- А вот и Энни.
Гулкий плач обретает облик, когда он видит проносящуюся мимо окна огромную руку, от которой тянет невыносимым жаром и кожа на ней не плавится, двигается, будто она из метала, вечно пылающего, раскалённого. Он поднимается с колен, выпрямляется, чтобы разглядеть её, но в поле зрения попадают только узкие плечи и шея. Это женщина из огня, и она выше домов квартала, она горит ярко, светло. Энни наклоняется, сжимая объятую пламенем голову руками, и издаёт этот низкий вой, отчего всё, что ещё не выгорело внизу, приходит в хаотический восторг, сталкиваясь друг с другом и переплавляясь. Дин успевает заметить, что у неё острые черты лица, впалые щёки и туго натянутая кожа век, он думает о том, что она или кто, что с ней произошло.
- Дин, стреляй, – кричит Сэм, бросая ему патроны.
Он стреляет, чувствуя, как напрягается и редеет воздух перед лицом, как мгновенно высыхает платок.
- Если она возьмётся рукой за крышу, то, в любом случае, у меня была отличная жизнь.
Но Энни выпрямляется, хватая воздух и, с полусогнутой спиной, будто так она ощущает меньше боли или того, что она может ощущать, двигается дальше.
Сэм бросается к оставшейся воде, и она горячая, но прохладнее, чем всё воздух вокруг них, и Дин ловит воду горлом, пока её ещё хватает. Огонь от бёдер Энни подбирается к пожарной лестнице.
- Нам нужно как-то тушить его, – глухо говорит Дин через платок, вода капает с его лба и волос.
- Он сам погаснет, как только Энни отойдёт достаточно далеко. Следует за ней, как собака.
Через доски чердачного пола пробивается дым.
- Если перекрытия прогорят, мы рухнем вниз, – радостно замечает Сэм.
Синий, густой дым от умирающего внизу огня, поднимаясь кверху, вынуждая их закрывать глаза и зажимать рты, кашляя и двигаясь к окну, чтобы ухватить хотя бы немного воздуха, всё же рассеивается, редеет. Дин снимает свой платок и накрывает им обожжённый подбородок Сэма, отчего тот морщится и смеётся, упоминая что-то о палёной щетине.
Только сейчас он замечает, что ствол винтовки накалился так сильно, что приклад потемнел и на его руке остался яркий, тянущий ожог.
Светлеет, Сэм перестаёт кашлять, пол и стены больше не исходят дымом, только вдали слышен гул большого пламени, сопровождаемый воем и стонами Энни, и они не спят несколько собственных суток, потому что воздух слишком тяжёл и опасен, они пьют оставшуюся воду и наблюдают за тем, как квартал выдыхает чад и медленно затухают ленты последнего пламени на прогоревших дочерна углях.
6.
Сэм перевязывает его руку, показывая аналогичный ожог на своей. Он думает, что у них ещё будет время, чтобы пошутить над этим.
- Ничего не поделаешь, – объясняет Сэм, выдыхая поверх ожога, а он морщится. – Если бы она решила обняться с нашим последним пристанищем или, подумай только, оступилась, у нас не было бы таких мелких проблем, вроде ожогов.
- Никогда больше не закажу барбекю.
Они засыпают под окном, все покрытые сажей и пеплом.
7.
- Когда Энни придёт в следующий раз, ты будешь уже окрещён, ограждён и предупреждён, – сообщает Сэм через несколько меловых черт.
Дин проверяет повязку на руке, чтобы убедиться, что она не намокла
- Давай свою, – безапелляционно говорит он и сейчас же снимает повязку Сэма, заметив на ней лёгкое влажное пятно, видное только ему самому.
- Ты тратишь бинт, – не соглашается Сэм.
- Заткнись, – смеётся он, – как ты вообще дрочишь?
- Левой, – он морщится, когда Дин отнимает нижний слой бинта от мокрой и ярко-красной кожи, с которой не так давно сошли волдыри.
- Сравним, наверное.
Он разминает узел на своей повязке, прежде чем легко подцепить край ногтем и сдёрнуть одним движением.
- Мы одинаковые, – недовольно замечает Дин, сравнивая свой ожог с ожогом Сэма. – Разве не говорили нам, что всегда следует беречь правую?
- Левая тоже ничего, – улыбается его брат.
Он прикладывает свою ладонь к его, и Дину кажется странным, что он ничего не чувствует, когда они соприкасаются, только видит и потому может быть уверен, что что-то действительно произошло.
- Там кожа мягкая. Срастётся или склеится.
- Тогда придётся отрезать, – замечает Сэм.
8.
Дин всегда знал, что человек привыкает к любой чуме, которую только может опрокинуть на его голову время. Они расстреливают прибывающих с севера безумцев из припасённого Сэмом на этот особый счёт Ругера. Ругер один, но патронов к нему целый деревянный ящик с почтовыми печатями и марками далёких тёплых стран. Сэм также добывает загадочный виски без лейбла, по-крайней мере, он считает, что это виски, рассматривая на свету небольшое его количество. Он упакован в бумажные пакеты, по одной бутылке в каждом, и Сэм обнаружил его, случайно разбив пару. Дин шутит, что тот сможет распознать алкоголь, только когда сядет на него или ещё что-то в этом роде, Сэм недоволен.
Они представляют собой «расстрельную команду» уже достаточно долго. Эти северные безумцы сильнее, если можно так выразиться, агрессивнее и, возможно, могут нанести им особый вред, впрочем, скорее раздражают Сэма.
У них случается короткий разговор на этот счёт.
- Мы их перестреляем и точка.
Дин не спорит и не возражает. Они выглядят малоприятными и ему, конечно, не нужны лишние проблемы, не нужно, чтобы кто-то пробрался на чердак, пока они оба спят, и придушил их. Возможно также, что он просто не желает спорить с Сэмом, потому что тот провёл здесь больше времени и может знать лучше, как и что нужно делать.
Каждый их «день» наполнен беспорядочными убийствами, алкоголем и радио, с которым разговаривает Сэм.
- Оно играет определённый набор песен, – объяснил он некоторое «время» назад. – Включается, когда ему вздумается и поёт само по себе. Я не могу его найти, так что, может статься, его вообще нет.
Радио сообщает в тишину, нарушаемую только одиночными выстрелами: «И мне более чем интересно, как ты собираешься загладить свою вину перед мертвецами»7.
Дин передаёт брату Ругер, получая обратно бутылку, в которой плещется ещё треть безымянного виски.
- Смотри, не попади в меня, – шутит Дин, когда Сэм целится в окно двумя руками, стоя на полусогнутых и чуть отклоняясь назад, как заправский ковбой.
Он делает вид, что фотографирует его, поставив бутылку на пол и сложив вместе указательные и большие пальцы обеих рук. Сэм стреляет, слышен всхлип, и шум снаружи усиливается.
Дину даже кажется, что это аплодисменты.
Он наблюдает за Сэмом, который, оставив Ругер на полу, у окна, подходит к его стулу и валится на пол, прямо перед ним, закрывая спиной его колени.
- Эй, братец, – говорит Дин, стуча его по плечу здоровой ладонью, – тебе хватит, кажется.
- Тебе точно хватит, – уточняет он, когда Сэм прижимается лбом к стеклянному боку бутылки, которую он держит у колена.
Он дёргает Сэма за волосы на затылке
- Последняя, – заявляет он Дину. – Какая разница, здесь некого сбить на красный свет.
- Нельзя забывать о симпатичных созданиях с потрохами наружу. Как только мы потеряем бдительность, нас сожрут.
- Большая неудача.
- Ты разве не хочешь обратно? – Дин делает глоток.
Сэм следит за тем, как двигается его горло.
- К работе, к шуму радио и прослушиванию полицейской волны, к возможности бросать утреннюю газету обратно в почтальона и тому счастливому времени, когда не нужно говорить тебе ничего, кроме: «Заткнись, Дин», «Мне пора, Дин», «Я хочу спать, Дин».
- Священное равновесие. Я жажду любого пейзажа, кроме этого и воющих ублюдков под окном. Мотельная постель, массажная подушка.
- Раб цивилизации.
- Простите меня, отец, ибо я согрешил, – салютует бутылкой. – Разве тебе не полагается хотеть к чистым простыням, библиотекам и здоровой пище?
Сэм молчит.
- Тогда последняя.
Он наклоняет бутылку, держа её на весу, над Сэмом, и тот тянется к ней, опираясь локтями на его колени. Виски стекает по его подбородку, и Дин втирает капли в кожу брата, смывая крупное пятно сажи у него на щеке.
- Обеззараживание, – поясняет он на всякий случай.
- Стал бы ты заниматься чем-то вроде этого, будь мы недалеко от Канзаса, к примеру.
- Недалеко от Канзаса есть дела и получше. К тому же ты вышел из возраста, когда приходилось постоянно умывать тебя и вытирать собственной футболкой.
- У тебя фобия в отношении тактильных контактов.
- Зато я чаще трахаюсь.
Немного помолчав, Дин всё же решает продолжить. Аргумент о трахе выглядит вымученным, особенно теперь, потому что теперь никто не трахается, и неизвестно, сможет ли когда-то ещё.
- У тебя кожа с ладони не слезла?
- Не понимаю, о чём ты.
- Видишь ли, иногда это всё же нездорово, какими бы Кэссиди и Кидом мы не были. Хотя я уже продавал за тебя душу.
- Всё остальное мелочь, по сравнению с этим.
- Пелёнки.
- Дай мне ещё виски.
- Забыл твою соску в машине.
Сэм тянется к бутылке головой и горлом, и Дин одной рукой придерживает его, а другой прикладывает край горлышка к его рту, как если бы он и вправду поил его, когда Сэм был неспособен сам.
- Теперь я тоже начинаю сомневаться, что мы живы, – замечает он, выпустив бутылку. – Кровопускание кажется таким далёким и маловесным.
- Заткнись, – замечает Дин.
Они молчат, а внизу раздаются звуки игр и жизни безумцев. Лёгкие хлопки, шаги и их непонятная, безбуквенная болтовня из разболтанных, едва двигающихся ртов. Сэм пытается встать на ноги, опираясь на его колени, и он думает придержать его, чтобы он не упал, но Сэм не выглядит как человек, нуждающийся в поддержке, он двигается медленно и мягко, нестойко, но уверенно.
- Рано или поздно бог достанет и тебя8, – сообщает он громко. – И меня.
Поднимаясь, Сэм чуть не падает – ладонь соскальзывает с колена Дина, – но он успевает опереться на локоть, и теперь тянется вверх, едва сохраняя равновесие. Дин всё же придерживает его обеими руками за бёдра, когда он выпрямляется, задев пряжкой от куртки его щёку. Сэм оборачивается, и он только теперь замечает, что радио смолкло, остались только звуки от безумцев. Дин запоминает, где именно лежит заряженный пистолет, чтобы плывущий в свете безымянного виски Сэм не наступил на него. Сэм же хватает его за рукав плаща, подтаскивая к себе, чтобы он встал и выпрямился. Он тянет Дина за собой, пока они, пересекая чердак, не оказываются у стены с начерченным на ней войском времени. Сэм всё ещё не отпускает его, и он думает, что здесь следует рассмеяться и дёрнуть его за отросшую чёлку, закрывающую глаза, но только прижимается лбом к плечу Сэма, чувствуя запах мела от стены.
- Мы никогда не выберемся, – улыбается Сэм, – они нас сожрут. Не так, как ты можешь подумать: мясо и требуха, нет, у них получится разобраться с нами и без этого.
Дин слушает его нарастающий шум за окном, безумцы тянут что-то нестройными голосами, он с удивлением понимает, что может разобрать слова.
Он слышит:
«Есть место, которое остаётся, оно поедает страх и боль, сладчайшая цена, которую тебе придётся заплатить в тот день, когда мир покинет нас»9.
- Браво, – соглашается Дин, а Сэм под ним дёргается и смеётся.
9.
Радио замолкает однажды, и Сэм печально замечает, что, наверное, они ему надоели. Не происходит ничего, что могло бы удивить или испугать их, и Дин спит беспокойно, выпутываясь из покрывал и тяжёлой портьеры лимонного цвета, с вышитыми на ней золотыми львами и солнцами. Сэм мягко дышит позади него, обняв себя руками. Он считает, что Сэм странный в последнее время, и это заставляет его быть чуть более настороженным, чем обычно. Дин не может обсудить свою беспочвенную паранойю ни с кем, кроме Сэма, но Сэм явно неподходящая кандидатура.
Во сне он спрашивает помощи у Мо, Молли, Роженицы-Мо, но она не приходит, ни одна, ни с долговязым Кристофером, цепляющимся за её руку или висящий пояс куртки.
Он бы не стал обсуждать с Сэмом это бесцельное «Братишка, ты в порядке?», потому как имел подобный опыт не один, а сотню раз, начиная с того момента, где его отец посоветовал ему пришить Сэма в случае чего, и это позволило ему раз и навсегда оценить, насколько Сэм может быть не в порядке.
Много лет назад, в тайне мечтая вырваться из-за мотельной двери и бежать до автобусной остановки не разбирая дороги, он сказал Сэму, который налаживал снабжение между двумя покалеченными армиями пластмассовых игрушечных солдат, красных и белых, он сказал, не уверенный, что Сэм поймёт и так же не уверенный, что понимает сам: «Послушай, Сэмми, если вдруг окажется так, что папа не приедет, то я всегда буду здесь, ты понимаешь?». Сэм кивнул и собрал обе армии в коробку.
«Теперь» же, когда Сэм удивительно покладист и меньше похож на себя, он ложится спать рядом с Дином, перед сном застрелив пару безумцев. Бесцельно меряя пространство и покрывая себя крошками мела, он постоянно изучает ровные шеренги их белого времени.
- Меловой период, – обычно возвещает Сэм, стирая или добавляя черту от желания сделать что-то, не имеющее отношение к пороху – Всё существует обратно.
Сэм сонно ворочается на своей стороне, он поворачивается к Дину, у него не слишком чистое лицо и кожа под глазами красная, нездоровая. Шрам на его груди стал ровным и тёмным.
- Зря мы не нашли тебе пижаму, – замечает Дин, уверенный, что Сэм уже не спит.
- Ночной колпак, ага, – отвечает он и, не открывая глаз, придвигается, натягивая на них обоих портьеру, пахнущую пылью и, остро, огнём.
Он решает уснуть снова, за окном падает крупный пепел, туман темнее и гуще, чем раньше, наверное, это должно соответствовать обыкновенному пустому дню с дождём или снегом снаружи. Сэм, поднявшись, садится на него верхом, вытягиваясь вверх, и его широкие штаны, обычно держащиеся на ремне или подтяжках, сползают. Выдохнув, он упирается лбом ему в грудь и зевает со спокойным и сонным лицом.
- О, конечно, – говорит Дин, рассматривая его снизу вверх, – ничего особенного. Сиди, сколько тебе потребуется.
- Ты правда так думаешь?
- Нет, я думаю, что тебе стоит слезть, проверить свой ожог, а затем использовать одну из рук и помнить при этом, что я завидую тебе в этом вопросе. С одной стороны, – добавляет он.
- С какой?
Руки Дина вытянуты вдоль тела, и он примиряется с собой, собираясь положить их Сэму на спину, чтобы отодвинуть его в сторону.
- Ты сидишь напротив окна, – недовольно напоминает он, – как мишень, очень ровно. Всё твоё множество футов. Перестань так делать, лучше найди завтрак или воду.
- Как? – спрашивает Сэм, шмыгая носом и ощупывая его рёбра. – И чему ты завидуешь?
- У меня здесь не стоит, – он пожимает плечами. – Как выгляну за окно, так сразу же все возможности исчерпаны. Сэмми.
- Что?
- Слезь.
- Давай, ты.
- Что, я? Мне тяжело. Ты достаточно тяжёлый младший брат. Проваливай.
- Тебе не тяжело, – он надавливает на динов живот под рёбрами, – шрам от аппендицита.
- Он тоже рад тебя видеть.
- Давай, Дин. Боишься?
- Жду, когда ты озвучишь свою просьбу.
- Ты знаешь, о чём я.
- В письменном виде.
- Расстегнёшь мне штаны.
- Когда наступит четверг.
- Хочешь, я тоже.
- Не трогай штаны, я же сказал, у меня здесь не встаёт. Зачем это?
- Возможно, мы последние люди на земле.
- А если нет?
- Ты боишься, – торжественно и смешно заключает Сэм.
- Я боюсь члена своего младшего брата, – соглашается Дин. – Не смогу поклясться на Библии прямо в суде.
Сэм расстёгивает верхнюю пуговицу.
- За это ты станешь просыпаться первым очень долго. Может быть, даже до следующего пожара.
Он кивает, отклоняясь назад и упираясь руками Дину в колени, а Дин лезет рукой в штаны брата, не испытывая никаких эмоций по этому поводу, лишних или надлежащих. И когда он делает первое движение, проводя пальцами вдоль сэмова члена, вспоминая нечто подобное, возможно, когда-то и происходившее, Сэм нервно дышит и сопит, запрокинув голову.
- Длительный целибат в условиях постоянного стресса, – сообщает Дин, обхватывая Сэма одной рукой за спину, чтобы он меньше давил ему на колени. – Ты же дашь мне воды, чтобы вымыть руки.
- Это не совсем вовремя, – сквозь зубы выговаривает Сэм, дёргающийся и сжимающий ногами его бёдра.
- Самое время для светской беседы, – соглашается он, чувствуя, как напрягаются под ладонью мышцы сэмовой спины, как напрягается он весь. – Только, очень тебя прошу, не плачь, – он сильно проводит по его члену рукой, сжимая у основания, и наращивает темп движений, – ну, знаешь, когда, – Сэм что-то бормочет, застывая весь, как одно, – кончишь, – удивлённо напоминает Дин, разглядывая мокрую ладонь.
Сэм выдыхает с шумным звуком, идущим, кажется, из живота, а не из горла и размазывает сперму по животу.
- Перестань, – говорит Дин, отбрасывая его руку и обтирая сэмов живот и член краем своей рубашки, лежавшей у него под головой, а затем застёгивая на нём штаны.
- Теперь мне придётся неловко себя чувствовать? – спрашивает Сэм, оглядываясь, и, наверное, раздумывая, обо что вытереть ладонь.
- Считай, что у тебя отнялись руки, и ты инвалид. Не смей только…
Но он с улыбкой кладёт грязную руку Дину на затылок.
* * *
- Города и воспоминания! – провозглашает Дин, наблюдая за тем, как Сэм скачет на месте после очередного удачного выстрела. – Зачем мы вообще в них стреляем? – спрашивает он.
- У этого Магнума лёгкий крен, нужно привыкнуть. Когда появится босс, которого следует приколотить к кресту, мы будем готовы.
- Мы никогда не будем готовы, – не соглашается он, – к тому же, почему ты решил, что вообще кто-нибудь появится? Умнее с их стороны было бы дать нам спокойно сгнить.
- Твоя очередь быть пессимистом? – интересуется Сэм под птичий выкрик из-за окна.
Как он вообще разбирает что-то в этом тумане.
- Города и воспоминания, – напоминает Дин. – Победитель будет делать что-нибудь. Или же, напротив, не делать ничего. Играем.
Игру выдумал Сэм, повторявший «Висконсин» так долго, что слово рассыпалось, потеряв смысл.
- Сколько можно? – спросил Дин. – Перестань. Кстати, в Висконсине я сломал руку и ослеп на целый час или даже больше, кажется, мне было четырнадцать. Мы были на озере, я собирался прыгать, держась за верёвку, но упал. Сильно ударился затылком, и всё было тёмным. Ты одел меня и отвёл домой, мы думали о том, что будет с нами, если я снова не начну видеть. И что скажет отец.
Он помнил, как верёвка выскользнула из его рук, потому что он позволил. Иногда ему казалось, что он не может противостоять некоторым вещам, вроде желания узнать, что будет, если он рухнет на землю с высоты десяти или больше футов. Дин наблюдал за Сэмом, который собирался нырнуть, вглядываясь в воду, словно пытался обнаружить там рыбу или своё второе лицо. Тогда его руки соскользнули с верёвки, и он беззаботно полетел вниз, думая о том, как вода сомкнётся над головой его брата и как он вынырнет с открытыми глазами. Он встретил землю спиной, выпустив от удара весь воздух из груди. Когда Дин сумел вдохнуть снова, вокруг было темно, и Сэм что-то говорил очень близко от него.
- Я говорил «Просыпайся». Думал, ты сторожил призрака вместе с отцом пару ночей подряд, думал, ты заснул. Всегда считал, что ты упал от усталости, а ты просто больной.
- Иногда во мне просыпается страсть к экспериментам, – соглашается Дин. – Какая разница, Сэмми, если мы всё равно не доживём до артрита. Единственным, что меня когда-либо пугало было выпадение прямой кишки в поздней старости, впрочем, я всегда тешил себя надеждой, что оно не успеет со мной случиться.
- Ты ограниченный человек, – говорит Сэм. – Выпадение прямой кишки – ничто, по сравнению с прогрессирующим склерозом. Как звали моего старшего брата: Джон, Джим? Могут ли люди есть песок и запивать его водой? Не слишком помню.
В этот раз Дин начинает игру первым. Не то чтобы они подсчитывали очки или соблюдали очерёдность, но кто-то ведь должен начать. Кто-то всегда должен начать.
- Миннесота.
- Пас, – сдаётся Сэм, щурясь.
И стреляет.
- Ты просто не хочешь играть, хренов убийца! – недовольно замечает Дин, ногой подталкивая к нему полупустую коробку с патронами.
У них множество игр, сопутствующих самым обычным действиям, не ставшим бы чем-то значительным тогда, давно, с настоящей стороны света («Откуда ты знаешь, что настоящее, а что нет, – задумчиво спрашивает Сэм»). Если объявленным утром они подсчитывают очки в «городах и воспоминаниях», то, когда пепел принимается сыпать ровной стеной, и наступает условный вечер, приходит черёд «предположений и откровений», во время которых каждый говорит о том, что боялся бы услышать сам.
- Мы всё же умерли, – уверяет Дин Сэма.
- У нас растут волосы и ногти. Хочется есть, мы посещаем отхожее место.
- Ссым на стену.
- И не только.
Часто, когда каждый из них сам не против вывернуться наизнанку и пройтись по кварталу, разбрызгивая кровавую слюну и желудочный сок от повторяющегося, самодельного времени, одинаковой еды, одинаковых ритуалов, беспорядочных убийств и бесполезных действий, тогда они играют в рулетку «вопросы без ответа».
- Где мы?
- Кто мы?
- Кто ты?
- А кто я?
- Что нам делать?
И почти на каждый вопрос Дин может ответить: «О, господи», а Сэм промолчать, хотя раньше, наверное, случилось бы наоборот.
- Ты заметил, что не провоцируешь конфликты? – как-то спрашивает Дин у брата, изучающего карту времени на стене, сунув в рот огрызок мела.
Сэм не отвечает.
Бах-бах, и я на земле.
Они заняты тем, что убивают прибывающих безумцев, устраивающих свои собственные тихие игры, поющих и слоняющихся между домов со стонами и бесконечными жалобными воплями из нетвёрдых, забывших речь ртов.
Они испытали прочность чердака и дома множество раз. Дин скатывался по лестницам, мимо охранительных знаков с криком: «Догони меня, Сэмми», и Сэм бросался вперёд, независимо от того, чем он был занят, перемахивая сразу через целый лестничный пролёт. И они собирали всю пыль и сажу, которую дом мог предложить.
Однажды Дин заснул посреди их собственного дня, рядом с раковинами, сваленными в беспорядке среди помещения, облицованной тёмно-зелёным кафелем с яркими просветами красной ржавчины, бывшим когда-то, душевой, и ему снилось деревянное здание из трёх этажей, чем-то даже похожее на дом, затопленное темнотой. В помещении, освещённом беспокойным красным светом, лежал его неприглядный труп, рядом с ним сидел Сэм, одетый в жёлтую полотняную рубашку, покрытую бурыми пятнами. Он пил кровь из стакана и разговаривал с тем, что от него осталось.
- Послушай, Дин, – говорил этот Сэм, он был острижен коротко, отчего казался старше и выше – эта дрянь такая безвкусная. Мне жаль, что не осталось твоей.
Он ложился лицом на грудь его трупа, и она, казалось, проседала под тяжестью.
Нервный свет мигал.
- Заткнись, ради Христа, – бормотал Сэм. – Заткнись.
За ним, на стене сияла алая надпись. Она говорила: ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ ЛУЧШЕ, МАЛЬЧИК?
Когда он проснулся, около него был настоящий Сэм, бледный. Его трясло.
- Что случилось? – спрашивает Дин, моргая.
- Почему ты здесь, почему не сказал, куда пошёл?
- Заснул, – поясняет он, – это так уж важно?
Сэм глядит на него очень внимательно.
Больше он не спит в комнате с раковинами, но сон с другим Сэмом и мигающей красной змеёй не покидает его, продвигаясь дальше во времени. Его тело гниёт, Сэм пьёт больше крови, змея разрастается, занимая обе стены и свивая свои кольца на полу, кажется, что от её неонового тела комната наполняется пламенем. Иногда она мигает, как рождественская гирлянда.
Дину снится также Молли Танер, сидящая на полу светлого и просторного помещения, которое он не может разглядеть. На её коленях спит Кристофер.
- Посмотри уже в зеркало, Винчестер – говорит Молли.
Ему случается проснуться под счёт Сэма, заряжающего винтовку.
- Десять, девятнадцать, двадцать, – считает он безумцев, выстроившихся в шеренгу перед окном чердака.
Он спрашивал Сэма о зеркале, но не встретил должного энтузиазма и благополучно забыл об этом. Сны всего лишь сны.
- Я занят, – сказал тогда Сэм. – Реши этот вопрос сам.
- Десять, девятнадцать, двадцать, – повторяет он теперь. – Что выберешь?
- Девятнадцать, – пожимает плечами Дин, и Сэм начинает отсчёт.
Они сдвигаются с места, когда стена заполнена белыми единицами времени и Сэм с хрустом разминает в пальцах последний кусок мела. Не осталось ни одного безумца, но всё ещё полно коробок с патронами.
Сэм признаётся:
- Я забыл – смеётся, – ты же не думаешь, что я мог утаить это от тебя. Дин, это место создано для забвения и снов, предательства и лжи, отчуждения и сумасшествия.
- Хорошо, – примиряет его с самим собой Дин, – всё забывают что-то, Сэмми.
Ожог на ладони коротко дёргает, возможно, это искра того далёкого огня.
Некоторое отсутствие времени назад Сэм сказал: «Есть место, к которому я не смог подобраться достаточно близко, то самое, где медсёстры показывают грудь и ножи. Там может быть выход». Они поспешно переживают свою последнюю «ночь» в доме, он решает, что стало немного темнее, а может быть, это только он хочет этого. Меловая пыль мягко путешествует через воздух, когда они проснутся, то будут все покрыты ею, потому что Сэм стёр всю их армию времени, когда собрал полотняную сумку и бросил в карман последнюю горсть патронов. «Не было», – сказал он.
Дин впервые замечает, что у львов, вышитых на портьере, нет глаз. Каждый слепой золотой лев держит в лапах зеркало, но у них нет глаз, чтобы поглядеть в него. Он собирается сказать об этом Сэму, но тот уже спит, закрыв собой его левый бок.
- Нам нужно будет двигаться к центру, – объясняет Сэм. – Если я верно помню дорогу.
Он проводник, и он держит Дина за воротник плаща, когда они спускаются по певучей лестнице вниз, перешагивая охранные знаки и круги, которые охраняли их так долго. Пепел сыплется на головы, он тёплый и свежий, наверное, сумасшедший бог, о котором говорила Мо, доволен тем, что они сдвинулись с места. Туман едва серый, кажущийся шершавым от влажности, оставляет мельчайшие крапины воды на одежде, делая их пёстрыми. Они оставляют обугленные дома с провалившимися крышами за спиной, и тишина объёмна и тяжела.
- Может быть, мы ничего не слышим, потому что на самом деле наши тела достигли определённой стадии разложения, и теперь мы теряем необходимые органы.
- А почему ты так уверен, что это наше общее посмертие? Возможно, ты один кормишь рыб.
- Ты моя предсмертная фантазия? Поверь мне, я бы фантазировал о чём-нибудь стоящем.
Сэм, опасливо оглядываясь по сторонам, пересекает перекрёсток, для чего-то широко расставив руки. Он ступает на белую полосу дорожной разметки на другой стороне, слегка надавливает на неё, проверяя, и только потом совершает пригласительный жест криво улыбающемуся Дину. Перекрёсток огромен, они в самом его центре, Дин рядом с вертящимся на месте Сэмом, с левого края едва светится в тумане мертвенно-зелёный крест вывески над аптекой.
- Чаще я вижу сны о рыбалке, – признаётся Дин. – В случае моей смерти, вместо того, чтобы сходить с ума, мы, верно, удили бы рыбу.
Сэм машет ему, предлагая двигаться в сторону аптеки. Им нужно миновать невысокое здание с огромными окнами, едва ли напоминающее жилое. Дин следует за Сэмом, когда раздаётся треск и глухой, влажный и шумный удар.
Перед аптекой, плавно поворачиваясь по часовой стрелке, лежит, утопая частью туши в раздробленном асфальте, мясной монстр, состоящий из одних только вспухших мышц, ярко-красных, истекающих кровью. Он – шар из мяса, идеально правильной формы, и Дин не видит на нём признаков каких-либо органов чувств.
- Двигайся, – спокойно говорит Сэм. – Они атакуют только неподвижные объекты.
Им приходится кружить вдоль перекрёстка, друг за другом, словно очень быстрой и бесцельной похоронной процессии, пока Мясной Монстр избивает собой следующее за аптекой строение. Дин останавливается первым, Сэм налетает на его прямую и напряжённую спину, ударив подбородок.
- Хватит кружить, – говорит он.
Через несколько безликих переходов между зданиями он замечает светофор, в беспорядке мигающий тремя цветами и демонстрирующий красного человечка без головы, зёлёного – с головой, и оранжевого человечка с двумя головами. Надписи под изображениями гласят: «Стой, кретин!» – под красным, «Иди, кретин!» – под зелёным, «Тебя никто не спасёт, кретин!» – под оранжевым. Огибая арку, из которой выходит густой и горячий пар, пахнущий ковким железом, они останавливаются, Дин принимается клясться, что не сунется туда ни за какие блага мира, Сэм крутит пальцем у его головы, сильно надавливая на височную кость, пока он не соглашается с коротким, рассыпчатым смехом.
Перед аркой они видят инсталляцию Салливана – мужчину и женщину, состоящих из разных частей от людей разной комплекции и с разным цветом кожи. У женщины серебристые, тонкие, истощённые руки и полный, чёрный живот.
- Салли собрал себе маму и папу. Может быть, он решит лечь рядом с ними и воткнуть себе нож под адамово яблоко, тогда счастливая семья объединится.
Сэм издаёт негромкий горловой звук, который, наверное, должен обозначать его искреннее сомнение.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |