«Та, что убирает» находится на сцене еще до начала спектакля. Девушка смотрится на столько органично, что зритель сначала может даже не понять кем она является: режиссерским ходом или реальным

«Та, что убирает» находится на сцене еще до начала спектакля. Девушка смотрится на столько органично, что зритель сначала может даже не понять кем она является: режиссерским ходом или реальным работником театра. Она спокойно, не обращая ни на кого внимания, готовит сцену для спектакля- моет пол. Та… одета в темно серый рабочий халат, белый платок, который ярко контрастирует с темной гаммой декораций, и тапочки на теплые шерстяные носки. Так одевались и одеваются девушки из русских деревень- люди тесно связанные со своей родиной, корнями и культурой.

Девушка задумчиво и не торопясь водит тряпкой по полу и вдруг будто случайно замечает зрителей (её взгляд нечаянно падает в нашу сторону). Поняв, что она не одна, героиня глядит в зрительный зал (но не на отдельных людей, а как-то сквозь, охватывая зрителя как единое целое) и рассказывает нам об Акакии Акакииче Башмачкине. Складывается ощущение, что она доверилась нам и отрывает великую свою тайну. Простая уборщица у Кулябина исполняет роль рассказчика. Она говорит о том, какое имя получил Башмачкин и почему, какие были еще варианты имен. Складывается ощущение, что она сама- непосредственный участник и свидетель событий, которым посвящен ее монолог. Она говорит об Акакии с любовью и легкой улыбкой, как родная мать, как близкий родственник.

Девушка проводит зрителя в мир спектакля и является единственным героем, который видит нас и ломает принцип «четвертой стены». Та…- связующее звено между действием и залом.

Возникают логичные вопросы: откуда в «шинели» уборщица? Почему именно она рассказывает о Башмачкине?...

Та… уходит.

Тишина. Её пронзает резкий звук печатной машинки. Проекция на две стенки(2 декорации черного цвета) в глубине сцены показывает расплывчатые очертания набирающегося текста. Сложно разобрать слова. Но может быть его прямое содержание для зрителя не должно быть важным? Мне показалось, что кто-то (возможно сам автор) записывает слова Той… Тогда она в этом случае выступает в роли первоисточника для написания Гоголем «Шинели».

Зрительный зал погружается во мрак. Из клубов дыма и яркого свечения, напоминающего лунный свет, показывается большая грузная фигура. Она медленно, мягко и плавно, словно стараясь не наступать на землю (что не сочетается с комплекцией актера), выдвигается вперед из глубины сцены. В этом действе есть что-то демоническое и ужасающее. Герой появляется под слова из текста апокалипсиса, читаемые по слогам неизвестным бестелесным голосом. Еще не понятно откуда он и кто его хозяин. Этот голос будет сопровождать Башмачкина до самой его смерти. Он диктует Акакию слова писания, чтобы тот записал, появляется в переломные моменты и таким образом создает систему членения спектакля на части- печати. По ходу действия становится понятно, что это внутренний голос героя и это то, что происходит в его голове.

Зловещая фигура, одетая в черные пыльные лохмотья, направляется к «постаменту»- возвышению в центре сцены, всходит на него, садится на колени. Теперь мы уже можем разглядеть, что это мужчина. Он не рыжеват, да и, кажется, не подслеповат, как у Гоголя. Голову его покрывает седина, а глаза большие и болезненные. Башмачкина Романа Агеева никак нельзя назвать «маленьким человеком». Он с самого своего появления вызывает нездоровый трепет внутри и страх.

Перед Акакием на коленях стоит необычный переносной столик. На нем лежат книги, которые он принимается так же медленно раскладывать у своих ног на возвышении, имеется лупа (ссылка на его подслеповатость) и подсвечник. Столик этот- неотъемлемая часть образа героя. Он со своим хозяином представляет одно целое. Его можно носить с собой - значит Акакий вечно ходит с ним и постоянно что-то переписывает. Это говорит о его любви к работе переписчика и даже о его одержимости этим занятием.

В то время как он сидит и раскладывает книги для переписывания, в его размеренную жизнь врываются четверо. Это чиновники, работающие с ним в одном департаменте. Учитывая, что режиссер переносит действие в настоящее время, чиновников можно назвать клерками, а департамент- офисом. Четверо выглядят юношами в сравнении с Башмачкиным. Всем им не более 25-ти лет.

Клерки живут в другой реальности- их движения не замедленны, а наоборот, даже стремительны(так и мы ежедневно куда-то спешим и суетимся). На них одеты отутюженные костюмы. Чиновники все делают синхронно, механично, четко и слаженно. Они дефилируют туда сюда по сцене, давая разглядеть серые одинаковые костюмы и их каменные, ничего не выражающие лица. В глазах их не теплится ни одной искорки жизни, ни одного движения мысли. Внутри появляется вопрос: «а кто я? Та… или одна из клерков?».

Акакий же не обращает на их занятие ни малейшего внимания. Он полностью погружен в работу.

Четверо берут из шкафов шинели, упакованные в чехлы для одежды(чтобы не запылились и не запачкались.). Они проходят рядом с писчим: шинели парят нам головой Башмачкина, назойливо, словно хвастаясь своим наличием у их хозяев.

Чиновники облачаются в эти одинаковые серые одеяния, встают у рабочих столов, протирают руки влажными салфетками, после чего бросают их за ненадобностью на пол, сыплют в резиновые перчатки присыпку, надевают их и приступают к своей аморальной работе- уничтожению книг. Все это делается синхронно. Жужжание измельчителей бумаги заглушает голос, записанный и звучащий из колонок. Он нависает над всем действом. Так режиссер возвращает наше внимание на Акакия. По слогам диктуется текст апокалипсиса, который кропотливо записывает сидящий на заднем плане Башмачкин. Кулябин позволяет услышать мысли человека, его внутренний голос.

Клерки прекращают свою работу лишь на определенных фразах. Они словно чувствуют что-то и замирают в оцепенении, стараясь понять в чем дело, но уже спустя несколько секунд продолжают свое занятие. Вот он апокалипсис: нам буквально повествуют о том, что происходит на сцене. Люди бесчувственно уничтожают литературу, то есть свое наследие, свои корни, духовные ценности, тот опыт прошлых поколений, на котором должно базироваться дальнейшее развитие. Иными словами, чиновники- это люди не знающие нравственности и высокой морали, существа разрывающие связи поколений. Они разрушают все до основания и строят на руинах свой новый мир: механизированный, серый, бездушный.

Мизансцена построена так, что железные рабочие столы клерков заслоняют и перегораживают все заднее пространство сцены, где находится Башмачкин. Чиновники- воплощение нашей современности. Башмачкин, пишущий перьями и обложенный книгами- гоголевского времени. Получается временной конфликт: настоящее пренебрегает прошлым и отгораживает его на задний план. Уничтожая книги, клерки истребляют труды таких же, как Акакий Акакиевич.

Чиновники, как непосредственные свидетели, рассказывают историю об Акакии дальше: о том, как они над ним издевались, как он жалок, о том, что он не способен ни на что большее, кроме переписывания бумаг. Говорят они о переписчике с издевкой и смешками. Однако, отношение у каждого из них к Башмачкину свое: кто-то конченый циник, кто-то, кажется, даже ему сочувствует, но пытается скрыть это. Когда один из них решает подытожить:

«фамилия его была Башмачкин, имя его было…», -у него так и не получается вспомнить как зовут героя. Значит Акакий для него безлик, значит он абсолютно ничего о нем не знает.

Клерки боятся своего сослуживца с самого начала. Он внушает им страх. Они опасаются говорить при нем текст Гоголя, уже понимая к чему это приведет. Рассказывать нам все это- для них скорее обязанность, а не желание. Это словно входит в часть их работы. Трепеща перед Акакием, один из клерков отказывается произносить текст. Тогда другие вынуждают его насильно. Слова Башмачкина «зачем вы меня обижаете?» как гром нависают над звуком рвущихся страниц и обрушиваются на четырех работников офиса, как кара за их злодеяния. Голос Романа Агеева доносится до зрителя через колонки и с большим ревером(эхо). Интонациями он напоминает голос больного, недоразвитого человека –аутиста. Но может быть он не такой? Может его таким видят чиновники: другим, существом нижнего порядка? Для них он – неполноценная личность.

Клерки упиваются осознанием своей общности. Каждый обнимает другого со словами «я брат твой!», совершая таинственный энергообмен внутри своей группы. Этот ритуал их приводит в экстаз. Насладившись единством, они вспоминают о внешнем виде (видно в их обществе встречают по одежке): кто-то начищает ботинки, кто-то смахивает пылинки с одежды и разглаживает складочки… каждый готовится к выходу в свет.

Вновь повторяется дефиле. Бросают мусор на пол.

Пока они вышагивают по сцене и как манекены рекламируют нам то, что на них надето, Башмачкин стоит у шкафа и выбирает себе новые книги для переписывания. Клерки по одному остаются на авансцене и рассказывают о главном герое дальше по тексту Гоголя. Остальные в это время продолжают вышагивать, как по подиуму.

«…- словом даже тогда, когда всё стремится развлечься,- Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению», - произносит с издевкой и пренебрежением клерк.

Башмачкин снова всходит на свой островок, который отгораживает его от внешнего мира. Герой спускается с него лишь в случаях необходимости.

В завершении рабочего дня четверо показательно снимают шинели и бросают их на авансцене.

Мрак. Ночь. Башмачкин зажигает тусклую свечу и начинает писать:

«и увидел я в деснице у сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями»

Когда всё стремится развлечься, Башмачкин при слабом свете свечи переписывает текст писания!

Акакий Акакиевич разжигает чугунный утюжок, отрезает от своих, и без того ветхих лохмотьев кусочек ткани и мастерит из него переплет для своей самодельной библии. Выходит, что его шинель так худа из-за того, что он от нее берет каждый раз по лоскуточку для переплетов книг.

В это же время входит уборщица. Акакий не обращает на нее ни малейшего внимания. Она тщательно убирает весь мусор, оставленный клерками, собирает их шинели, протирает им столы, расставляет им новые приборы (присыпки, перчатки и т.д.).

«и не мог никто ни на небе, ни под землей открыть эту книгу и прочесть ее».

Грохот железного подноса, нечаянно уроненного Той…, обрывает чтение слов писания.

Та, что убирает: «итак, в одном департаменте служил один чиновник; чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным…». Услышав последнее слово, Акакий поднимает на уборщицу вопросительный взгляд, в котором читается возмущение. «Что ж делать! Виноват петербургский климат»,- отвечает ему Та… и уходит.

Клерки приходят на работу, вновь принося с собой движение. На контрасте с ними Башмачкин словно плавает в пространстве. У него свой темпоритм, выпадающий из основной динамики спектакля. Четверо повторяют свои заученные действия. Акакий же внимательно разглядывает свою шинель, от которой уже почти ничего не осталось, и бережно укладывает на столик. Он погружен в себя. Внешний мир его мало интересует.

Чиновники представляют собой единый организм: все они разные, но действуют отлажено и точно. Когда один из них не поспевает за остальными (к примеру, долго возится с надеванием перчаток), другие ждут его и одаривают укоризненными взглядами.

Освещение играет важную роль в создании образов персонажей. Чиновники, стоящие за столами на первом плане, освещены холодным белым светом, какой бывает в офисных помещениях, а Акакий Акакиевич - пламенем свечи и теплым, приглушенным светом прожектора сверху.

За необходимостью, Башмачкину приходится заговорить с коллегами. Он выходит в люди: ближе к зрительному залу, к чиновникам. «я вот того… а… э… шинель… сукно…»,- пытается он сформулировать свои мысли для сослуживцев, показывая черные пыльные лохмотья. Его речь несвязна, словно он говорит на чужом, плохо ему знакомом языке.Те смотрят на него с опаской, отринув в стороны. В ответ на мольбы о помощи один из них забирает его самодельную библию, отрывает переплет и измельчает листы. Так он уничтожает символ веры человека и результат его трудов.

Столы располагают иначе, меняя пространство.

Сцена в ателье.

Перед нами салон 21 века. Женоподобные дизайнеры, стоящие в манерных позах, называют Башмачкина то «котя», то «солнышко». Они хлопают в ладоши, чтобы привлечь его внимание, будто у него завязаны глаза. А он стоит на своем островке, показывает дырявую шинель и с надеждой в голосе умоляет их, чтобы они как-то ее поправили. «Шинель то нужна НОВАЯ!»,- обрушивается на него. «Как же новая? Ведь у меня и денег на это нет…», - в абсолютно подавленном состоянии выговаривает герой.

Портные, как бесы, начинают носиться вокруг него с криками «НОВАЯ!НОВАЯ!НОВАЯ!». Башмачкин сломлен, он падает перед ними на колени и уже нормальным живым голосом, словно проснувшись из-за такого стресса, умоляет их о починке.

Действие вновь переносится в департамент. Четверо опять исполняют роли чиновников. В глубине сцены стоят столы, так же как они располагались и на авансцене. Мы видим офис с другого ракурса: теперь Акакий на первом плане, сцена развернула на 180 градусов.

Чиновник зажигает Башмачкину свечу.

Та… приносит чиновникам еду- либо японская, либо китайская кухня. Паек стандартен для всех: у всех коробочки и соки. Они едят палочками из одноразовых коробочек, по своему обыкновению оставляют после себя мусор (бросают упаковки от сока на пол - не ценят труд таких, как Та…). Фастфуд- еще один символ современности, подмеченный Кулябиным.

Акакий же, пока они принимают пищу, сидит с зажженной свечей и качается то вперед, то назад. Он в крайне нестабильном для него состоянии. Герой сетует на судьбу, пытается понять как быть дальше.

Рабочий день закончен. Четверо идут к авансцене, чтобы вновь скинуть шинели. Акакий с ними. Он стоит с ними в одном ряду, по центру и когда все без всякого сожаления кидают шинели на пол, он медля, силясь разжать пальцы, чуть ли же с физической болью, бросает ее туда же.

Наступает давящая звенящая тишина. Та… приходит, чтобы прибрать офис после рабочего дня и среди шинелей видит лохмотья Башмачкина. Она рассказывает о том, как он начал экономить и копить на новую шинель.

«И поют новую песнь, говоря: достоин Ты взять книгу и снять с нее печати, ибо Ты был заклан, и Кровию Своею искупил нас Богу»,- гремит бестелесный голос.

Акакий, все это время сидящий на своем островке, составляет стопки книг и встает на них. Он говорит что-то, все о той же шинели и все так же неразборчиво. Все мысли его направлены на его объект любви - шинель. Он встает ногами на книги, которые ранее так бережно раскладывал вокруг себя и переписывал. Островок его состоит из двух частей (коротких лавочек). Подходят чиновники и убирают одну из них. Башмачких теряет половину опоры и остается балансировать на стопке книг, держа книги в руках для баланса. И их клерки то же забирают, кладут на пол как ступени. Они берут уже совершенно изможденного Акакия под руки и, переставляя ему ноги со ступеньки на ступеньку (сам он не в силах), спускают его с его островка в свой мир. Он словно заново рождается для общества, отказавшись от прежней жизни.

Башмачкину уже не терпится. Его дразнят словами «шинель была совершенна». Чиновники аккуратно вынимают шинель из чехла, словно принимают роды. Они проверяют пульс, аккуратно вытаскивают сначала плечики, потом саму шинель. Акакий улыбается искренней улыбкой. Он как счастливый отец, впервые увидевший своего ребенка. Он хочет ее потрогать, взять на руки, но чиновники начинают подтрунивать и перекидывать ее друг другу, не давая Башмачкину. Они добились своего - он снимает с шеи свой письменный столик: окончательно отказывается от прежней жизни. Столик словно врос в него - Акакий с силою отдирает его от себя.

И вот на него наконец-то надевают его новую шинель. И в этот момент его словно пронзает безумная боль, сопровождаемая неистовым криком. В нем умирает старый Акакий и появляется новый: до этого сутулый, он выпрямляет спину, начинает нормально свободно и лихо двигаться, лицо его заметно оживляется, а речь становится связной и понятной. Он попадает в ряды клерков, чему несказанно рад. Башмачкин синхронно дефилирует вместе с ними, клерки даже подстраиваются под его шаг. Он вне себя от счастья, что его наконец приняли и что он вышел в свет. Но вдруг он замечает одиноко лежащий письменный столик. В лице его все изменяется. Он с трепетом касается столика, но клерки его оттаскивают.

Его даже зовут в гости к помощнику столоначальника на вечер.

Акакий входит в дом и его закручивает в хороводе роскошная жизнь: клерки катают на столах Башмачкина, который в смятении мечется со стола на стол и не знает куда себя деть. Его кружат и здороваются за руку. Мелькают лица. Ему все непривычно и он падает под столы и лежит там в позе эмбриона, как маленький испугавшийся ребенок. «Вам конфузится?»,- спрашивает один из чиновников Акакия, поднимая его с пола. Все рассматривают его шинель. Когда Башмачкин проходит их дресс- код, совершается ритуал принятия в стаю. «Я брат твой!»,- признают его чиновники. «Я брат твой!»,- кричит радостно Башмачкин. Все по очереди обнимают его и потом обнимают друг друга все с теми же словами - «я брат твой!». Его приняли в общество. Теперь для всех он стал полноценным человеком. Но всех интересует лишь его внешний вид, а не человеческие качества, все его встречают по одежке.

Та, что убирает для чиновников – прислуга. Они делают с ней, все что им угодно, обращаются как с вещью. Вот и теперь чиновник бесцеремонно ее раздевает.

«И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри.»,- глаголет голос.

Деву готовят в дар Акакию. С нее снимают обувь и ставят в таз. Клерки снимают с нее лишнюю одежду, оголяют ноги и плечи, укладывают волосы – делают идеал современной девушки. Она же не смеет противиться и стоит покорно, как статуя. Все это время взгляды Акакия и Той… прикованы друг к другу. Он смотрит с сожалением, она с безмолвной мольбой о помощи. Ее начищают влажными салфетками и как на конвейере пододвигают к Башмачкину. «Дзынь!»,- раздается звонок. Товар готов!

Акакий снимает с себя шинель и прикрывает наготу девушки. Она надевает ее обратно на хозяина, плача и шмыгая носом от причиненной ей обиды. Он снова накидывает шинель на девушку. И вот ни словно нашли друг друга. Их притягивает друг к другу словно магнитом. Взгляды их непрерывно направлены друг на друга. Между ними происходит неслышный диалог, живое страстное общение. Но к чему именно его тянет: к девушке или шинели на ней? Шинель для него и есть девушка, единственная его любовь.

Тем временем клерки выкладывают в ряд на авансцене чехлы для одежды, которые играют роль кроватей и укладывают шинельки спать. На этот раз они бережны и нежны с ними.

И вот Та… произносит роковой для Акакия монолог о том, как у него украли шинель. Она закрывает ему глаза рукой, как это делают матери, когда дети чего-то боятся. Она не хочет чтобы Акакий знал и видел что происходит.

Клерки убирают весь мусор, забирают шинель Башмачкина.

Следующий день. Акакий все так же шагает в рядах клерков. У него довольное выражение лица. Все пятеро двигаются легко и синхронно.

«И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри»,- гремит голос.

Акакий выглядит счастливым. Но когда все достают свои шинели из чехлов, он обнаруживает внутри лишь голые плечики. Теперь он вновь становится для всех чужим, изгоем. Он снова одиночка, вне общества.

Башмачкин собирается духом и идет к приставу. Он тащит на ноге за ремень столик для письма - его прошлое, к которому он теперь вынужден вернуться обременяет его, висит на нем, как гиря. Речь его постепенно теряет цельность, голос становится сконфуженным.(коряво! Чувствует себя сконфуженно или просто Он сконфужен) Но он настроен решительно. Он зол и даже устрашающ.

Голос диктует словно под запись: «И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул и увидел всадника, имя которому смерть».

Башмачкину становится все сложнее формулировать мысли. Он в гневе, просит о помощи. Но все не слышат его и лишь глумятся.Один строит из себя Наполеона, сделав из бумаги усы,а из вешалки Акакия- шляпу, другой смеется в лицо герою, когда тот взывает к нему словами: «я брат твой!!!».

«А вы понимаете кому вы это говорите?»,- отвечает значительное лицо. Он даже не вникал в суть слов Акакия. Для него ни малейшего значения не имеют чужие проблемы.

Башмачкин начинает кашлять. О его смерти говорят еще когда он находится на сцене. Бедняга издает болезненный крик отчаяния: «ААА!!!». На что чиновник хладнокровно отвечает: «Бэ!».

«И произошло великое землятресение. И солнце стало мрачным, и луна сделалась как кровь, и звезды небесные пали на землю, и небо скрылось ибо пришел великий день гнева его.»- предрекает голос.

Акакий медленно исчезает в дыме и ярком свечении в глубине сцены.

Тишина. Та… принесет столик Башмачкина и ставит у края сцены. Она зажигает свечу, в память о нем, с неподдельной грустью говорит о его кончине. Все усаживаются рядом со столиком, девушка ближе всех. Она непрерывно смотрит на пламя свечи и тихо напевает: «далеко- далеко ускакала в поле молодая лошадь. Так легко, так легко- не догонишь, не поймаешь, не вернешь…». В своей песне она изливает боль души, скорбь, горечь утраты. Чиновники тоже сидят в оцепенении и даже, кажется горюют по сослуживцу. Кажется, что ее акапелльное пение разливается на сотки километров, такова его энергетика. Она встает и медленно уходит, напевая. Ее провожает теплый свет, падающий на нее сверху. Пока она уходит чиновники честно сидят и поминают Акакия, но как только она исчезает за кулисами, один из них ставит телефон на столик и включает на нем музыку- ту же песню, но в клубной обработке и исполняемую детским придурковатым голосом. Он буквально надругался над покойником, т.к. столик – частичка души Башмачкина. Только что мы слышали чистое, девственное женское пение. Та… вкладывала в слова всю свою душу. А сейчас звучит та же песня, но это уже примитивный клубняк, с текстом про лошадку.

Они открывают свои истинные лица. Ну а что им плакать по человеку, который для них ничего не значил?

Чиновники веселятся как только могут: они пускаются в пляс под неистовую клубную светомузыку, сыплют на себя обрезки книжных страниц, как серпантин.

Одному из них звонит женский голос:

«-Я на похоронах. Акакич умер.

- это кто?(смех)

- че ржешь!? Это брат мой!

- на апокалипсис идешь? Есть 4 места.»

Четверо с радостью соглашаются пойти и говорят, что подъедут сами. Чиновники достают детских лошадок, кормят их обрезками, которые когда-то были книгами, садятся и весело скачут к апокалипсису. Делают они это эпично, как в самых культовых экшенах, замедляя действия.

Четверо замирают, как на картине. Вот они, всадники: Чума, Война, Голод и Смерть.

Отмирают. Неистово ржут над тем, что только что делали, бросают коней.

«а чё, клеевая»,- говорит один.

«ну и как вам апокалипсис?»,- спрашивает другой.

«да так себе. Как –то маловато»,- скучающим голосом отвечает третий.

Появляется Та… она пугает их слухами о появившемся близ Калинкина моста трупе (Одета она уже по моде: в блузе и юбке).

Девушка принимается прибирать последствия «апокалипсиса».

Пока Та… прибирает, она параллельно рассказывает: «привидение, однако же, уже было гораздо выше ростом…».

Появляется Башмачкин. Он статен и самоуверен. Надев шинель, он встает в ряды клерков и со словами «что стоим? работаем!» начинает управлять процессом. Чиновники беспрекословно подчиняются его указанию. Они выдирают листы из книг, дают из Башмачкину и он отправляет их в измельчитель. Выходит, что он все же стал таким, как они, что он теперь - одна из движущих сил апокалипсиса. Его смерть представлена здесь не столько смертью физической, сколько духовной.

В конце спектакля Роман Агеев радует публику, объясняя, что ни один экземпляр художественной литературы не пострадал.

Дата добавления: 2015-11-04