Саймон аккуратно встал и, стараясь не пришлепывать босыми пятками, скрылся в ванной.
«Он – старый», – Берта проводила его взглядом из-под опущенных ресниц. Как только закрылась дверь ванной, она открыла глаза и с облегчением вздохнула. Притворяться спящей не было уже сил – хотелось обернуться к лежащему рядом мужчине и спокойным ровным голосом произнести: «Все было замечательно, но мне пора». Берта сейчас не понимала, зачем она вчера согласилась с ним пойти в гостиницу, почему не поинтересовалась, куда он без всяких объяснений пропал на неделю, и она не понимала своего недавнего горя. Сейчас она пыталась сообразить, как выйти из положения, – отношения эти ей были не нужны, а переживания минувших дней оказались не чем иным, как возмущенным женским самолюбием.
Берта мучительно старалась затолкать в самый дальний угол памяти свои ночные неловкие движения и торопливый сюсюкающий шепот Саймона. «О господи, и зачем я только пошла за платьем перед отъездом! Надо уехать в Лондон». Берта вскочила и стала быстро одеваться. Ей хотелось как можно скорее убежать от этого душного номера, от белых простыней, испачканных капельками ее крови и старательно прикрытых ею же одеялом, от запаха терпкого мужского одеколона, который когда-то ей казался восхитительным, а теперь навязчивым и почему-то неприличным.
Из гостиницы она вышла незамеченной, тайком от Саймона, который, приняв душ, старательно шепотом по телефону врал жене, пытаясь объяснить, куда он так внезапно исчез.
Неделя в Лондоне пролетела быстро – Егор с друзьями устроили ей отличные экскурсии по старому городу, сводили в музеи, по вечерам затевали шумные вечеринки. Берта чувствовала себя прекрасно – история с Саймоном Плантом завершилась так, как она и хотела. Теперь она смотрела на мужчин, как коллекционер на предметы искусства, заплатить высокую стоимость имеет смысл лишь при гарантии получения в будущем приличных дивидендов.
– Ты изменилась, – Егор потягивал пиво и смотрел, как Берта, уютно устроившись в кресле, листает журнал.
– Неужели так заметно? – она улыбнулась.
– Что – заметно? – не понял Егор.
– Заметны изменения.
Егор пожал плечами. В эту их встречу Берта его удивляла своей раскованностью и громким смехом. Она очень переменилась – это была уже не вчерашняя десятиклассница. Сейчас перед ним сидела уверенная девица, которая оценивающе посматривала на мужчин и не замечала ревнивых взглядов женщин. Ее английский стал беглым, она подправила произношение, и Егор видел, что ее принимают за гостью из какой-нибудь англоговорящей страны. Ему льстило общество такой красивой девушки. К тому же его обнадеживало, что она сама его разыскала и предложила эту неделю провести вместе. При этом она настояла, что жить будет в гостинице.
– Я все-таки совсем не знаю Лондон, – произнесла она так, что Егор был готов забросить все дела и служить при ней экскурсоводом.
Ее возвращение в Бат и появление в школе почти повторили ситуацию трехнедельной давности. Только теперь настал черед переживать Саймону Планту. Они встретились в одной из аудиторий, и ее неприятно удивило возмущенно-брезгливое выражение его лица. Она не смогла себе отказать в удовольствии повести себя точно так же, как вел себя он, и ограничилась любезно-равнодушным приветствием. «Зря он так. Я не заслужила брезгливости, не воспользовалась ни его влюбленностью, ни тем, что он фактически меня соблазнил», – думала она, наблюдая за тем, как преподаватель старательно отводит взгляд. Относительно «соблазнил» – это она, конечно, преувеличила, но в целом его поведение уважения у нее не вызвало. Она решила, что поступила правильно, «использовав» Саймон Планта. Само событие, превращение ее в женщину Берта не воспринимала как что-то, о чем следовало много размышлять. Случилось и случилось.
Навестить родных она смогла только на пасхальные праздники. Накануне отъезда, набегавшись по лондонским магазинам и накупив подарков, Берта позвонила Егору.
– Как ты смотришь, если я у тебя остановлюсь? У меня самолет только послезавтра, не хочется в Бат возвращаться, – Берта эти слова произнесла так, словно спрашивала о том, где купить тростниковый сахар.
– О чем ты говоришь, конечно! Это – классно! – Егор пытался еще что-то сказать, но Берта, бросив короткое «Тогда – жди», положила трубку. Купив немного деликатесов и фруктов («Вино или пиво у Егора есть всегда!» – справедливо рассудила она), Берта позвонила в знакомую чугунную витую калитку. Этот звонок был не более чем знак вежливости – калитка, как и ворота, к большому удивлению Берты, никогда не запиралась. Даже дом стоял вечно открытым, в этом она могла не раз убедиться. И сейчас она спокойно прошла через лужайку сада и толкнула незапертую дверь. В большом холле, как всегда, царил беспорядок – одежда, мотоциклетный шлем и краги, клюшка для гольфа, куча обуви. «Что за странность, клюшка для гольфа – дорогая, шлем тоже. Обувь – копеечная». Берта придирчиво оглядела хлам, брошенный прямо на красивый, с рисунком, каменный пол. Она поняла, что дом пуст, спустилась на кухню и положила продукты в холодильник. Эта кухня в цокольном этаже дома ей всегда нравилась. В больших помещениях – три прямоугольные с невысокими потолками комнаты – стояли длинные деревянные столы с мраморными столешницами. «Песочное тесто надо месить на чем-то холодном! Тогда оно будет действительно рассыпчатым. Идеально подходит мраморная доска. Если дрожжевое тесто любит тепло рук, то песочное тепла боится, масло начинает таять, мука мокнет», – эти слова бабушки Берта помнила с детства. Бабушка пекла ванильные полумесяцы, кончики которых обмакивала в растопленный шоколад. Такое печенье любила и ее мама. Сейчас, на этой старой кухне, где древняя чугунная плита и узкая резная колонка соседствовали с современными сложными агрегатами, Берта вдруг поняла, как соскучилась по дому.
В этой ее английской жизни не хватало запаха кухни, стряпни, гостей, к приходу которых дом переворачиваешь вверх дном. В этой жизни не хватало уюта. «Ничего страшного, еще немного, и будет уют, сидения за полночь за столом, прогулки с папой, бабушкины цеппелины и эти самые ванильные полумесяцы». Берта еще раз оглядела кухню и решила, что ужин она вполне может приготовить сама. Все равно ждет Егора. Она отыскала фартук, исследовала содержимое шкафов, еще раз оглядела свои покупки и принялась готовить лапшу. Слово «макароны» здесь в Англии совсем не употребляли, здесь ели на итальянский манер «пасту». Берта же любила именно лапшу – широкие полоски тонкого крутого теста, которые заправляли маслом и к ним добавляли все, что было дома. А дома, вспомнила Берта, всегда были грибы. И отец, и, как рассказывали, мама были заядлыми грибниками. «Вот только работа ей не давала возможности всласть по лесу ходить». Бабушка всегда рассказывала, что лисички мама не ленилась собирать даже самые мелкие, с которыми было больше всего возни.
У Берты грибов не было, зато был сыр с голубой плесенью, ее любимая горгонцолла и один большой розовый, почти круглый баклажан. Этот самый баклажан Берта купила просто так – ей понравился необычный цвет, не сине-фиолетовый, а розовый с тонкими темными прожилками. «Он такой красивый, что его можно положить в вазу», – подумала она, увидев его. Поставив на огонь воду для лапши, Берта достала сковородку и мелко-мелко порезала баклажан, пока он жарился, она размяла вилкой сыр, добавила в него оливковое масло, выжала сок из одного вялого зубчика чеснока, обильно все поперчила. Почти готовый соус из горгонцоллы она выложила в поджаренный баклажан. «Отлично, запах-то какой!» Берта слила воду с готовой лапши и смешала ее с баклажаном и горгонцоллой.
Берта немного выждала, помыла после своей готовки посуду и, посмотрев на часы, достала тарелку. «Пусть гуляет, я его ждать не буду, я есть хочу!» Она уселась за стол и принялась за лапшу.
Пустой дом больше не наводил на нее страх. Она поняла, что часть комнат здесь закрыты. «Куда мне столько, сама подумай? Решили, что обойдусь тремя на первом этаже, спальней и библиотекой. Потом же, это убирать все надо. А я на самоокупаемости», – Егор шутил, но было видно, что он горд тем, что живет в таком доме, хоть и в относительной бесхозяйственности.
«А он молодец! И музыку пишет, и работать успевает. И, между прочим, деньги считает», – Берта ужинала и размышляла. Правда, она так и не поняла, где работает Егор, но то, что человек занятой, – было очевидно. И его увлечения были Берте симпатичны – живопись, книги, театр… Берта вдруг подумала, что, будь она хозяйкой такого дома, она бы денег заработала предостаточно. «Тут даже с места вставать не надо! Сдавать для приемов и торжественных случаев – свадьбы и все такое – это раз. Два – сделать дорогой, хороший пансион, типа клуба. Вечером общий ужин для постояльцев или пятичасовой чай. Раз в неделю какой-нибудь концерт на лужайке, гости смогут пригласить своих друзей, ну и недорогое угощение. Три – отремонтировать и государству в аренду на долгий срок. Это здесь тоже практикуется. Четыре – «киношникам» сдавать для съемок». Берта сама читала в местных газетах, что владельцы усадеб и домов не очень-то охотно пускают к себе киносъемочные группы, даже за приличные деньги. Типа, пусть рушится, но чужая нога сюда не ступит. «Одним словом, это бы богатство да в умелые руки!» Берта покрутила головой, обозревая большое кухонное пространство. Ей на минуту показалось, что она уже стала владелицей этого дома. «Я бы в Англии жить не осталась, чего я хочу, я здесь не добьюсь. Но вот дом… Да еще такой», – в голове практичной натуры зрел план.
То, что Берта переняла свою практическую и деловую жилку от бабушки и дедушки с отцовской стороны, заметили все в семье. В семь лет она спорила с дедом на порцию взбитых сливок с вареньем и никогда не забывала, что выиграла спор. Дед бы ее сливками кормил по пять раз на дню, но обе бабушки дружно возмущались: «Нечего девочке есть жирное и сладкое в таком количестве. Кариес будет!» Пари Берта заключала по любому поводу – будет ли дождь к вечеру, приедет ли отец из командировки раньше на один день, сможет ли она съесть манную кашу без остатка, и обгонит ли соседская собака Фил их кошку Лику. Дед посмеивался и радовался своим проигрышам. Берта же через некоторое время, выиграв несчетное количество опротивевших ей взбитых сливок, обратилась к деду:
– Сколько стоит одна порция сливок в нашем кафе?
– А что такое? – дед удивился вопросу.
– Дед, я не буду есть выигранные порции, но ты денежки за них сложи и купи мне велосипед.
Дед слегка обомлел от такой постановки вопроса, в уме прикинул, сколько же это надо съесть сливок и сколько же он еще споров должен проиграть. Получалось – очень много.
– А зачем тебе велосипед? Может, лучше куклу какую-нибудь большую, красивую.
– Дед, зачем мне кукла, что я с ней буду делать?
– А зачем тебе велосипед? Ты же не мальчишка.
– Я катать буду маленьких девчонок, у которых нет велосипеда, и брать с них за это деньги. Или заколки. Такие красивые, «банан» называются. Можно и мальчишек катать тоже. Только с них заколки не возьмешь. Ну, я придумаю что…
Дед изумился, расстроился и порадовался разом.
– Она – в меня, но более сообразительная. Человек, так сказать, новой эпохи, деловая такая, – говорил он вечером жене.
– Избалованная она, а ничего не сделаешь. Матери ох как не хватает! Кто с ней в пятнадцать лет разговаривать о ее девичьих делах будет?! – сокрушалась бабушка.
– А мы на что, ты, например! – начинал возмущаться дед.
– Старый ты дурак, дед! – отмахивалась бабушка и шла считать деньги, отложенные на хозяйство, но теперь явно пойдущие на покупку велосипеда.
С течением времени практичность обросла деликатностью, выдержкой и воспитанием. Но суть осталась, как и остались амбиции. Берта с детства равнялась на мать, которую она помнила очень плохо и знала лишь по рассказам близких. А воспоминания об ушедшем человеке, как правило, грешат гиперболами. Из рассказов выходило, что только несчастье помешало матери стать очень известной, что ее стремление к славе было мощным, подчас безудержным, что чувства и эмоции заслоняли порой здравый смысл. Все это она узнала, когда заканчивала школу. Отец, стремящийся уберечь ее от ошибок, предостерегал рассказами о матери. Берта слушала, не перебивала, но портрет матери выходил вовсе не такой, как хотел бы отец. В ее сознании недостатки матери становились достоинствами, ее упрямство, о котором мягко и деликатно упоминал отец, становилось стержнем характера, а ее практичность, о которой нехотя отзывалась бабушка, необходимым компонентом для достижения высоких целей.
Берта решила, что в память о матери она должна достичь многого. Эта решимость и вместе с тем жалость к женщине, в воспоминаниях о которой остался только запах духов, определяли очень многие ее дальнейшие поступки…
Егор не появился, даже когда совсем стемнело, и Берта, забравшаяся в библиотеке в глубокое кресло с книжкой, стала настороженно прислушиваться к шуму, доносящемуся с улицы. Дом был велик, комнаты – темны, сад и небольшой парк – пустынны. Берта поежилась – она к трусихам себя не относила, но мрачные углы огромной библиотеки заставили ее озираться. Она встала и, сдерживаясь, чтобы не побежать вниз, к входной двери, торопливыми шагами спустилась на первый этаж. Где-то на полпути ее напугал какой-то шорох, виновницей которого, вероятнее всего, она сама и была. Берта ринулась вниз по скользким ступеням, зацепилась за резные перила рукавом и вскрикнула, падая прямо на гору вещей, сваленных в холле у подножия лестницы.
– Как это вам удалось? Лестница широкая, перила удобные, – спросили ее по-английски. Обладатель голоса держал Берту в объятиях.
Принцы появляются внезапно, с тем чтобы очаровать, влюбить в себя и дать понять, что сама Судьба в лице многочисленной аристократической родни против вашего союза. Принцы, на то они и принцы, чтобы сказку сделать былью, перевернуть представления о реальности и не дать забыть, откуда ты родом. Берта во все глаза смотрела на молодого человека, который был почти на голову выше ее. Она еще чувствовала его руки, а сама уже отступила на два шага. Он был красив, как бывают красивы английские принцы. Рыжий, в веснушках, с тонким длинноватым носом. Его кожа светлая-светлая, немного покраснела – ведь он только что вошел с улицы. Он был так необычайно красив, что Берта не удержалась и горько вздохнула – такие зеленые глаза почему-то в темных, а не рыжих ресницах действительно могут быть только у принцев.
– Что-то не так? Вы так вздохнули, как будто жалеете, что не упали лицом в… – тут незнакомец огляделся, – в эти сокровища.
– Я не жалею, я просто так вздохнула. Я жду Егора, он давно обещал быть…
– Скоро будет, он мясо покупает для sunday roast.
– Для чего?
– Для воскресного жаркого, завтра же выходной!
Берта опять вздохнула. Завтра вечером она будет лететь в самолете домой, к отцу и бабушкам с дедушками. А вот этот рыжий, высокий будет здесь пить пиво, смеяться и вообще… «Интересно, на это самое воскресное жаркое девушек приглашают?» Берта вдруг поняла, что запуталась, что этот рыжий не вписывается в ее планы, которые она несколько часов назад так подробно обдумывала на кухне.
Берта вела себя так, как ведут себя дети, впервые попавшие в магазин игрушек. История с Саймоном Плантом открыла ей мир совершенно иных отношений, в котором одновременно необходима была осторожность и, с другой стороны, дозволялась полная свобода выбора. Теперь она не рассматривала отношения с мужчиной как что-то судьбоносное, требующее долгих мучительных размышлений. От этой свободы кружилась голова – она теперь взрослая и сама разберется, кто ей нужен.
Берта честно себе признавалась, что отношения с почти пожилым человеком, интересным собеседником, заботливым мужчиной никогда бы не сложились. Поначалу ей было лестно его внимание, потом он избавил ее от одиночества в чужой стране и в чем-то заменил отца. И в конце концов сделал то, что должен был сделать человек, которого бы она полюбила без памяти и которого надо было дождаться. Но Берта ждать не хотела, потому что ждать было не в ее правилах. Она была человеком выбора, а потому просто использовала Саймона Планта. Была ли она благодарна ему? Наверное, но мужчина, которого можно так просто «бросить», ее не привлекал.
Егор же был ее ровесником, с ним было легко, и ему она явно нравилась. Берта вдруг отчетливо себе представила, что путь, намеченный ею, вполне можно сократить. Замужество с Егором, возможности, которые оно открывало, безусловно потребуют предприимчивости и определенных усилий – в конце концов, у него есть родня и этот дом в наследство просто так никто не отдаст. Но на то и умение ладить с людьми. Она, Берта, сделает все возможное, чтобы подружиться с родителями будущего мужа и убедить их в том, что инвестиции в их молодую семью – самые надежные. А потом, когда все вопросы будут решены, она… Что она будет делать потом, она не знала, но полагала, что все как-то само решится.
Собираясь погостить у Егора, Берта вполне допускала, что при известных обстоятельствах согласится на близость с ним. Ею двигали симпатия, любопытство и амбиции. Появление рыжего молодого человека с глазами цвета крыжовника ее планы не сломало, но заставило с ними повременить. В незнакомце она успела заметить не только красоту, приятную манеру держаться, остроумие, но и чрезвычайно дорогие ботинки. И еще было в нем что-то такое бесшабашное, немного нахальное и очень детское.
Егор приехал совсем поздно, с пакетами снеди, которую они втроем раскладывали по холодильникам в кухне. Дэн помогал им, тайком, как ему казалось, посматривая на Берту. Эти взгляды заметила не только она, но и Егор, настроение которого немного испортилось – он предвкушал вечер наедине с Бертой. Дэн – его приятель, но вовсе не друг – слишком уж между ними была большая разница в положении, знакомствах и возможностях. Их связывал интерес к современному искусству и занятия на курсах по классическому рисунку. В гости к Егору Дэн наведывался редко, подолгу не засиживался. Их разговоры касались исключительно выставок и занятий рисунком. В этот же вечер Дэн уходить не спешил, он с аппетитом съел лапшу, подробно расспросив Берту о рецепте, долго смаковал вино, увлекательно рассказывая о виноградниках на юге Франции, где отдыхал летом.
Дэн старательно не замечал сначала многозначительных, потом нетерпеливых, а в конце уже и просто гневных взглядов Егора, от всей души желавшего, чтобы приятель убрался восвояси. Но Дэн, сверкая зелеными глазами и заливаясь радостным румянцем, даже не думал уезжать. Он старательно вовлекал в беседу помрачневшего Егора, подмигивал Берте и вообще вел себя так, словно был самым желанным гостем на свете. Берте было приятно и лестно мужское внимание, а потому она приложила максимум усилий, очаровывая и того и другого улыбками и восторженными взглядами. В этот вечер здесь разыгрывался спектакль на вечную тему мужского соперничества и женского коварства. Почувствовав, что обстановка немного накалилась, Берта скрыла нарочитый зевок ладошкой и произнесла:
– Завтра улетать, надо выспаться, Егор, можно устроиться в маленькой спальне на втором этаже?
Егор радостно вскочил, давая понять приятелю, что вечер окончен, но тот только улыбнулся:
– Пусть девушка отдыхает! А мы с тобой пока обсудим последние этюды. – Дэн повернулся к Берте: – Хороших снов!
– Спасибо, – она улыбнулась им обоим и вышла из комнаты. Прикрывая дверь, она слышала, как Дэннис спрашивает Егора:
– Ты не спешишь? Я хотел бы с тобой обсудить выставку в галерее «Пойнт». Ты, случайно, не хочешь поучаствовать?
Родной город встретил Берту весенним свежим ветром, истончившейся ледяной кромкой морского берега, пронзительным небом, в котором кричали птицы. Еще город встретил ее неаккуратными домами, нелепыми вывесками на двух языках, разбитыми тротуарами и полным отсутствием асфальта на проезжей части. Все это не шло ни в какое сравнение с тем, что в аэропорту ее встречал абсолютно седой отец. Пальто, которым он так гордился еще несколько лет назад, стало псивым, а когда-то франтоватые с длинными пыльно-черными носами ботинки делали его фигуру гротескной. «Господи, господин Беликов, человек в футляре! Меня не было совсем недолго, что же тут приключилось?!» – у Берты защемило сердце. В облике отца читались нездоровье, уныние и денежные затруднения. Он ее поцеловал, обнял, Берта почувствовала, что глаза у него «на мокром месте». Она, боясь, что он расплачется прямо здесь, на виду сотен людей, сердито и громко прикрикнула:
– Пап, ты что, перестань!
Отец суетливо замахал рукой и, подхватив ее сумку, быстрым шагом пошел вперед, как будто хотел от нее убежать. Дома их встретили старики. Обе бабушки – они давно уже стали ближе сестер, – ревниво перехватывая друг у друга внучку, восторженно восклицали:
– Господи, совсем выросла, большая стала.
Эти причитания дали ясно почувствовать Берте, что здесь, в ее родном доме, не хватало молодых энергичных людей, свежих ярких впечатлений, новых вещей с их радостным, специфическим запахом чистоты. Ее родные, жившие теперь все вместе, в одной огромной квартире, состарили друг друга, оказавшись один на один со своими горестями. Раньше, когда Берта жила здесь, вся энергия уходила на нее, ее воспитание, заботы о ней, мысли и планы о ее будущем. Уехав, она лишила их каждодневных мелких дел и забот ради того, кто придет тебе на смену, лишила планов и возможности поделиться своим опытом.
Они все состарились, и казалось, что отец приблизился к ним по возрасту, количеству морщин и той старческой настороженности, которая сразу выдает одиноких людей, сосредоточенных на своем горе. «Боже мой, их нельзя было оставлять одних! Я не должна была уезжать! Надо было учиться здесь и работать», – Берта чувствовала такую вину, что ей хотелось заплакать, сгрести их в объятия и не отпускать.
Она заперлась в ванной, включила воду и разрыдалась. Ее мир, по воспоминаниям такой незыблемый, ее платформа, такая устойчивая, в реальности оказались очень уязвимыми. Контраст между ее жизнью в Бате, между ее воспоминаниями о жизни в доме и самой этой жизнью был настолько велик, что у Берты закралось сомнение, а верно ли она воспринимала эту жизнь. Была ли она достаточно внимательна к тем, кто ее окружал с детства. Чувствуя свою исключительность («У нее умерла мама», – шептались за спиной), она в родных видела крепостную стену. На деле выходило, что без нее эта стена обветшала и ослабла. Сидя на краю ванны и разглядывая сквозь слезы темные, похожие на птичий глаз сколы эмали, она пронзительно ощутила бедность, неустроенность и тревогу, в которой жили сейчас близкие ей люди. Берта умылась и решительно вышла из ванной. Стол уже был накрыт – на своих привычных местах лежал серебряный нож для масла, стояли серебряные солонка и перечница. В невысокое из бледно-зеленого стекла карафе было налито вино. Берта вспомнила, что отец всегда шутил, что в сосуд такого цвета можно наливать только шартрез или бенедиктин: «Особенно бенедиктин, единственный зеленый ликер!» И тарелки стояли ее любимые, розовые с ангелами, из старого сервиза. Стараясь не заглядывать по углам, чистым, выметенным, вымытым, но старым и оттого неряшливым, Берта прошла к столу, дождалась, пока все уселись, и громко произнесла:
– А я ведь не просто так отдохнуть приехала. Во-первых, я ужасно соскучилась! Даже не представляете, как я там скучаю! А во-вторых, завтра у нас начинается ремонт! Только прошу не беспокоиться, не суетиться и, главное, не нервничать. Все сделают рабочие, с которыми я уже договорилась.
Берта видела смесь удивления, радости и страха на лицах родных. Радостно и умилительно было оттого, что в жизни стало что-то происходить и это что-то устраивала их маленькая Берта, а старческий страх заставлял их цепляться за привычное прошлое в любом виде, будь это воспоминания или обои. Берта же принялась за ремонт, как за первое попавшееся средство, при помощи которого она могла изменить жизнь близких. В душе она стремилась к переменам более существенным, не декоративным, тем, которые не только придадут комфорт жизни, но и изменят мироощущения родных, превратят их в победителей.
Обед прошел весело благодаря сухому вину. Берта рассказывала о своей жизни, достала пачку фотографий, предусмотрительно сделанных в Бате и Лондоне. Все разохались, разглядывая внучку на фоне памятников английской столицы. В самом конце обеда, когда обе бабушки чуть не поссорились из-за того, чей торт подавать первым, а отец и деды, раскрасневшиеся и сытые, изъявили желание выкурить по сигаретке, Берта принесла сумку. Она сейчас радовалась, что в Лондоне, обегав все магазины, накупила ворох одежды, домашней утвари и забавных сувениров.
– Итак, – произнесла она и увидела счастливые лица домашних. Они так предвкушали подарки, что даже не произнесли обычное: «Зачем ты так потратилась!» Из сумки были извлечены вельветовые брюки и пиджак с замшевыми декоративными заплатами (как у Саймона Планта). Берта сама себе пообещала, что отцу купит точно такой же. И она купила. Только не в дорогом магазине, а на распродаже в магазине попроще. Затем последовали футболки, рубашки и жилетки для одного и второго деда.
– Вот это прямо на этот сезон, к зиме привезу вещи теплые, хотя, сами понимаете, средняя зимняя температура в Лондоне плюс пять градусов.
Для бабушек она приготовила платья и платки. Домашние принялись мерить вещи, обсуждать друг друга и пытаться присвоить себе чужой подарок:
– Это не твой цвет! – качала головой бабушка, глядя на другую, завязывающую на шею косынку.
День закончился шумно и весело.
Понятно, что денег на ремонт у Берты не было. Она невероятным усилием скопила на дорогу туда и обратно, на подарки и расходы во время этого ее отпуска. Но ремонт был обещан, а потому следовало очень быстро найти выход из положения. Взвесив все риски, она позвонила Сане-бандиту.
– Давно приехала? – голос Сани был, на всякий случай, подозрительно-суровый.
– Вчера, поздно вечером. Пока отдохнула, выспалась. Вот сегодня тебя сразу набрала.
– А-а-а. Увидимся? – голос подобрел.
– Конечно, я поэтому и звоню.
– Тогда будь готова, я минут через десять буду.
– Жду.
Берта положила трубку и задумалась. Вариантов у нее было немного, и самый простой – обратиться за деньгами к Сане.
Она была уверена, что тот не откажет, а взамен ничего не потребует. Конечно, немного неудобно, но что делать. Саня же сам говорил, что на него всегда можно положиться.
За то время, пока отсутствовала Берта, в жизни Сани произошло два события. Первое – большая часть его ближайших друзей прошли по одному громкому уголовному делу и теперь сидели за решеткой. Саня избежал подобной участи благодаря собственной осторожности – все-таки он боялся лезть в самое пекло разборок и разбоя – и благодаря вмешательству отца, большого человека в администрации области. Поначалу отец помогать не хотел – они с Саниной матерью были давно в разводе, и он считал, что все это результат попустительства и снисходительности со стороны экс-супруги. Но Санина мать нажала, поплакала, постыдила, попугала, и Саня был спасен. Он сам, будучи не замешанным в особо опасных делах, с облегчением вздохнул и, когда все закончилось, набравшись смелости, упросил отца помочь открыть бизнес. Тот, в свою очередь, обнаружив, что сын не только рисковый, но и неглупый парень, хорошо обучаемый и смекалистый, поговорил кое с кем, и вскоре Саня зарегистрировал собственное предприятие. Отец первое время пытался вмешиваться и давать разного плана советы, но вскоре понял, что сын, судя по всему, свое откуролесил.
Саня был дисциплинированным, осторожным и вполне самостоятельным предпринимателем. Дела у него шли хорошо – во-первых, сказывался административный ресурс, а во-вторых, Саня стал получать удовольствие от работы. Он сменил черную униформу «братков» на серый дорогой костюм, хорошие рубашки и галстуки. На ночь он читал Дейла Карнеги, стараясь поутру применить его советы. С клиентами общался сам, невзирая на размер выставленного счета. Он подумывал о получении второго высшего образования (первое было куплено), о курсах менеджмента и уже три месяца занимался на курсах английского языка. Нет, Саня, конечно, не потерял связи с прошлым, помогал деньгами и оказывал разного рода услуги бывшим соратникам, но внешне уже ничем на них не походил. Его превращение было стремительным и, судя по всему, необратимым. «Вот как быстро учит страх тюрьмы! – говорила мать отцу и добавляла фразу, которую услышала от одной из подруг: «Бог дает человеку не то, что он хочет, а то, что ему надо. Поэтому не торопись спрашивать его «За что?!», а подумай: «Для чего?!» Отец морщился от пафоса, но соглашался и потихоньку начинал гордиться сыном. Вскоре о Сане в городе заговорили с уважением и без страха.
Обо всех этих изменениях Берта не знала. а потому ожидала увидеть все ту же стриженую голову, черную кожанку и нагловатый взгляд.
Утром, когда Саня позвонил и сказал, что выезжает к ней, она, понизив голос, сказала:
– Ты к нам не поднимайся. Мои так вчера разволновались, что сегодня с утра пьют валидол. Не надо их беспокоить. Я увижу тебя в окно и спущусь.
Когда она увидела его, то изумилась переменам в его облике. Берта все же намеренно вышла только через двадцать минут.
– Извини, ругалась по телефону со строителями. Старики решили тут без меня ремонт сделать, так их уже второй раз обманывают – то плитка с трещинами, то обои разного оттенка. Я уж сама решила разобраться… Но понимаю, что деньги им не отдадут, так хотя бы довезли нормальные материалы, – Берта зашмыгала носом.
Они с Саней ехали по улицам города. Центр городка изменился – улицы стали аккуратнее, фасады домов чище, появились новые вывески, автобусные остановки, яркая реклама. Все было бы нормально, но жители явно контрастировали с этим обновленным пейзажем. Люди выглядели неважно – старики были одеты бедно, по улицам слонялось много подростков, и, несмотря на рабочий день, тротуары были заполнены людьми явно работоспособного возраста.
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |