Эйдзи Леонидович Ёсикава 46 страница

– Куматаро, я позабыл кое-что сказать сестре. Сейчас я напишу записку, а ты отправляйся обратно и передай ее Ою. – Достав листок бумаги, он черкнул на нем несколько строк и вручил Куматаро. – Я поеду медленно, чтобы ты смог меня догнать.

Куматаро взял письмо, почтительно поклонился господину и поскакал в сторону храма.

«Я виноват, – подумал Хамбэй, грустно окидывая едва видимый вдали храм Нандзэн прощальным взглядом. – Нет, я не раскаиваюсь в том пути, который избрал, но что касается моей сестры…» Он пустил лошадь свободным шагом и, покачиваясь в седле, предался размышлениям.

Самурайская стезя пряма, как стрела, и Хамбэй никогда не отклонялся от нее. Он не стал бы сожалеть об этом, даже если бы ему предстояло умереть прямо сейчас. Но его глубоко огорчало, что сестра Ою стала возлюбленной Хидэёси. Хамбэй во всем винил себя, ведь это из-за его болезни она оставалась с ним рядом в те годы, когда ей надлежало выбрать собственную дорогу в жизни. Ему не давала покоя мысль о том, как будет жить Ою долгие годы после теперь уже недалекой его смерти.

И вот сейчас, отправляясь в путешествие, из которого ему не суждено вернуться, Хамбэй чувствовал себя обязанным объясниться с Ою. Пока она с такой нежностью ухаживала за ним, у него не хватало сил завести с ней этот тягостный разговор, но может быть, теперь, в нескольких стихотворных строках, он объяснит ей свои чувства? И когда его уже не станет, столь естественная скорбь заставит сестру удалиться из сонма женщин, льнущих к Хидэёси, как ветви цветущей лозы.

Прибыв в свое родовое поместье в Мино, Хамбэй провел целый день в молитвах над могилами предков, а затем ненадолго поднялся на гору Бодай.

С восходом солнца он совершил омовение и причесался.

– Позовите Ито Ханэмона, – распорядился Хамбэй.

В ожидании он подошел к окну. Пение соловьев доносилось и с равнины, лежащей у подножия горы Бодай, и из зарослей кустарника в крепости.

– Я к вашим услугам, мой господин.

За спиной у Хамбэя из-за ширмы появился коренастый немолодой самурай и низко поклонился своему господину. Это был Ито, которому надлежало присматривать за Сёдзюмару.

– Это ты Ханэмон? Входи. Настал день, когда Сёдзюмару предстоит отправиться в Адзути. Мы с ним выезжаем сегодня же. Пожалуйста, дай знать слугам и прикажи приготовить все необходимое.

Ханэмон, внезапно побледнев, спросил:

– Мой господин, означает ли это, что жизнь Сёдзюмару…

Хамбэй видел, как глубоко переживает пожилой наставник, и поспешил его успокоить:

– Нет-нет, никто не собирается отрубить ему голову. Я намерен укротить гнев князя Нобунаги, даже если за это мне придется заплатить собственной головой. Отец Сёдзюмару, едва его освободили из заточения в крепости Итами, поспешил вернуться в войско в Хариме – а это ли не лучшее доказательство его преданности? Единственное преступление, за которое мне придется ответить, так это мое собственное ослушание.

Ханэмон молча поклонился и, покинув господские покои, поспешил к Сёдзюмару. Еще из-за двери в комнату мальчика он услышал его беззаботный смех. Клан Такэнака принимал Сёдзюмару с такой заботой и лаской, что едва ли кому-нибудь могло прийти в голову, будто сын Камбэя доставлен сюда в качестве заложника.

Его наставники, узнав о внезапном отъезде своего подопечного, не на шутку встревожились, и Ханэмону пришлось их успокоить:

– Бояться совершенно нечего. Хоть молодого господина Сёдзюмару и отправляют в Адзути, но князь Хамбэй уверен в безопасности мальчика.

Сёдзюмару продолжал беззаботно хохотать и бить в барабан, даже не подозревая, что тучи сгущаются над его головой. Находясь здесь в заложниках, он, с согласия собственного отца, уже начал суровую и трудную учебу самурая. Его никак нельзя было назвать изнеженным ребенком.

– Что сказал Ханэмон? – осведомился Сёдзюмару, отодвинув барабан в сторону.

Глядя на встревоженные лица своих опекунов, мальчик, похоже, начал понимать, что произошло что-то неладное, и приуныл.

– Нам надо подготовиться к немедленной поездке в Адзути, – ответил один из них.

– А кто поедет?

– Вы, молодой господин Сёдзюмару.

– Как, я тоже? В Адзути?

Мужчины поспешили отвернуться, чтобы мальчик не заметил слез, выступивших у них на глаза. А он принялся скакать и хлопать в ладоши.

– Ой, правда? Как чудесно! – Он рванулся в соседнюю комнату. – Я еду в Адзути! Я отправляюсь в путешествие с князем Хамбэем! Хватит играть! Эй вы, все! Я еду! – Затем он остановился и спросил неожиданно взрослым тоном: – А что, одежда уже приготовлена?

В комнату вошел Ито:

– Его светлость напоминает, чтобы вы не забыли помыться и тщательно причесаться.

Опекуны повели Сёдзюмару в банное помещение, усадив в фуро, помыли и причесали. Но, начав одевать мальчика, обнаружили, что в дорогу ему приготовлены белое кимоно и белое нижнее белье – так одевают приговоренных к смертной казни.

Слуги Сёдзюмару конечно же сразу подумали, что Ито скрыл от них правду и мальчика отправляют в Адзути, чтобы отрубить ему голову на глазах у Нобунаги. Они не смогли сдержаться и принялись плакать и причитать, но Сёдзюмару, не обращая на это никакого внимания, надел белое кимоно, алый парчовый плащ с броней и китайскую шелковую юбку. Разодетый столь празднично, он в сопровождении двух слуг был приведен в покои к Хамбэю.

– Я готов! Едем же скорее! Едем! – торопил он князя.

Хамбэй поднялся с места и обратился к своим приближенным:

– Пожалуйста, хорошенько позаботьтесь обо всем, – сказал он и, немного помолчав, добавил: – Впоследствии.

Позже, вспоминая об этом прощании, они догадались, что главный смысл короткого напутствия Хамбэя заключался в одном-единственном слове: «Впоследствии».

Впервые Нобунага удостоил Хамбэя аудиенции после битвы на реке Анэ. Тогда он сказал: «Хидэёси признался мне, что считает тебя не только вассалом, но и своим учителем. Поверь, я тоже ценю твои достоинства и заслуги».

После этого князь относился к нему так, словно Хамбэй был вассалом не Хидэёси, а его собственным.

И вот теперь Хамбэй поднимался в крепость Адзути, ведя с собой сына Камбэя Сёдзюмару. От слабости лицо Хамбэя побледнело, но, разодетый в свое лучшее платье, он неутомимо шаг за шагом поднимался по лестнице, ведущей в башню, где восседал Нобунага. Хамбэй заранее оповестил князя о своем прибытии, и тот уже его ждал.

– Я так редко вижу тебя, – с воодушевлением произнес Нобунага, встречая Хамбэя. – Очень рад, что ты прибыл. Подойди-ка поближе. Садись. Тебе не возбраняется сидеть в моем присутствии. Как ты себя чувствуешь? Теперь лучше? Думаю, тебя и духовно, и телесно утомила длительная кампания в Хариме. Мои врачи утверждают, что тебе нужно еще год-другой отдохнуть и ни в коем случае не участвовать в войне.

За последние два или три года вряд ли кто припомнил бы случай, чтобы Нобунага разговаривал с кем-нибудь из своих приверженцев с такой теплотой и заботой. Хамбэй даже растерялся от неожиданности.

– Я не заслуживаю таких слов, мой господин, потому что лишь больной человек, которому из-за собственной слабости не удалось послужить вам как следует, – смущенно промолвил он.

– Нет-нет! Если с тобой что-нибудь случится, я попаду в крайне затруднительное положение. Главное для нас сейчас – поддержать Хидэёси.

– Пожалуйста, не говорите такого, мой господин. Вы заставляете меня краснеть. Я приехал сюда и осмелился попросить об аудиенции, чтобы признаться в ослушании. Год назад Сакума Нобумори доставил мне ваш приказ казнить Сёдзюмару. Но до сих пор…

– Погоди-ка, – прервал его Нобунага. На мгновение забыв о Хамбэе, он посмотрел на мальчика, скромно стоящего возле того на коленях. – Это и есть Сёдзюмару?

– Да, мой господин.

– Что ж, понятно… Он похож на отца. Многообещающий молодой человек. Ты должен хорошенько заботиться о нем, Хамбэй.

– Но вы ведь приказали прислать вам его голову!

Замерев, Хамбэй пристально посмотрел на Нобунагу. Он твердо решил даже ценой собственной жизни спасти мальчика, если Нобунага будет настаивать на своем. Но с самого начала нынешней аудиенции, как только сейчас сообразил Хамбэй, на уме у его светлости было что-то другое.

И в самом деле Нобунага рассмеялся:

– Забудь об этом. Я ведь человек чрезвычайно подозрительный, вот и поторопился отдать приказ, да тут же и раскаялся. Конечно, вся эта история была страшным испытанием и для Хидэёси, и для Камбэя. Но мудрый Хамбэй ослушался моего приказа и не стал казнить ребенка. Честно говоря, услышав об этом, я испытал величайшее облегчение. Тебе не о чем беспокоиться, вся вина лежит на мне.

Нобунаге, похоже, хотелось поскорее переменить тему беседы. Хамбэй, однако же, отнюдь не собирался с такой легкостью принимать даруемого прощения. Нобунага велел ему забыть обо всем, предоставить этому происшествию и памяти о нем порасти травой, но на лице у Хамбэя не было и тени радости.

– Ваша светлость, мое ослушание может принизить ваше величие в глазах людей. Если вы соблаговолите сохранить Сёдзюмару жизнь потому, что его отец Камбэй оказался доблестным и ни в чем не повинным человеком, то позвольте этому отроку доказать вам, что он достоин проявленного по отношению к нему милосердия. Высшей же милостью по отношению ко мне стало бы повеление совершить достойное деяние во искупление моей вины. Я ведь ослушался вашего приказа.

Хамбэй произнес эти слова с такой искренностью, словно был готов прямо сейчас проститься с жизнью. А затем вновь простерся ниц в ожидании решения. Именно этого и хотелось Нобунаге с самого начала.

Еще раз получив прощение князя, Хамбэй шепнул Сёдзюмару, чтобы и тот в свою очередь произнес слова благодарности. А затем вновь обратился к Нобунаге:

– Сегодня, возможно, мы видимся с вами в этой жизни в последний раз. Я молю Небо ниспослать вам грандиозные победы на полях сражений.

– Как странно звучат твои слова! Неужели ты собираешься опять ослушаться меня? Ну-ка объясни, что ты имеешь в виду?

– Мой господин, обратите внимание на то, как одето это дитя, – сказал Хамбэй, бросив взгляд на Сёдзюмару. – Ему предстоит отправиться в Хариму и сражаться там вместе с отцом; мальчик одержим решимостью отличиться в бою, препоручив свою судьбу воле Небес.

– Что?! Он хочет сражаться?

– Камбэй – прославленный воин, а Сёдзюмару – плоть от плоти его. Я просил бы вас благословить мальчика на первое сражение.

– А как насчет тебя самого?

– При моей болезни я едва ли принесу большую пользу нашему войску, но думаю, сейчас мне самое время отправиться в Хариму вместе с Сёдзюмару.

– А это тебе по силам? Подумай о своем здоровье!

– Я рожден самураем, и скончаться от болезни позор для меня. Я должен умереть только в бою!

– Что ж, благословляю тебя, Хамбэй, и желаю Сёдзюмару удачи в его первой войне.

Нобунага подозвал к себе мальчика и подарил ему малый меч, выкованный знаменитым кузнецом. А затем приказал подать сакэ, которое они с Хамбэем тут же и распили.

ЗАВЕЩАНИЕ ХАМБЭЯ

Осада крепости Мики длилась уже три года, а последние шесть месяцев войско Хидэёси полностью блокировало крепость. Чем же питаются нынче Бэссё Нагахару и его сторонники? Как им удается выжить? На эти вопросы никто не находил ответа. Уж не чудо ли это? Иногда воинам Хидэёси начинало казаться, будто в живучести вражеских воинов и впрямь есть нечто сверхъестественное. Схватку терпения и упорства войско Оды явно проигрывало. Казалось, что вражеские воины едва ли не бессмертны: обстрелы, атаки, штурмы и призывы сдаться не производили на них никакого впечатления.

Гарнизон в три тысячи пятьсот воинов был отрезан от источников продовольствия и питьевой воды. Уже к середине первого месяца защитники крепости согласно всем расчетам должны были умереть голодной смертью. Однако месяц закончился, а крепость по-прежнему держалась. И так месяц за месяцем. Сейчас уже начался третий.

Хидэёси видел, как измотано его войско, но старался скрывать все возрастающую тревогу. Только всклокоченная борода и глубоко запавшие глаза главнокомандующего выдавали волнение и усталость, вызванные затянувшейся осадой.

«Я просчитался, – решил Хидэёси. – Знал, конечно, что они сумеют постоять за себя, но не предполагал, что их упорства хватит на столь продолжительное время. Похоже, исход сражения решают не только численное превосходство и логические выкладки!»

Наступил пятый месяц, принеся с собою сезон дождей. Горные дороги под дождевыми потоками превратились в бурные водопады, а пересохшие было рвы вновь доверху наполнились мутной водой. И теперь, когда люди передвигались по горам, утопая в грязи, осада, которая в последнее время вроде бы начала приносить кое-какие результаты, вновь зашла в тупик.

Курода Камбэй, припадая на раненную во время побега из крепости Итами ногу, которую так и не залечил, то и дело поднимался на невысокий холм, чтобы осмотреть передовую линию осады. Он кривил рот в горькой усмешке, думая о том, что ему, возможно, суждено остаться хромым до конца своих дней.

Видя, с какой стойкостью преодолевает последствия ранения его друг, Хамбэй забыл о собственной немощи и преисполнился ничуть не меньшего рвения. Да, Хидэёси собрал под своим крылом незаурядных людей. И каждый раз, обращая взор на одного из этих героев, он не мог совладать со слезами волнения, застилавшими глаза. В ставке у него царило полное единство мнений. Только поэтому боевой дух войска еще не утонул в местной трясине. Конечно, они топчутся здесь уже полгода, зато в последнее время защитники крепости Мики начали выказывать первые признаки слабости. Хидэёси не раз выручала острота ума Камбэя, и он в шутку, хотя и с явным восхищением, называл своего помощника чертовым калекой, но в глубине души относился к нему с величайшим уважением.

Но вот уже закончился сезон дождей, миновало знойное лето, и в начале восьмого месяца дохнула прохладой осень. Хамбэю стало заметно хуже – похоже было, что бедняге уже никогда не доведется облачить свое немощное тело в боевые доспехи.

«Похоже, меня оставило само Небо, – сетовал Хидэёси. – Хамбэй, такой молодой и способный, умирает. Неужели судьба не отпустит ему еще хотя бы немного времени?» Он чуть ли не все время проводил с занемогшим другом в его хижине, однако нынешним вечером главнокомандующего отвлекли важные неотложные дела, а между тем состояние Хамбэя ухудшалось с каждым часом.

Над вражескими крепостями в Такано и на горе Хатиман сгустилась вечерняя мгла. Приближалась ночь, но с окрестных гор доносилось все более частая ружейная стрельба.

«Должно быть, этому чертовому калеке опять неймется, – подумал Хидэёси. – Ему не следовало бы так глубоко врезаться во вражеские порядки».

Хидэёси беспокоился о Камбэе, который предпринял яростную атаку и до сих пор не возвратился в ставку. Вдруг на тропе послышались приближающиеся шаги, и через мгновение он увидел простершуюся перед ним фигуру.

– Сёдзюмару? – с удивлением воскликнул Хидэёси.

Прибыв в лагерь на горе Хираи, сын Камбэя уже успел принять участие в нескольких вылазках. В самое короткое время из беспечного ребенка он превратился даже не в подростка, а в маленького, но отважного воина. Примерно неделю назад, когда здоровье Хамбэя резко ухудшилось, Хидэёси велел Сёдзюмару за ним присматривать.

– Я уверен, что больному гораздо приятней будет видеть тебя у своей постели, чем кого бы то ни было другого, – сказал он мальчику. – Я бы и сам с радостью взял на себя этот труд, но боюсь, что он расстроится, решив, будто излишне обременяет меня, и почувствует себя еще хуже.

Для Сёдзюмару Хамбэй был и наставником, и вторым отцом. И он, не снимая боевых доспехов, сидел у постели больного день и ночь, готовя Хамбэю целительные снадобья и стараясь предупредить малейшие его желания. И вот сейчас Сёдзюмару подбежал к Хидэёси и с самым несчастным видом пал ниц. Сердце Хидэёси сжалось от недоброго предчувствия.

– Почему ты плачешь, Сёдзюмару?

– Пожалуйста, простите меня, – ответил Сёдзюмару, размазывая по лицу слезы. – Князь Хамбэй до того слаб, что не может говорить; возможно, он не доживет до полуночи. Не соблаговолите ли вы посетить его?

– Он при смерти?

– Боюсь, что да.

– И это подтвердил лекарь?

– Да. Князь Хамбэй на днях строжайше запретил мне докладывать вам о его состоянии, но лекарь и вассалы князя рассудили по-иному. Они уверены, что он вот-вот простится с этим миром, и я решил сообщить вам об этом.

Хидэёси мысленно уже смирился с неизбежным.

– Сёдзюмару, побудь здесь вместо меня, – распорядился он. – Скоро, как мне кажется, сюда должен возвратиться твой отец из боя в Такано.

– Мой отец сражается в Такано?

– Он руководит боем из паланкина.

– Так, может быть, мне лучше отправиться прямо туда? Принять у отца командование войском и попросить его прибыть к смертному одру господина Хамбэя?

– А ты рассуждаешь мудро. Так и поступи, если у тебя хватит мужества.

– Пока господин Хамбэй еще дышит, мой отец непременно захочет быть рядом с ним, – сказал Сёдзюмару. И, схватив копье, слишком большое для такого малыша, поспешно удалился в направлении темнеющей на горизонте гряды холмов.

Хидэёси, проводив мальчика взглядом, быстро пошел к хижине, в которой находился Такэнака Хамбэй. Как раз в это мгновение над ее кровлей взошла бледная луна. Возле постели больного дежурил лекарь, здесь же собрались и вассалы Хамбэя. Хижина представляла собой самую обыкновенную лачугу, но грубые циновки были застланы белыми покрывалами, а угол отгораживала раздвинутая ширма.

– Хамбэй, вы слышите меня? Это я, Хидэёси. Как вы себя чувствуете?

Хидэёси присел на краешек постели, глядя на покоящееся на подушке лицо друга. Может быть, такой эффект создавался из-за полумрака, но ему показалось, что лицо Хамбэя, подобно драгоценному камню, источало сияние. От одного вида Хамбэя Хидэёси захотелось разрыдаться.

– Скажите-ка, лекарь, – спросил он, – как наш больной?

Лекарь промолчал в ответ, давая понять, что смерть Хамбэя – это вопрос времени. А Хидэёси так хотелось услышать хоть какие-нибудь обнадеживающие слова.

Больной шевельнул рукой, видимо узнав голос Хидэёси, и, открыв глаза, едва слышно задал какой-то вопрос одному из своих слуг. Тот поспешил ответить:

– Его светлость нашли время посетить вас… побыть с вами в этот час…

Хамбэй кивнул, а затем показал что-то жестом.

Слуга, не поняв, чего хочет хозяин, вопросительно взглянул на лекаря, но тот лишь недоуменно пожал плечами.

И только Хидэёси понял, о чем именно просил Хамбэй.

– Вы хотите сесть? Не лучше ли вам остаться лежать? – обратился он к другу, уговаривая его, точно капризное дитя.

Хамбэй отрицательно покачал головой и еще раз показал слуге, чтобы тот помог ему приподняться. Соратники бережно попытались усадить его, но Хамбэй отстранил их и медленно поднялся с постели.

Как зачарованные, затаив дыхание, следили за ним Хидэёси, лекарь, вассалы и слуги. С трудом сделав несколько шагов к середине комнаты, Хамбэй с достоинством опустился на тростниковую циновку. Заострившимися плечами, худыми коленями, тонкими руками он сейчас напоминал девочку. Сжав губы, он отвесил такой низкий поклон, что присутствующим почудилось, будто его позвоночник вот-вот переломится пополам.

– Нынешним вечером мне пришла пора проститься с вами. Хочу поблагодарить вас за все милости, за все великодушие, проявленное по отношению ко мне за долгие годы, – тихо заговорил Хамбэй. Затем он на мгновение замолчал, собираясь с силами, и продолжил: – Листья падают или зеленеют, живут или умирают… Если вдуматься, краски весны и осени наполняют собой всю вселенную. Мне был по душе этот мир. Мой господин, мы с вами связаны кармой, поэтому вы и были так добры ко мне. Оглядываясь в прошлое, я сожалею не о своем участии в ваших деяниях, а лишь о том, что сумел оказать вам слишком ничтожную помощь.

Его голос стал тоньше нити, но речь струилась непрерывно. Затаив дыхание, присутствующие внимали этому скорбному откровению. Хидэёси сидел прямо, понурив голову, положив руки на колени, и внимательно слушал, боясь пропустить хотя бы слово. Всем известно: прежде чем погаснуть, лампа разгорается особенно ярко. Так и перед Хамбэем в этот краткий миг жизнь вновь предстала во всем разноцветье красок. Он продолжил говорить, отчаянно стараясь донести до Хидэёси свои последние мысли.

– Все события… все события и перемены, которые доведется претерпеть миру впоследствии… Я благословляю все это. Япония сейчас на пороге великих перемен. Мне бы очень хотелось поглядеть на то, что станет с нашим народом, но отмеренный мне земной срок уже на исходе, и этому желанию не дано сбыться. – Его речь постепенно становилась все более и более четкой, чувствовалось, что он вкладывает в слова свои последние силы. Одышка мешала говорить, но он упорно продолжал: – Но… мой господин… вы, вы сами не верите собственному предназначению. Не понимаете, что не случайно родились именно в это переломное время. Пристально всматриваясь в вас, читая у вас в душе, я не нахожу там честолюбия, достаточного для правителя всего народа. – Здесь Хамбэй на мгновение прервался. – До сих пор такая скромность шла вам на пользу и всем была по вкусу. Возможно, неучтиво напоминать вам об этом, но когда вы были в услужении у князя Нобунаги, вы вкладывали всю душу в эту службу, а когда стали самураем, то превыше всего поставили самурайский долг. Однако вы никогда не предавались несбыточным мечтам и не примеряли свои способности и силы к должности, вами еще не полученной. Этого я больше всего и опасаюсь. В соответствии с вашим образом мыслей вы, получив задание покорить западные провинции, непременно их покорите и будете вполне удовлетворены. Но не упустите из виду главное, позабыв о собственном высоком предназначении.

В хижине было так тихо, что казалось, будто Хамбэй остался в полном одиночестве. Хидэёси, застыв, слушал умирающего друга.

– Но… способность распоряжаться судьбами всего мира нуждается в развитии, потому что это воистину дар Небес. Соперничающие князья сражаются друг с другом за власть, похваляясь тем, что никому другому, кроме одного из них, не удастся вывести мир из хаоса и избавить людей от вечных несчастий. Но вот погиб обладавший столькими замечательными способностями Кэнсин, вот отошел в мир иной Сингэн из Каи. Великий Мотонари, владевший всеми западными провинциями, прощаясь с этим миром, завещал своим наследникам не переоценивать собственные силы и возможности, а два клана, Асаи и Асакура, сами добровольно вступили на гибельную тропу. Кто же решит этот великий вопрос раз и навсегда? У кого найдется воля, способная создать культуру новой эры, причем такую культуру, которую воспримет весь народ? Таких людей можно пересчитать по пальцам одной руки.

Хидэёси внезапно поднял голову, и сияние, исходящее из глаз Хамбэя, казалось, омыло его лицо. Хамбэй был при смерти, да и сам Хидэёси не знал, разумеется, сколько времени ему отпущено в этом мире. На какое-то мгновение их взгляды встретились и слились перед лицом самой Вечности.

– Я знаю, что в глубине души вы испытываете смущение, слыша такие речи, потому что состоите на службе у князя Нобунаги, и хорошо понимаю ваши чувства. Но Провидение ясно указало, какую именно – и сколь трудную – задачу надлежит решить Нобунаге. Ни вы, ни князь Иэясу по природе своей не способны переломить сегодняшнее состояние дел, у вас не хватило бы уверенности в себе, чтобы смело шагнуть навстречу превратностям судьбы. Вряд ли кто-либо, кроме князя Нобунаги, смог бы решительно вести страну в нынешней смуте. Но все это вовсе не означает, будто Нобунага сумеет обновить ее, добиться мира. Захватив западные провинции, атаковав Кюсю и умиротворив Сикоку, вы не добьетесь порядка в стране, четыре сословия не прекратят взаимные распри, свет новой культуры не возгорится, не будет заложен краеугольный камень процветания для грядущих поколений.

Хамбэй давно и глубоко размышлял над этими вопросами, черпая мудрость из классической философии Древнего Китая, сравнивая перемены, происходящие в современном ему мире, с прежними историческими событиями.

На протяжении долгих лет, проведенных на службе у Хидэёси, он набрасывал мысленные контуры грядущего развития для всей Японии, до поры до времени сохраняя свои выводы в тайне. Уж не избранник ли Хидэёси Небес, спрашивал он себя. Но с какой же стати? Коротая с ним день и ночь, Хамбэй не раз наблюдал за его стычками с супругой, за неприхотливыми радостями, не раз слышал от него вздор, а сравнивая своего господина с вождями других кланов, вроде бы не замечал за ним ни малейшего превосходства. И все же Хамбэй не раскаивался в том, что состоит на службе у этого человека и принес ему в жертву половину собственной жизни – наоборот, он был счастлив тому, что Небо послало ему такого князя, и считал, что только в служении ему и обретает смысл его собственная жизнь.

«Если этот князь выполнит ту роль, которая, как я надеюсь, уготована ему самой природой, и достигнет в будущем высочайших вершин, – думал Хамбэй, – моя жизнь тоже не пропадет понапрасну. Мои собственные представления об Истине и Добре воплотятся в его грядущих деяниях и станут законом для всего мира. И тогда люди скажут, что я хоть и жил недолго, но успел оправдать свое предназначение!!»

– Вот и все, – продолжил он, – мне нечего больше сказать. Пожалуйста, мой господин, поберегите себя хорошенько. Прошу, верьте в собственную незаменимость и действуйте с удвоенным рвением после того, как меня не станет.

Едва Хамбэй закончил свою речь, как грудь его опала, тонкие руки бессильно повисли. Он пошатнулся и ничком упал на пол. Струйка крови побежала по циновке, стекаясь в лужицу, напоминавшую цветок распускающегося пиона.

Хидэёси метнулся к больному и поднял его голову; кровь залила уже грудь и живот Хамбэя.

– Хамбэй! Хамбэй! Зачем ты покидаешь меня? Зачем уходишь? Что мне отныне делать без тебя? Как сражаться? – И Хидэёси горестно зарыдал, не заботясь о том, как воспримут его порыв окружающие.

Смертельно бледное лицо Хамбэя обмякло, его голова покоилась на коленях у Хидэёси.

– Да, друг мой, отныне тебе ни о чем уже не придется беспокоиться, – горестно произнес князь.

Рожденные на рассвете умирают до заката, рожденные вечером – до рассвета. Это вполне соответствует буддийскому пониманию непостоянства всего сущего, поэтому многие были удивлены тем, что смерть Хамбэя повергла Хидэёси в пучину отчаяния. В конце концов, он был воином и находился на поле сражения, где каждое мгновение ведется счет павшим, где люди уходят в мир иной так же легко, как осенний ветер срывает с ветвей листья. Но горе Хидэёси было столь велико, что окружающие чувствовали себя оглушенными и подавленными. Немалое время прошло, прежде чем он пришел в себя, как ребенок после горячки, медленно и бережно поднял невесомое тело Хамбэя со своих коленей и, двигаясь, точно слепой, опустил его на белое покрывало, застилавшее ложе, продолжая нашептывать усопшему другу какие-то слова, словно тот мог его услышать.

– Даже если бы тебе был отпущен двойной или тройной срок обычной человеческой жизни, ты не успел бы исполнить и половины задуманного, настолько высоки, непомерно высоки, были твои замыслы и надежды. Ты не хотел умирать. Да и любой другой на твоем месте тоже не захотел бы этого. Верно, Хамбэй? Но ты, столько дел не успевший довести до конца, с каким огорчением, с каким разочарованием от них отказываешься!

Как сильно любил сейчас Хидэёси умершего! Вновь и вновь принимался он горестно стенать над бездыханным телом Хамбэя. Он не складывал молитвенно рук и не взывал к Небесам, но беспрестанно обращался к телу со все новыми и новыми речами.

Только что прибыл Камбэй, узнавший от сына, что Хамбэй при смерти.

– Я опоздал? – взволнованно спросил он у первого же встречного, идя по лагерю со стремительностью, удивительной для хромого.

В хижине он нашел Хидэёси, с покрасневшими глазами сидящего у ложа, с остывшим, бездыханным телом Хамбэя. Камбэй, глухо застонав, опустился на корточки, точно ему разом отказались служить и душа, и тело. Окаменев от горя, сидели Хидэёси и Камбэй, глядя на мертвого друга.

Сгустилась мгла, но они не зажгли огня. Белые покрывала, на которых возлежал мертвец, казались снежным полем на горном склоне.

– Камбэй, какая потеря! – нарушил в конце концов молчание Хидэёси, и голос его звучал так, словно вырывалось из его души само горе. – Я знал, что это скоро случится, и все равно…

Камбэй по-прежнему молчал, не в силах ответить, и казался сейчас оглушенным. Наконец он совладал с собой и заговорил:

– Не могу поверить. Он прекрасно себя чувствовал всего полгода назад. И вдруг – такой исход… – После долгой паузы он продолжил: – Однако хватит! Нельзя же вечно сидеть здесь и плакать! Эй, кто-нибудь, принесите лампу! Нужно обмыть тело и прибрать в помещении. Нам предстоит похоронить Хамбэя с подобающими воину почестями.

Пока Камбэй отдавал слугам распоряжения, Хидэёси ушел. Когда люди принялись убирать покойного при мерцающем свете ламп, кто-то нашел под подушкой у Хамбэя письмо, написанное двумя днями ранее и адресованное Камбэю.

На следующее утро Хамбэя похоронили на горе Хираи. Осенний вечер печально колыхал траурные флаги.

Камбэй показал предсмертное письмо Хамбэя Хидэёси. Ни жалоб, ни сетований на судьбу! Речь в нем шла только о великом предназначении Хидэёси и о соображениях по поводу предстоящих боевых операций.

«И даже если тело мое умрет и превратится в скелет, схороненный в глубине земли, стоит только моему господину вспомнить обо мне и о моих рассуждениях, как душа моя воспрянет перед господином и станет служить ему даже из могилы».

Дата добавления: 2015-11-04