времени, что при масштабе процессий в таком храме, как Великая церковь, вполне оправданно и даже необходимо. В храмах поменьше могли обходиться меньшим числом стихов из псалма; кроме того, роль певчих там могли брать на себя священники и диаконы. Вряд ли в службах какой-либо иной церкви было столько певчих, как в Айя-Софии.

Пока диаконы с приличествующей случаю торжественностью вносили хлеб и вино, епископ готовился их принять. Вероятно, именно во время этой процессии он, а с ним — и пресвитеры, омывали руки в знак символического очищения и тихо молились, приготовляясь к Анафоре. Диаконы доходили до алтаря, в соответствующем порядке возлагали на престол дары и, возможно, совершали перед ними каждение.

Здесь мы должны как можно четче понять, что песнопение, сопровождающее внесение даров в византийском обряде, вводит во всю последующую часть литургии, которую следует воспринимать как единое целое. Это не просто «музыкальное сопровождение» идущей с дарами процессии. В свете окончательно сложившейся системы символических толкований в этом песнопении стали видеть указание на Христа, символически представленного дарами и входящего как бы в самой процессии. Однако из самих текстов песнопений видно, что смысл их гораздо шире. Херувимская песнь призывает молящихся отложить все мiрские заботы, чтобы в причастии принять Христа. Она предвосхищает пение Sanctus ’а, Трисвятой песни ангелов «Свят, свят, свят Господь Саваоф». «Вечери Твоей тайной» Великого четверга — это вообще причастное песнопение, оно еще сильнее подчеркивает связь между песнопением входа и тем, что происходит дальше. Так же и великосубботняя песнь Великого входа: в ней говорится о Христе, Который приходит, что бы быть закланным и отданным в пищу верным, что опять предваряет причастие.

И Херувимская, и песнь Великой субботы выражают общую для всего Востока идею, которую ввел в обиход Дионисий Ареопагит: земная литургия есть отражение в соответствующих символах литургии небесной; там Христа сопровождают ангелы, здесь хлеб и вино — диаконы. Через эти песнопения в константинопольскую литургию входит символика, которую мы видели у Феодора Мопсуестийского. Особенно близка к Феодору своим содержанием песнь Великой субботы.

Итак, дары возложены на престол, епископ произнес приветствие «Мир всем», все — и народ, и клир — обменялись, как прежде, лобзанием мира, пора начинать Анафору. Но в константинопольской службе VII в. это не происходит.

Дата добавления: 2015-08-21