Джорджу Эдварду Мартину и Шейле О’Киф‚ 20 страница

Гарсиа Маркес не утратил присутствия духа. Позже, описывая свой каракасский период, он скажет, что тогда был «счастлив и без документов» (этими словами будет озаглавлен сборник статей, которые он там напишет), хотя ощущение легкости и непринужденности пришло к нему не сразу. После сумрачной сдержанности Европы венесуэльцы показались ему несколько навязчивыми людьми. Но при всем при этом атмосфера в Каркасе, пусть и излишне шумная и радушная, напоминала яркую безыскусную жизнь тропиков, которой отличалась Барранкилья, за одним лишь выгодным исключением: Каракас был столичным городом пока еще незнакомой ему карибской страны.

Гарсиа Маркес и Мендоса, довольные, что они снова вместе, встречали Рождество и Новый год в доме еще одной сестры Плинио — Эльвиры. Габо, почти весь последний год проведший в одиночестве, а во время своего короткого пребывания в Лондоне и вовсе живший в полной изоляции, радовался, что у него появилась аудитория, с которой он мог делиться — хотя порой слушали его неохотно — своими нескончаемыми идеями новых рассказов, коих у него заметно прибавилось с тех пор, как он познакомился с «Чинечиттой» и киносценариями Дзаваттини. Мендоса, у которого были постоянное жилье и постоянный источник заработка и не имевший прежде возможности наблюдать жизнь Гарсиа Маркеса, вскоре с удивлением обнаружил, что его друг умудряется совмещать напряженную работу в редакции с совершенно другой жизнью. «Где бы он ни был, я видел, что он не перестает скрытно трудиться как прозаик. Как только он не ухищрялся, чтобы иметь возможность продолжить работу над своими книгами! Даже я оказался причастен к той странной шизофрении романиста, который умудряется изо дня в день жить со своими персонажами, будто они ведут самостоятельное существование. Прежде чем написать какую-то главу, он рассказывал ее мне»[600].

Маркес еще и недели не прожил в Каракасе, как произошло самое важное и незабываемое событие за все время его пребывания в Венесуэле. 15 декабря, за несколько дней до того, как он прилетел из Лондона в венесуэльскую столицу, народным голосованием, результаты которого были нагло подтасованы, Перес Хименес был избран президентом на новый срок. 1 января 1958 г., после того как был сдан в печать специальный выпуск журнала и шумно отпразднован Новый год, Гарсиа Маркес, Мендоса и его сестры решили пойти на пляж. Но, когда все взяли полотенца и купальники, Гарсиа Маркеса одолело дурное предчувствие — столь типичное явление в его семье и в его художественной прозе, не говоря уже про его собственную непредсказуемую жизнь. Он сказал Плинио: «Черт, не могу отделаться от чувства, что должно случиться что-то нехорошее» — и мрачно добавил, что им всем следует быть осторожными. Несколькими минутами позже они все стояли у окна, наблюдая, как над крышами города проносятся бомбардировщики, и слушая автоматные очереди. И тут к дому подъехала припозднившаяся Соледад Мендоса и прямо с улицы крикнула им, что авиабаза ВВС в Маракае[601] подняла мятеж и бомбит президентский дворец Мирафлорес. Все кинулись на крышу, чтобы посмотреть на это зрелище[602].

Мятеж подавили, но Каракас был ввергнут в пучину беспорядков. Следующие три недели в столице царили смятение, заговоры и репрессии. Начиная с 10 января, после многих лет террора и страха толпы демонстрантов по всему городу стали устраивать акции протеста, бросая вызов полиции. В один прекрасный день, после обеда, когда обоих колумбийцев не было в редакции Momento, туда нагрянула Национальная служба безопасности. Всех, кто в тот момент находился в редакции, арестовали и увезли в главное управление. Директор газеты тогда был в Нью-Йорке, и Мендоса с Гарсиа Маркесом до комендантского часа колесили в белом MG по терзаемому кризисом городу, избегая ареста и собирая материал. 22 января, в преддверии всеобщей политической забастовки, организованной находившимися в Нью-Йорке лидерами Демократических партий, объединившихся в Патриотическую хунту перестала работать вся венесуэльская пресса. В ту ночь напряженность достигла своего апогея. Двое друзей всю ночь бодрствовали в доме Мендосы, слушая радио. В три часа утра они услышали рев моторов самолета, взмывающего ввысь над крышами города, и увидели огни воздушного судна Переса Хименеса, уносящего его в изгнание в Санто-Доминго. Взволнованный народ высыпал на улицы, отмечая радостную весть. Гудение клаксонов не утихало до рассвета[603].

Буквально через три дня после отлета Переса Хименеса, Гарсиа Маркес и Мендоса вместе с другими журналистами собрались в приемной городского дворца Бланко, чтобы узнать, какое решение приняли за ночь военные относительно статуса только что провозглашенной правящей хунты. Неожиданно дверь отворилась, и один из солдат, явно проигравший в споре, попятился из комнаты, держа автомат наперевес. Оставляя на полу грязные следы, он выскочил из дворца и отправился в изгнание. Позже Гарсиа Маркес скажет: «Именно в тот момент, когда солдат покинул комнату, где обсуждался состав нового правительства, я впервые почувствовал, что такое власть, интуитивно понял загадку власти»[604]. Спустя несколько дней вместе с Мендосой они имели долгую беседу с управляющим президентского дворца Мирафлорес. Тот занимал этот пост уже пятьдесят лет, работал при всех президентах Венесуэлы, начиная с самого первого патриарха властного Хуана Висенте Гомеса, руководившего страной с 1908-го по 1935 г. Гомес слыл жестоким диктатором, но управляющий отзывался о нем с особым почтением и нескрываемой ностальгией. До того времени у Гарсиа Маркеса к диктаторам было такое же отношение, как у всех демократов. Но встреча с управляющим Мирафлореса заставила его задуматься. Чем эти люди пленяли огромные слои населения? Через несколько дней Маркес сказал Мендосе, что он склоняется к идее создания романа о диктаторе, и воскликнул: «Неужели ты не заметил, что о них пока не написано ни одной книги?»[605] В итоге основой для образа главного героя «Осени патриарха» стал Гомес.

Вскоре после этих наводящих на раздумья встреч Гарсиа Маркес прочитал роман Торнтона Уайлдера «Мартовские иды», в котором воссозданы последние дни жизни Юлия Цезаря. События в Каракасе напомнили ему о недавнем посещении Мавзолея в Москве, где он увидел забальзамированное тело Сталина, и Гарсиа Маркес принялся собирать материал, на основе которого он в итоге создаст собственного диктатора, облечет в плоть свои представления о власти и влиянии, беспомощности и одиночестве, терзавшие его воображение с самого детства. По словам Мендосы, в те дни его неутомимый друг только и делал, что читал о бесчисленных латиноамериканских тиранах и потчевал его за обедом в каком-нибудь местном ресторане колоритными и, как правило, гиперболизированными подробностями об их жизни, постепенно создавая образы мальчиков, воспитывающихся без отцов, и мужчин с нездоровой зависимостью от своих матерей и неукротимой жаждой обладания Землей[606]. (Гомес слыл властителем, управлявшим Венесуэлой, как скотоводческой фермой.) Сюжетная линия быстро выстраивалась, и все же потребуется не один год напряженного труда, прежде чем его проект воплотится в жизнь.

Но сейчас, по крайней мере, Гарсиа Маркес находился в своей стихии. На эйфорию и возможности новой среды он реагировал так, будто сам был венесуэльцем. Теперь он более определенно высказывался по вопросам прав человека, справедливости и демократии. По мнению многих читателей, его статьи, опубликованные в Momento — лучшие за всю его журналистскую карьеру. Если в Европе он писал очерки от первого лица, что придавало его репортажам достоверность и актуальность, то теперь его стиль отличала почти обезличенная непредубежденность подчеркивавшая ясность и подразумеваемую страстность его повествования[607].

И двух недель не миновало после свержения Переса Хименеса, как Гарсиа Маркес на основе тщательно исследованного материала написал политическую статью под названием «Участие духовенства в борьбе»[608], в которой раскрывал роль венесуэльской церкви, способствовавшей падению диктаторского режима в такое время, когда многие политики-демократы просто сдались, и восхвалял мужество отдельных священников, в том числе архиепископа Каракаса. Маркес прекрасно знал о том, что церковь постоянно оказывает влияние на политику в Латинской Америке, и в своей статье несколько раз ссылался на ее «социальную доктрину». Эта его статья оказалась не только прагматичной, но еще и пророческой: Иоанн XXIII станет новым папой римским в октябре того года — как раз в то время, когда в Латинской Америке появятся первые признаки существования так называемой теологии освобождения. В частности, Камило Торрес, друг Маркеса той поры, когда он учился в Боготском университете, прославится на весь Латино-Американский континент как священник, участвовавший в партизанской войне под флагом нового религиозного кредо.

Однажды в марте Гарсиа Маркес, сидя в каракасском Гран-кафе вместе с Плинио Мендосой, Хосе Фонтом Кастро и другими друзьями, глянул на часы и сказал: «Черт, на самолет опоздаю». Плинио спросил, куда он собирается лететь, и Гарсиа Маркес ответил: «Жениться». «Мы очень удивились, — вспоминает Фонт Кастро. — Никто из нас даже не догадывался, что у него есть невеста»[609]. Прошло более двенадцати лет с тех пор, как Гарсиа Маркес впервые сделал предложение Мерседес Барча, и более шестнадцати лет, по его словам, с тех пор, как он решил, что она будет его женой. Теперь ему исполнился тридцать один год, ей было двадцать пять. Они почти не знали друг друга, общались только по переписке. С другой стороны, Плинио Мендосе было известно про его роман с Тачией Кинтана. Та даже поинтересовалась у Мендосы в письме, сумеет ли она найти работу в Венесуэле, и его сестра Соледад, познакомившись с испанской актрисой, крепко с ней подружилась и даже спросила у Гарсиа Маркеса, вскоре после того как Тачия приехала в Каракас, как он мог отказаться от такой женщины. Мерседес суждено войти в новую среду, в мир ее мужа, о котором сама она почти ничего не знает, — во всяком случае, знает гораздо меньше, чем большинство из тех, кто будет ее окружать. Пройдут годы, прежде чем она почувствует себя уверенно на своем месте, в качестве спутницы жизни этого на первый взгляд общительного, но на самом деле очень замкнутого и даже скрытного человека.

Родные в Колумбии не видели Габито почти три года, да и до этого, с конца 1951 г., после того как он пожил с ними немного в Картахене, а потом уехал в Барранкилью, видели его всего лишь раз или два. До недавнего времени его семья терпела тяготы в Картахене, да и теперь еще испытывала трудности. Правда, 2 августа 1957 г. старый дом полковника в Аракатаке наконец-то был продан[610]. Здание постепенно ветшало, соответственно снижались и доходы от аренды. В итоге семья Гарсиа Маркеса решила продать дом за 7000 песо бедной чете из крестьян, которая выиграла денежный приз в лотерею. На средства, вырученные от продажи дома полковника, Габриэль Элихио достроит новый дом, который он начал возводить в Лье-де-ла-Попа (Картахена).

Луиса всячески старалась, чтобы Габито получил хорошее образование — возможно, она выполняла обещание, данное отцу перед его смертью, — но постепенно забота об одиннадцати детях измотала ее, и в вопросе образования старших дочерей она больше руководствовалась желанием оградить их от лап «местных мужланов» в Сукре, чем стремлением помочь им обрести независимость в будущем. В результате Айда, после окончания института в Санта-Марте преподававшая в младших классах в школе салезианского монастыря в Картахене, решила стать монахиней и за пару лет до возвращения Габито (в 1958 г.) уехала в Медельин. И Габриэль Элихио, и Луиса Сантьяга возражали против ее решения, так же как возражали против ее отношений с Рафаэлем Пересом — парнем из Сукре, который хотел на ней жениться, — но отговорить дочь не смогли. Как бы то ни было, семья вскоре дорого заплатила за попустительство Габриэля Элихио, не занимавшегося воспитанием детей: Куки (Альфредо), теперь уже подросток, пошел по дурной дорожке и пристрастился к наркотикам, и это в итоге заметно сократит ему жизнь.

Тем временем в жизни Риты, младшей из сестер, разыгралась драма, едва не обернувшаяся трагедией в духе «Ромео и Джульетты». «За всю жизнь у меня был один возлюбленный — мой муж, Альфонсо Торрес. В ноябре 1953 г. я вернулась из Синсе в Картахену и в декабре познакомилась с ним в доме его сестры; она была нашей соседкой. Вот тогда и началась трагедия, потому что, кроме Густаво, он никому не нравился»[611]. Ей было четырнадцать, когда она познакомилась с Альфонсо. Ее родные были категорически против их отношений, тем более что Альфонсо, отличавшийся яркой красотой, был темнокожим. Рита и Альфонсо тайно встречались на протяжении четырех лет. Однажды от отчаяния она в знак протеста подстригла волосы, чтобы досадить родителям, которые ее возлюбленного даже на порог их дома не пускали. Они не хотели, чтобы какая-либо из их дочерей вышла замуж. (У Марго, как и у Аиды, в Сукре был свой Рафаэль — Рафаэль Буэно; к тому времени, когда она решилась бросить вызов родителям, он уже нашел другую девушку, которая от него забеременела, и Марго навсегда отказалась от любви.) Рите пришел на помощь ее старший брат Габито; некоторые из его рассказов она читала в школе (особенно ей запомнился «Рассказ не утонувшего в открытом море»).

Гарсиа Маркес взял в журнале четырехдневный отпуск и прилетел в Барранкилью, где остановился в старинной гостинице «Альгамбра» на углу 72-й и 47-й улиц. Приехал он с пустым чемоданом. «В Каракасе одежда очень дорогая», — сказал он[612]. Позже Мерседес будет утверждать, что он «просто появился» в ее доме, но, очевидно, он все же заранее связался с ней, так что с ее стороны это обычная шутка: они с Маркесом никогда не бывают серьезны, если кто-то начинает пытать их о том, как они познакомились и поженились. Мне она сказала, что до сих пор живо помнит, как она, лежа на кровати в своей комнате над аптекой, услышала крик сестры: «Габито приехал»[613]. Но Мерседес отказывается говорить, что она почувствовала при этом известии: разволновалась или просто удивилась. В тот вечер из Сьенаги прилетел Луис Энрике, и он, Габито, Фуэнмайор и Варгас устроили мальчишник в «Пещере».

И вот после почти трехлетней помолвки утром 21 марта 1958 г. Гарсиа Маркес и Мерседес сочетались браком в церкви Перпетуо-Сокорро на проспекте 20 Июля[614]. На церемонии бракосочетания присутствовали почти все завсегдатаи «Пещеры». По воспоминаниям Альфонсо Фуэнмайора, Габито — еще более худой в своем темно-сером костюме, в кои-то веки при аккуратно повязанном галстуке, — казалось, был ошеломлен торжественностью момента. Невеста — в потрясающем длинном платье цвета электрик и фате — прибыла с чудовищным опозданием. Свадебный пир устроили в аптеке ее отца[615].

Спустя два дня новобрачные отправились в Картахену к новой родне Мерседес. Должно быть, Луиса чувствовала себя странно, увидев после долгой разлуки сына, да еще женатого. Альфонсо, воспользовавшись удобным случаем, договорился о встрече со старшим братом своей возлюбленной в кафе-мороженом «Мирамар». На следующее утро, когда Рита собиралась в школу, Луиса сказала ей: «Вчера Габито беседовал с Альфонсо, так что сегодня твоя судьба будет решена». Позже Рита услышала, как брат сказал ее отцу: «Пора тебе продавать свой товар». Наконец-то для Альфонсо двери дома возлюбленной были открыты. Демонстрируя серьезность своих намерений, он сказал, что готов ждать год, пока Рита не окончит школу. Габриэль Элихио, демонстрируя свое легкомыслие, заявил, что он не одобряет долгих помолвок и что влюбленные должны пожениться немедленно. Свадьба состоялась через три месяца. Рита школу так и не окончит. Она родит пятерых детей и потом будет работать на муниципальной службе, содержа семью на протяжении двадцати пяти лет. А Альфонсо Торрес со временем станет главой семьи Гарсиа Маркес в Картахене[616].

Самый младший из детей Гарсиа Маркесов, Йийо, сорок лет спустя вспоминая тот короткий визит Габито, сказал следующее: «Он только что женился и приехал с Мерседес в Картахену то ли на медовый месяц, то ли попрощаться. А может, за тем и за другим, не знаю. Но я очень хорошо их помню: оба сидели на диване в гостиной большого дома в Лье-де-ла-Попа, где прошли мои отроческие годы, болтали без умолку и курили. Курили они много: в гостиной, на кухне, за столом, даже в постели, где у каждого была своя пепельница и три пачки сигарет. Он был худющий, она тоже. Он — нервный, с тонкими усиками. Она — вылитая Софи Лорен»[617].

К великому огорчению родных и друзей, очень скоро новобрачные полетели в Каракас через Маракайбо. Маленькая девочка, которая, как сообщила мне одна ее подруга детства, некогда в Сукре, стоя у стены во дворике, залитом послеполуденным солнцем, говорила «О, как же я хочу путешествовать по миру, жить в больших городах, переезжать из гостиницы в гостиницу!» — пустилась в большое плавание. Она и помыслить не могла — на то просто не было причин, — что когда-либо эти ее мечты сбудутся. В самолете Габо поделился с Мерседес своими собственными мечтами: он опубликует роман под названием «Дом», напишет еще один роман, о диктаторе, и в сорок лет создаст свое лучшее произведение — шедевр. Позже Мерседес заметит: «Габо родился с открытыми глазами… Он всегда добивался того, чего хотел. Взять хотя бы наш брак. Когда мне было тринадцать, он сказал своему отцу: „Я знаю, на ком женюсь“. А мы тогда были просто знакомыми»[618]. И вот теперь она стала женой этого человека, которого едва знала.

Это был совершенно другой Гарсиа Маркес. Женитьба и новые обязанности преобразили его. Он открыто планировал свое будущее. И дело, конечно, не только в том, что новоявленный муж пытался произвести впечатление на молодую жену. Он вступал в новую эру, начинал новый проект, и даже его любимая литература, его призвание, должна была стать частью этого нового уравнения. Больше он не собирался жить как-нибудь, кое-как сводить концы с концами: теперь все в его жизни будет заранее спланировано и систематизировано — в том числе и писательский труд.

В аэропорту Каракаса новобрачных встречала вся семья Мендосы, включая теперь уже пожилого бывшего министра обороны Плинио Мендосу Нейру, которому постепенно пришлось признать, что с течением времени политические устремления, что он лелеял в Колумбии, испарились. Колумбийские консерваторы выиграли историческое сражение, которое только что, очевидно навсегда, проиграли реакционеры Венесуэлы.

Шумная, дружелюбная, пожалуй, излишне самоуверенная и даже навязчивая семья Мендосы ошеломила Мерседес. Средняя сестра Плинио, Соледад, без сомнения, невольно сравнивала ее с раскованной Тачией, и, вероятно, это сравнение было не в пользу Мерседес. Через два десятка лет младшая сестра Мендосы, Консуэло, в статье, написанной для модного боготского журнала, нечаянно откроет, почему Мерседес испытывала неловкость. Вспоминая ее приезд в Каракас, Консуэло скажет: «Внешне она — типичная представительница женской половины северо-восточного побережья: стройная, но широка в кости, смуглая, скорее высокая, чем маленькая, раскосые глаза, улыбающиеся полные губы, серьезная и насмешливая одновременно. Когда Мерседес впервые отправилась за границу и прибыла в Каракас, она казалась робкой, вполне обыкновенной; носила узкие юбки, правда не совсем по моде; волосы короткие, волнистые, что ее тоже не украшало»[619]. Словом, женщина, возможно, африканских кровей, немодная и неприметная. Неудивительно, что позже Мерседес скажет мне, что провела «слишком много времени» с Мендосами в Каракасе, причем «мне это было не по вкусу, радости особой не доставляло — честно говоря, я предпочла бы быть от них подальше». Но поначалу ей приходилось ужинать в обществе семьи Мендоса почти каждый день. Гарсиа Маркес снял небольшую квартирку в Эдифисио-Рорайма (Сан-Бернардино), в которой почти не было ни мебели, ни предметов домашнего обихода[620]. В таких условиях они будут жить несколько лет. Через тридцать лет Марио Варгас Льоса, рассказывая мне о той поре жизни Маркесов, добавит насмешливо, что Плинио Мендоса постоянно торчал дома у Гарсиа Барча, даже во время их медового месяца[621]. Сам Мендоса в своих мемуарах «Лед и пламя» («La llama у el hielo») косвенно подтверждает этот факт. Казалось бы, он должен быть очень аккуратен в своих высказываниях, но Плинт всему миру поведал о том, как Мерседес пыталась готовить — да она и сама признает, что не умела даже яйца сварить, Габо пришлось учить ее этому[622], — и что она не произнесла ни слова с тех пор, как приехала в Каракас: «Через три дня после знакомства с Мерседес я сказал своим сестрам: „Габо женился на немой“»[623].

Правда, Мерседес утверждает, что с мужем она общалась без проблем. Когда я спросил у нее в 1991 г., что, по ее мнению, скрепило их союз, она ответила: «Это вопрос биологической совместимости, вы не находите? Без этого ничего и быть не может»[624]. Но то было только начало. Вскоре она войдет в его плоть и кровь, но не так, как в те годы отчаяния, когда он еще толком и не знал ее. Она станет незаменимой для человека, который всегда полагался только на самого себя, рассчитывал только на собственные силы с тех пор, как умер его дед (а ему тогда было десять лет). Она привнесет в его жизнь рассудочность и рациональность. Постепенно, по мере того как в ней крепла уверенность в себе — или, точнее, она научилась давать ей выход, — она начала наводить порядок в рукотворном хаосе Маркеса. Разобрала его статьи и газетные вырезки, бумаги, рассказы, машинописные тексты романа «Дом» и повести «Полковнику никто не пишет».

В действительности перед свадьбой Гарсиа Маркес активно работал над своими художественными произведениями, хотя с прибытием в Каракас у него начался напряженный период политической и журналисткой деятельности. Буквально за один присест он написал свой четвертый рассказ о Макондо, «Сиеста во вторник», — после того как Мендоса предложил другу принять участие в конкурсе на лучший рассказ, организованный газетой El Nacional и финансируемый Мигелем Отеро Сильвой. Этот рассказ, написанный, по словам Плинио, в течение Пасхальной недели 1958 г. (если Маркес ему не солгал; возможно, уже существовал первый вариант произведения, которого Мендоса не видел), основывался на одном воспоминании поры его детства: однажды он услышал крик: «Вон идет мать того вора!» — и увидел бедную женщину, проходившую мимо дома полковника в Аракатаке[625]. Рассказ повествует как раз о такой женщине, которая вместе с дочерью приехала на поезде в Макондо. Провожаемые враждебными взглядами местных жителей, они идут по улицам городка к кладбищу, где похоронен ее сын, застреленный при попытке ограбления. Один из немногих рассказов, действие которых происходит в Макондо (Аракатаке), по стилю он не выходит за рамки эстетики неореализма, характерной для того периода творчества Гарсиа Маркеса. Сам писатель часто говорит, что это его лучший рассказ, а также — что весьма интригующе — «самый сокровенный», вероятно потому, что то детское воспоминание слилось чудесным образом с более поздним — о том, как он сам вместе с матерью шел в Аракатаке по полуденной жаре в 1959 г.[626] Этот рассказ, несмотря на все его достоинства, не получил первого места на конкурсе.

Что касается источника вдохновения, конечно же, этот и другие рассказы о Макондо (Аракатаке) зиждутся на воспоминаниях автора (многие из них ностальгические) о его «необыкновенном» детстве, а вот рассказы, где местом действия является «город» (Сукре), навеяны воспоминаниями о его мучительном отрочестве, от которых он пытался избавиться. Но где бы ни разворачивалось действие повествования — в Макондо или в «городе», герои сюжета отнюдь не бессердечные представители власти, заправляющие в этих двух поселениях, — хотя священники Макондо всегда менее черствые, чем священники «города»; то же самое можно сказать и о других представителях власти (в Макондо, кажется, даже нет алькальда). Они показаны как простые люди, у которых тяжелая жизнь, но они при этом, насколько позволяют всегда направленные против них обстоятельства, стараются сохранять мужество, порядочность, достоинство и честь. И если это звучит сентиментально и неправдоподобно, совсем нереалистично, что ж, гениальность автора состоит в том, что ему удается убедить в своей точке зрения многих скептичных читателей.

Судьба распорядится так, что всю вторую половину мая и весь июнь Гарсиа Маркес посвятит работе над своими рассказами. Что называется, не было бы счастья, да несчастье помогло — во всяком случае, помогло его литературной деятельности. Так было и в 1948 г., и в 1956-м. 13 мая, меньше чем через четыре месяца после свержения Переса Хименеса, которого президент Эйзенхауэр наградил титулом «друг Соединенных Штатов», в Венесуэлу с визитом доброй воли, едва не окончившимся катастрофой, приехал вице-президент США республиканец Ричард Никсон. По дороге из аэропорта автомобиль Никсона блокировали, закидали камнями и оплевали, а сам он едва не расстался с жизнью. Это событие, широко освещавшееся в международной прессе, воспринимали как историческое свидетельство того, что отношения между США и Латинской Америкой находятся на грани разрыва. Анализ этой позорной выходки привел к тому, что тремя годами позже был создан «Союз ради прогресса» — программа помощи странам Латинской Америки. Макгрегор, как и владельцы других печатных изданий, решил поместить в своем журнале специальную передовицу, осуждающую оскорбительные действия толпы в отношении Никсона и выражающую сожаление по поводу неприятного инцидента. На этой почве Мендоса в хлам разругался с Макгрегором, крикнул ему: «Сам жри это дерьмо!» — сказал, что увольняется, и ушел, хлопнув дверью. Спускаясь по лестнице, он встретил Гарсиа Маркеса, с опозданием прибывшего в редакцию. Когда Мендоса объяснил ему, что произошло, Маркес развернулся и ушел вместе с ним. Они оба остались без работы[627].

Безработные журналисты вернулись в Сан-Бернардино и, прихватив с собой Мерседес, отправились в местный ресторан «Эль Ринкон де Бавьера», чтобы обсудить, а заодно и отпраздновать свое увольнение. Мерседес, по натуре флегматичная особа, ценившая черный юмор, покатывалась со смеху, когда они рассказывали ей, почему их уволили. Высвободившееся время позволило Маркесу продлить свой медовый месяц и продолжить работу над рассказами. Теперь у новобрачных появилась возможность больше времени проводить вместе[628].

Мерседес привезла с собой в Каракас огромную коллекцию писем от Габо — 650 штук. Через несколько недель Гарсиа Маркес попросил жену уничтожить эти письма — на том основании, как вспоминает Мерседес, что они «могут попасть в чужие руки». Сам он свое решение объясняет так: если случалось, что они расходились во мнениях, она неизменно заявляла: «А вот в письме из Парижа ты писал, что никогда так не поступишь». Когда Мерседес отказалась выполнить просьбу мужа — учитывая характеры обоих, это, скорее всего, был весьма непростой разговор, — Маркес предложил выкупить у нее свои письма. В итоге они сошлись на символической сумме в 100 боливаров, после чего Мерседес уничтожила все письма[629]. Случай довольно интересный — если, конечно, он имел место (а хоть бы и не имел, почему бы нет?). Во-первых он свидетельствует, что Маркес косвенно брал на себя обязательство оставаться мужем Мерседес до конца ее дней; период, когда его называли Габито, навсегда будет вычеркнут из ее жизни, ибо отныне их никогда не будет разделять расстояние, что могло бы побудить ее в порыве ностальгии взять в руки старые письма. Во-вторых, возможно, ему самому эти письма напоминали о том времени, когда он и в самом деле пренебрег Мерседес, закрутив роман с Тачией и затем короткую интрижку с Пуппой; без сомнения, совесть требовала, чтобы он уничтожил все следы своей былой неверности (быть может, поэтому теперь он не искал встреч с Тачией, с которой познакомился ровно за два года до женитьбы на Мерседес). И наконец, это также может означать, что молодой человек, хваставшийся в самолете своими будущими достижениями, в действительности надеялся скоро прославиться и с самого начала чутье подсказывало ему, что он должен заранее уничтожить все документы о своей былой жизни и заняться созданием собственного имиджа для будущих исследователей, критиков и биографов. Какова бы ни была правда, данный поступок свидетельствует об интуитивном стремлении Маркеса не цепляться за прошлое, не собирать сувениры или памятные вещи — даже такие, что имеют отношение к его произведениям.

х его знакомых в будущем. Это Симон Альберто Консальви, впоследствии министр иностранных дел республики. Через Мигеля Анхеля Каприлеса, владельца «Каприлес-груп» — одной из наиболее влиятельных корпораций в сфере средств массовой информации, Мендоса устроил на работу и Гарсиа Маркеса. Тот 27 июня был назначен главным редактор[630]. сал мало.

Пришли хорошие новости из Колумбии: неожиданно в Боготе была опубликована его повесть «Полковнику никто не пишет» — в июньском номере литературно-критического журнала Mito, в котором перед самым отъездом Маркеса в Европу в 1955 г. был также напечатан его рассказ «Исабель смотрит на дождь в Макондо». Он дал один экземпляр повести Херману Варгасу, и тот, «без моего ведома», как скажет Гарсиа Маркес, передал ее редактору Китану Дурану[631]. Публикация повести в литературном журнале означала, что в очередной раз его произведение было напечатано фактически нелегально и его прочтут не более нескольких сот человек. Но ведь это лучше, чем ничего, вероятно, уверял себя Маркес в те дни, когда еще и мечтать не смел о широкой популярности.

И опять политика вмешается в его судьбу, внесет в его жизнь радикальные перемены. С тех пор как в начале 1956 г. в Париже Николас Гильен сказал ему, что единственная надежда для Кубы — молодой юрист Кастро, возглавляющий Движение 26 июля, Гарсиа Маркес пристально наблюдал за деятельностью кубинского политика — как тот готовил в Мексике свержение Батисты, как на моторной яхте «Гранма» совершил героическое путешествие к берегам Кубы, окончившееся гибелью почти всего отряда, как вел партизанскую войну в кубинских горах Сьерра-Маэстры. Гарсиа Маркес быстро распознал в Кастро великого человека. Растревоженная Венесуэла на ощупь шла к новому демократическому порядку, двигалась путем перемен, который Маркес никогда не забудет. Однако Венесуэла была не его страна, и с течением времени происходящие в ней процессы волновали его все меньше и меньше. В любом случае в общественно-политической жизни он мог участвовать только как журналист — готовя репортажи, редакционные статьи, — а этой возможности его лишили. А вот Кубе — поскольку развернутая Кастро политическая борьба имела значение для всей Латинской Америки — в плане последствий, а может, и целей Гарсиа Маркес готов был отдать свои предпочтения.

Дата добавления: 2015-11-04