– Я не собираюсь снимать войну. Я пришел предложить вам возможность избежать нежелательной огласки.
Насекомое гневно подалось вперед; замаскированная поверхность подернулась изысканно переливающейся муаровой дымкой. Я будто в землю врос. «Бежать!» – подсказывал инстинкт, но мышцы стали точно ватные. Штуковина остановилась метрах в двух-трех – и снова исчезла из виду. Теперь ей ничего не стоит, подняв переднюю ногу, в мгновение ока снести мне голову.
Собравшись с духом, я обратился в пустоту:
– На острове находится женщина, которая умрет, если ее не эвакуировать в течение нескольких часов. И если это случится, ЗРИнет пустит в эфир фильм «Вайолет Мосала – мученица технолиберации».
Чистая правда – хотя поначалу Лидия возражала. Я отослал ей сфабрикованный материал: Мосала рассказывает о причинах своей предполагаемой эмиграции; все более-менее соответствует ее действительным словам, хоть на самом деле я этого и не снимал. Монтажеры трех ЗРИнетовских отделов новостей трудились не покладая рук, состряпывая из этого – и еще из кое-каких собранных мною подлинных материалов – сенсационный некролог. Правда, включить что-нибудь про антропокосмологов я как-то упустил из виду. Мосала должна была стать знаменем борцов против бойкота – и вот она инфицирована вирусным оружием, а Безгосударство оккупировано. Лидия сделала собственные умозаключения, и монтажеры получили соответствующие инструкции.
Несколько долгих минут насекомое молчало. Я застыл с поднятыми руками, представляя, как передается по иерархической цепочке сообщение об угрозе шантажа. Может, биотехнологический альянс рассматривает альтернативу покупки ЗРИнет и уничтожения отснятого материала? Но тогда им придется заручиться поддержкой и других сетей; чтобы обеспечить освещение событий в нужном ключе, им еще платить и платить. Так, может, проще получить желаемое задаром, просто позволив ей жить?
– Если Мосала выживет, – пустился я в объяснения, – вы можете задержать ее. Но если умрет здесь, ближайшие сто лет в памяти людской ее фигура будет связана с Безгосударством.
Вдруг что-то словно ужалило в плечо. Я покосился вправо: от крошечного обугленного пятнышка на рубашке разлеталась туча пепла – остатки сгоревшей камеры.
– Самолет может сесть. И вы можете отправляться с ней. Как только она окажется вне опасности, сделайте в Кейптауне новый сюжет о ее планах касательно эмиграции – и о том, что из них выйдет.
Голос тот же самый – но силы, что скрываются за ним, от острова далеко.
Не было нужды добавлять: если события будут освещены правильно, вы будете вознаграждены.
Я наклонил голову в знак согласия.
– Я это сделаю.
Насекомое помедлило.
– Сделаете? Не уверен.
Живот обожгла боль. Я с криком упал на колени.
– Она вернется одна. Вы можете остаться в Безгосударстве и запечатлеть его падение.
Я поднял глаза: в воздухе мерцали едва заметные зеленовато-фиолетовые блики – словно проблеск солнечного света пробился сквозь полуприкрытые веки. Штуковина удалялась.
Встать оказалось не так-то легко. Лазерная вспышка прожгла рубец поперек живота – но луч на целую микросекунду задержался на недавно полученной ране, углеводный полимер карамелизовался, из пупка засочилась водянистая буроватая жидкость. Обложив на чем свет стоит пустой дверной проем, я поковылял прочь.
И вот я снова среди людей. Подошли двое подростков, спросили, не нужна ли помощь. Я принял ее с благодарностью. Подхватив под руки, они доволокли меня до больницы.
Из палаты скорой помощи я позвонил де Гроот.
– Они вполне цивилизованные. Самолету разрешено сесть.
Вид у де Гроот был измученный, но, услышав мои слова, она засияла.
– Фантастика!
– Насчет самолета есть новости?
– Пока никаких – но я только что говорила с Венди, она ждала звонка ни много ни мало от самого президента, – Де Гроот запнулась, – У Вайолет поднимается температура. Пока опасности нет, но…
Но курок спущен. Теперь каждая минута на счету. Наперегонки с вирусом. Хотя, с другой стороны, чего я ожидал? Еще одного сдвига во времени? Возникшего по мановению волшебной палочки иммунитета для Ключевой Фигуры?
– Вы с ней?
– Да.
– Увидимся через полчаса.
Рану мне обрабатывала та же самая докторша, что и в прошлый раз. Ну и досталось ей сегодня!
– И слушать больше не хочу ваши байки, – раздраженно бросила она, – В прошлый раз вы наплели что-то довольно неуклюжее.
Я обвел глазами стерильно чистый кабинет, аккуратные ряды шкафчиков с лекарствами и инструментами, и мною овладело отчаяние. Даже если Мосалу эвакуируют вовремя… Ведь в Безгосударстве остаются миллионы людей, которым некуда бежать.
– Что вы станете делать, когда начнется война? – спросил я.
– Никакой войны не будет.
Я попытался представить, что за установки собирают в эту самую минуту там, в чреве аэропорта, что за участь готовят вот этим самым людям, и мягко проговорил:
– Я думаю, выбирать вам не придется.
Врач – она как раз накладывала мазь на мои ожоги – замерла и одарила меня таким взглядом, будто я ляпнул нечто до крайности оскорбительное.
– Вы здесь чужой. И не имеете ни малейшего представления, что мы можем выбирать, а что – нет. Что ж, по-вашему, мы тут двадцать лет строим утопию? Пребываем в блаженном неведении? Тешнм себя сознанием, что наша положительная кармическая энергия оттолкнет любого захватчика?
Она с яростью принялась снова втирать мазь.
– Нет, – ошеломленно протянул я, – Я полагаю, вы готовы защитить себя. Но на этот раз на стороне ваших врагов перевес в технике. Серьезный перевес.
Пристально глядя на меня, она разматывала бинт.
– Послушайте, что я скажу. Потому что повторять я не стану. Когда придет время, вы уж на нас положитесь.
– В чем?
– В том, что мы знаем лучше вас.
Я невесело усмехнулся.
– Всего-навсего.
Я свернул в ведущий к палате Мосалы коридор и увидел беседующую с двумя охранниками де Гроот. Говорила она вполголоса, но была заметно взволнована; заметив меня, помахала рукой.
Я ускорил шаги.
Когда я подошел, де Гроот молча вынула ноутпад и нажала кнопку. На экранчике появилось лицо диктора новостей.
– Новости последнего часа с острова ренегатов «Безгосударство». Оккупировавшая островной аэропорт горстка воинствующих анархистов только что ответила согласием на просьбу южноафриканской дипломатии о срочной эвакуации двадцатисемилетней Вайолет Мосалы, лауреата Нобелевской премии, участницы вызвавшей бурную полемику конференции, посвященной столетию со дня смерти Эйнштейна, – На заднем плане под портретом Мосалы вертелся стилизованный глобус: крупный план Безгосударства; потом – очертания Южной Африки, – Оснащенные устаревшим медицинским оборудованием местные учреждения здравоохранения не в состоянии поставить точный диагноз, но состояние Мосалы оценивается как угрожающее. Источники в Манделе сообщают, что президент Нчабаленг направила анархистам личное послание и буквально минуту назад получила от них ответ.
Я сгреб де Гроот в охапку и, оторвав от пола, на радостях закружил по коридору. Охранники поглядывали на нас, по-детски хихикая. Может, по сравнению с вторжением победа наша – крошечная, зато это первое радостное событие за довольно долгое время.
– Хватит, – мягко урезонила меня де Гроот.
Я остановился, отпустил ее.
– Самолет сядет в три, – сказала она, – В пятидесяти километрах к западу от аэропорта.
Я наконец отдышался.
– Она знает?
Де Гроот покачала головой.
– Я ей еще ничего не говорила. Она спит; температура все еще высокая, но вверх пока не лезет. Врачи не знают, как дальше организм будет реагировать на вирус, но в санитарном самолете могут привезти препараты на случай наиболее вероятных осложнений.
– Теперь меня по-настоящему беспокоит только одно, – сосредоточенно проговорил я.
– Что?
– Зная Вайолет… Когда она услышит, что мы провернули за ее спиной, может отказаться лететь – из чистого упрямства.
Де Гроот как-то странно посмотрела на меня – будто пытаясь понять, шучу я или нет.
– Если вы действительно так думаете, тогда вы совсем не знаете Вайолет, – ответила она.
Я сказал де Гроот, что немного посплю и вернусь к половине третьего. Хотел пожелать Мосале счастливого пути.
Акилл, как оказалось, уже выписали. Я отправил сообщение с просьбой как-нибудь проявиться, вернулся в отель, умылся, сменил опаленную лазером рубашку. Обожженная кожа онемела, будто чужая, – местная анестезия творила чудеса. Я чувствовал себя совсем разбитым, однако душу переполняло ликование; до того был взвинчен, что на месте устоять не мог, не то что спать. Скоро одиннадцать, но магазины были еще открыты. Я вышел из отеля, купил еще одну портативную камеру и отправился бродить по городу, снимая все, что попадется на глаза. Последняя мирная ночь в Безгосударстве? Настроение уличной толпы ни в какое сравнение не шло с воцарившейся в отеле атмосферой осады, и все же напряжение ощущалось. В воздухе витало предчувствие беды – как в Лос-Анджелесе, когда объявляют о возможном землетрясении (однажды мне довелось при этом присутствовать; оказалась ложная тревога). Заметив наведенный на них объектив камеры, люди отвечали любопытными, даже подозрительными взглядами, но никаких признаков враждебности не выказывали. Кто знает, может, я шпионю в пользу наемников? А впрочем, если и так – ну еще один экзотический штришок, им-то что, в конце концов?
Остановившись в центре ярко освещенной площади, я пробежался по сетям новостей. Пресс-конференции Буццо так и не дал, своей ошибки не признал – возможно, узнав, что с Мосалой, воспринял наконец всерьез исходящую от экстремистов угрозу и передумал. По поводу событий в Безгосударстве все, точно сговорились, несли несусветную чушь; ничего, скоро ЗРИнет всех обставит, объявив о действительных причинах оккупации. И даже если Мосалу удастся спасти, организаторам бойкота истина может выйти боком.
Воздух был напоен влагой; стало прохладно. Глядя на нависающие над планетой спутники, я все пытался осмыслить очевидный факт: я – на искусственном острове в Тихом океане; надвигается война.
Неужто в этом моменте закодирована вся моя жизнь – воспоминания, которые храню, обстоятельства, в которых оказывался? Если принять это как данность – не больше и не меньше – мог бы я восстановить все остальное?
Вряд ли. Детство в Сиднее – было ли оно? Такое же далекое и иллюзорное, как Большой взрыв; даже проведенные на рыболовном судне часы и встреча с роботом в аэропорту потускнели в памяти, точно обрывки сна.
У меня никогда не было холеры. И никаких имплантированных органов не было.
В небесах холодно мерцали звезды.
В час ночи улицы все еще были полны народу, в ресторанах и магазинах кипела жизнь. Вопреки ожиданиям, ни одного хмурого лица. Наверное, все и сейчас уверены, что ничего страшного на их острове не происходит: так, мелкие неприятности, в первый раз, что ли?
Вокруг фонтана, перебрасываясь шутками и хохоча, сгрудилась ватага молодежи. Я спросил их, не собирается ли ополчение взять штурмом аэропорт. С чего бы еще такое приподнятое настроение? Может, они тоже пойдут в атаку – вот и взвинчивают себя и приятелей перед боем?
Они недоверчиво уставились на меня.
– Взять штурмом аэропорт? И полечь там?
– Возможно, это ваш единственный шанс.
Парни насмешливо переглянулись. Один из них, положив руку мне на плечо, участливо проговорил:
– Все будет хорошо. Просто приложи ухо к земле и держись крепче.
Какой-то дряни нанюхались, что ли?
Я вернулся в больницу.
– Вайолет проснулась, – сообщила де Гроот, – Хочет с вами поговорить.
Я вошел к ней один. Свет в комнате приглушен; на мониторе у кровати мерцают зеленые и оранжевые строчки. Голос у Мосалы слабый, но глаза сияют.
– Вы поедете со мной к самолету?
– Если хотите.
– Я хочу, чтобы вы сняли все. И, если понадобится, применили с пользой.
– Хорошо.
Что она имела в виду? Обвинить в ее смерти (если это случится) «Ин-Ген-Юити»? Вдаваться в подробности я не стал; устал от разговоров о мученичестве.
– Карин говорит, вы ходили в аэропорт хлопотать за меня перед бандитами, – Она изучающе смотрела мне в лицо, – Почему?
– Отвечаю услугой на услугу.
Она негромко рассмеялась.
– Чем я это заслужила?
– Долго рассказывать.
Я и сам уж теперь точно не знал, расплачивался ли с Адель Вунибобо, совершая свой демарш во имя технолиберации, двигало ли мною восхищение и уважение к Мосале, или я геройствовал в надежде предстать перед Акили в роли спасителя Ключевой Фигуры – хотя фигура эта в свете последних событий все меньше походила на исполненного величия творца и все больше – на разносчика информационно-теоретической заразы.
Пришла де Гроот, принесла новости о самолете; все идет по плану, пора двигаться. Вместе с нами отправились двое врачей. Я, стоя позади с камерой на плече, снимал, как Мосалу вместе с монитором и капельницей укладывали на каталку.
В гараже по пути к самолету я заметил полдюжины загруженных медицинским оборудованием, перевязочными материалами и медикаментами машин. Может быть, на случай захвата больницы медицинские принадлежности рассредоточивают по городу. Слава богу, хоть кто-то воспринимает вторжение бандитов всерьез.
Не включая сирену, мы неторопливо ехали по городу. Такими людными здешних улиц я ни разу не видел даже днем. Мосала попросила у де Гроот ноутпад, положила около себя на матрац, повернула к себе – чтобы удобнее было печатать. Занятие ее, судя по всему, требовало сосредоточенности, и все равно она, не отрываясь от экрана, заговорила со мной:
– Вы предлагали мне, Эндрю, выбрать себе преемника. Такого, на которого можно было бы положиться. Который непременно закончил бы работу. Вот этим я сейчас и занимаюсь.
Особого смысла в этом я уже не видел, но возражать не стал. В Кейптауне сверхточное сканирующее устройство в одно мгновение выдаст формулы всех белков вируса, и через несколько часов будет синтезирован блокирующий его действие препарат. Доказывать умеренным, что они ошибаются, а потом выпрашивать противоядие больше нет надобности – есть путь покороче.
Мосала подняла на меня глаза и заговорила, глядя в объектив:
– Эта программа базируется на десяти канонических экспериментах. Исчерпывающий анализ всех их результатов в совокупности даст то, что прежде рассматривали как десять параметров абсолютного пространства – это понятия из области десятимерной геометрии, лежащей в основе взаимодействия всех частиц и сил. Говоря современным языком, эти десять экспериментов дадут представление о том, каким образом в нашем мире происходит нарушение симметрии допространства. В чем именно заключается первооснова всего в этой Вселенной.
– Понятно.
Она нетерпеливо тряхнула головой.
– Дайте мне договорить. То, что сейчас запущено в суперкомпьютерную сеть, – просто вычисления «в лоб». Мне хотелось оставить за собой честь нанести последний штрих. Перепроверить, свести результаты воедино и написать итоговую статью, доступную пониманию любого читателя. Но все это тривиально. Теперь я уже точно знаю, как интерпретировать полученные результаты. И… – Она забарабанила по клавишам, проверила, что получилось, и отложила ноутпад в сторону, – Только что я автоматизировала весь этот процесс. На прошлой неделе я получила от матери экспериментальную версию Каспара– возможно, он опишет окончательные результаты так гладко, как никогда не сумела бы я сама. Так что выживу ли я, нет ли, окажусь ли между жизнью и смертью – к шести часам утра в пятницу статья будет написана. И направлена в сети без ограничений доступа. Копии будут разосланы также всем до единого преподавателям и студентам физических факультетов каждого университета планеты, – Лицо ее озарилось откровенно ликующей улыбкой, – Что теперь предпримут антропокосмологи? Начнут убивать всех физиков на Земле?
Я взглянул на де Гроот. Она была мертвенно-бледна, губы крепко сжаты.
– Да что вы оба скисли, черт вас возьми? Я просто стараюсь предусмотреть все возможные варианты развития событий.
Она закрыла глаза. Дышала прерывисто – и все-таки улыбалась. Я бросил взгляд на монитор: температура 40,9.
Город остался позади. В окнах санитарного фургона маячили лишь наши отражения. Машина двигалась мягко, ехали в молчании – только мотор урчал. А потом – звук. Будто сквозь далекие буровые скважины дышат сами рифы. Да нет, это же рокот подлетающего самолета!
Мосала потеряла сознание, но приводить ее в чувство никто не пытался. Мы подъезжали к месту встречи, и я поспешил выбраться из фургона – снять приземление. Не то чтобы взыграли остатки профессионализма – нет, просто я обещал. Самолет вертикально спустился метрах в сорока-пятидесяти от нас. Серый фюзеляж освещен только лунным светом; работающие двигатели взметали тучи мельчайшей известковой пыли. Как хотелось насладиться этими мгновениями триумфа! Но вид спускающегося ниоткуда в кромешную тьму великолепного военного лайнера поверг меня в уныние. Приди за ней корабль, меня, наверное, охватили бы точно такие же чувства: внешний мир крадется на цыпочках, забирает своих и спешно ретируется. То, что пришло к ним в руки, анархисты могут уже не выпустить.
Первыми спустились на землю двое в офицерской форме, с оружием на портупеях – но, может, они врачи? Отвели в сторону местных медиков, принялись совещаться. Голоса их утонули в реве реактивных двигателей; стоящий самолет все еще гнал сквозь моторы охлаждающую струю воздуха. Потом появился хрупкий молодой человек в помятом костюме. Выглядел он измученным, казалось, происходящее совсем сбило его с толку. Чтобы узнать его, мне понадобилось несколько секунд: муж Мосалы, Макомпо.
Де Гроот кинулась ему навстречу; они молча обнялись. Я стоял позади. Она повела его в фургон. Я отвернулся, глянул вдаль: вокруг – серебристо-серый рифовый известняк, точно вспененная поверхность неправдоподобно спокойного океана; сверкают в лунном свете рассеянные тут и там минералы-примеси. Когда я снова повернулся к фургонам, солдаты уже несли привязанную к носилкам Мосалу к самолету. Следом шли Макомпо и де Гроот. Вдруг накатила смертельная усталость.
Спустившись со ступенек, де Гроот подошла ко мне и прокричала:
– Вы летите с нами? Они говорят, там всем хватит места.
Я задумчиво смотрел на нее. Что держит меня здесь? Мой контракт со ЗРИнет предусматривает съемки материала о Мосале, а не о падении Безгосударства. Лететь мне запретило невидимое насекомое; но, если я все-таки улечу, неужто бандиты об этом узнают? Глупый вопрос: военные спутники без труда заснимут в инфракрасном спектре отпечатки пальцев любого, кто рискнет выйти из дому, даже разговор прочтут по губам. Но сбить самолет – и пустить все насмарку, да еще карательные меры на себя навлечь – в наказание одному-единственному строптивому журналисту? Да нет, не станут они.
– Я бы с радостью, – ответил я, – Но здесь есть человек, которого я не могу оставить.
Де Гроот кивнула – какие там еще нужны объяснения? – и с улыбкой пожала мне руку.
– Что ж, удачи вам обоим. Надеюсь, скоро увидимся в Кейптауне.
– И я надеюсь.
За всю обратную дорогу до больницы оба врача не проронили ни слова. Наверняка их тянуло поговорить о войне; но не при иностранце же. Не вполне доверяя незнакомой технике, я поспешил просмотреть отснятый материал и отправил на свой домашний компьютер.
В городе царило сущее столпотворение, хотя прохожих стало гораздо меньше. Большинство расположились лагерями: со спальными мешками, складными стульями, переносными плитами, даже с небольшими палатками. Непонятно – то ли радоваться, то ли за голову хвататься от этого жалкого оптимизма. Может, анархисты готовы выстоять, даже если будут захвачены все городские службы. И никаких признаков паники, ни беспорядков, ни мародерства – так что, вероятно, Манро был прав, и островитяне действительно достаточно хорошо осведомлены о возможных последствиях такого рода традиционных человеческих действий, поэтому и воздерживаются от них.
Только вот чтобы остаться в живых под натиском многомиллиардной военной техники, одними плитами, палатками и социобиологией им никак не обойтись.
Разбудили меня звуки стрельбы. Гремело вдалеке, но кровать все равно тряслась. Я мгновенно оделся и застыл в нерешительности посреди комнаты. Ни подвала, ни бомбоубежища… Куда бежать? На первый этаж? На улицу? Перспектива болтаться под открытым небом не очень прельщала. Но четыре, а то и пять этажей над головой – защита это или потенциальная груда развалин?
Светало. Едва минуло шесть. Стараясь подавить совершенно абсурдный страх перед снайперами – да не станет никто стрелять ни с той ни с другой стороны, – я осторожно подошел к окну В воздухе, уходя вершинами в небеса, висели пять колонн белесого дыма – точно обленившиеся торнадо. Язапросил у Сизифавид поближе. Он пошарил по локальным сетям; десятки людей уже прислали им материалы. Рифы самопроизвольно восстанавливаются и не горят, но снаряды, должно быть, были начинены какими-то химикатами – судя по тому, что здания не взорваны, а просто провалились в образовавшиеся в грунте пустоты, действие их не ограничивалось механическим разрушением и высокими температурами. Вряд ли внутри кто-нибудь выжил. Но и близлежащие улицы выглядели ничуть не лучше – погребены под многометровым слоем меловой пыли.
Расположившиеся лагерем вокруг отеля люди ни малейших признаков удивления не выказывали. Половина уже упаковалась и снялась с места, остальные снимали палатки, сворачивали спальники и одеяла, разбирали плиты. Плакали дети, толпа была заметно напряжена; но никого не затоптали. Пока. Дальше по улице я увидел медленно движущийся плотный поток людей. Они уходили на север, прочь от центра города.
Я ожидал чего-то безмолвного, смертоносного – в конце концов, в «Ин-Ген-Юити» сидят биоинженеры, – но надо было раньше догадаться. Чем еще должен был ознаменоваться приход анархиив Безгосударство, как не градом взрывов, оседающими в клубах пыли домами, толпами беженцев? Наемники заброшены сюда не затем, чтобы полностью взять в свои руки контроль над островом; они здесь, чтобы доказать, что любое сообщество пиратов обречено на гибель в пучине вполне телегеничной смуты.
Звуки стрельбы слышались откуда-то с востока, уже ближе. С потолка дождем сыплется побелка; угол полимерного оконного стекла выскочил из рамы и свернулся, точно сухой лист. Скрючившись на полу, я прикрыл руками голову, проклиная себя за то, что не улетел с де Гроот и Мосалой, а Акили – за то, что не ответил(а) на мое послание. Ну почему я все никак не могу примириться с фактом, что ничего для Кувале не значу? Я был полезен в борьбе, защищал Мосалу от антропокосмологов-отступников, помог докопаться до истины, скрывающейся, возможно, за Отчаянием… Но теперь, когда вот-вот грянет великая информационная чума, стал не нужен.
Дверь распахнулась. В комнату вошла немолодая фиджийка; служащие отеля ходят в униформе, но, мне кажется, прежде я ее уже видел в здании за работой.
– Мы эвакуируем город, – отрывисто бросила она, – Возьмите с собой все, что сможете унести.
Пол больше не сотрясался, но я нетвердо поднялся на ноги, не вполне уверенный, что расслышал ее правильно.
Одежду свою я уже упаковал. Схватив чемодан, я вслед за женщиной вышел в коридор. Мой номер располагался сразу за лестницей; служащая направилась к следующей двери.
– А вы проверили?.. – Я указал на другую половину коридора, комнат двадцать.
– Нет, – Мгновение она колебалась, стоит ли доверять мне выполнение столь ответственной задачи, потом все-таки снизошла. Протянула свой общий ключ, скопировала с него на мой ноутпад инфракрасную метку.
Чемодан я оставил у лестницы. Первые четыре комнаты были пусты. Выстрелы грохотали все чаще – в основном, слава богу, вдалеке. Поднося ноутпад к замкам, одним глазом я косился на экран; кто-то сводил воедино все сообщения о разрушениях и наносил на карту города. К этому часу было разрушено двадцать одно здание – большей частью многоквартирные жилые дома. Если бы стояла задача уничтожить стратегические объекты, они, без сомнения, были бы уничтожены. Может быть, основные звенья городской инфраструктуры намеренно обходят стороной: берегут для марионеточного правительства, которое водворится после нашествия второй волны оккупантов – «спасителей» острова от «анархии»?
А может, цель – просто сровнять с землей как можно больше жилых зданий, выгнать как можно больше народу в пустыню.
В одной из комнат я нашел Лоуэлла Паркера, журналиста «Атлантики», которого видел на пресс-конференции Мосалы, – дрожащим, скрючившимся на полу. Точь-в-точь таким же несколько минут назад увидела меня служащая отеля. Он быстро пришел в себя, новость об эвакуации принял, по-моему, едва ли не с благодарностью – будто только и ждал, чтобы кто-то сказал хоть что-то определенное, пусть даже этот «кто-то» и сам ситуацией не владеет.
Я обошел еще комнат десять – двенадцать, оповестил еще четверых: то ли журналистов, то ли ученых – ни одного знакомого лица. По большей части они уже упаковали вещи и ждали, чтобы кто-нибудь сказал, что делать дальше. Ни один не задумался, а разумны ли передаваемые мной указания; мне и самому до смерти хотелось побыстрее выбраться из-под бомбежки, но при мысли о покидающих город миллионных толпах становилось страшновато. За последние пятьдесят лет все самые крупные катастрофы так или иначе были связаны именно с уходящими из зон военных действий беженцами. Может, стоит испытать судьбу, сыграть с бомбами в русскую рулетку?
Последним по коридору, как подсказывала симметричная архитектура здания, располагался люкс – зеркальное отображение номера Мосалы и де Гроот. Я отпер замок копией ключа, но дверь оказалась на цепочке.
Я крикнул в щель. Никакого ответа. Попробовал поднажать плечом: пребольно ударился, но дверь не поддавалась. Обливаясь потом, я двинул по цепочке ногой – от боли потемнело в глазах, швы едва не разошлись, зато сработало.
Под окном, распростершись навзничь, лежал Генри Буццо. Я подошел в полном смятении. Да разве в таком хаосе дозовешься помощи? На нем был красный бархатный банный халат, волосы влажные, будто только что из душа. Биологическое оружие экстремистов? Добрались в конце концов? Или просто сердечный приступ в результате вызванного бомбежкой шока?
Ни то ни другое. Халат был пропитан кровью. В груди зияла пулевая рана. Снайперы ни при чем – окно цело. Присев на корточки, я прижал два пальца к сонной артерии. Мертв. Но еще теплый.
Я зажмурился, заскрипел зубами, стараясь не закричать от отчаяния. Сколько пришлось провернуть, чтобы вывезти с острова Мосалу! А Буццо мог бы спастись без труда. Пара слов, признание допущенной в работе ошибки – и был бы жив. Так просто!
А впрочем, нет, шалишь! Не гордость убила его. Он имел право упорствовать, имел право защищать свою теорию, верна она или нет. Он умер лишь по одной причине: какой-то полоумный антропокосмолог принес его в жертву химерам трансцендентальности.
Во второй спальне я обнаружил двоих охранников, у-мужчин: один полностью одет, другой, видимо, спал. Обоим, судя по всему, выстрелили прямо в лицо. Я был в шоке – не дурнота накатила, а какое-то оцепенение, – но наконец пришел в себя и начал снимать. Может быть, в конце концов состоится суд, а если через минуту отель превратится в груду развалин, больше никаких доказательств не останется. Крупным планом снял трупы, потом прошел по комнатам, снимая все без разбору в надежде запечатлеть как можно больше деталей – чтобы впоследствии можно было полностью восстановить обстановку.
Дверь ванной оказалась закрыта. А вдруг – мелькнула идиотская надежда – был четвертый, свидетель, но ему удалось спрятаться? Я подергал ручку, готов был уже прокричать что-то подбадривающее, когда сквозь оцепенение до меня наконец дошло, что означала цепочка на входной двери.
Несколько секунд я стоял, не шелохнувшись, не в силах поверить, – а потом испугался. Я боялся двинуться.
Потому что услышал дыхание. Тихое, неглубокое, не очень ровное. Будто кто-то пытался совладать с собой. В нескольких сантиметрах от меня.
Я не мог отпустить ручку; пальцы намертво свело. Я положил левую ладонь на прохладную поверхность двери, примерно там, где могло находиться лицо убийцы, – словно надеясь прощупать его контуры, измерить расстояние от кожи до кожи, услышать, как вибрирует, будто крича, каждое нервное окончание.
Кто он? Кто убийца? Кто сумел заразить меня рукотворной холерой? Какой-нибудь незнакомец, мимо которого я прошел в транзитном зале в Пномпене или в запруженном народом универмаге в дилийском аэропорту? Сидевший рядом со мной на последнем участке полета полинезийский бизнесмен? Индрани Ли?
Меня трясло от ужаса. Еще секунда-другая – и готово, пуля в черепе! И все же какой-то частью своего существа я отчаянно желал открыть дверь и увидеть.
Я мог бы передать это в сеть в живом эфире – и уйти в мир иной, совершив блистательное разоблачение.
Снова прогремел взрыв, совсем близко. От ударной волны здание содрогнулось с такой силой, что дверь едва не соскочила с петель.
Я повернулся и бросился бежать.
Путь из города оказался тяжким испытанием, но, наверное, по-иному и быть не могло. Здесь, в толпе, было заметно, что все до единого не меньше меня охвачены ужасом, всех одолел приступ клаустрофобии, всем не терпится двигаться быстрей – и все же люди хранили упрямое, вызывающее терпение, процессия ползла вперед, как новичок-канатоходец, размеряя каждое движение, обливаясь потом от напряжения, обмирая от страха и обуздывая страх. Где-то надрывно плакали дети, но взрослые вокруг меня, когда стихал грохот очередного сотрясающего землю взрыва, говорили осторожным шепотом. Вот-вот – с замиранием сердца ожидал я – рядом с нами обрушится здание, погребая сотню людей под обломками и повергая еще сотню в паническое бегство; но мы благополучно миновали дом за домом, и по прошествии двадцати мучительных минут полоса бомбежки осталась позади.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |