Странно, однако, но ему не в меньшей степени нравилась и другая женщина из прошлого, совсем другая, можно даже сказать – диаметральная противоположность первой, – праздник плоти, гимн сексуальности, торжество чувственности над духовностью. Ее звали и зовут Мэрилин Монро. Пусть ее партнер по фильму «В джазе только девушки» и выразился как-то в том роде, что, мол, целовать Монро – то же самое, что целовать в губы замороженную рыбу (ничего, что я своими словами?..), но Саша все равно хотел бы оказаться хоть на минуту на месте того самого партнера – Тони Кертиса. Опять невыполнимо мечтал!..
Не правда ли, совсем разные две женщины? И обе они нравились Саше больше всех остальных – и их современниц, и живущих потом. Две женщины, давно покинувшие этот мир, нравились, тем не менее, больше всех. Казалось бы, разновидность – своего рода душевной некрофилии, но Сашу можно было понять: ведь они (каждая в своей области, разумеется) до сих пор остались непревзойденными, все последующие «секс-символы» и «ангелы» оказались, в той или иной степени, но – хуже. Два полюса, два идеала… И обе они соединились в представлении Саши, когда он встретил «падшего ангела» Виолетту; образовали для него умопомрачительный сплав кинозвезд, которых он любил и о которых мечтал. Виолетта казалась Саше синтезом несоединимого: что-то в ней было от Хепберн, но еще больше – от Монро. А вместе – братская могила для свободы, независимости, воли, достоинства и прочих полезных для всякого мужчины свойств. Вот потому-то Саша и почувствовал себя вновь простреленным насквозь внезапным появлением Веты – в аэропорту, в его жизни, в другом лете…
Близорукий лирик тогда еще не понял, что Хепберн в Виолетте было столько же, сколько поэзии – в протоколе допроса насильника. Если уж она где и была, то только в той, которую он так глупо проглядел в городе Ижевске. Он поймет это позже, намного позже…
А теперь Ветино попадание было точным еще и потому, что было эффектным во всех отношениях. Неожиданным – само собой, но и ярким, как антре цирковой гимнастки мирового класса. Вета была хороша, как никогда, а азартный и властный блеск глаз придавал ей еще больше шарма. Природу этого блеска Саша помнил слишком хорошо. Слишком хорошо для того, чтобы остатки совестливой памяти о той, которая его спасала недавно, разом выветрились из его опустевшей головы, готовой сейчас лишь к тому, чтобы принять, впитать в себя новую встречу; это облако, состоящее из духов, женственности, кокетства и загадки. Их роман-романс, исчезнувший было навсегда, вновь зазвучал в Саше вторым куплетом, и второй куплет писался прямо на глазах, набело. Романс мог бы начинаться со слов «Былоэ всколыхнулось в нем».
Они обнялись, но Вете этого показалось мало, и она, не смущаясь никого и ничего, поцеловала Сашу в изумленно приоткрытые губы. Хорошо поцеловала… Как следует…
– Ты что здесь делаешь? – спросила она потом.
– Да вот отправляю в Югославию группу моделей, – кивнул Шурец в сторону девушек, которые таращились на их встречу с высоты своего одинакового роста. – А ты?
– А я в Бельгию.
– Зачем? – глупо поинтересовался Саша.
– Да так просто, – сказала Виолетта, а потом вдруг добавила, сияя глазами. – А я замуж выхожу, – и показала на Гамлета, смотревшего на них с опасно возрастающим интересом. Она показала по-детски невежливо, пальцем. – Что, шок, да? Шок? – спросила она с жадным любопытством. «Шок» с некоторых пор было ее любимым словом. Ей нравилось не только слово, но и само понятие «шок», и все с ним связанное, например, – реакция шокируемого. Вопрос о браке с Гамлетом на повестке дня не стоял и не собирался стоять, но Вете хотелось сейчас еще чем-нибудь Сашу поразить, хотя – куда уж более…
– Ну почему «шок»? – смущенно, но и с некоторым оттенком досады молвил Шурец, – нормально. Так и надо. – Затем досада все-таки проявилась. – «Неравный брак», – бестактно пошутил Саша.
– Ну почему «неравный», он всего на 25 лет старше.
– Всего?
– Да, всего… – хулиганский блеск в Ветиных глазах становился все ярче, все разгорался, и она вызывающе предложила. – Познакомить?
«Почему бы и нет», – подумал Саша, а вслух сказал: – Не стоит… Зачем?..
– Ну, тогда я сбегаю к нему, объясню, кто ты, а то вон он уже как смотрит.
– А кто я? – поинтересовался Шурец.
– Да навру что-нибудь, – игриво ответила она. – Не правду же ему рассказывать. А потом сразу вернусь, ладно?
И она побежала к своему ревнивому кавказцу врать о причине уж слишком теплой встречи со старым знакомым.
До окончания регистрации и прочих формальностей оставалось 30 минут. Саша перестал общаться со своей группой, на вопросы отвечал невпопад и все смотрел в ту сторону, куда убежала Виолетта. Неясная – без всяких видимых причин – тревога постепенно заполняла его. Разлад, душевный разброд, чего-то не хватает, необъяснимое беспокойство – все это испытывают некоторые люди при магнитных бурях и полнолуниях. Ничего похожего, по крайней мере в последние два месяца после возвращения из Ижевска Саша не испытывал. Напротив, эти два месяца были чуть ли не самыми удачными в его жизни. Мало того, что глаз был вылечен без последствий, но еще и дела складывались как нельзя лучше.
«Ну, какие у поэта могут быть дела?» – пренебрежительно спросит какой-нибудь человек, привыкший к мысли, что дела могут быть только у бандитов, бизнесменов и чиновников. А вот именно поэтические дела и могут быть, а если не конкретно поэтические, то литературные. Саша получил неожиданное приглашение быть автором одной новой юмористической программы на телевидении, затем поступило еще одно, с радио, чтобы Саша сочинял для комик-группы пародийные тексты, пародии на наиболее популярные песенные шлягеры. А уж этот профиль деятельности был для Саши самым любимым полем, которое он пахал и перепахивал с наслаждением, весьма далеким от кропотливого труда. И за такое наслаждение еще и деньги платили! Кроме того, Саша получил сразу несколько заказов на песни от известных композиторов и певцов, а все потому, что слава его, как автора качественных песенных текстов, росла. Все в этом пестром мире поп-звезд знали, что Саша не халтурит и сочиняет не по той распространенной методике, суть которой исчерпывающе сформулирована опять же в одной песне: «раз дощечка, два дощечка – будет лесенка, раз словечко, два словечко – будет песенка». Вот это «раз словечко, два словечко» – Саша себе никогда не позволял. Словом, творческая жизнь шла бурно, и перспективы открывались самые благоприятные. А тут отчего-то – неясная тревога и сумбур в чувствах.
Виолетта вернулась, продолжая сиять и чего-то хотеть… Что она там наплела про него жениху, Саша и спрашивать не стал: она могла бы убедить кого угодно, например, в том, что Саша – ее любимый учитель физкультуры в школе, или брат ее бывшей подруги Анжелики, с которым все детство они провели в одной песочнице – все это было не столь важно, а важным было то, что она опять стояла перед ним, держала его за руку и вся будто была наэлектризована, из нее прямо искры сыпались, и Саша с растущей тоской как перед неизбежным шагом в пропасть, вот точно так, как тогда, перед их первым поцелуем в Севастополе, ждал от нее какого-то неожиданного поворота, фортеля, финта, на который она была так способна и который (он это чувствовал всей кожей) она сейчас непременно выкинет.
Вета держала его за руку и при этом напряженно оглядывалась по сторонам, что-то искала у него за спиной, чего-то хотела, но хотела чего-то опасного для Саши. Инстинкт самосохранения, как счетчик Гейгера при повышенной радиации, потрескивал внутри Саши, предупреждая об опасности, но Сашина поистине безумная отвага в любовных делах не давала ему принять этот сигнал. Писклявый голосок разума, из недр его уже помраченного Виолеттой сознания, кричал: «Беги! Беги, пока не поздно! Попрощайся! Сошлись на то, что занят с группой, и уходи, беги от нее!» Но он кричал безответно и безуспешно. Саша ждал. Ждал, как приговоренный, ждал, когда она объявит – чего хочет, или предложит что-то наверняка эксцентричное, и знал, что выполнит это, как последний раб. И дождался…
Виолетта вдруг, неожиданно низким шепотом, – сырым, жарким и душным, как тропики – выдохнула, глядя ему не в глаза, а на губы:
– Я хочу тебя… Сейчас. Немедленно.
Дыхание первобытных джунглей, память веков, победная пляска инстинктов, в которой всегда солируют голод и женщина, побеждая подчас даже страх. Инстинкт самосохранения у Саши и так был развит чрезвычайно плохо, а тут и вовсе был придавлен зовом предков, этим диким пещерным звуком, рожденным не голосовыми связками, а сладострастным женским нутром, лоном, безусловно мятежным и порочным в героине нашего эпического полотна.
– Саша, пойдем куда-нибудь, быстрее, – говорила она вот этим самым голосом, который автор тщетно пытался воспроизвести своими словами, в то время, как его может только показать очень хорошая актриса с ярко выраженным женским либидо (см. словарь иностранных слов, хотя и так понятно).
– Пойдем, есть еще время! Может, и не встретимся никогда больше. Давай! В последний раз! Перед свадьбой!.. – Лживое отчаяние девушки, идущей замуж за нелюбимого (а любимый – как раз Саша), делало ее экстремальное предложение – морально обоснованным.
– Где? Как? – проблеял оторопевший, но уже заранее согласный на все Шурец.
Он надеялся, однако, что ничего особо страшного не случится, что его смутное беспокойство – всего лишь пустяк, ошибка. Он уже забыл ту самую игру слов, при которой Вита – «жизнь», а Вета, куда-то сейчас влекущая его, – то же самое, что «вето», запрет. Его уже волокла за собой стихия, ураган с нежным названием «Виолетта». Какая-то тень сомнения мелькнула в его смятенном мозгу, сомнения в правильности того, чему он сейчас поддается, но тут же исчезла, успокоенная тающим вдали воспоминанием об ижевской девушке Виктории. Она занозу-то Ветину вынула, сделала его опять свободным, значит, все в порядке. И теперь – почему бы и нет? Пуркуа, как говорится, па? – храбрился Саша, и его храбрость сама по себе была легкомысленной и даже глупой, потому что, как мы уже знаем, физическая привязка, пусть даже эпизодическая, мимолетная, – могла тут же вернуть все обратно и сделать его опять несвободным. Он ведь имел дело не с банальной нимфоманкой какой-нибудь, а с ведьмой! Пусть необученной, годной к нестроевой, непрофессиональной, не состоящей в колдовском профсоюзе, но все же – чрезвычайно одаренной ведьмой! Простительно Саше лишь то, что он ничего не знал об этой стороне жизни Виолетты, и все же, все же!.. – к суровому, хоть и слабому, голосу рассудка следовало бы прислушаться.
– Давай так, – говорила Виолетта, – я пойду туда, в служебное помещение. Не оборачивайся. Там, сзади, в углу, – она показала глазами в ту сторону, – служебный вход. На двери написано. Я сейчас подойду к своему (она имела в виду Гамлета) и скажу, что мне срочно надо в туалет. Диарея, будто, у меня, – улыбнулась она. – Где туалет для пассажиров, я, будто, не знаю. И пойду туда, где служебный вход. Когда я там найду что-то подходящее, я приоткрою дверь и тебе махну. Ты все время стой тут и следи за дверью. Потом, когда я тебе дам знак, тихонько так, прогулочным шагом иди в другую сторону. Обойдешь зал и войдешь незаметно туда, где я.
Вета говорила так, будто весь сценарий этого эротического детектива был ею продуман заранее, еще до встречи в аэропорту, и его оставалось только разыграть, хотя все сочинялось буквально на ходу, за считанные секунды. Зомбируемый Саша тупо кивал, пытаясь запомнить все инструкции. Значит, следить за дверью, где написано «Служебный вход», потом, когда махнет – медленно, вокруг зала…
– Ты все понял? – спросила Виолетта.
– Ага, – сказал Саша.
– Ну, я пошла. – Вета вздохнула и (в парадоксальном сочетании с происходящим и с нею самой) произнесла: – Ну! С Богом!
– К черту, – ответил Шурец машинально, воспринявший ее последнюю фразу, как традиционное: «ни пуха, ни пера!», и даже, как литератор, не оценивший всю саркастичную прелесть сказанного, точно отобразившего суть того, что сейчас творилось.
Не прошло и пяти минут, как Саша увидел условный сигнал, поданный Ветой из полуоткрытой двери в служебное помещение. В эту дверь он вцепился неотрывным взглядом, как только Вета за ней скрылась.
Прогулочный шаг вокруг зала у него не получился, он почти побежал туда, влекомый адской раболепной страстью, разогретой к тому же до кипения адреналином запретного, хулиганством, которое они совершают. Оставалось лишь надеяться, что ни Гамлет, ни остальные его передвижений не заметили. Оглядевшись по сторонам, так же явно, как самый бездарный шпион на свете, Саша шмыгнул в заветную дверь. За ней он увидел стоявшую в конце коридора Вету, которая звала его к себе. Коридор, как ни странно, был пуст. Никто не спросил: кто вы такие и как сюда попали. Им, стало быть, везло. Саша подбежал к ней. Выяснилось, что Вета не нашла ничего лучшего, чем туалет служебного помещения, который не был ни мужским, ни женским. Он был общим. Теперь такое обозначается словом «унисекс».
И там, в туалете… за какие-то жалкие 15 минут «унисекс» состоялся. Состоялось все!.. Все то жаркое, похотливое, непристойное, изощренное и одновременно – чрезвычайно трепетное и упоительное – все, чему научилась и чем обладала сейчас Виолетта, и чего так желал Саша, которому опять не повезло с ней встретиться.
Исступленная жажда обладания в антисанитарных условиях запертой кабинки туалета – была наконец удовлетворена. Вета реализовала свою шальную идею, мгновенно возникшую у нее при виде Саши, а Саша опять попал в липкую паутину ее чар по причине своей неправильной душевной ориентации.
– Мы простимся здесь, ладно? – деловито предложила Вета, приводя себя в порядок перед треснутым зеркалом на стене.
– Да, в туалете проститься, – это сильно, – подытожил Шурец свое очередное нравственное падение.
– А где ж ты хотел? – усмехнулась Вета, – там, на глазах у всех, у жениха моего?
– Что ты, ни в коем случае, – невесело согласился он.
– Тогда здесь, – Вета подкрасила губы, припухлые и слегка воспаленные после бурных ласк. – Планы не строим, о’кей? – задорно спросила она. – Мы же не идиоты с тобой, верно?
– Верно, конечно, какие уж тут планы, – сказал Шурец, – у нас с тобой ведь будущего нет, только прошлое, да? – полуспросил он, надеясь втайне на ответ отрицательный.
– Правильно, – сказала Вета, – ты у нас умный мальчик. – И не желая портить ему настроение окончательно, добавила: – Когда я вернусь оттуда, из Бельгии, я тебя найду, договорились?..
Она знала, что врет, она даже возвращаться не собиралась. Саша тоже знал, что она врет, и она знала, что Саша знает, что она врет, но это сейчас не имело значения.
– Ну, пока, – Вета обворожительно улыбнулась и открыла дверь туалета. – Бай-бай, – и стук ее торопливых каблучков, удаляясь, затихал и затихал, пока дверь, ведущая в зал, не захлопнулась за ней.
А Саша остался один в жалком отхожем месте, в этом, как говорили в старину, – «кабинете задумчивости», и, соответственно месту и обстоятельствам, думал о том, что «нужник» – это правильно, так как он оказался в «нужном» месте и в «нужное» время. Вот-вот, именно здесь, в нужнике. Здесь и сейчас. И отхожее место – тоже правильно! Отхожее место животных страстей, намекающих на справедливость эволюционной теории Дарвина.
«Как она сказала? – вспомнил Шурец, – я тебя найду. Да ведь у нее ни телефона, ни адреса. Типа: “У тебя мой телефон есть? Нет? Ну, тогда звони… обязательно”».
Саша поправил перед тем же треснутым зеркалом сбившийся набок галстук и пригладил торчащие во все стороны волосы, вздыбленные смерчем Ветиного темперамента.
– Пора идти, – сказал себе Саша вслух в опустевшем помещении.
Когда он вышел в зал, Виолетты в нем уже не было. Провожавшего ее горца с другом тоже не было. Его девчонки бросились к нему с упреками – куда это, мол, он девался, когда уже идет посадка? Девушки оставались чуть ли не последними на паспортный контроль. Он проводил их. Самому-то ему нужно было возвращаться в Москву и вечером отправлять другую группу модельных девушек, уже в Польшу, но поездом. И он должен был с ними ехать вместе, как корреспондент, освещающий их предполагаемые первые успехи на зарубежном подиуме.
«Поездом лучше», – некстати подумал Саша и направился к бару. Он был опустошен и ошарашен и никак не мог осознать, что же сейчас произошло так быстро и феерически.
– Надо выпить, – опять сказал он почему-то вслух и направился к бару. У стойки он понял, что выпить надо много. Серьезную дозу надо принять, чтобы чердак не поехал. Решил взять вискаря, сколько бы денег это ни стоило. – Двести «Блэк Джэк», – сказал он бармену, – без воды и безо льда. Воду отдельно.
– С газом? Без? – уточнил бармен.
– Без, – сказал Шурец, – газированная на вискарь неаккуратно ляжет.
Бармен улыбнулся в большие пшеничные усы.
– У тебя помада на пиджаке, – сказал он, – водкой протри на всякий случай. Или в туалет зайди, мылом замой.
– Спасибо, в туалете я уже побывал, – усмехнулся в ответ Саша.
– Смотри, а то ведь от жены влетит, – сказал опытный бармен, читая на Сашином растерянном лице и в его блуждающем взгляде следы тяжелого адюльтера, который состоялся сейчас в аэропорту. – Ты женат? Не жену ведь провожал, а? – бармен подмигнул и по-гусарски крутанул правый ус.
– Женат, но формально, – ответил Шурец и сделал два полноценных глотка из своего бокала.
– Формально – не формально, а улики налицо, – продолжал гусар за стойкой. – Духи опять же. Я вон в метре от тебя стою, а женские духи ощущаю.
– А с чего ты взял, что женские?
– Ты меня тут за кого держишь? Я же все-таки не на Курском вокзале работаю, а в «Шереметьево». Что я женский парфюм от мужского отличить не могу по-твоему?
– Ты прав, – сказал Шурец и внимательно принюхался к своему белому пиджаку.
Тонкий, острый и свежий аромат духов Виолетты, снова исчезнувшей из его жизни, заставил Сашу сделать еще два крупных глотка, а потом заказать новую порцию.
«Надо же, – инертно, пусто, без эмоций подумал Саша. – Какой приятный запах. А главное – стойкий какой… Прилипчивый… Его, как помаду, не ототрешь. Долго будет».
Он даже не подозревал, насколько окажется прав, вяло размышляя всего лишь о качестве французской парфюмерии.
Он посмотрел на летное поле. По взлетной полосе разбегался самолет. Вот он оторвался и круто пошел вверх, как это и делают всегда «Боинги».
– Наверное, ее самолет, – сказал он бармену, показав бокалом в ту сторону.
– Все, улетела, – отозвался тот, протирая бокалы. – Скучать будешь?
– Не знаю, – не сразу ответил Саша. – Пока не знаю…
Часть третья
Две дороги
Всем, терпеливо пронесшим свое бесценное внимание аж до 3-й части, еще раз напоминаем, что нельзя ни в коем случае забывать об одном из наиболее опасных качеств всякой молодой Бабы-Яги, а именно – свойстве отбирать жизненную энергию мужчины, которого она имеет. И пусть он хоть триста лет думает, что имеет ее, на самом деле – имеет его она. В полном объеме, не ограниченном одним только половым актом, а вообще. Он, дурачок, думает, что только совокупляется и больше ничего, а на самом деле идет страшный грабеж его жизненных сил и творческой энергии. И пусть она делает это даже бессознательно, не желая причинить зла своему партнеру, вот как Виолетта, например, – все равно дальше по жизни мужчине не везет ни в чем, и он не понимает – почему: уж слишком инфернальна, неправдоподобна причина, она и в голову не может прийти обыкновенному современному человеку, обладающему средним прожиточным минимумом интеллекта, скептицизма и юмора. Сразу после такого вот инцидента в Шереметьево он ей больше не нужен, она его выбрасывает из жизни, из памяти, в то время, как он, наоборот, уже привязан, зависим, безволен и невезуч. Об этом не один раз здесь уже говорилось, но позвольте все-таки опять заострить ваше драгоценное внимание на таком опаснейшем свойстве нечистой силы в момент соединения тел. Не в смысле предупреждающей надписи на опорах линий электропередач «Не влезай – убьет!» (ибо каждый волен сам выбирать, куда ему влезать, а куда нет), а чтобы вам было совершенно понятно, отчего в дальнейшем жизнь Саши Велихова пошла прахом… Правда, до определенного поворотного момента, который… впрочем, не будем снова забегать вперед, а пройдем постепенно по двум различным линиям двух различных судеб, оставив пока хорошую девушку Викторию жить и ждать неизвестно чего в своем родном городе Ижевске. Станем, не нарушая логики событий и биографий, двигаться к финалу этой истории, вполне, как нам кажется, – закономерному для всех ее основных фигурантов. Вот так и будем, на паритетных началах, по справедливости строить эту часть романа: глава для Виолетты, глава – для Саши Велихова.
Виолетта
Бельгия оказалась страной, приятной во всех отношениях. Гамлет позаботился о том, чтобы девушек встретили и поселили в приличной гостинице. Встретивший их немец, неблизкий знакомый Гамлета, но заинтересованный в их совместном будущем бизнесе, должен был только встретить, проводить до гостиницы и, убедившись, что все в порядке, исчезнуть навсегда. Гамлет и на расстоянии ревновал. Через неделю он сам приедет, и лишние опекуны девушкам не нужны. «Генрих», – представился рыжий немец скупо, но с достоинством. Затем он с неподдельным интересом стал рассматривать русских красоток, шаря по их лицам и фигурам глазами цвета застиранной джинсы из-под белесых ресниц, и радостно лучась всеми своими веснушками. Что и говорить, такие девушки в Бельгии были редкостью. Одна – вообще с ума сойти, другая попроще, но тоже даст фору всем его местным знакомым. Немец находил девушек аппетитными, но его, однако, сдерживали некоторые обязательства перед Гамлетом и элементарная трусость: он подозревал, что если Гамлет узнает о его чрезмерном аппетите, то весь гнев русского полукриминального (а местами и просто уголовного) бизнеса он рискует почувствовать на своей собственной шкуре; общее пренебрежение русских к законам цивилизованного мира может привести к фатальному для него исходу. А жить хотелось.
Поэтому он все сделал, как было велено: встретил, отвез, разместил и ограничился только своими визитками, врученными Вете и Лене на прощанье – просто так, на всякий случай, – затем улыбнулся, всем лицом и всем собою давая понять, что, в случае чего он в полном их распоряжении; тщательно выговорил «до свыданя», сел в свой «мерседес» цвета кофе с молоком и укатил.
Генрих немного говорил по-русски, работа с русскими к этому обязывала, но общались с ним на французском языке, который Вета знала хорошо.
В школе она особенно налегала на французский, и репетитор, нанятый Гамлетом, у нее был. Видно, перспектива именно Бельгии, а не Англии или Америки, давно уже расположилась в ее предприимчивом подсознании. Спасибо еще, репетитор уцелел, не вступила она с ним в роковую для маленького, худенького, очкастого студента – связь. Повезло ему, не нравился он ей, как мужчина. А он и дышал неровно, и краснел всякий раз, когда она прикасалась к его руке с очередным вопросом. Вета все замечала и лишь забавлялась, не выходя за рамки обучения. Ее правильное поведение принесло результаты: по-французски она разговаривала, и даже бегло.
Подруга же Лена и русским-то владела, мягко говоря, – не в совершенстве, но ей самой все эти лингвистические утехи были, что называется – по барабану. «Язык тела – вот главное в жизни», – так полагала сметливая девчушка и, надо сказать, не без оснований – ведь свои первые 30 штук она именно телом и заработала. Лена была убеждена, что первые, дальше будут десятки и даже сотни тысяч долларов и все телом. А язык что? Язык она выучит быстро на уровне объяснения – чего она хочет, и понимания – чего от нее хотят. И вообще, языком она уже владеет в известном (французском, кстати) смысле.
В машине она щебетала, не умолкая.
– Вета, смотри… А это что, глянь, спроси у этого, – она кивала на немца.
Вета переводила, и тот снисходительно объяснял.
Даже не распаковав свой багаж и не переодевшись, они сразу пошли гулять. Взяли с собой все свои деньги, оставшиеся после оплаты гостиницы, и пошли. Девчонки, едва закончившие школу, мгновенно проснулись в них на улицах Антверпена. Кафе, пирожные, мороженое и бельгийские конфеты, которые казались такими необычными и вкусными, обошлись сразу почти в сто долларов, что, как выяснилось позже, сильно подорвало их бюджет. Если бы знали они, что деньги, взятые с собой, – это все, что у них есть, они бы так не тратились в первый же день. Хорошо еще, что Гамлет дал Вете денег на первое время, на всякий пожарный случай. Пожарный случай не замедлил представиться.
Когда подруги вернулись в отель, возбужденные, счастливые, купив по дороге дорогое французское вино, чтобы отметить приезд, их, а особенно Лену, ждал неприятный сюрприз. Денег, спрятанных в недрах ее чемодана, тех самых тысяч, которые Гамлет советовал с собой не таскать, а перевести в банк, да Лена не послушалась, – там не оказалось. Все было аккуратно сложено, не было заметно, что в чемодане рылись, но конвертов с деньгами, вложенных по частям в три еще не прочитанные книги о Гарри Поттере, – там не оказалось. Опытный, ушлый народ работал в международном терминале «Шереметьево». И что теперь? Предъявлять иск аэропорту за недекларированные, можно сказать – контрабандные деньги, которые она нелегально собиралась вывезти за рубеж? Нереально. Деньги пропали, и о них следовало забыть. Поплакать и забыть. И попробовать жить в новых условиях сообразно новым открывшимся обстоятельствам и новому бюджету. В первую очередь следовало переехать в более дешевую гостиницу. И тут визитка немецкого посредника оказалась как нельзя кстати.
Он никак не ожидал звонка. Он не ожидал его вовсе, лишь надеялся, что русские красавицы его не забудут, и он может когда-нибудь понадобиться и тогда… пускай и не с самой из них аппетитной – Виолеттой (о Гамлетовой подруге он, конечно, и мечтать не смел), а с другой, которая попроще, но тоже такой свеженькой и вкусненькой, что-нибудь да сложится. И уж тем более не ожидал немецкий предприниматель Генрих столь скорого звонка; что звонок раздастся в тот же самый день, когда он их встретил. Он был удивлен, но приятно удивлен. Он еще не знал, что его аппетит обещает быть очень скоро удовлетворенным, ибо оптимистичная и бесшабашная Лена в поисках выхода из создавшегося положения первым делом вспомнила именно о нем, и о том, с каким плодоядным обожанием немец глядел на ее глубоко декольтированную грудь.
Только немцы могли назвать одно из своих превосходных вин «Молоко любимой женщины», безоговорочно приобщив при этом женщину – к животному миру. Такое название может даже отвратить от дегустации какого-нибудь тонкого ценителя винных букетов, но их, немцев, название, видно, не смущает, привкус некоторой физиологичности в нем, по их мнению, самого вкуса не портит. А значит, их «тягой к прекрасному» следует немедленно воспользоваться.
Генрих немедленно приехал. Но пока он ехал, Лена уже выстроила в своей маленькой головке под модными длинными кудряшками нехитрый стратегический план обольщения похотливого немца. Это в делах они и хитры, и расчетливы, и жестки, а в любви – дети, телята. «Вот именно – телята», – думала Лена, быстро приняв душ и переодеваясь в то, что должно было с порога сразить немецкого сексуального гурмана и хорошо разогреть его пресловутый эротический аппетит. «Аппетит проснется», – была уверена Лена, размышляя попутно: одеваться ли так, чтобы предстать перед гурманом этаким деликатесом, основные прелести которого надо пробовать постепенно и с наслаждением, или же поступить грубее, прямой лобовой атакой – сразу – бах! Удар – и на колени!
Тогда так!.. Одежда не нужна! Долой ее! Виолетта, когда он придет – в ванной, я тут одна, я первая принимала душ, но еще не успела одеться, только белое махровое полотенце вокруг голого тела. Она его будет придерживать рукой, а другой рукой откроет немцу дверь, увидит его, жутко смутится и закроет на мгновение лицо руками, а полотенце тут и соскользнет, и он увидит все (!) и сразу, конечно, охренеет. А она завизжит, подхватит полотенце и, пытаясь прикрыть то, что он уже увидел, но пытаясь безуспешно (потому что полотенце будет прикрывать то одну часть тела, то другую, но ни в коем случае обе вместе. И на весь этот дивертисмент с полотенцем отводится секунд 5); бросится затем в смежную комнату, в спальню, но не так, чтобы уж очень бросится, а оставит ему еще секунд 5 на то, чтобы он увидел ее фигуру в другом ракурсе, и понял, что эта попка сводит его с ума. (Каким образом попка может свести с ума более или менее разумного человека – неясно, но эта авторская ремарка не имеет никакого отношения к реальной жизни.) Главное, чтобы в эти 10 секунд встречи немца и русской девушки в бельгийском отеле – он должен оказаться в нокдауне. На коленях! На колени, теленок! И кольцо в нос! Второй вариант Лене нравился гораздо больше, чем «деликатес для гурмана» еще и потому, что экономил время. Штурм вместо осады, – решила Лена, – и точка! Какая там на фиг осада, когда в кармане одна мелочь, а надо устраиваться.
Лена размышляла вслух, а Вета слушала и в целом ее план одобряла. Самой-то ей не о чем было беспокоиться. Деньги на две недели жизни у нее есть, а Гамлет и раньше приедет. Она соглашалась с подругой и в той части размышлений, в которой местным аборигенам отводилась роль телят. А кто же они, если не телята? Выдумывают всякие там стимуляторы для оживления своей убогой половой жизни – виагры там всякие, плетки, маски, пояса кожаные, наручники, секс групповой – черт знает что! В результате гомосексуалистов у них в этом регионе – больше, чем нормальных. Или бабы у них противные, некрасивые или фригидные… А красивых раз-два и обчелся. Но вот они тут – красивые и во всей своей красе! Пусть видят и пусть погибнут – от дерзкого русского десанта – в своей уютненькой, правильной стране, в которой нет никаких неожиданностей. «Мы им еще покажем Кузькину мать» – как говорил незабвенный кукурузовод Н. С. Хрущев. Так что, держись, телята, и в первую очередь – мчащийся сюда на неверных крыльях вожделения – бизнесмен Генрих. Тебя ждет рабское кольцо в ноздрях. Тебя окольцует вчерашняя школьница Лена, потерявшая весь свой капитал, но с недетской силой желающая зацепиться в Бельгии любой ценой, а об исторической Родине, то бишь – матушке Москве – забыть напрочь. Национальная гордость в Лене и Виолетте выражалась в несколько своеобычной форме: в том смысле, что мы, мол, русские красавицы, в постели непобедимы, и честь Родины отстоять сможем. И гордость за Россию, за наше дремучее, но такое богатое человеческими ресурсами Лукоморье, вновь оживала в их душах, заблудившихся в дальнем зарубежье.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |