И я быстренько исчез с завода.

По дороге домой я опять зашёл к Вальке, но его дома не оказалось, было ещё рано и он не вернулся из университета. Дома били только его родители, дядя Петя и тётя Паша. Нинка была на работе. Домой мне идти не хотелось, хотелось побыть с этими добрыми стариками. Они не прочь были иногда немножко промочить горло, и я сказал, что дома мне делать нечего, сейчас принесу пива и подожду Вальку. Они возражать не стали и даже обрадовались. Пока я ходил в соседнюю пивную за пивом, тётя Паша спроворила селёдочку с лучком, а дядя Петя достал из-под кровати «чекушку». Получался полный ожур. Часа через два появился Валька, пришлось опять идти в пивную. Так мы просидели часов до четырёх дня и я наконец отправился домой. Дома я обнаружил маму и, сидящую с ней рядом Аиду. Этого я никак не ожидал. Когда я вошёл они обе посмотрели на меня с иронической укоризной, как на маленького мальчишку, стащившего из буфета банку варенья. Аида спрашивает:

- Ну и как это всё понимать?

- Очень просто, мы взрослые и свободные люди и делаем, что нам нравится!

- А если узнают в техникуме, что же будет?

- Ничего не будет, выгонят, так быстрее в армию попаду!

- Надежда Васильевна, и этот оболтус собирается со временем на мне жениться!

- Так вы тут, что, обо всём уже договорились, без меня!

- Да нет, пока еще только решаем, как быть с капризным ребёнком!

- Тогда извините, вы уж решите тут всё до конца, но только без меня!

Я развернулся и ушёл из дома. Вечером, когда я вернулся домой, мама начала мне выговаривать своё неудовольствие моим поведением. И что я рано забиваю себе голову женитьбой, не устроив свою жизнь, и что я зря морочу голову Аиде, поскольку она старше меня и ничего хорошего из этого не выйдет, и что её родители тоже против нашей связи, и в общем всё о том же, что мне уже было известно. Я, естественно, ответил на это в том духе, что я достаточно взрослый, чтобы самому во всём разобраться, а какая мне нужна жена, так это я решу сам, и прошу на эту тему разговор больше со мной не затевать. Матушка, зная мой характер, сказала, что она в мои дела больше встревать не будет, и что я могу поступать, как мне заблагорассудится. На этом и порешили. И действительно, с этого времени мама больше не вмешивалась в мои дела, поскольку опять занялась поисками спутника жизни.

На следующий день, приехав на завод, я старался не попадаться Аиде на глаза, да и она тоже, видимо придерживалась такой же тактики. Этот «вооружённый нейтралитет» продолжался около недели. Практика подходила к концу, нужно было писать отчёт по практике с включением в него развернутого плана по выполнению дипломной работы. Работа предстояла большая и серьёзная. Выполнять такую работу с моим теперешним настроением было не совсем комфортно. За день до окончания практики, я пошёл по цеху чтобы попрощаться и поблагодарить рабочих с которыми приходилось тесно общаться во время знакомства с заводом и сбора материала для дипломной работы. Аида, видимо, занималась тем же самым и мы с ней, в одном из проходов, столкнулись нос к носу. Она улыбнулась и спросила:

- Как дела, капризный ребёнок!

- Ты опять за своё?

- Извини, я не хотела тебя обидеть. Мне нужно с тобой поговорить.

- А разве ты последний раз не всё сказала?

- Нет, не всё. За последнее время многое изменилось. Завтра выходной, пойдём в Парк Культуры на каток, там и поговорим?

- Хорошо, пойдём, а в какое время?

- Позвони мне завтра часов в 12, тогда и договоримся.

- Хорошо, позвоню. Тогда до завтра?

- До завтра, маме привет передай. Не улыбайся, я знаю, как она ко мне относится, это её право. А привет всё-таки передай.

На следующий день мы встретились у входа в Парк Культуры им. Горького, наверное, около 5 часов вечера. Настроение у неё было отличное, она постоянно шутила и смеялась. Меня такое её поведение немного озадачило, с чего бы такое веселье. Я, наоборот, чувствовал себя не совсем весело, но старался виду не подавать, а поддерживать, заданный ею настрой. Пошли в раздевалку, переобулись, вышли на лёд, выехали на набережную. Катающихся было ещё не много, и мы с набережной свернули на какую-то малолюдную аллею, Аида мне и говорит:

- Вон, скамейка пустая, пойдём, присядем. Подъехали, сели.

- Ну и о чем же будем говорить?

- О нас с тобой, тебя устраивает?

- Это, в каком смысле?

- В самом прямом, о нашем будущем. Я Женьке сказала, чтобы он на меня больше не рассчитывал, и встречаться мы больше не будем.

- И какое я ко всему этому имею отношение?

- Славка! Противный, ты, что до слёз меня хочешь довести, я, что, должна тебе в любви объясниться?! Между прочим, ты сам ещё мне ничего конкретного не сказал ни разу, а всё вокруг, да около!

- Я тебе не раз уже говорил, что кроме тебя мне никто не нужен, не любя об этом не говорят, тебе это понятно?

- Понятно! И всё-таки, совсем другое дело, когда молодой человек приходит с цветами, встаёт на одно калено и просит руки и сердца! Здорово!

- Начиталась дурацких романов. А всё-таки, ты что-то там о нашем будущем говорила, это как понимать?

- Славик, милый, я ведь тоже не железная – после этих слов она взяла мою голову руками, притянула к себе и поцеловала меня в губы. Первый раз за время нашего знакомства!

Потом было много других слов, о которых человечество написало миллионы строк и в прозе и в стихах. С этого момента мы считали себя женихом и невестой! Но об это никто не знал, кроме нас двоих. Я был счастлив, даже изнурительная работа над дипломным проектом не казалась такой нудной. 70% диплома, фактически состояло из графической работы. Чертил я хорошо и довольно быстро, но, все равно объём был слишком большой, девять полных листов ватмана. У нас с Аидой был один руководитель дипломных работ, и когда до него дошёл слух, что она моя пассия, он по какой-то непонятной причине, решил устроить мне «подлянку». Уже в готовых чертежах по поточной линии, он предложил изменить порядок размещения оборудования, за 4 дня до защиты! Надо было переписать 3 листа ватмана технологических карт. Обалдел не только я, но и вся наша группа. А Толик Бахурин с усмешкой по секрету сообщил мне, что это расплата за Аиду. Аида предложила мне свою помощь, но я отказался по той причине, что руководитель мог легко вычислить нас по подчерку, а это уже чревато плохими последствиями. Мне, как проклятому, пришлось почти трое суток без сна и отдыха переделывать три листа из-за дури руководителя работы. На защиту я пришёл, похожий на привидение, бледный и с ввалившимися глазами. На защите выяснилось, что моя работа самая большая по объёму графики, развешивать листы мне помогали ребята из группы под руководством Аиды. Материалом я владел свободно, и защита прошла успешно, меня все поздравляли, а Аида, прикрыв нас листом ватмана, ухитрилась ещё и поцеловать меня в щёку. Всё! Ура! Мучения закончились, техникум позади, все мы молодые специалисты! Теперь нас ждало распределение по предприятиям и, даже, городам. Дело в том, что у нас учились не только москвичи, но и из других городов Подмосковья. Но нас, москвичей, это не волновало, мы знали, что все пойдём на московские заводы.

5. Работа на заводе «Красный Факел». Призыв в армию.

Меня назначили на Московский насосный завод «Красный Факел». Завод очень старый, ещё до революции принадлежал какому-то немцу. Располагался в самом центре Москвы на Софийской набережной, напротив Кремля, бок о бок с Английским посольством. Аида попросилась на Экспериментальный завод химического машиностроения (ЭЗХМ), на нём в своё время начинала работу после института её сестра Вера. Завод располагался почти рядом с её домом, на Новослабодской ул., где-то в районе Вадковского, толи Тихвинского переулков. А теперь нас ждал отпуск до начала работы на наших новых рабочих местах. На фото выпускники ММТ 1950 года: Ладогина Аида Николаевна и Кареев Вячеслав Николаевич. Не помню, по какой причине, в Мухино я в это лето не попал, а она опять умотала в Крым. С 1-го августа я должен был уже приступить к рабате на заводе. Чем занимался весь июль, точно не помню, но могу предположить, что проводил время со своими товарищами по спортшколе. Спортшкольские девчонки ещё не все потеряли с нами связь. Основные летние развлечения это поездки в Люблино на лодочную станцию, или в Парк Культуры им. Горького, на аттракционы или тоже катание на лодках - это днём. А по вечерам кино или танцы, в основном, в Ждановском Парке Культуры и Отдыха (ЖПКиО), теперешний Таганский парк. В наше время молодёжь не сидела по «кабакам» и дискотек не было, этих рассадников наркомании и разврата, но веселья было не меньше, но это веселье было здоровое, не одурманенное «дурью» и винными парами.

Итак, я на заводе, в отделе кадров, с направлением и дипломом. Встретили меня приветливо и направили к главному инженеру завода, Заводоуправление представляло собой 2-х этажный особняк дореволюционной постройки, разместившийся недалеко от проходной. Поднимаюсь на второй этаж, нахожу нужную мне дверь с табличкой главного инженера, Буше Марты Эрнестовны. Захожу в приёмную, передаю документы секретарю, просит подождать и скрывается за дверью кабинета. Хожу по приёмной разглядываю интерьер, обстановка, как в антикварном магазине, видимо, всё осталось от дореволюционного времени, но выглядит всё очень мило. Наверное, всё это импонирует вкусам хозяйки, хозяйки с французской фамилией. Мои умозаключения прерывает секретарь:

- Пройдите, Марта Эрнестовна вас ждёт.

Вхожу в просторный и светлый кабинет, останавливаюсь в нескольких шагах от старинного письменного стола. За столом сидит женщина с выразительными чертами лица, с короткой мужской стрижкой и с папиросой в углу рта, что-то пишет. Набираюсь храбрости и представляюсь:

- Кареев Вячеслав Николаевич, выпускник Московского машиностроительного техникума, назначен на Ваш завод.

- Здравствуйте, очень приятно, подходите поближе и садитесь.

- Здравствуйте! Присаживаюсь на краешек кресла, жду. Хозяйка кабинета заканчивает писать, снимает очки, вынимает папиросу изо рта и, улыбаясь, говорит:

- Вячеслав Николаевич, я познакомилась с вашими документами, Вы совсем неплохо окончили техникум, это похвально, но, к сожалению, у нас нет своего инструментального производства, и Ваше профильное образование здесь применить негде. Я знаю ваш техникум, он готовит хороших специалистов по холодной обработке металлов, и я предложу Вам работу, где потребуются все ваши знания, а не только инструментальное производство. Я направляю Вас в отдел главного механика завода. Этот отдел занимается жизнеобеспечением завода, оснасткой производства основной продукции, модернизацией оборудования и ещё многими интересными вещами. Я написала записку вашему непосредственному начальнику, главному механику завода, он Вас введёт в курс дела и познакомит с заводом. Поздравляю Вас с началом вашей трудовой деятельности и желаю успехов. Можете отправляться к новому месту работы.

- Большое спасибо, Марта Эрнестовна, до свидания!

Вышел я во двор завода с каким-то приподнятым чувством, видимо от сознания того, что стал взрослым самостоятельным человеком. Теперь я сам буду зарабатывать деньги, и жизнь моя каким-то образом от этого изменится. Впрочем, мне и раньше приходилось зарабатывать. Во-первых во время эвакуации, в Баряшеве, когда я целое лето плёл корзинки бабам для уборки картошки, за что мы с мамой получали питательную и вкусную еду: творог, сметану, яйца, иногда даже сливочное масло. Во-вторых, во время учёбы в техникуме, для того, чтобы иметь карманные деньги, мы с моим приятелем Сашкой Медведевым, ходили на разгрузку вагонов с цементом. Его отец работал в хозяйственном магазине на Калитниковской улице, недалеко от старого Птичьего рынка, и там, на тупиковую ж.д. ветку подавали вагоны с цементом под разгрузку на площадку перед вагонами. Вагоны были 2-х осные, «теплушки», цемента в них было 30 тонн, в бумажных мешках. Мы этот вагон, с Сашкой вдвоём, штабелевали в 3-х метрах от вагона на бетонную площадку часов за шесть, с перерывом на «перекус». На обед мы с ним покупали по небольшому кружку краковской колбасы и по батону хлеба. В 1947-48 годах это была не просто еда, а подлинное пиршество! Платили нам за вагон по 100 рублей, по тем временам это были очень хорошие деньги. С такими мыслями я стоял у заводоуправления и смотрел на снующих в разных направлениях людей, завод жил своей жизнью. Я до этого видел довольно крупные промышленные предприятия, такие, как 1-й и 2-й Московские часовые заводе, «Фрезер, был я в составе экскурсии и на ЗИЛ-е, это вообще завод-город, там даже по территории ходил свой рейсовый автобус. А завод, на котором мне предстояло начинать прудовую деятельность, был совсем маленьким, просто «игрушечным», я бы сказал даже уютным. Со всеми заводскими корпусами и свободными площадями занимал он не более полутора гектар. Построенный ещё в XIX веке каким-то немцем в самом центре Москвы, на Софийской набережной, между Б.Каменным и Б.Москворецким мостами, напротив Кремля и ещё ко всему этому, бок о бок с Английским посольством, он имел вполне презентабельный внешний фасад. Высокие кованные двухстворчатые ворота с такой же калиткой. На воротных столбах литые из бронзы фигуры рабочих, кузнеца и литейщика, створки ворот и калитки, кажется, тоже были украшены литыми элементами. Хозяин-основатель видимо любил свой завод и гордился им.

Ну, а теперь я иду представляться своему непосредственному начальнику, главному механику завода. Отдел главного механика (ОГМ) располагался недалеко от заводоуправления в двухэтажном здании типичной заводской застройки, напоминающей скорее цех нежели административное здание. Впоследствии этому нашлось объяснение. Чтобы попасть непосредственно в административную часть помещения, нужно было пройти через два производственных участка, слесарно-сборочный и механический. В помещение отдела, площадью 60 кв. метров, размещалось две группы: конструкторская и нормировочная, а так же, сам главный механик и мастер производственной группы.

Главный механик завода - Игнат Иванович, фамилию не помню, оказался настолько колоритной фигурой, что я не мог сдержать улыбки при знакомстве. Ростом под метр девяносто, физиономия совершенно «зверского» вида с большим сизым носом и чёрной перевязью через один глаз, в совершенно вытертом кожаном пальто довоенного образца и сиплым громовым голосом. Было полное впечатление, что этот человек только что сошёл с пиратской шхуны, а для маскировки переоделся в современную одежду. Конструкторскую группу представляли два сотрудника: я - просто конструктор и ещё один «динозавр» лет под 70 – старший конструктор. Моё рабочее место оказалось как раз между этими экзотами. Все мы трое сидели вдоль стены, огромное окно которой выходило на главный двор завода. Старший конструктор Петр Кузьмич, фамилию тоже, к сожалению, не помню, формально считался моим непосредственным начальником, но Игнат, так все за глаза звали главного механика, ухитрялся организовывать работу таким образом, что мы не зависели друг от друга. Кузьмич был дед совершенно безобидный, постоянно улыбающийся беззубым ртом, с невынимаемой папиросой во рту, курил постоянно, прикуривая новую папиросу от выкуренной и беспрерывно сплёвывая на стенку, у которой сидел. От этой привычки в его углу постоянно стоял сизый «смог», а стенка была коричневого цвета. Время от времени Игнат обращаясь к нему говорил:

- Кузьмич! Твою м..ь! Ты бы стенку велел покрасить и вытяжной вентилятор в окно рядом с собой поставить! Ты сколько пачек за рабочий день выкуриваешь?

- Всего две, а стенку лучше помыть, дешевле обойдется. От вентилятора шума будет много, будет мешать работать. А без курева я работать не могу, голова перестаёт соображать.

Всё это говорилось совершенно добродушнейшим тоном, как будто речь шла о чём-то совершенно его не касающемся. Впоследствии я узнал, что они с Игнатом пришли на завод вместе, ещё до революции, 12-ти летними мальчишками, при хозяине-немце и с тех пор двигались по служебной лестнице в меру своих способностей и характеров. Образование у обоих на уровне ЦПШ, до всего дошли самостоятельно за счёт опыта и, видимо, природных данных. Был на заводе у них ещё один сверстник, начальник деревообрабатывающего цеха (ДОЦ-а), точно с такой же судьбой и карьерой (от ЦПШ до начальника цеха), совершенно безобидный, добродушный, вечно чем-то озабоченный с крестьянской физиономией, в несуразной одежде, дед, Иван Ефимович Евстигнеев. Фактически его цех изготовлял упаковочную тару для основной продукции завода. А основной продукцией, как я уже упоминал, являлись шестерёнчатые и центробежно-лопастные насосы различной производительности. Вся эта троица, с одной непростой судьбой, была ярким представителем рабочего класса, своими руками построившего великую державу. Я невольно сравнивал их со своим дедом, нижегородцем, прошедшим такой же путь от ЦПШ до инженера ж.д. транспорта. Это был очень порядочный, крепкий, изобретательный и умелый народ. Честь им и Слава!

В процессе работы я действительно убедился, что наш отдел занимается разнообразными работами, обеспечивающими основную программу завода. Производственное оборудование было на уровне, описанных мною ветеранов производства, почти всё или дореволюционное или первых советских пятилеток. В результате этого постоянно требовалась или модернизация старого оборудования или проектирование и изготовление приспособлений под изготовление новых моделей основной продукции. Подъёмно-транспортное оборудование (мостовые краны, консольные краны, тельферные линии и, даже, узкоколейные вагонеточные цеховые и межцеховые линии), ДОЦ, заводская котельная и очистные сооружения, всё это было в ведении ОГМ. Так, что Буше была права, когда говорила «…и многими другими интересными вещами…».

Я уже упоминал, что завод был расположен рядом с Английским посольством, буквально через стену. Наша «дремучая» котельная была, в этом смысле, истинным Божьем наказанием. Построенная вместе с заводом в последней четверти XIX века, имея старое и изношенное оборудование, с низкой трубой и слабой тягой, она буквально засыпала территорию посольства, а летом и внутренние помещения при открытых окнах, мелкой и едучей угольной пылью, за счёт неполного сгорания угля в топке котельной. Хотя англичане и привыкши к угольной гари в своём милом отечестве, но у нас они этого терпеть не хотели. Почти еженедельно в Правительство СССР поступали от Посла жалобы на наш завод, особенно тогда, когда ветер дул прямо на Посольство. Общеизвестно, что на реках ветер дует только в двух направлениях, вверх или вниз по течению реки. А в городе это усугублялось ещё и городской застройкой. В конце концов, терпение лопнуло у всех действующих лиц, у Правительства, потом у главного инженера завода и, наконец, у главного механика. Именно по этой цепочке передавались «разносы» за неудовлетворённость англичан. С очередного совещания наш Игнат влетел в отдел, буквально в осатанелом виде и набросился на нас на всех, как будто мы и были теми самыми злоумышленниками, которые сыпали англичанам уголь на головы. Речь его состояла на 90% из ненормативной лексики, 10% составляли предлоги, союзы и местоимения. Это было его не первое «выступление» перед нашей аудиторией, но такого вдохновения я ни разу до этого не наблюдал. Уделив внимание и Правительству, и администрации завода, всем своим подчинённым, не зависимо от их причастности к работе котельной, он всё своё вдохновение и мощь темперамента обрушил на мировой империализм, и, в особенности на соседей-империалистов, которые считают почему-то наш уголь хуже своего, который не одно столетие покрывает Лондон чёрным покрывалом. Отбушевав минут 20, как-то резко успокоился и, обращаясь ко мне, уже совсем другим тоном, сказал:

- Вячеслав, завтра отправляйся в командировку в Подольск по Курской ж.д., на Подольский механический завод, бывший Зингера, они швейные машинки выпускают. Буше договорилась с ними, они дадут нам мощный турбинный вентилятор, наше старьё заменим. А сейчас иди в бухгалтерию и оформляй документы. Так, я первый раз попал в Подольск, с которым у меня, с 1983 года, очень многое связано, в том числе и дача, и друзья, но об этом позже. На следующий день, рано утром, с Курского вокзала, на пригородном поезде с паровозной тягой, электропоезда тогда ходили только до Царицино, я отправился в подмосковное путешествие. А времечко было самое малоподходящее для таких вояжей, на дворе конец октября и проливные дожди. Выйдя из вокзального помещения я увидел картину, приведшую меня в замешательство. Вся привокзальная площадь была покрыта огромными лужами на фоне сплошной грязи. А я, естественно, в брюках на выпуск и в полуботиночках. Спросив у кого-то, где завод, я обратил внимание, что вся привокзальная публика какими-то странными прыжками перемещается по площади и попадает на противоположную сторону. Приглядевшись внимательно, я увидел, что по площади разбросаны доски, кирпичи и другой подручный хлам по которому народ, как зайцы прыгают в нужном им направлении. Прыгать в длину для меня было привычным делом и таким образом, выбравшись на сухое место, я пошёл по направлению к заводу. Оформив соответствующие документы, я вернулся в Москву. На следующий день доложил начальству о результатах поездки. Вентилятор можно было забирать самовывозом после оплаты счёта Подольского завода. Через неделю я же привёз этот вентилятор на завод. Ещё через несколько дней, ремонтная бригада, заменила наш вентилятор на новый, и мы всем отделом пошли на пробный пуск нового оборудования. И здесь не обошлось без «фортелей» нашего «пирата». На это торжественное мероприятие пришёл и приятель нашего начальника, начальник ДОЦа, Евстигнеев. Когда котельщики включили новый вентилятор, мы все услышали, как в топке заревело пламя. В это время Игнат срывает с головы Евстигнеева шапку и кидая её в топку кричит мне:

- Выскочи на двор, посмотри, шапка вылетит из трубы, быстро!?

Я молнией выскакиваю из котельной и смотрю вверх, на вершину трубы. Буквально в это мгновенье из трубы, как из жерла фантастической пушки вылетает, рассыпая искры и дымя чёрным шлейфом, предмет округлой формы. Я возвращаюсь в котельную и рассказываю о увиденном. Игнат в восторге, подходит к Евстигнееву и, смеясь, говорит:

- Иван! Не горюй, мы всем отделом сбросимся и тебе новую шапку купим, лучше твоей, довоенной! Зато твоя шапка послужила великому делу, теперь ясно, что империалисты успокоятся, вся гарь над ними проходить будет.

Так был благополучно разрешён международный конфликт.

Кстати сказать, этот совершенно безобидный дед Евстигнеев, был дежурным козлом отпущения у Игната на все случаи заводской жизни. Наша, советская плановая экономика имела одну специфическую особенность. Первая декада месяца, первый месяц квартала и первый квартал года уходили на «раскачку», затем некоторое время думали, как лучше подступиться к выполнению плана, месячного, квартального и годового. Это, видимо, связано с особенностями загадочной русской души. Поэтому самыми экстремальными периодами работы были конец месяца, конец квартала и конец года. Вот в эти-то периоды всеобщего помешательства и вынужденного трудового энтузиазма, когда в результате спешки и суеты, обязательно что-нибудь «запарывали», в отдел вызывался бедолага Евстигнеев и начиналось 30-40 минутное представление. Игнат громовым голосом импровизировал на тему всех матерей, богов и международного империализма, а Иван стоял, как неприкаянный, с виноватой улыбкой на лице и, в зависимости от сезона, мял в руках кепку или шапку. Разнос прекращался внезапно. Игнат снимал трубку телефона и совсем другим голосом и тоном начинал с кем-то разговаривать. Окончив разговор, поднимал взгляд на, всё ещё стоящего Ивана, и спрашивал:

- А ты чего тут стоишь, тебе, что, делать нечего?

- Так я тогда, тово, пошёл?

- Иди, иди, голубчик, трудись, и чтобы тото и тото было готово к 29 числу!

Евстигнеев тихо выходил из отдела, а мы, все присутствовавшие во время экзекуции доставали платки и вытирали выступившие от смеха слёзы. Я часто видел их вместе на территории завода, в разных местах, мирно и доброжелательно беседовавших друг с другом.

Игнат вообще был человек не злой и не занудливый, но любил «похохмить». Над нами располагался конструкторское бюро завода, и там было много девчат, и конструкторов и чертёжниц. Телефон у нашего отдела и их отдела были параллельные. Я был свидетелем такого разговора Игната с конструкторским отделом:

- Так ты голубушка говоришь, что у вас в отделе холодно и батареи чуть тёплые? Голос в трубке.

- Так ты голубка посмотри, какого диаметра трубы подходят к батареям. Голос в трубке.

- Правильно! Три четверти, а та знаешь какой диаметр стояков? Два с половиной дюйма! И как же ты понять не можешь, что пар, толщиной в два с половиной дюйма, не может сразу прозезть в такую тонкую трубу!

В нашем отделе хохот, а что на другом конце провода, представить невозможно. Вот таким был наш «пират».

Недели через две меня пригласили в заводской комитет ВЛКСМ. Секретарь меня спрашивает, почему я до сих пор не встаю на учёт. И когда услышала, что я не являюсь членом ВЛКСМ, чуть не съехала со стула. Меня в течении месяца «окрутили» и я стал комсомольцем. Узнав, что я спортсмен и имею 2-й разряд по десятиборью, немедленно ввели меня в состав бюро и поручили спортивный сектор. Так, я впервые был привлечён к общественной деятельности. Такая спешка, оказывается, была вызвана тем, что на последнюю неделю сентября намечались соревнования по лёгкой атлетике и завод должен был принимать в них участие. Соревнования были городские, но кто их организовывал, я уже не помню. Нужно срочно было комплектовать команду, и вся это работа легла на меня. Секретарю комитета пришлось «отпрашивать» меня у «пирата» на целую неделю. Он, естественно, поворчал, но против комсомола не пошёл. На соревнованиях нужно было бежать 10 километров. Мне привели из какого-то цеха парня лет 18 и предложили попробовать его на эту дистанцию. Я его спросил, бегал ли он на такую дистанцию когда-нибудь. Говорит, когда в деревне учился в школе, то в школу бегал в соседнюю деревню, 4 км. туда и столько же обратно, в течении 3-х лет. Наш завод мог тренировать свою команду на стадионе «Машиностроитель», что на Селезнёвской улице, почти рядом с домом Аиды. Привёл я его на стадион, пошли в раздевалку переодеваться. Даю ему стайерские шиповки. Он отказывается и говорит, что побежит босиком. К нашему счастью народа почти не было, приехали во второй половине дня. Выходим на стадион. Я в спортивном костюме, а мой подопечный голый, в одних «семейных» трусах и босиком. Подвожу его к старту, объясняю, как бегают на такие дистанции, вынимаю секундомер и запускаю его на дистанцию. Я был поражён, бежал он ровно, без видимой усталости, только спрашивал, какой круг пошёл. Когда он закончил 25-й круг, на секундомере был 2-й разряд на эту «лошадиную» дистанцию. На соревнованиях он показал ещё лучшее время. Я выступал по 5 или 6 видам. Отличился только по прыжкам в высоту. С результатом 1м.65см. занял первое место.

На основной своей работе проектировал и налаживал работу подъёмных устройств типа консольных подъёмных кранов и тельферных линий, помогал рабочим оформлять рационализаторские предложения, проектировал и доводил до использования различные приспособления к различным станкам, в общем, обычная работа ОГМ.

Ещё один интересный момент из заводской жизни. Внутри завода перед проходной стояла доска объявлений, кстати, хорошо видная их наших окон. За один два дня до конца месяца на ней вывешивалось объявление по результатам работы завода за истекший месяц с обозначение процентов выполнения плана по основным показателям. Когда мой первый рабочий месяц подходил к концу, Кузьмич, толкнув меня в спину, спросил:

- Вячеслав Николаевич, посмотри, не видно ли на доске объявления с результатами выполнения плана?

- А что, это так интересно?

- Да, это самое интересное объявление, потому что от него зависит наша с вами премия за истекший месяц.

- По-моему что-то висит большое, но я не вижу от сюда, далековато. Я сейчас схожу, прочитаю.

- Да, пожалуйста, и тогда мы подсчитаем, сколько получим.

- Я пошёл к проходной и прочитал объявление. Там уже стояло несколько заинтересованных работников завода, и оживлённо обсуждали ожидаемую прибавку к зарплате.

Вернувшись, я сообщил увиденное Кузьмичу, и он, с большим энтузиазмом, занялся нехитрыми расчётами. Потом он и меня посвятил в методику подсчёта размеров премии. Эта процедура по своей значимости была, пожалуй, равноценна получению аванса или зарплаты под расчёт. Так что, три раза в месяц у нас были гарантированные маленькие радости.

Вне заводская жизнь моя протекала в основном в общении с Аидой. Встречались мы очень часто, ходили в моё любимое кино, а она больше любила театр, особенно оперу. И мне пришлось приобщиться к этому высокому искусству. Она «тихой сапой» начала моё «культурное воспитание». Я очень поздно понял, почему я не любил театр. Я, фактически был полуслепой, и с галёрок, куда обычно брали билеты студенты и молодёжь, я ничего не видел. А в кино я брал билеты на первые пять рядов не далее. А слепоту мою обнаружили только в армии, но об этом я расскажу ниже. После посещений кино или театра, я провожал её домой, а потом ещё долго стояли в подъезде. Очень часто случалось так, что кончало ходить метро и даже троллейбусы и мне приходилось до дома ходить пешком, от Каляевской до Абельмановской заставы, а от сюда до дома рукой подать. Современные возможности Интернета позволили приблизительно измерить это расстояние, оно составило от 10 до 12 км. Таким образом не менее 2-х раз в неделю я совершал это ночные переходы через всю Москву. По Каляевской я выходил на ул. Чехова, пересекал Бульварное кольцо, спускался по Пушкинской (теперь Б.Дмитровка), выходил к Дому Союзов, подымался на пл. Дзержинского, спускался на пл. Ногина(теперешний Китай-Город), поворачивал налево и через Салянку и Яузские Ворота выходил на Таганскую пл., а потом или по Таганской до Абельмановской заставы или по тогдашней Маркситской и Товарищеский пер., до Пролетарской, а это уже дом. Эти ночные переходы были весьма романтичны. Совершенно пустая Москва, неправдоподобно громко звучали в этой тишине мои шаги. В то время, практически, на сколько-нибудь значимых перекрёстках стояли постовые милиционеры. Перемещаться ночью по Москве было совершенно безопасно, не только по центру города, но и на его окраинах, таких как мой район. За 2 года таких ночных переходов я перезнакомился со всеми постовыми, мы даже иногда угощали друг друга папиросами. Положительная комплементарность была полная. Спал я в те годы не более 4-5 часов в сутки и чувствовал себя прекрасно. Теперь, на склоне лет, вспоминая всё это, невольно думается, как же тогда всё было прекрасно, здоровое и сильное тело, постоянно приподнятое настроение, постоянное ожидание чего-то нового и интересного, ощущение легкости и беспричинной радости. Наверное, это и есть подлинное человеческое счастье, только мы это не замечаем, а воспринимаем как само собой разумеющееся.

В наших отношениях с Аденькой, она уже давно разрешила называть себя так, наступил такой момент, когда наши родственники и общие друзья должны были понять наше с ней недвусмысленное положение, т. е., что мы фактически жених и невеста, хотя напрямую никто этого определения вслух не произносил, это просто подразумевалось. Все, с кем мы в то время общались, воспринимали этот факт вполне реалистически, безо всяких шуток и двусмысленностей. Вера и Борис были на нашей стороне. Даже Лида(старшая сестра Аиды) со Степаном Васильевичем(её мужем) относились к этому вполне терпимо, Я, фактически полностью вошёл в её семью, меня приглашали на все праздники. А на Каляевской все праздники по русской традиции праздновались всей семьёй. Единственными дискомфортными моментами были наши маменьки, которые продолжали смотреть на нашу связь, как на недоразумение. Но это нас уже мало трогало.

8-е Марта 1951 года мы с Аденькой праздновали в кругу моих друзей, это было её первое знакомство с моими ребятами. Празднование проходило в складчину на квартире у Кольки Печикина, как самой большой и благоустроенной. Он своих родителей на это время сбыл к их родственникам, так что, собралась одна молодёжь. Фактически это была наша первая большая вечеринка с девчонками за всё время нашей дружбы. Присутствовали я с Аидой, Славка Буторов, Борька Соцков, Генки Майоров и Резников, Валька Волнов, естественно, хозяин квартиры и соответствующее количество слабого пола. Компания была самая дружественная и беззаботная. Куролесили мы часов до 5 утра, потом начали расползаться, кому куда. Мне лично нужно было на работу. Аиде, по-моему тоже. До Таганского метро пока дошли, поезда уже начали ходить. Я проводил её до дому, время подходило уже к 7 утра, состояние кошмарное. Она говорит:

- Пойдем к нам, мама уже встала, кофе пьёт. Она у нас птичка ранняя, сварит целый кофейник и сидит, наслаждается, а в оставшуюся гущу добавит воды и нам подаёт и говорит, что мы всё равно в кофе ничего не понимаем. Поднялись к ним, Николай Максимович тоже встал и пошёл умываться. Посмотрела на нас и говорит:

- Ну, что, субчики, чуть живые? Посмотрите на себя в зеркало, в гроб краше кладут!

- Ладно, мам, дай нам кофейку и по бутербродику. Я-то сейчас начальнику позвоню и как-нибудь отверчусь, а Славке на работу ехать.

- Ладно, садитесь, пьяницы, тут как раз две чашки осталось, а бутерброды сейчас принесу.

- Ты как себя чувствуешь, до работы доедешь. Я говорила, что нельзя столько пить.

- А сама, что вчера устроила со славкой Буторовым, соревнование, кто кого перепёт. А кончилось тем, что Славку еле извлекли их туалета, он там уснул.

- Ладно, кончай трепаться, тебе уже пора ехать. С работы позвони, как там всё обойдётся.

С кухни вернулась Глафира Прокофьевна, я поблагодарил за завтрак и попрощавшись ушёл.

На завод я приехал с небольшим опозданием, прошёл на своё рабочее место, положил руки на чертёжную доску а на руки голову. «Пират» отсутствовал. Кузьмич хихикая спрашивает:

- Что, Вячеслав Николаевич, хорошо вчера время провели?

- Лучше не бывает, в 5 утра сегодня только из за стола встали. А как наш шеф, как настроение.

- Пока всё тихо, начало месяца, сегодня, наверное, все больные.

- Да, до обеда бы дожить, пивка попить.

- Кажется, наш идёт!

В отдел вошёл Игнат, я еле оторвал голову от доски, поздоровался. Он посмотрел на меня, а я с трудом держу глаза открытыми. Голова кругом, на лице, видимо, всё написано. Он ещё раз посмотрел на меня и говорит:
- Проваливай домой и отоспись, не пугай мне своим видом рабочий класс, а завтра, чтобы, как огурчик. И учти на будущее, перед рабочим днём так набираться не следует.

- Я всё понял, Игнат Иванович, большое спасибо, всего доброго, до завтра.

Вышел с завода, из ближайшего автомата позвонил Аиде и доложил обстановку. Она спросила:

- Сейчас, наверное, к ребятам поедешь продолжать?

- Нет, милая, на сегодня довольно, заеду только к Славке, посмотрю, как он там, вчера-то он с твоей помощью совсем трупом был. Сама-то как, оклемалась?

- Со мной всё в порядке, а кто пить не может, браться не надо. Если часам к 4-м очухаешься, приезжай, куда-нибудь сходим. Только предварительно позвони. Целую! Пока!

Так, незаметно, между заводскими делами и времяпрепровождением с Аидой подошёл май месяц. Возможность быть призванным в армию стала неотвратимой реальностью.

После майских праздников я получил повестку из военкомата. В военкомате мне сказали, что дали мне возможность закончить образование, а теперь не плохо бы и Родине послужить. Велели прибыть на медицинскую комиссию и назначили время через две недели. Перед комиссией, как всегда пришлось идти в парикмахерскую стричься. Стричься я ходил всегда на Тулинскую улицу (теперь Сергия Радонежского), меня ещё до войны туда водила Шура подстригать. Помню, как на поручни кресла клали доску, сажали меня на неё, а ноги мои стояли на сиденье кресла. Когда ко мне подходил парикмахер с расчёской и ножницами, я начинал скандалить и не давал себя стричь. Сотрудники парикмахерской выносили всякие игрушки и начинали меня развлекать. Так, со скандалом и «кукольным представлением» работников парикмахерской, постоянно проходила моя стрижка до 6-ти летнего возраста. Когда я сел в кресло, то все эти воспоминания так живо нахлынули на меня, что мне стало и грустно и весело одновременно. Выйдя из парикмахерской с наголо остриженной головой, я почувствовал себя почти голым. Неподалеку от парикмахерской был магазин «Головные уборы», я зашёл в него и купил светлую шляпу (на фото) и тут же рядом была фотография, в которой я и сделал этот снимок на память о последних «гражданских» денёчках. В это время и, наверное, до 90-х годов вся страна ходила в шляпах и люди были похожи на людей. А потом все напялили на головы или дебильные американские бейсболки или вязаные «презервативы» и стали похожи на уродов.

После прохождения медкомиссии я, полуслепой, был признан годным к строевой службе. Меня вызвал к себе начальник строевой части военкомата и вручил документы на команду из 10 призывников, назначив меня старшим до момента прибытия в часть. Я собрал свою команду, и мы договорились о времени и месте встречи на Курском вокзале, в день отъезда, 21 мая 1951 года, а билеты я обязался купить сам по имевшимся у меня воинским требованиям. Так кончилась моя беззаботная гражданская жизнь. И только Господу было известно, что будет дальше. Настроение было, надо прямо сказать, самое скверное, и не у меня одного.

Вот, именно от сюда, с 1-го перрона Курского вокзала и отправился я во главе, доверенной мне команды, в свою неизвестную новую жизнь!

Зрелый возраст. Армия.(1951-1981гг.)

1. Срочная служба (21 мая – 15 августа 1951 г.)

В мае 1951 года я был призван в армию на три года позже своего срока. С 1946 по 1950 года, будучи студентом Московского машиностроительного техникума, я ежегодно получал отсрочки от призыва, вплоть до окончания техникума. Мне ещё дали и поработать в качестве конструктора на Московском насосном заводе «Красный Факел» до мая 1951 года.

Курский вокзал, раннее утро, 1-я платформа, пассажирский поезд Москва-Горький. Я в кругу родных и близких мне людей, мамы, невесты, товарищей по работе и техникуму. Особняком стоят мои подопечные, команда призывников, во главе которых я был военкоматом направлен к месту нашей службы, в город Ковров. Как бывает в подобных ситуациях, напускное веселье сменяется щемящей сердце грустью и, с трудом подавляемыми слезами. Слегка выпившие, ребята стараются шутить, успокаивают меня и Аиду и говорят, что всё будет хорошо. Мама с Аидой стоят в сторонке с мокрыми глазами. Слава Богу, паровоз дал первый гудок, а дежурный по перрону ударил в колокол и пригласил пассажиров садиться в вагоны. Начинается суматошное прощание. Подхожу к маме с Аидой. Прощаюсь с 299мамой, и она оставляет нас одних. Нестерпимое чувство тоски охватывает меня, я готов разреветься, но силой воли заставляю подавить эту временную слабость. Говорю Аденьке утешительные слова, что я обязательно найду какой-то выход и вернусь. Объясняю ей, что мне сказали в военкомате, в войска в средине лета часто поступают разнарядки для желающих поступать в военные училища и если это так, тоя обязательно воспользуюсь этой возможностью, тем более, что в Москве есть военное училище, правда, пехотное. Она улыбнулась и сказала: «…ну и пусть, только бы в Москву…». На этом и порешили, аргументировав это тем, что жить нам всё равно ни у неё, ни у меня невозможно, а надо сразу начинать самостоятельную жизнь. То есть, уже на платформе мы определили свои отношения окончательно и определили своё будущее. Наконец дали третий удар в колокол и мы все бегом попрыгали в вагон. Прощай Москва, прощай любимая, прощай мама! Впереди полная неизвестность.

В этот же день, во второй половине дня, прибыли в Ковров, нашли военный городок мотострелковой бригады и узнали, что вся бригада выехала в летние Гороховецкие лагеря. В расположении части остались только сержанты для сопровождения вновь прибывающих призывников. Тяготы и лишения военной службы начались сразу в казарме. Ночевать нам пришлось на голых сетках коек, без матрацев, одеял и подушек. О постельном белье говорить просто смешно. И ещё одна мелочь, отбой нам устроили на голодный желудок, наверное, чтобы не снились кошмары.

В шесть утра нам устроили подъём, отвели в столовую, поставили перед нами солдатский бочок на 10 человек, тарелку с засохшим хлебом, миски с ложками сомнительной чистоты, чайник с мутной тёмной жидкостью и алюминиевые кружки. От одного вида этой еды, нам стало не по себе, видимо это были вчерашние остатки от ужина хозкоманды, оставшейся на зимних квартирах для ремонта. Съев по паре ложек этого армейского «деликатеса», мы решили больше не испытывать судьбу. Выпили по кружке предложенной нам чайной бурды, и на этом трапезу закончили.

За нами явился великовозрастный сержант с боевыми медалями на гимнастёрке, я как-то сразу не обратил на это внимания, всё выяснилось гораздо позже, уже во время прохождения службы в этой самой ковровской бригаде. Нас повели на ж.д. станцию. Здесь мы сели в проходящий поезд и доехали до станции Ильино. По человеческим правилам, сойдя с поезда в Ильино, мы должны бы были пересесть на местный поезд, следующий по отдельной ветке на Фролищи, и доехать до станции Инженерная.. Там, на берегу Инженерного озера размещались, зловеще знаменитые, Гороховецкие лагеря. Но, поскольку этот местный «экспресс» ходил только два раза в сутки и мы на утренний опоздали, нам предложили наш первый марш-бросок по шпалам от Ильино до Инженерной. Мы спросили у, сопровождавших нас сержантов: «…А куда ведёт эта железная дорога…?». «…до конца света, во Фролищи.» - был ответ. Здесь-то я и услышал впервые это магическое слово «Фролищи». Впоследствии, моя служба постоянно возвращала меня в эти, на первый взгляд, жутковатые места. Но места эти оказались не такими уж и жуткими, всё зависело от того, в каком качестве там пребывать. Но это случилось через много лет, и я по этому поводу написал большой рассказ.

На приведённой схеме не очень хорошо, но видно место, где началась моя служба в армии. Подробностей прибытия в лагерь теперь, конечно, не помню, но на всю жизнь запомнились условия службы в этих лагерях и само место. Ж.д. станция, маленький посёлок и озеро, на берегу которого и находились знаменитые Гороховецкие лагеря, имели одно название: станция Инженерная, посёлок Инженерный, а озеро Инженерное. Летний лагерь ковровской бригады располагался вдоль берега озера. Кругом бескрайние сосновые леса, перемежающиеся открытыми пространствами с мелколесьем на сильно пересечённой местности с песчаной, барханного типа, почвой, заболоченными участками и карстовыми озёрами. В то время солдаты в письмах домой, описывая свои впечатления, писали: «…деревьев нет-одни сосны, людей нет-одни солдаты, зверей нет-одни комары…». И это было истинной правдой. Гражданское население хотя и было в небольшом количестве, но мы его не видели, поскольку практически круглосуточно находились в строю. В это трудно поверить, но мы и спали «строем». Жили мы в лагерных палатках, рассчитанных на отделение, т.е. на 10 человек. Палатка размером 5 на 5 метров, внутри имела у тыльной стенки сплошной дощатый настил на 9 спальных мест. При несложных арифметических действиях не трудно подсчитать, сколько места приходилось на одного человека для ночного отдыха, а именно – 0,55 п/м на одного спящего! С левой стороны от входа в палатку было спальное место командира отделения шириною аж 0,7 метра! Ширина 0,5 метра, это ширина операционного стола, но на нём человек лежит под наркозом и не шевелится. А что делать 9-ти солдатам, лежащим на «спальном месте» шириною 0,5метра без наркоза и ворочающимся с боку на бок всю ночь? Надо сказать, что по прибытии в расположение части, я был сразу же назначен курсантом в бригадную школу сержантов. А в этой школе был сформирован взвод из ребят окончивших, как и я, средние специальные учебные заведения. По этой причине народ подобрался не совсем дурной и мы нашли выход, как проводить ночь на наших «прокрустовых» ложах. Мы договорились, что поворачиваться с боку на бок будем все одновременно, а иначе придётся спать всем на спине по стойке «смирно!» Выработка такой методики «спанья» заняла у нас несколько дней, но зато потом всё происходило почти автоматически. Самыми счастливыми ночами были ночи, когда от нашего отделения назначался наряд в караул, дневальными по школе или на кухню. Тогда освобождалось от 2-х до 3-х мест, и мы в эти ночи просто блаженствовали. Вот видите, как мало надо человеку для счастья!

Самое ужасное для человека, выросшего, практически, в условиях полной свободы, попасть в ситуацию кардинально противоположную, т.е., полной несвободы. Представьте себе собаку, прожившую большую часть своей собачьей жизни на воле, «сама по себе», и, вдруг, её сажают на цепь с жизненным пространством в 3-4 кв. метра около собачьей будки. Я где-то читал, что даже собачья психика не выдерживает такой резкой смены обстановки. Что творилось с нашей психикой и что происходило в наших душах, одному Господу было известно. Но, сама лагерная обстановка и скотские бытовые условия, это было ещё не самое страшное. Вот, когда мы вплотную познакомились с нашими «отцами командирами», нам стало совсем неважно.

Самый близкий и «родной», это командир отделения. Нашему отделению, как в издёвку, достался полуграмотный, лопоухий, рыжий и конопатый мл. сержант, только что окончивший нашу же школу, из какой-то рязанской «Тмутаракани», и, видимо, увидевший впервые паровоз во время призыва в армию. Когда потомки щукарей, швондеров и шариковых дорываются до власти, они, по моему глубокому убеждению, испытывают что-то похожее на оргазм. Наш случай не был исключением. Почти весь день его, постоянно ехидно ухмыляющаяся физиономия, маячила перед нашими глазами. От постоянных его рязанских острот по поводу нашей неприспособленности к новым условиям и неуклюжести в связи с этим, внутри начинало всё клокотать, а ладони непроизвольно сжимались в кулаки.

Командир взвода. Видели мы его два раза в неделю на политзанятиях. Иногда, очень редко, присутствовал командир взвода на занятиях по огневой подготовке, особенно, на стрельбах. Чем занималась эта категория командиров в остальное время мне не известно. Все остальные занятия по боевоей подготовке проводились командирами отделений под присмотром помощников командиров взводов. Вот на этой категории командиров нужно остановиться особо. Я обратил на них внимание ещё в Коврове, на зимних квартирах. Все они, и старшие сержанты и старшины, были сверхсрочниками, а по возрасту на 7-8 лет старше меня, и все при орденах и медалях за участие в ВОВ. Позже мы узнали, что это действительно все участники ВОВ не демобилизованные до 1951 года, по причине отсутствия в послевоенной армии младшего командного состава. Вели они себя крайне независимо, даже молодые командиры взводов смотрели на них заискивающе. Как и командиры взводов жили они особняком, в отдельной палатке, в тыльной части лагеря. Рот в школе не было, а состояла она из взводов. В столовую нас водил, не чаще двух раз в неделю, старшина школы, а в остальное время нас водили помкомвзводов по назначению старшины. Иерархия поддерживалась, как и дисциплина, железная. Вот теперь можно подойти к одному из самых актуальных и малоизученному вопросу, вопросу о пресловутой «дедовщине». Откуда есть пошла эта самая «дедовщина».

Прежде чем преступить к изложению увиденного мною лично, и прочувствовавшему эту проблему на собственной шкуре, пришлось всё таки заглянуть в Интернет и прочитать несколько «просвещённых» мнений на эту тему. Написано много, с некоторыми мнениями можно условно согласиться, но в основном присутствуют дилетантские суждения плохо представляющих, что такое армия вообще. Единственный постулат, не вызывающий никаких сомнений, это то, что в больном обществе не может быть здоровых его составляющих.

Эти, оставленные с войны, сержанты и старшины, прошедшие, как минимум половину войны и отслужившие после войны ещё 6 лет, находились в армии в каком-то двусмысленном положении. Они находились в состоянии перманентного ожидания демобилизации. Они были одновременно и участниками ВОВ и военнослужащими, проходящими срочную службу, срок, которой не был установлен. Я никогда не видел их улыбающимися. Вид у них был всегда задумчиво-озабоченный, до некоторой степени, я бы сказал, суровый. Даже наш начальник школы, майор Игнатьев, обращался к ним по имени и отчеству. Все школьные офицеры и курсанты на выпуске звали их «дедами». Вам никогда не приходилось ходить строевым шагом по пляжному песку? А всё расположение лагеря было покрыто именно таким песком. И перемещаться по расположению лагеря, строем ли или в одиночку, мы обязаны были только строевым шагом. Классика армейского идиотизма. Любое возражение (пререкание) командиру моментально наказывалось, от одного до пяти нарядов «вне очередь».

Примеры. Я со своим напарником, будучи дневальными по школе сидели в палатке и курили (с точки зрения внутреннего порядка поступок почти криминальный). Покурив и закопав окурки в песок, просидели ещё минут двадцать, полы палатки были открыты и дым весь вышел. Вдруг, в палатку входит помкомвзвода и спрашивает:

- Вы дневальные свободной смены?

- Так точно!

- Курить в палатке можно?

- Никак нет!

- А зачем вы курили?

- Никак нет, мы не курили!

- Всё ясно. За курение в палатке по наряду, за враньё ещё по одному, итого, по два наряда вне очередь. Доложите командиру отделения.

- Слушаюсь! Доложить командиру отделения, по два наряда вне очередь, за куренье и враньё.

На вечерней проверке докладываем своему лопоухому о происшествии и о полученном «вознаграждении», чем привели его в весёлое расположение духа.

- Вот и хорошо! Сегодня и завтра, после отбоя, будете наполнять бочку для умывальника! Ведро возьмёте у дежурного по школе. Бочка должна быть налита до краёв! Понятно!

- Так точно! Понятно!

- Вот и хорошо, после отбоя можете приступать!

Ко мне подошёл знакомый курсант и поделился опытом этой шабашки. Теперь стало понятно, почему так радовался наш рязанец. Бочка 200-т литровая, ведро маленькое и дырявое, родник из которого нужно брать воду в 100 метрах от расположения и после зачерпывания из него ведра воды, следующее ведро можно набрать не ранее чем через 20 минут. Задачка для 3-го класса о втекании и вытекании. Когда мы всё подсчитали, то поняли, что две ночи подряд нам не спать. Зато наши товарищи насладятся свободой на нашем лежаке. В первую ночь мы закончили в 5.00, а во вторую примерно так же, а подъём в 6.00.

Как-то командира бригады занесло к нам в расположение школы, и, о ужас!, на территории нашего взвода он увидел нагло лежащий на самом видном месте окурок! Сразу же сработала система «домино», пендели посыпались от начальника школы и как цунами достигли солдатских палаток. Взвод был немедленно построен помощником командира взвода, участником ВОВ, с грудью в орденах. Было очень спокойно, без крика и шума, объявлено, что сегодня после отбоя состоятся похороны.

Взвод распустили, а мы начали допытываться, кого же мы будем хоронить, Наш лопоухий со своей ехидной улыбочкой отвечал любопытствующим, что, мол, после отбоя всё узнаете.

После вечерней поверки, нашим незабвенным рязанцем была произнесена получасовая душеспасительная беседа, больше напоминавшая заупокойную мессу. Затем прибыл помкомвзвода и отдал распоряжение подготовить всё для процессии. Были принесены носилки, на которых лежал тот самый окурок, всем роздали лопаты и скомандовали «шагом марш!». Шли мы в сторону полигона минут 40. Остановились на поляне, на которой нам приказали рыть окоп для танка. Особо любознательных отсылаю в Интернет, там есть всё. От себя скажу, окоп под танк требует выемки грунта около 28 м.куб. Во взводе в этот вечер было не более 25 человек. Опять задачка для 3-го класса. На наше счастье кругом песок, капать одно удовольствие, особенно ночью на прохладе. Выкопали часа за 2,5, на дно окопа положили окурок, как положено, бросили по горсти песка, а затем минут за 50 закопали. В пятом часу утра вернулись в палатки. В 6.00 подъём и целый день занятия, в том числе и на полигоне, в 3-х км. от расположения.

Вот теперь и ответьте мне на вопрос, дедовщина это или метод воспитания? Напоминаю, это был июнь 1951 года! Рукоприкладством никто не занимался. У наших командиров, по моему твёрдому убеждению, и в мыслях этого не было.

Во второй половине июня мы приняли Присягу и стали полноценными защитниками Родины. Первый выход на боевые стрельбы. Перед боевыми стрельбами было несколько занятий по огневой подготовке, в основном по правилам прицеливания в мишень. Сержант, который со мной занимался этим упражнением, всё время удивлялся, что я прицеливаюсь неизвестно куда, Я сейчас забыл, как этот прибор назывался. Но там было всё очень просто, я прицеливался, а сержант имел возможность видеть, куда я прицеливаюсь. Короче говоря, несколько дней так со мной помучились и решили попробовать меня на огневом рубеже, из карабина образца 1944 года, на стандартную дистанцию 100 метров по грудной мишени. Дали мне 3 патрона, я их все выпустил, после этого пошли к мишеням. Мишени наклеивались на деревянный щит размером метр на метр. Подойдя к мишеням, мы не обнаружили пробоин не только в мишенях, но и в щитах. В таких случаях в армии говорят, стрелял «в белый свет, как в копеечку». Отцы командиры забеспокоились, отправили меня к бригадному врачу, проверить зрение. Выяснилось, что у меня сильнейший дальнозоркий астигматизм, без очков я для армии слепой. Врач меня спрашивает:

- Как же тебя с таким зрением в армию взяли?

- Обыкновенно, как и всех.

- Тебе надо немедленно выписывать очки, с такими глазами ты стрелять не сможешь. Я напишу своё заключение, а решение пусть принимают твои командиры.

Пока тянулась вся эта канитель с моими глазами, незаметно наступил июль месяц. Оказалось, что мои очки могут изготовить только в Москве. Пока рапорты ходили по инстанциям, меня вызвал начальник школы и говорит:

- Кареев, в штаб бригады пришла разнарядка в военные училища.

- Интересно, в какие же, если не секрет?

- Да нет никакого секрета. По-моему, в харьковское танковое, во владимирское связи и в московское пехотное. Рапорта по команде необходимо оформить в течение недели. Что ты на это скажешь? Образование у тебя подходящее, с поступлением, я думаю, проблем не будет. Все училища 2-х годичные. Пока ты тут 3 года будешь париться, через два года уже лейтенантом будешь. Ну, что думаешь?

- Товарищ майор, я очень благодарен за вашу заботу и участие в моей судьбе, но мне необходимо позвонить в Москву, моей невесте!

- Ну что ж, я дам команду командиру взвода, чтобы тебя отпустили в Ильино, там есть переговорный пункт, я думаю после обеда и до ужина ты управишься, ты же ведь, по-моему, спортсмен?

- Так точно, был спортсменом. Я даже с собой привёз спортивный костюм и шиповки. А за переговорный пункт большое спасибо, я управлюсь.

- Да, вот что, иди-ка ты сейчас в офицерскую палатку, передай командиру взвода, что я вызываю, и вместе с ним сам приходи.

Всё было исполнено, как приказано и после обеда я «собачьей рысью» помчался на Инженерную. Не вдаваясь в подробности, всё мероприятие прошло исключительно успешно. Мне доже повезло с транспортом в оба конца. Решение вместе с Аденькой было принято однозначное, ехать в Московское училище!

Время на оформление всех документов оставалось в обрез. Зачем-то потребовалась моя фотография и опять я сталкиваюсь с армейским идиотизмом. Несмотря на то, что я оформлял документы для поступления в военное училище, я постоянно находился в строю, наравне со всеми. Идти к начальнику школы я не мог, для этого нужно было сначала спросить разрешения у лопоухого, потом у командира взвода. И всё это только в «личное время» согласно распорядку дня, а оно наступало после ужина, вечером, когда уже на службе никого нет. Замкнутый круг. Мне тогда это в голову не приходило, но теперь, по прошествии многих лет и достаточного количества информации, мне кажется, что в уголовных зонах свободы у «зеков» больше, чем было в то время, у нас в армии. И опять меня выручил случай. Стоял я у грибка дневальным по школе, мимо проходил начальник школы и, увидев меня, спросил:

- Ну как с оформлением документов, задержки нет, а то время уже подпирает?

- На какой-то документ нужна моя фотография, в личное время фотография уже не работает, а в остальное время меня командир отделения не отпускает.

- Вот злодей рыжий, ну-ка, позови его ко мне!

Побежал в расположение взвода, нашёл «злодея», доложил, что начальник школы приказал явиться к грибку дневального. Побежали вместе. Доложились.

- Вот что младший сержант, сегодня же обеспечить фотографирование курсанта Кареева на документы для поступления в училище и доставку фотографий по назначению, в штаб бригады! Всё понятно?

- Так точно товарищ майор! Разрешите во время дневного отдыха?

- Разрешаю, доложите командиру взвода и выполняйте!

- Слушаюсь!

После обеда, вместо того чтобы отпустить меня в фотографию, этот «злодей» вместе со мной побежал в клуб бригады, где помещалась фотография, за два километра от нашего расположения. Прибежали мы к фотографу, и мой сопровождающий говорит, что меня надо срочно сфотографировать. Фотограф посмотрел на нас и отвечает:

- Сержант, посмотри на него, как я ёго фотографировать буду, когда с не го пот градом льёт? Дай ему отдышаться. А ты солдатик, пойди, умойся, вон на сосне рукомойник висит.

Действительно, лето выдалось исключительно жаркое, все занятия на открытом воздухе, в основном на солнцепёке. У меня за два с половиной месяца полностью обгорели и отвалились в виде болячек верхняя часть ушей, те места, где ушная раковина заворачивается. Всё это напрочь отвалилось, так и живу, по сей день, с памятью о гороховецких лагерях.

В штаб бригада из округа пришла телефонограмма, что все кандидаты для поступления в военные училища, должны прибыть в училища к 10-му августа. Пока я с «высунутым языком» и весь в поту занимался оформлением документов, подошёл конец июля. Душа моя ликовала! Господи! Неужели я через 10 дней буду в Москве, дома! Но мой рыжий «изверг» решил под конец выжать из меня все соки. Теперь предстояло получить проездные документы, продовольственный и вещевой аттестаты и сухой паёк на дорогу. И всё это в разных местах лагеря, и всё бегом в сопровождении его конопатой физиономии, и всё во время послеобеденного отдыха! И только когда я, в последний день, имея всё положенное на руках, попрощавшись с командиром взвода и начальником школы, вышел за границы лагеря и направился на Инженерную, я поверил, что весь этот ужас для меня закончился! Как я добрался до Ильино не помню. Но хорошо помню, как я в вагоне поезда, следующего на Москву, забрался на верхнюю полку и уснул, как под наркозом. И проснулся только на Курском вокзале с помощью проводника. Господи! Неужели это не сон, и я в Москве!

Дата добавления: 2015-08-18