Среда, 4 июня, 19.40. Альстер, Гамбург

Солнце, к вечеру окончательно одолевшее тучи, золотило прогулочный паром. Фабель стоял на палубе, навалившись локтями на перила. Пассажиров было относительно немного, а на палубе, помимо него, находилась только одна пожилая пара. Старики сидели на одной из скамей и в гробовом молчании разглядывали строения на берегу озера. Хоть бы словечком перемолвились. Или коснулись друг друга. Или хотя бы переглянулись… Фабель наблюдал за ними несколько минут, и они чудились ему живым олицетворением неизбывного одиночества: все переговорено, все чувства изжиты. Осталось лишь унылое одиночество… вдвоем… Он вдруг осознал, насколько полным было его собственное одиночество со времени развода. Всегда на людях и всегда один… В сравнении с его состоянием даже это тоскливое «одиночество вдвоем» было куда веселее.

После развода у него были женщины, даже много женщин. Но каждая новая связь только оживляла старую боль, рождала что-то вроде чувства вины непонятно перед кем… и отношения быстро прерывались, обреченные с самого начала. Каждый раз Фабель жаждал основательности отношений: искал в них некий высший смысл, чтобы загореться желанием строить новую общую жизнь. Но всякий раз ничего не находилось и ничего радостно не звенело в душе. Он вырос в одной из сплоченных лютеранских общин Восточной Фрисландии, где люди до сих пор относились с трепетом к институту брака: «…и в радости, и в горести, пока смерть не разлучит вас»… Чаще случалось почему-то в горести… И он женился навсегда – быть мужем и отцом, всерьез, с полной отдачей. Семья для него была то же, что и служба в полиции, – якорь в жизни. Страшнее всего, когда тебя бессмысленно мотает по океану бытия. Только на двух якорях – семье и работе – человек перестает быть случайной щепкой на волнах. А Рената взяла и обрубила ему якорный трос – и Фабель, вдруг потеряв надежную гавань, надолго растерялся: одного якоря ему было мало, чтобы ощущать себя реализованным человеком. Он даже и теперь – через пять лет после развода, – оказываясь в постели с женщиной, всякий раз ощущал себя прелюбодеем – он изменял, конечно же, не жене, которая бросила его, а своему давнишнему намерению жить основательно и честно…

Он ощутил, что рядом кто-то стоит, – к нему наконец решился подойти осторожный Махмуд. Высокий красивый черноволосый турок лет тридцати пяти широко улыбнулся старому знакомому, и гусиные лапки у его глаз еще больше углубились.

– Привет, герр гаупткомиссар. Что новенького на фронте борьбы с преступностью?

Фабель рассмеялся.

– Как вам сказать? Воюем помаленьку. А так – все по-старому. Когда они нас, а когда мы их. А что новенького на порнографическом фронте?

– Да так, все по-старому. Трахаемся помаленьку. Когда они нас, а когда мы их.

Турок расхохотался так громко, что пожилая пара вскинула головы, коротко посмотрела на него и тут же опять погрузилась в унылое бессловесное созерцание горизонта.

– А говоря серьезно, – продолжил Махмуд, – совсем бизнес захирел. Кому теперь порнофотки нужны? Кругом царит видео – и такое, и сякое, и цифровое. – Он вздохнул и изобразил печальную задумчивость. – Добрая старая грязная фотография больше никого не интересует. Хоть в легальный бизнес подавайся!

– Ну, ну, не преувеличивайте, на ваш век желающих еще хватит, – сказал Фабель и после паузы продолжил уже серьезным тоном: – Рад видеть вас, Махмуд. Без шуток, как дела?

– Жаловаться не на что. Недавно толкнул таблоиду снимочек, которому любой папарацци позавидует, и только что обменял чек на деньги. «Шау маль!» выложил две тысячи евро за фотографию одного из наших добропорядочных и пресолидных сенаторов – на выходе из стрип-клуба.

– Вы работаете и для «Шау маль!»? – озадаченно спросил Фабель. – Они же иностранцев на дух не выносят!

Махмуд рассмеялся.

– Если светит поднять тираж – они готовы сотрудничать хоть с турком, хоть с чертом.

– Как я догадываюсь, подловленный вами сенатор – социал-демократ? – спросил Фабель. – Что очень на руку обоим Айтелям.

– А-а, мне плевать! Все сенаторы одним миром мазаны…

– Не могу понять, какого дьявола вы имеете дело с этим журнальчиком. Вокруг него группируется всякая шваль – это же, по сути, просто шайка ублюдков-расистов.

Махмуд пожал плечами. Улыбка пропала с его лица.

– Послушайте, я родился и вырос в Германии и считаю себя немцем. Но потому, что мои родители прибыли сюда в качестве гастарбайтеров, большую часть моей жизни я прожил со статусом иностранца, без нормального немецкого паспорта и права называться немцем. Только правительство канцлера Шрёдера восстановило справедливость, и теперь я, с диким опозданием, немец не только по ощущению, но и по паспорту… Поэтому, настрадавшись, я решил не деликатничать – из страны, которая относится ко мне с такой, мягко говоря, настороженностью, я выжму по полной, особенно стесняться не стану!

Фабель в замешательстве молча смотрел в воду. Паром, постояв у причала в Уленхорсте, на восточном берегу Альстера, теперь взял курс на юг.

– Не мне судить вас, Махмуд, – сказал Фабель. – Хотя злостью жить нехорошо… Но у меня впечатление, что вы талантливый человек. Вы мне показывали ваши фотографии из быта здешних турецких иммигрантов – блестящие работы. Досадно видеть, как вы изводите свой талант на пустяки.

– Спасибо на добром слове, Йен. Теми работами я и сейчас горжусь. Увы, их никто не покупал. Пришлось щелкать дешевку для поганых таблоидов, а когда я понял, что этим заработком семью не прокормишь, переметнулся на порнуху. Сами знаете, меня от всякого непотребства с души воротит, но я должен хорошо зарабатывать – ртов-то у меня дома немало!

– Понимаю…

– Ну да ладно, – сказал Махмуд, опять улыбаясь и переходя на веселый тон, – вы, надо думать, не душу мою спасать явились, герр гаупткомиссар. Чем я вам могу помочь?

– Есть кое-какие проблемы. Для начала посмотрите… – Фабель вынул из внутреннего кармана куртки фотографию лица сегодняшней убитой. Снимок был сделан в морге – кровь смыта, волосы аккуратно зачесаны. Однако смерть и безжалостно яркое освещение превратили лицо в белую маску. – Больше ничего для опознания нет, есть еще только истрепанная подростковая фотография – нечеткий средний план. Узнаете эту женщину?

Махмуд покачал головой:

– Нет, не узнаю.

– Присмотритесь. Я думаю, она была дорогой проституткой. Возможно, работала и в порнобизнесе.

– Со мной она никогда не работала. Хотя, конечно, это явно не лучшее ее фото… Затрудняюсь точно сказать – передо мной много лиц мелькает…

Махмуд протянул фотографию гаупткомиссару.

– Оставьте себе, – сказал Фабель. – По возможности, поспрашивайте вокруг. Это для меня очень важно.

– А как ее звали?

– Тут у нас большая загвоздка, Махмуд. Нам про нее практически ничего не известно. Зовут якобы Моник; мы полагаем, что это всего лишь профессиональная кличка. Так что мы не знаем ни имени, ни фамилии, ни постоянного места проживания. Единственная примета – шрам от пулевого ранения на правом бедре. По нашей оценке, ее ранили лет пять-десять назад. Ничего в этой связи не припоминаете?

– Увы, Йен… Попробую что-нибудь выяснить. А как ее убили?

– Кто-то вздумал попрактиковаться на ней в анатомировании. Вскрыл ей грудь и вырвал легкие.

– Вот паскудство! Есть же такие изверги! – ошарашенно воскликнул Махмуд. Фабель всегда дивился, как Махмуд, вращаясь в таких кругах и занимаясь такой работой, до сих пор не стал циником, не отупел и сохранил нормальные человеческие чувства. – Это то самое сенсационное убийство, про которое сегодня трубят все газеты?

– Да, то самое, черт бы его побрал, – кивнул Фабель. – Поймать этого психа для нас сейчас задача номер один. Явно серийный убийца. А значит, сам он не остановится. Я обязан схватить его, прежде чем подонка потянет на новое приключение.

– Обещаю сделать все, что в моих силах. Но вы сами знаете – мне приходится действовать и расспрашивать осмотрительно. Я общаюсь с не очень-то сознательной публикой, им гражданский долг до одного места. Если они заподозрят, что я помогаю полиции, то я на этом свете не заживусь.

– Отлично понимаю. И прошу вас в этом случае быть особенно осторожным.

– Почему?

– У этой истории фон какой-то нехороший. Зачем-то путается под ногами БНД, будто у них своих дел мало. А парень, у которого Моник снимала квартиру, бывший сотрудника МОГа.

Махмуд присвистнул.

– Ганс Клугманн?

Фабель удивился осведомленности Махмуда.

– Вы с ним знакомы?

– Не то чтоб близко, но дорожки наши пересекались, – неопределенно протянул Махмуд, потом вдруг отступил на шаг от Фабеля и взволнованно воскликнул: – Погодите-ка! Клугманн ведь связан с Ерсином Улугбаем и Мехметом Илмазом. Правильно?

– Мы полагаем, что да.

– Послушайте, Йен, я вам всегда помочь рад и помогал не раз. Как ни крути, я ваш большой должник… Но разнюхивать в окружении Улугбая – нет, увольте! Он не только самый влиятельный турецкий крестный отец в Гамбурге, но и совершенно рехнутый. Дунь в его сторону – живьем кожу с морды сдерет!

– Ладно, ладно, успокойтесь, Махмуд! – сказал Фабель. – Ничего не надо разнюхивать. Просто держите ухо востро – может, что и услышите случайно. Меня интересует Клугманн. Любые сведения о нем. Кстати, что вы о нем знаете на данный момент?

– Только то, что он вкалывает вышибалой на Ерсина Улугбая, а прирабатывает в качестве независимого сутенера. Птица невысокого полета, пробавляется всякой грязной мелочью, к крупным делам не подпускают. Есть у него подружка – Соня Брун, танцовщица из «Парадиза». Была шлюхой и пахала на Клугманна, теперь он забрал ее с улицы. Видать, любовь пересилила алчность.

– А вы откуда знаете эту Соню?

– Может, вам когда-нибудь попадал в руки журнальчик «Эликсир» – крутое порно. Так вот, месяцев шесть назад я снимал для него. Соня была одной из моделей. Душевная такая… Мне было противно фотографировать то, что ее заставляли делать… Клугманн ждал ее за дверью. Когда мы закончили и вышли, нервы у него были на взводе – придрался к первому же ее слову и закатил скандал. Я думал, дело до мордобоя дойдет… Наверное, ему крепко надоело ревновать – как раз после этой съемки она пропала с улицы и перестала сниматься для журналов.

– А что вам известно про «Парадиз»?

– Клугманна там действительно используют в основном как вышибалу. «Парадиз» – заведение вполне легальное: никакими левыми делами там вроде бы не занимаются. Конечно, хитрят обычным образом: когда жирные бизнесмены из Франкфурта или Штутгарта надерутся как следует, глядя на танцы стриптизерок, с них не стесняются брать по тридцать евро за стакан дешевого пойла. Но там не трахаются в задних комнатах и наркотой не торгуют. Улугбай приобрел «Парадиз» примерно год назад – и, конечно же, почти даром: с этим не поторгуешься! Управляющим он назначил Хоффкнехта – мудрый ход. Все равно что поставить вегетарианца отвечать за мясной магазин. Хоффкнехт известен как любитель старшеклассников, поэтому своим стриптизеркам в трусы не лезет. Насколько я знаю, Клугманн следит, чтобы не было пьяных дебошей, отгоняет от бара всякую шпану, ну и объясняет загулявшим богатым дяденькам, которые трезвеют, когда им подают счет, что за удовольствие надо платить – или деньгами, или выбитыми зубами. Вышибала, так сказать, во всех смыслах слова, – закончил Махмуд со смешком. После паузы он широко улыбнулся: – А знаете, Йен… пожалуй, я с Соней переговорю! Она рада будет потрепаться – может, между делом о чем-либо и сболтнет. Да и с этим старым пидором Арно Хоффкнехтом пообщаюсь. Ладно, найдем более или менее безопасные варианты. Обещать ничего не обещаю, а постараться – постараюсь.

Фабель довольно улыбнулся:

– Вот это по-честному. Спасибо, Махмуд. На накладные расходы… – Фабель вынул из внутреннего кармана куртки пухлый конверт и передал его Махмуду. Тот проворно сунул конверт в карман брюк.

– Вам не мешает знать еще одно про Улугбая и его ребят, – сказал турок. – А может, вы уже в курсе…

– Что именно вы имеете в виду?

– На них крепко давят. Даже очень крепко. Говорят, в городе появилась украинская банда и жмет турок по-черному…

– Да я и сам знаю, что между турками и украинцами идет нескончаемая война, в которой, правда, то и дело случаются перемирия – когда украинцы рвут чубы друг дружке… Так что туркам за свое первое место бояться нечего.

– С междоусобицами покончено. Новая украинская банда всех мафиозных соотечественников взяла под свой контроль. Старые банды существуют по-прежнему и даже сохранили своих боссов, однако теперь вынуждены платить «налоги» новичкам. А те не позволяют им воевать между собой и с турками. Но при этом они решили вытеснить Улугбая из дела. По слухам, Илмаз, кузен Улугбая, был вынужден пойти на договор с новой украинской бандой. Те давят на него, чтобы он поскорее легализовал капиталы и собственность Улугбая. Тогда тот завяжет с преступным бизнесом и перейдет в категорию честных бюргеров… Похоже, сам Улугбай тоже наложил в штаны и хочет одного – без потерь выйти из игры.

– А кто верховодит украинцами?

– Пока загадка. Самое пикантное – в этой грозной команде то ли десять, то ли двенадцать человек. Говорят, страшны не столько они, сколько их руководитель – настоящий головорез!

Фабель пристально смотрел в воду, взвешивая информацию Махмуда. Какого же черта Бухгольц и Кольски умолчали о таком важном факте? Вряд ли это существенно для его расследования, но знать такие вещи все-таки не мешает!

Фабель повернулся к Махмуду и сказал:

– Тут что-то явно не так. Если у них только дюжина бойцов, то, будь эти ребята хоть трижды терминаторами, достаточно навалиться всем миром – от них и мокрого места не останется! Если не старые украинские банды в одиночку, то в союзе с турками – неужели не могут раздавить?

– Вы бы послушали, как украинцы говорят о новичках – или, точнее, как они избегают про них говорить! Вы, думаю, отлично знаете Юрия Варасова, да?

Фабель кивнул: Варасов, «человек-гора», известный головорез, мастак затевать кровавые разборки. По слухам, его конек – забивать соперников кулаками-кувалдами. Но гамбургской полиции ни разу не удалось собрать достаточно улик, чтобы отдать украинца под суд.

– Так вот, даже Варасов переходит на шепот, когда говорит об этих парнях. Очевидно, и он завязывает с деятельностью в Гамбурге – пересрал и уходит с пути новой банды. Я хочу сказать, что все трясутся от страха перед новичками. Это, конечно, странно: украинцы – народ крутой и смерти не очень-то боятся. Очевидно, от новичков исходит некая мистическая угроза, от которой стынет кровь в жилах даже у тех, кого обычно ничто не пугает…

– Извините, Махмуд, это все пустые слова. Не вижу в них ничего такого, от чего остальные должны падать вверх лапками.

– Идут разговоры, что все они – бывшие спецназовцы…

– Ну и что? Чуть ли не половина русских, украинских и прибалтийских мафиозных группировок или нанимают головорезов из бывших советских или российских спецназовцев, или почти целиком состоят из них…

Махмуд нетерпеливо замотал головой:

– Нет-нет, эти парни принадлежат к какому-то совсем особому подразделению. Воевали в Афганистане и в Чечне. Не знаю, чем они там занимались и что творили, но у них такая слава, что при одном упоминании о них люди бледнеют.

Громкоговоритель объявил, что паром делает остановку у причала Святого Георга.

– Я тут выхожу, – сказал Махмуд. – Про Моник и Клугманна узнаю, что смогу. Удачи, дружище.

– И тебе, Махмуд.

Турок быстро оглянулся по сторонам. Убедившись, что на них никто не смотрит, он крепко пожал руку Фабелю и пошел прочь.

В толпе сходящих на пристань Фабель заметил красивую молоденькую блондинку, длинные волосы которой чудесно золотились на солнце. Похоже, славянка – круглолицая. Такая красивая, юная и на вид бесконечно невинная… Фабель вздохнул и пошел на другую сторону парома. И не заметил, как хорошенькая блондинка двинулась в том же направлении, что и Махмуд, метрах в двадцати за ним – не догоняя его, но и не отставая…

Дата добавления: 2015-08-18