Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Педагогические специальности 22 страница



Дарвиновская теория наконец перестает разрушать «старое», мифологическое миропонимание. Цельность достигается соедине­нием научной теории с неомифом посредством двойного переко­дирования — в коды всемирной культуры (шумерский эпос, «ро­зовый» рай и т.д.) и в коды массовой детской литературы (тем самым и последняя обретает более высокое значение).

Помимо «африканской поэмы» есть у Гумилева «китайская поэма» для детей «Два сна» (1918), сохранившаяся не полностью. Рукопись была передана К. И.Чуковскому для публикации в дет­ском издательстве, где затерялась. Сюжет поэмы прост: девочка Лай-Це и мальчик Тен-Вей, дети мандаринов (китайских чинов­ников), играют, шалят, читают стихи. От опасных поступков их бережет семейный дракон, а невинные проделки оправданы по­слом, беседующим с отцами. Посол провозглашает священную мудрость детской игры:

 

«Здесь, в мире горестей и бед. В наш век и войн и революций, Милей забав ребячьих — нет, Нет глубже — так учил Конфуций».

 

Для детей Гумилев написал пьесу в стихах «Дерево превраще­ний» (1918). В «индийской» истории о том, как звери съели чуде­сные плоды и превратились в людей, иронически переосмысля­ются ведическая философия перерождений, а также мысли героя Ницше — мудреца Заратустры — о превращении человеческого духа в верблюда, верблюда — во льва, а льва — в ребенка, о том, что человек больше обезьяна, чем иная из обезьян.

«Условия игры» разъяснены драматургом в Прологе: если плод съест черт — он превратится в мартышку, если звери — то в лю­дей, а если человек — то в ангела. В финале факир, молившийся на волшебное дерево, превращается в ангела и улетает, а его ме­сто заступает обезьяна, спасшая последний плод для него. Обезь­яна, научившаяся делать добро и молиться, начинает новый круг перерождений.

Вместо чудес зрители видят переодевания актеров, поэтому они поставлены перед романтическим выбором — верить, пови­нуясь магии театра, или придерживаться бытовой определенности.

Драматургический опыт Гумилева отличался смелостью: в дет­скую пьесу введены актуальные философские учения, показаны их связь и борьба, аллегорическое действие протекает по законам балагана, потешные персонажи воплощают идеи, обычно обсуж­даемые интеллектуалами-взрослыми. Автор предельно упростил условия постановки и стиховую форму, так что пьесу с ее слож­ным подтекстом могли бы разыграть и дети.



В 1918 году Гумилев начал обдумывать грандиозный замысел: воссоздать в стихах географию всего земного шара, посвятив каж­дому континенту отдельный сборник, написанный определенным размером. Начал он, естественно, с Африки:

Цепи башен И могил — Дик и страшен Верхний Нил.

<...>

У Нубийца Мрачный взор Он убийца, Дерзкий вор. <...>

Через овраги И бурьян Шли бродяги В Омбурман.

«Не ходите, дети, / В Африку гулять», — такой иронический совет позднее даст читателям Чуковский.

Гумилев все дальше уходил от провозглашенного им акмеизма к иной эстетической системе, формировавшейся на фоне миро­вой войны и революции. В июне 1917 года поэт так описал теку­щий литературный процесс: «Мне представляется, что завершил­ся великий период риторической поэзии, которой были погло­щены почти все поэты XIX века. Сегодня основная тенденция со­стоит в борьбе за экономию слов... Новая поэзия ищет простоты, ясности и точности выражения. Любопытно, что все эти тенден­ции невольно напоминают нам лучшие произведения китайских писателей... Кроме того, повсюду наблюдается очевидное стрем­ление к чисто национальным поэтическим формам». Эти прогно­зы сбылись в отношении поэзии для детей 20—30-х годов.

Творческий путь Гумилева все дальше уводил его в область дет­ства и детской литературы, но расстрел по ложному обвинению оборвал это движение. И все же значение поэта в детской литера­туре весьма велико. «Детский» литературный процесс в XX веке находился под большим влиянием Музы Дальних Странствий по­эта, путешественника и воина.

 

Сергей Александрович Есенин

 

Виднейший крестьянский поэт Сергей Есенин (1895—1925) входил в группу писателей-имажинистов, утверждавших пластич­ный, живой образ первоосновой искусства. Однако его творчество как явление гениальное не вмещается в рамки имажинистского течения.

«Моя лирика жива одной большой любовью, любовью к роди­не. Чувство родины — основное в моем творчестве», — заявлял Есенин. Искания, сомнения, боль поэта исходили из великого конфликта между Русью крестьянской и новой Россией, вздыб­ленной революцией и урбанизацией. В ранних стихах Есенина пре­обладает крестьянско-христианское мироощущение, для которо­го характерно одушевление всего живого («Все живое особою ме­той / Отмечаю я с давних пор...») и соединение человека, приро­ды, неба и земли в ощущении Бога. Именно ранние стихи поэта по преимуществу вошли в круг детского чтения.

Детские годы Есенина прошли в обстановке традиционной народно-книжной культуры. В доме деда, где рос мальчик, чита­ли Библию и Священную историю по субботам, нянька-прижи­вальщица сказывала сказки, а захожие странники-богомольцы распевали духовные стихи. Дед выучил его читать в пять лет, а первые стихи мальчик складывал раньше восьми лет. Когда де­вятилетним он пошел в школу, багаж знаний и навыков уже был достаточным для восприятия светской литературы. Развитая наблюдательность в отношении природных явлений, которая обычно отличает растущих в деревне детей, обогащалась в его сознании фантазией: наблюдение тут же превращалось в образ. «Ночью луна при тихой погоде стоит стоймя в воде. Когда лоша­ди пили, мне казалось, что они вот-вот выпьют луну, и радо­вался, когда она вместе с кругами отплывала от их ртов», — писал он о своем детстве. Вместе с тем склонность к тихому со­зерцанию сочеталась в мальчике с озорством и даже драчливо­стью.

В свое собрание сочинений Есенин включил восстановленные по памяти детские миниатюры «Вот уж вечер. Роса...», «Там, где капустные грядки...». Другие его детские стихи не сохранились. В крестьянской среде детское творчество редко входило в систему семейных ценностей.

На творческое становление Есенина повлияла его учеба в спас-клепиковской церковно-учительской школе (Рязанская губерния).

Преподавание литературы в подобных школах включало в себя знакомство с той частью русской лирики, которая была проник­нута религиозными мотивами. В основном это поэзия высочайше­го художественного уровня — Державин, Ломоносов, Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Майков, Тютчев и др. Будущие «народные» учителя должны были знать из школьного курса популярные в народе стихотворения Кольцова, Некрасова, Никитина, Сурико­ва. Эти и другие уроки придали ранним стихам Есенина тон, близ­кий к тону лирики, обычно печатавшейся в детских и народных изданиях.

Приехавший в Москву юный поэт нашел поддержку у Блока. Поначалу он зарабатывал корректурой в сытинском издательстве, которое специализировалось на массовом выпуске книг для на­родной и детской библиотеки. Недаром первым опубликованным стихотворением Есенина была «Береза», оно появилось в детском журнале религиозно-монархического направления «Мирок» (ян­варь 1914 года). К 1916 году поэт составил сборник «Зарянка», куда включил уже опубликованные и новые стихи для детей (выпу­стить книгу ему так и не удалось). Этот сборник мог бы дополнить блоковский «Круглый год». Вообще идея круговорота жизни — от младенчества в «травном одеяле» до увяданья человека вместе с природой — была близка крестьянскому поэту. Главные чувства и нравственные идеи его ранней поэзии — милосердие, сострада­ние, благословение всего живого.

Круг есенинских стихов для детей сложился на протяжении 1913— 1918 годов: «Береза», «С добрым утром», «Черемуха», «Топи да болота», «Нивы сжаты, рощи голы...», «Пороша», «Разгуля­лась вьюга», «Бабушкины сказки», «Вечер, как сажа...», «Прячет месяц за овинами...», «За рекой горят огни...», «По лесу леший кричит на сову», «Воробышки» («Поет зима, аукает...»), «Лебе­душка», «Корова», «Лисица», «Табун», «Песнь о собаке», «Мо­лотьба» и др. Это стихотворения о природе, людях и животных. Кроме того, выделяются стихотворения с религиозной темати­кой: «Колокол дремавший...», «Пасхальный благовест», «Молит­ва матери». Детям адресован и рассказ «Бобыль и Дружок».

Стихи Есенина появлялись до Октября не только в «Мирке», но и в других детских журналах: «Задушевное слово», «Доброе утро», «Парус», «Проталинка», а также в альманахах. Его стихи наряду со стихами символистов и новокрестьянских поэтов, Саши Черного, М.И.Цветаевой, Д.Бедного представляли «но­вую русскую поэзию в образцах, доступных детскому понима­нию», по словам составителя сборника «Зарницы. Чтец-декла­матор для детей» (1923), включившего в него произведения этих авторов.

Ведущий лирический мотив ранней поэзии Есенина — уми­ленное созерцание жизни. Природа и человек пребывают в состо­янии покоя, взаимосогласия. Крестьянский мир устроен Богом, и печать его присутствия лежит на всем: «Гляну в поле, гляну в небо — /Ив полях и в небе рай...»

В своих ранних стихах поэт шел от традиций народной песен­ной лирики. Его образы достоверны благодаря теплоте и живости чувства. Лирический герой видит картину мира не внешним, а внутренним зрением, пропуская видимое через сердце. Отсюда — особая лексика, «очеловечивающая» природу:

А по двору метелица Ковром шелковым стелется,

Но больно холодна. Воробышки игривые, Как детки сиротливые,

Прижались у окна.

Источник есенинских образов — народная речь, поэтичная в самой основе. Например, народная загадка развернута поэтом в целую картину:

Ах, и сам я в чаще звонкой Увидал вчера в тумане: Рыжий месяц жеребёнком Запрягался в наши сани.

Поэт широко использовал принятые в народной лирике ин­версии («чаще звонкой...»), постоянные эпитеты («белая береза»), олицетворения («Поет зима — аукает, / Зеленый лес баюкает...»). Его метафоры и сравнения легко воспринимаются именно благо­даря их родству с народной образностью.

При этом Есенин необычайно свободно обращался с народ­ным языком. В церковных книгах он с детских лет узнавал древ­ний русский язык, отличающийся особой выразительной мо-шью. Большое влияние на формирование поэта оказали и духов­ные стихи:

За тёмной прядью перелесиц, В неколебимой синеве, Ягненочек кудрявый — месяц Гуляет в голубой траве.

Эта легкая для восприятия строфа построена весьма сложно. В общей метафоре сравниваются ночное небо и земля. Взгляд ге­роя как бы переносит то, что привычно на земле (ягненок в тра­ве), на небо. Поэт одновременно использует образность народно­поэтическую («небесные коровы», т.е. облака, питают своим мо­локом землю) и церковно-славянскую (агнец Божий). «Неколе­бимая синева» — это небесная твердь. Но гуляние ягненочка-ме­сяца в небе дает движение самой неподвижности. Разбуженное воображение читателя может уловить в «голубой траве» неба ис­кры, как от росы на земной траве лунной ночью. Несмотря на свою сложность, этот широкий метафорический образ доступен детскому воображению, которое также стремится к поиску соот­ветствий, внешних и внутренних связей между отдельными час­тями окружающего мира.

В 1918 году Есенин публикует отдельным, хорошо оформлен­ным изданием стихотворение «Исус младенец». Написано оно не позднее 1916 года. Это поэтическая история по мотивам духовных стихов, которые распевали богомольцы. В стихотворении говорит­ся о младенце Исусе, отдавшем кашу птицам, о птицах, полетев­ших за хлебом и пшеницей для голодного Боженьки, о добром аисте, качавшем плачущего Исуса в своем гнезде, и о Богороди­це, по милости которой аист стал «Носить на завалинки / Сине­глазых маленьких / Деток». Все образы здесь — Богородица, Исус, птицы — даны в соответствии с православно-крестьянским пони­манием связи телесного и духовного.

Надо отметить, что Есенин порой резко расходился с церков­ным христианством, но именно в период самой искренней веры он создал стихи, вошедшие в хрестоматийный фонд русской дет­ской поэзии.

«Сказка о пастушонке Пете, его комиссарстве и коровьем цар­стве», появившаяся в журнале «Пионер» в 1925 году, — отклик поэта на привлечение несовершеннолетних к партийно-колхоз­ной работе. Автор с мягкой иронией описывает жизнь и мечты Пети: пастушонок счастливее со своим вечно разбредающимся стадом, чем в страшном сне — на общественном посту. Отметим, что политическая тема решена с «крестьянским уклоном»: народ­но-христианские мотивы создают подтекст, в котором и выраже­но авторское отношение, тогда как сам текст сплетен из бытовых мотивов. Так, мораль сказки заключается в словах березы — дере­ва, чей образ восходит к русской христианской символике и свя­зан с детской поэзией XIX века:

Петя с кротким словом Говорит коровам — «Не хочу и даром Быть я комиссаром». А над ним берёза, Веткой утираясь. Говорит сквозь слёзы, Тихо улыбаясь — «Тяжело на свете Быть для всех примером, Будь ты лучше, Петя, Раньше пионером».

Особая тема есенинской лирики — маленькие сироты и бес­призорники. Ранние стихотворения «Сиротка», «Побирушка» от­разили не только личное восприятие этого явления, но и даже в большей степени общий крестьянский идеал ребенка. Здесь спле­таются мотивы безвинных слез и скромных притязаний (нитки бус для Маши-сиротки, куска черствого хлеба для девочки-поби­рушки). Образ мира трактуется как неправедный, злой, жесто­кий — и празднично-веселый. Даже ненастная природа ополчает­ся против сиротки, слезы стынут на ветру: «Я в награду твои сле­зы / Заморозил в жемчуга». Стихотворение «Побирушка» отлича­ется большей поэтической силой благодаря тому, что разрешение конфликта героини со злым, равнодушным миром вынесено «за скобки», к читателю: «И стоит малютка, плачет / Под веселый, резвый смех».

В 20-х годах проблема детей-беспризорников, обозначившаяся с началом Первой мировой войны, обострилась до крайности. Есе­нин одним из первых написал о них (стихотворения «Папиросни­ки» и «Русь бесприютная»).

Всего через три дня после посещения поэтом тифлисского кол­лектора для беспризорников была написана «Русь бесприютная». Она образует трилогию с «Русью уходящей» и «Русью советской» (все стихотворения появились в 1924 году). Есенина тянуло к бес­призорным, он при всяком случае вступался за них', они же чув­ствовали его отношение и платили взаимностью — оберегали его.

«Я только им пою», — признавался поэт, подчеркивая, что детство и поэзия нераздельны:

Но если б встали все Мальчишки чередой. То были б тысячи Прекраснейших поэтов.

Сочувствие к бесприютным и обездоленным сочеталось с по­ниманием тяжелейших социальных последствий беспризорности. Однажды Есенин увидел, как по Тверской улице в Москве шла неуправляемая толпа беспризорников. «Вот это сила. Вырастут — попробуйте справиться с ними. Посмотрите на них: в лохмотьях, грязные, а все останавливают и опрокидывают на дороге. Да это ж государство в государстве, а ваш Маркс о них не писал».

1 См.: Вержбицкий Н. Встречи с Есениным. — Тбилиси, 1961; Бениславская Г.А. Воспоминания о Есенине // С. А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1986. - Т. 2.


Поэзия Есенина — явление классической литературы: читате­ли всех возрастов, даже самые маленькие дети, на протяжении уже многих поколений находят в ней эстетическое удовлетворение.

ПРОЗА В ДЕТСКОМ ЧТЕНИИ

Александр Иванович Куприн

А.И.Куприн (1870— 1938) на протяжении всего творческого пути обращался к человеческим чувствам, не искаженным совре­менной жизнью, и эмоциям животных. Эта позиция оставалась неизменной и в произведениях для маленьких читателей.

«Ты заметь, милая Ника, — говорит юной барышне ее собеседник в рассказе "/0-ю" (1927), — живем мы рядом со многими животными и совсем о них ничего не знаем. Просто — не интересуемся. Возьмем, на­пример, всех собак, которых мы с тобой знали. У каждой — своя особен­ная душа, свои привычки, свой характер. То же у кошек. То же у лошадей. И у птиц. Совсем как у людей...»

Ни один ребенок не останется равнодушным при чтении рас­сказанных в «Ю-ю» историй про удивительную, чуткую и ласко­вую кошку, про лошадей, нежно привязанных к своим седокам, про семейную жизнь гусей. Наблюдения над красивой и умной кошкой Ю-ю окрашены тонким лиризмом, благодарностью за ее преданность и за ту теплоту, которую вносит в жизнь человека обшение с животными.

В рассказе «Сапсан» (1921) повествует о себе собака — «боль­шой и сильный пес редкой породы». Образ могучей, осознаюшей свою силу собаки максимально приближен к человеческому. Сап­сан, как и многие сильные люди, добродушен и терпим; ему «стыд­но и жалко», когда обижают «маленьких и трусливых». Он даже философствует: «Говорят про нас: такая-то собака добра, такая-то — зла. Нет. Зол или добр, храбр или труслив, щедр или скуп, доверчив или скрытен бывает только человек. А по нему и собаки, живущие с ним под одной кровлей». Нежные отношения связыва­ют этого громадного пса с Маленькой — так называет он дочку Хозяина. Когда приходит страшный миг — Маленькая оказывает­ся в опасности, Сапсан загораживает ее своим телом, спасая от бешеной собаки.

Уроки преданности, взаимопомощи и любви дети получают и в других произведениях писателя. Так, в рассказе «Барбос и Жуль-ка» (1897) два дворовых пса трогательно привязаны друг к другу, несмотря на разницу в характерах. Дети лучше взрослых понима­ют эту дружбу — ведь, по мысли писателя, «дети вообще стоят к животным гораздо ближе, чем это думают взрослые». Куприн счи­тал, что такая душевная близость очень важна для полноценного нравственного развития ребенка. Порой это может даже способ­ствовать излечению больного малыша, как произошло в рассказе «Слон» (1907).

В другом известном рассказе писателя — «Белый пудель» (1904) — мальчик совершает подвиг любви ради своего друга и кормильца — ученого пуделя, с которым он и старый шарманщик дают пред­ставления, зарабатывая себе на жизнь. Симпатии автора целиком на стороне бедных уличных артистов, а не избалованного малыша Трилли и его истеричной матери. Ни Сергей, ни шарманщик не могут даже представить себе расставания с верным Арто, какие бы деньги ни сулили за него.

Драматична, полна напряжения сцена, где мальчик выручает из плена пуделя, украденного дворником по прихоти капризного Трилли: «Никогда в жизни мальчик не испытывал такого мучи­тельного ощущения полной беспомощности, заброшенности и одиночества, как теперь». Автору удалось включить в напряжен­ное действие даже природу. Природа, такая ласковая днем, ка­жется ему теперь тревожной и укоряющей — ведь он забрался на чужую дачу: «Все было страшно, таинственно, сказочно-красиво в саду, точно наполненном ароматными снами. На клумбах тихо шатались, с неясной тревогой наклоняясь друг к другу, словно перешептываясь и подглядывая, едва видимые в темноте цветы. Стройные, темные, пахучие кипарисы медленно кивали своими острыми верхушками с задумчивым и укоряющим выражением».

К концу прошлого века тема тяжелого детства становится од­ной из основных в русской реалистической прозе. К изображе­нию тяжелого положения детей-рабочих обратились Куприн, Мамин-Сибиряк, Андреев, Серафимович и другие писатели. Каж­дый из них — в соответствии со своими творческими пристрасти­ями и пониманием общественных задач — раскрывал образ ре­бенка, лишенного нормального детства. При этом одни шли пу­тем описания внешней среды, условий существования детей, дру­гие сосредоточивали внимание на внутреннем состоянии своих маленьких героев.

Куприн в рассказе «5 недрах земли» (1899) соединяет оба под­хода к теме. В аду шахты и казармы живут рабочие, в том числе двенадцатилетний Васька. По контрасту с этим адом изображена прекрасная степная природа. Наивный деревенский паренек не знает, чему больше дивиться — грубым ли нравам казармы или «величине и сложности шахтенного дела». Шахта представляется ему даже чем-то сверхъестественным — обиталищем мрачных, чудовищных сил.

Как и в «Белом пуделе», юный герой оказывается способным на решительный поступок. Чистый душой, которой еше не косну­лись «безобразный разгул и разнузданность шахтерской жизни», Васька не бросает на верную гибель в осыпающемся забое товари­ща. Это связывает их на всю жизнь крепкими узами. Гуманист Куп­рин не мог оставить своего героя, замученного ребенка, без ка­кой-либо надежды — хотя бы на дружбу и понимание.

Жизненную подлинность многих произведений Куприна отме­чал К.Г.Паустовский, говоря, что писатель не извлекал свои рас­сказы из мира вымысла и поэзии. «Наоборот, он открывал в ре­альности поэтические пласты настолько глубокие и чистые, что они производили впечатление свободного вымысла».

 

Алексей Михайлович Ремизов

 

А.М.Ремизов (1877—1957) имел у современников славу чу­дака и при этом отменного прозаика. Его уникальное восприятие мира и речевое мышление были воспитаны сказками кормили­цы, простонародным московским говором, а также древнерус­скими рукописями и церковными книгами, наконец, русской классической прозой. Проза Ремизова относится к литературно­му направлению, берущему начало в фантастике Гоголя. Жанры, выбранные Ремизовым, были необычны для современной лите­ратуры — апокрифы, сказки, грамоты и прочее, что восходило к древней и средневековой словесности. При этом сам автор под­черкивал: «Я никогда не копировал и не стилизовал... само вы­биралось, что было в веках, под мою руку и шло к моей руке. В сказках я продолжал традицию сказочников, а в письме — кни­ге писце в».

Дебютом писателя явился сборник сказок «Посолонь» (1907) — самая светлая, жизнеутверждающая из книг писателя. Максими­лиан Волошин писал в рецензии на эту книгу: «Ремизов ничего не придумывает. Его сказочный талант в том, что он подслушива­ет молчаливую жизнь вещей и явлений и разоблачает внутрен­нюю сущность, древний сон каждой вещи. Искусство его — игра. В детских играх раскрываются самые тайные, самые смутные вос­поминания души, встают лики древнейших стихийных духов».

Автор и сам говорил: «Моя "Посолонь'" — ведь это не выдум­ка, не сочинение — это само собой пришло — дыхание и цвет русской земли — слова». Ведущая идея книги выражена автором в предисловии к редакции 1930 года: «Волшебная Россия — земля­ная — подземная — надземная — была, есть и будет, пока светит солнце над большой русской землей, и не раз скажется она в слове, пока жива человеческая речь и смотрят на мир детские глаза».

Книга выстроена как путешествие по временам года, по Солн­цу, отсюда и слово «посолонь». Начинается год весной, как встарь; оканчивается «Медвежьей колыбельной песней» — глубокой зи­мой. Основой сюжетов и образов служат детские игры, песенки и сны, взрослые обряды, приметы и поверья, загадки, пословицы и поговорки. Например, в сказке «Красочки» воспроизводится старинная игра: Ангел с колокольчиком и Бес с колотушкой раз­бирают себе красочки-цветочки. По правилам игры, если засме­ются Ангеловы цветочки на ужимки Беса, повторенные его цве­точками, — идти им к Бесу. В сказках-играх действуют персонажи, которые ведут себя как дети; автор описывает игру именно так, как она течет в воображении детей, перевоплотившихся в гусей-лебедей, в кошек и мышек, в синие и белые цветочки, в Ангелов и Бесов (сказки «Красочки», «Кошки и мышки», «Гуси-лебеди»).

Народным обрядам писатель вернул их священный поэтиче­ский смысл, соединив обряд со всем кругом единой жизни при­роды и людей. Обряды чаще всего изображаются через детское сознание. Например, один из зимне-весенних обрядов — сжига­ние Костромы — Ремизов изображает как большой детский праз­дник, разгорающийся на зеленеющем лоне земли. Кострома ожи­ла, имя ее обрело значение и образ: «Идет она по талым болот­цам, по вспаханным полям, да где-нибудь на зеленой лужайке и заляжет; лежит-валяется, брюшко себе лапкой почесывает, брюшко у Костромы мяконькое, переливается» («Кострома»).

В «Пбсолони» есть и рассказы о детях, например о неугомон­ном мальчишке Петьке и его благочестивой бабушке («Богомолье». «Змей»), о малышке Аленушке («Медведюшка»). Рассказы отчасти напоминают реалистическую мемуарную прозу, отчасти — те же фантастичные ремизовские сказки.

Особое место занимает сказка «Зайка»: в ней появляются ге­рои, которые перейдут потом в цикл-продолжение «К Морю-Океану» (1910—1913). Это некая совсем маленькая Зайка и ее наперсник Котофей Котофеич. Сказка — одна из лучших в сбор­нике; она представляет собой поэму в прозе о раннем детстве, проходящем как один прекрасный сон — среди живых игрушек, неведомых чудных зверей, под неусыпной опекой старого кота. Ремизов был мастер придумывать героев и их имена, а в этой сказке он собрал, пожалуй, самую большую коллекцию: страш­ная Буроба с огромным мешком; Червячок, то раздувающийся, то снова опадающий и исчезающий в маленькой ямке; Кучери-ще, поедающий игрушки; гадкий Зародыш в фонарике; Чучело-Чумичело, до обеда ходящий на голове, и прочие загадочные существа.

В цикле-продолжении оказывается, что это Котофей Котофеич водил Зайку и всех остальных «посолонь». Он же поведет к Морю-Океану других детей — Алалея и Лейлу. Их путешествие будет опас­ным и долгим, от сказки к сказке; «мышиными норами, змеины­ми тропами» доберутся они до цели. Сказки цикла «К Морю-Оке­ану» более подходят для детей младшего школьного возраста.

Современный автору русский фольклор стал материалом для ска­зок-переложений, вошедших в сборник «Докука и балагурье» (1914).

В 10-х годах Ремизов стал осваивать фольклор народов Сибири, Кавказа, Тибета. Вспоминая позже об этом увлечении, он писал: «Мне пришло на мысль выразить русским голосом — самым в мире свободным и громким по мечте своей — голос народов все­го мира, народов отверженных, "диких", затесненных, обижен­ных, погибающих и погибших. Пусть прозвучит по-русски их за­ветное на всеобщем суде!»

В дальнейшем география интересов писателя еще расширилась. В большую рукописную книгу «Павлиньим пером» (50-е годы) он постепенно собрал «переговоренные» русскими ладами сказки и назидательные истории Востока — монгольские, тибетские, сан­скритские, арабские, татарские. Включены в эту книгу и русские апокрифы, пришедшие из Азии. Интересно сравнить русскую сказ­ку «Волк и семеро козлят» с кабильской сказкой «Коза» (Кабилия находится в Северной Африке). В кабильском варианте вместо волка действует шакал, «козят» всего двое, а коза, поймав шакала, тут же упустила его. В современных изданиях для детей выходят «ти­бетские» сказки Ремизова о зайце. Шакал и заяц — традиционные в восточном животном эпосе герои, основная роль которых — обманывать, плутовать; их проделки и составляют канву сюжетов.

В эмиграции Ремизов написал художественные мемуары о дет­стве — книгу «Подстриженными глазами» (1933—1946).

Алексей Михайлович Ремизов, несомненно, оказал огромное влияние на дальнейшее развитие сказочного жанра. Ближайшими его учениками были Н. М. Кодрянская — детская сказочница, жив­шая в США, и А.Н.Толстой.

 

Алексей Николаевич Толстой

 

А.Н.Толстой (1883— 1945), прозаик, драматург и публицист реалистического направления, получил первое признание чита­телей после выхода его сборника прозы «Сорочьи сказки» (1910).

«Все русское знал и чувствовал, как очень немногие», — ска­зал об А. Толстом Бунин. «Сорочьи сказки» он охарактеризовал как «ряд коротеньких и очень ловко сделанных в "русском сти­ле", бывшем тогда в моде, пустяков» и добавил: «Они были напи­саны не только ловко, но и с какой-то особой свободой, непри­нужденностью (которой всегда отличались писания А.Н.Толсто­го)». Действительно, книга представляет собой серию отличных набросков на темы фольклора, которым еще только предстоит стать частями целой картины. Эти наброски не имеют собствен­ной внутренней идеи, их форма не завершена, а язык откровенно стилизован. Однако чтобы написать их, Толстой несколько лет изучал сказки, мифы, песни, древнейшие рукописи — судебные акты XVII века, сочинения вождя старообрядцев Аввакума, учил­ся у знатоков фольклора — писателей Максимилиана Волошина, Вячеслава Иванова, Алексея Ремизова, читал исследования уче­ных-фольклористов, вслушивался в современную речь. В итоге: «Я начал понимать, в чем секрет языка».

В 1923 году при переиздании своих ранних произведений Тол­стой выделил два цикла: «Русалочьи сказки» (с волшебно-мифо­логическими сюжетами) и «Сорочьи сказки» (о животных). Оба цикла предназначались взрослым, но среди этих «взрослых» сказок немало таких, которые находят отклик у маленьких читателей.

Сказками все эти произведения можно назвать лишь условно: они сочетают в себе признаки страшной или смешной былички, рассказа и сказки. К тому же писатель вольно обращался с поверь­ями и сказочными сюжетами, позволяя себе иногда их просто выдумывать и стилизовать под народный сказ.

Нередко повествование в толстовских сказках ведется в насто­ящем времени, тем самым подчеркивается реальность фантасти­ческих героев и событий. Да и случившееся в прошлом благодаря уточняющим деталям представляется достоверным, недавним со­бытием («У соседа за печкой жил мужичок с локоток», — начи­нается сказка «Звериный царь»). Действие может разворачиваться в избе, в овине, на конюшне, в лесу или поле — там, где обитают русалка, полевик, анчутка, овинник и прочие языческие духи, которыми так богаты русские мифы. Эти существа и есть главные герои сказок: помощники и вредители для людей и домашних жи­вотных.

Близкое соседство одомашненного мира с таинственной ди­кой природой влечет за собой противоборство. Дикий кур, испы­тав мужика, награждает его червонцами (сказка «Дикий кур»). «Хо­зяин» (домовой) ночью пугает лошадей и уводит вороного жереб­ца, но козел — лошадиный сторож — побеждает домового (сказка «Хозяин»). Иногда Толстой дает подробный портрет мифологи­ческого героя — как в сказке «Звериный царь»: «Вместо рук у царя — лопухи, ноги вросли в землю, на красной морде — тысяча глаз». А иногда намеренно опускает все детали описания, чтобы раздразнить воображение читателя; так, о диком куре известно только, что у него «под крылом сосной пахнет». Внешность слу­жит автору лишь дополнительным средством обрисовки характе­ра каждого из фантастических персонажей.


Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав







mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.02 сек.)







<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>