Не могла и все. Иначе давно бы уже сказала, сразу, еще тогда, в беседке.
Запястья нестерпимо болели: когда-то нежные, пальцы Ника сейчас сжимали ее руки с силой, граничащей с жестокостью. Грубая кора царапала кожу с тыльной стороны ладоней и между лопатками. Она словно была распята на этом проклятом дереве.
Распята Ником и перед Ником.
Голова раскалывалась, и все кружилось перед глазами, поэтому она их зажмурила. Так она еще и Вуда не будет видеть, и очень хорошо.
Ноги подкашивались, и земля мягко покачивалась под ногами. Ее колени дрожали, и она каждый миг была готова сползти вниз, на толстые корни, выступающие из травы. Только что будет потом, если она потеряет сознание прямо здесь, на обрыве? Об этом лучше не думать.
Ветер хлестал ее по лицу ее же собственными прядями волос. Ник защищал ее собой от его неистовых порывов, но волосы все равно растрепались.
Домой, Боже, как хочется домой, в свою комнату! Закрыться на ключ и никого не впускать. Не выходить до самого отъезда отсюда, из этого проклятого города. Не видеть никого. Никого!
Где же Патрик?
Кристине даже показалось, что она слышит шум подъезжающей машины.
– Отпусти, – сказала она едва слышно. Собственный голос донесся до нее словно издалека.
Шепот подействовал сильнее, чем крик и насмешки. Ник отпустил ее руки и шагнул назад, не сводя с нее пристального взгляда. Он тяжело дышал, и даже в темноте было видно, какое бледное у него лицо.
– Скажи мне, – повторил он свое условие, но для нее оно прозвучало как беспощадный приговор, не подлежащий обжалованию, смягчению и отмене.
Нет.
Почему вдруг перестало хватать воздуха? Так трудно дышать…
– Скажи.
– Уходи.
– Нет, – голос Ника был тихим и твердым, и Кристина поняла, что он не уйдет. Ни за что не уйдет просто так, и ей все-таки придется..
Она вздернула подбородок, посмотрела на него в упор и вдохнула поглубже.
– Я. Не. Люблю. Тебя! – наконец отчеканила она, собравшись с силами. – Ты не нужен мне. Это все? Или нужно добавить что-то еще, чтобы ты, наконец, избавил меня от своего присутствия?
В какой-то момент Кристина подумала, что Ник ударит ее, до того ее испугало изменившееся выражение его смертельно бледного лица. Но, постояв несколько секунд, он лишь едва заметно кивнул и пошел прочь, высокий, прямой, с гордо поднятой головой.
Она смотрела ему вслед, пока он не скрылся в темноте за деревьями. Когда его силуэт исчез, внутри нее словно что-то оборвалось. Она почувствовала себя полностью опустошенной – ни мыслей, ни желаний не осталось.
Вот теперь уже точно все. И ничего больше не нужно терпеть, говорить или делать. Ни то, ни другое, ни третье больше не имело смысла.
Слезы потекли у Кристины по щекам, слезы облегчения, сожаления, горечи, непонимания и одиночества – все это были ее слезы, их было много, и они никак не заканчивались, холодными ручьями сбегали вниз по дрожащим губам, подбородку и капали на лиф платья.
Все.
Ник ушел. Ушел. И теперь уже точно навсегда.
И ей тоже нужно уйти.
Она сама этого хотела. Разве не так?
* * *
– С вами все в порядке, мисс? – Патрик встревоженно наблюдал за Кристиной, которая села на заднее сиденье, а не рядом с ним, бросила босоножки на пол машины и молчала, забившись в угол, за водительское кресло.
– Да, Патрик, все в порядке, – пробормотала она, слепо глядя в окно. – Я просто очень замерзла и устала. Длинный был день. Спасибо, что приехал за мной.
– Мисс, возьмите плед, там, сзади. Не дело будет, если вы заболеете прямо к отъезду. Погодка-то вон как испортилась…
Ветровое стекло подернулось рябью первых дождевых капель, и водитель включил дворники.
– Да, спасибо, – Кристина поджала окоченевшие ноги, вытянула из-за подголовника плед и закуталась в него чуть ли не с головой.
– Хорошо повеселились? – вежливо поинтересовался Патрик, выводя машину на шоссе.
– Лучше не бывает! – усмехнулась она.
Да уж, лучше не бывает. Слезы, казалось бы, иссякшие и опустошившие ее еще там, на обрыве, полились с новой силой, и это не укрылось от внимательных глаз водителя. Он подавил вздох, кашлянул и деликатно заметил:
– Вы сегодня просто красавица, мисс Кристина!
– Спасибо. Платье, и правда, чудное, – равнодушно согласилась она. – Прическу немножко жалко, мама так старалась… Скажи, они с папой спят?
– Да, конечно, ведь уже совсем поздно. Миссис и мистер Риверс ждали вас до полуночи примерно, а потом поднялись к себе.
– Неужели так поздно? – Кристина недоверчиво выглянула в окно машины. Наверное, она совсем счет времени потеряла от переживаний. – А сколько?
– Третий час ночи, – ответил Патрик, взглянув на часы. – Поздно, да. Точнее, уже рано. Новый день начинается.
– Новый день… – эхом отозвалась Кристина. – Я не буду их будить, Патрик, пройду через сад вместе с тобой. Не подъезжай к парадному, ладно?
Стараясь ступать как можно тише, так и не надев обувь, Кристина поднялась по лестнице и проскользнула в свою комнату, где стало непривычно просторно – коробки с большей частью вещей уже были унесены вниз.
Сил у нее хватило только на то, чтобы снять с себя платье, пропитанное запахом сигаретного дыма и увядшего праздника. Босоножки и сумочку она забыла в машине. Ничего, никуда не денутся, можно будет забрать завтра.
Голова раскалывалась, мысли распадались на тысячи клочков, никак не складываясь во что-то цельное и внятное.
Плевать. Плевать. Плевать.
Кристина со стоном упала на кровать, прямо поверх покрывала, и почти сразу же провалилась в тяжелый изматывающий сон.
В этот раз она тоже знала, что все происходит во сне, а не на самом деле. Но ощущения, вопреки всему, были слишком настоящими.
Вокруг зеленела та же лужайка, струился ароматами тот же май, но только злой и мрачный. Порывистый ветер остервенело терзал свинцовые тучи, мечущиеся по низко нависшему небу, и заходился протяжным воем в кронах деревьев, срывая с веток нежные лепестки и бросая их целыми горстями Кристине в лицо. Или это был снег? Нет, вряд ли. Но почему тогда так холодно от прикосновения к лицу, к губам этих розоватых шелковых лепестков?
Ник был одет все в ту же белоснежную рубашку с кружевным воротником и пышными рукавами, перехваченными на запястьях тугими манжетами. Просторный низ рубашки был заправлен за широкий пояс черных бриджей, облегающих его стройные ноги в туфлях с крупными металлическими пряжками.
Прямой и напряженный, как струна, Ник стоял наизготовку со шпагой в руке и… смотрел Кристине прямо в глаза. Это с нейон готов был драться на шпагах, и в этот раз оружие оказалось не тренировочным, а боевым.
Он молчал и пристально смотрел на нее, как будто чего-то ждал. На его поразительно красивом бледном лице, в плотно сжатых губах, упрямом подбородке читалась отчаянная и какая-то обреченная решимость.
А глаза у Ника… Глаза у него были такие, что, заглянув в них, Кристина почувствовала озноб. В их серой глубине страшно отражалась безнадежная пустота. Такие же свинцовые, как рваные беспросветные тучи на небе, такие же холодные, как этот пронизывающий ветер, его глаза смотрели на нее совершенно без всякого выражения, и от этого перехватывало дыхание. Ник никогда раньше не смотрел на нее так.Абсолютно бесстрастно, без тени каких-либо чувств, без той безмерной, нежной любви, того обожания, той заботы и ласки, которую она привыкла видеть в его взгляде.
Сейчас в его глазах не было ничего.
Остро захотелось уйти, убежать, сквозь землю провалиться, что угодно, лишь бы не стоять напротив него и не видеть этой безжизненной маски. Только краешком сознания она понимала, что деться ей некуда: это ведь сон, у него свои правила, свой, неподвластный спящему, сценарий.
Или все-таки не сон?
Она кусала губы, боясь того, что может произойти.
Ник отсалютовал, но не нападал, просто ждал ее ответных действий в стойке с оружием наизготовку. Внезапно ветер хлестнул его по глазам пепельной прядью волос, и в этот момент Кристина неожиданно для самой себя нанесла удар.
Она ударила первой!
И поединок начался.
Странное это было состояние. Такое реальное, такое осязаемое… Кристина чувствовала вкус воздуха – терпкую смесь надвигающейся грозы и яблоневого цвета. Колючие травинки касались ее голых щиколоток, блузка вздувалась и опадала на ветру. Она ощущала напряжение в запястье правой руки, которой держала шпагу, и негодовала на саму себя, ведь учили же ее на уроках фехтования, что это неправильно. Она слышала тысячу звуков, видела боковым зрением раскачивающиеся деревья, волнами стелющуюся по земле траву.
Разве так бывает во сне?
Кристина знала, что Ник великолепно владеет шпагой, она виделаего с другими партнерами, и он неизменно выходил победителем из всех схваток, заставляя ее испытывать восторг и гордость за него. Но сейчас он был не похож сам на себя.
Удар!
Кристина нервничала. Она не понимала, чего добивается в этом поединке. Победы? Поражения? Как она вообще оказалась здесь и по какой причине должна драться с Ником боевым оружием? Она чувствовала холод рукояти шпаги, которая почему-то все никак не нагревалась, хотя ладонь мгновенно взмокла.
Удар!
Что происходит? Он что, играет с ней? Краска бросилась ей в лицо, волосы, собранные на затылке в тугой хвост, били по щекам и прилипали к мокрым дорожкам. Пота или слез?
Удар!
Еще один, почти сразу же последовавший за первым и вторым. Противное клацанье лезвий, режущее слух. Как оно могло ей нравиться когда-то? Подумать только, она считала шпаги оружием романтиков!
Скачок.
Выпад.
Удар!
Что ему нужно? Кристина боялась посмотреть Нику в глаза, целиком сосредоточившись на крошечной искорке – наконечнике его шпаги, хотя и знала, что это неправильно – смотреть во время поединка только на оружие. Но, как ни старалась, избежать визуального контакта с ним ей все же не удалось – в какой-то момент их взгляды встретились.
И тут ей стало по-настоящему страшно.
Нет, не страх она ощутила, а безысходность, неумолимую, неизбежную беду: Ник смотрел сквозь нее мертвымиглазами. Он двигался, блокировал удары, дышал, но по сути уже не жил.
Ледяной стрелой Кристину пронзила мысль: а ведь он и не хочет жить! И весь этот поединок ему нужен только для того, чтобы погибнуть. Специально! Вот почему он всего лишь защищается и не нападает из-за боязни ранить ее саму, вот почему медлит там, где нельзя, и пытается напороться на ее клинок!
Практически одновременно с этой ее чудовищной мыслью Ник вдруг раскинул руки и буквально упал на ее шпагу, пропуская острие к своей груди. И отвести руку назад она не успела. Просто не смогла бы!
Кристина в немом оцепенении смотрела, как по снежно-белому широкому воротнику его рубашки, которая так ей нравилась, стремительно расползается уродливое багровое пятно.
Ник падал бесконечно долго. Его юное, невыразимо прекрасное лицо было белее этого рваного воротника. Длинные пальцы разжались, и уже не нужная шпага, тонко звякнув, затерялась в беспокойно мечущейся траве.
Кристина в ужасе бросилась к Нику. Она упала на колени и прижала к ране ладони, но темно-красное пятно неумолимо ширилось, и вот уже вся грудь его оказалась залита кровью.
А Ник улыбался.
Он уже не открывал глаз, тени от длинных ресниц падали на синеватую кожу, и Кристина видела, как с каждым судорожным коротким вздохом из него уходила жизнь, а он улыбался}.Как мог улыбаться только он один, самыми уголками обескровленных, и все же безумно чувственных губ.
Сейчас Ник был настолько красив, что на него было трудно смотреть.
И тогда Кристина закричала.
Она давилась собственным криком, полным муки и скорби. От отчаяния и бессилия, от невозможности что-то изменить, исправить, вернуть, спасти… Ведь все было так реально, так по-настоящему, так смертельно больно.
* * *
Кристина рванулась и… поняла, что сидит на постели в своей комнате и зажимает себе рот обеими руками. По лицу ее струился пот, губы дрожали.
Она кричала на самом деле или это было во сне?
С минуту она прислушивалась, затаив дыхание. Нет, в коридоре тихо. Значит, если она и кричала, никто не услышал. За окном было темно, выходит, проспала она совсем чуть-чуть.
Кристина отняла руки от влажного лица и посмотрела на свою правую ладонь. Ее ничуть не удивило бы, если бы на ней обнаружились вмятины от витой рукояти шпаги, потому что все еще казалось, что она судорожно сжимает холодный металл. Нет, конечно, ладонь была гладкая и мокрая.
Лицо покрыли бисеринки пота, спутанные волосы липли к щекам. Дыхание никак не приходило в норму – в опустевшей гулкой комнате Кристина отчетливо слышала свои хриплые короткие вдохи и частые неполные выдохи.
Она бессмысленно смотрела в темноту прямо перед собой и силилась понять, убедить себя, что ничего страшного на самом деле не произошло, что трагически закончившийся поединок на шпагах был просто ночным кошмаром.
Что она не убивала Ника.
А тот самый знакомый голос внутри, голос разума и совести, что безуспешно пытался образумить ее на бале, произнес с беспощадной холодностью: «Решила, что ты его не убивала? Да неужели? А то, что ты сделала с ним сегодня, не убийство? Кто переживет такую травлю, которую ты устроила ему просто так, ни за что, лишь потому, что он любит тебя?»
Кристина услышала суровый тихий голос так явно, что ей стало не по себе, и она нервно огляделась. Конечно, в комнате, кроме нее, никого не было. Она пошарила по прикроватной тумбочке, нащупала выключатель и нажала кнопку. Рассеянный зеленоватый свет выхватил из темноты пустой комнаты кровать, на которой она сжалась в комок, и часть окна. За размытой гранью светового пятна сгустились тени, прячась по углам. Стало еще хуже, но выключить лампу у Кристины уже не хватало смелости.
«Откуда тебе знать, где он и что с ним происходит сейчас, в эту минуту? Куда он пошел и что сделал после того, как ты его прогнала, как паршивого пса?» – продолжал нещадно терзать ее кто-то жестокий и справедливый из самой глубины души, куда Кристина запретила себе заглядывать уже очень и очень давно.
Вот и все. Она сходит с ума. Окончательно. Опять этот проклятый голос, нелепый и стремительный поединок-убийство или самоубийство, и кровь на белом…
Воображение живо нарисовало перед ее глазами картину: Ник вернулся после их разговора домой, поднялся в свою комнату, так хорошо ей знакомую, и, охваченный невыразимой тоской, упал на кровать и остался лежать без движения с мертвенно-бледным лицом, как в ее сне, только сейчас, в этом видении, крови не было.
Ник истекал кровью в душе, вскрывались раны на его истерзанном сердце. Любящем, измученном сердце.
Кристина громко, уже не боясь никого разбудить, застонала и помотала головой, вытряхивая из сознания образ Ника. Но тяжелое ощущение собственной вины и безвозвратной потери не уходило. Сон никак не оставлял ее. Она с трудом поднялась и, пошатываясь, отчего приходилось держаться за стену, побрела в ванную, открыла кран и начала жадно глотать холодную воду.
Остаток этой безумной ночи Кристина провела, лежа на своей кровати поверх покрывала. Ее глаза были сухими и воспаленными. Взгляд бесцельно скользил по потолку, на который одна за другой наползали серые предрассветные тени, постепенно приобретавшие розовые и фиолетовые оттенки. Кристине казалось, что этот пятнистый потолок медленно и неотвратимо опускается и все сильнее давит ей на грудь своей каменной громадой. От этого становилось трудно дышать, и она хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная стихией на песчаный берег, сожженный солнцем.
Она убила Ника.
Убила своими руками.
А он этого хотел.
Сам!
Горькое, гнетущее ощущение страшной утраты, охватившее ее во сне, не отпускало, не проходило, не развеивалось.
«Иди к нему. Иди, отыщи его. У тебя еще есть время, есть шанс, чтобы не дать ему погибнуть», – настойчиво твердил ей голос, и Кристина тщетно зажимала ладонями уши, чтобы не слышать его и металась на постели, пытаясь спрятаться от себя самой.
Нет! Нет! Нет!
Господи, когда же это все закончится? Почему проклятый потолок так медленно движется? Лучше бы он упал и сразу придавил ее, чем так…
Наверное, так накрывает безнадежность необратимого, когда рушится мир, когда уже ничего нельзя исправить.
Этот кошмар продолжался несколько часов. Кристина не заметила, как первые лучи яркого, живого солнца начали пробираться в комнату, и только тогда, когда солнечный зайчик, отразившись от зеркала на туалетном столике, заставил ее зажмуриться, она, сгорбившись, села на кровати и спустила ноги на пол.
Ощутив под босой пяткой что-то жесткое, Кристина наклонилась и подняла скомканный листок белой бумаги. Он был покрыт кривыми строчками разного размера, заходящими одна на другую, словно писали с закрытыми глазами или в темноте.
Она с трудом смогла разобрать, что на нем было написано.
А внутри – нетающий лед,
А в душе – навеки зима,
Испытавший это поймет,
Как внезапно сходят с ума,
Оставляют добрый очаг
И уходят в черную ночь,
В бесконечный холодный мрак,
Где никто не сможет помочь,
Подсказать, уберечь, простить,
Отвести от сердца беду.
И становится незачем жить,
И метаться, словно в бреду.
Вот тогда – в самый раз петля
Или верной шпаги эфес,
Чтобы стала чужой земля
И родной – пустота небес.
Будет больно на миг, зато
Так легко обрести покой
И уйти навсегда в ничто,
Потому что ушел другой.
– Потому что ушел другой… – запинаясь, повторила Кристина, пытаясь вспомнить, когда же она могла такое написать. В том, что писала именно она, сомнений не оставалось, ведь почерк был ее. Однако она абсолютно не помнила, как держала ручку этой ночью, как писала.
Но это было неважно. Важно было что-то другое, что-то безвозвратно ушедшее, выброшенное, забытое. То, чему она не могла подобрать названия, то, что она не могла объяснить, растеряв все слова и мысли.
Надо же… А слезы у нее, оказывается, остались. Она думала, что выплакала их все, до последней слезинки, ночью на обрыве, а вот теперь обнаружила, что они вновь текут непрерывным потоком по щекам, оставляют соленый привкус на дрожащих губах, гулко капают на смятый листок бумаги.
Потому что ушел…
Сколько же их… слез этих…
Выплакавшись, Кристина поднялась и, подойдя к окну, распахнула обе створки. Холодный утренний воздух пахнул ей в лицо и окатил лавиной свежести. Она подставила ему лицо, вдыхая запахи нового дня, вслушиваясь в звуки новой жизни, наступающей прямо сейчас, раскрывающей ей объятия вместе с теплыми лучами молодого восходящего солнца.
И сейчас, стоя у раскрытого окна, Кристина внезапно поняла одну вещь, по какой-то причине жизненно важную для нее.
Больше она не будет писать стихи.
Никогда.
Глава 14. Рождественское чудо
Канун Рождества.
Самое загадочное время, тонкая, едва различимая грань между прошлым и будущим. Время, когда в темном небе, посреди звездных конфетти раздается перезвон бубенчиков на шеях пушистых оленей, везущих сани добродушного Санта Клауса. Время, когда под наряженными елками лежат целые горы подарков в ожидании восторгов, радостных криков детей и смеха взрослых. Время, когда затихают последние звонки, перестают хлопать входные двери и близкие люди собираются за одним столом. Когда самые невероятные желания сбываются, и случается чудо.
Чудо… Интересно, а со взрослыми случаются эти самые чудеса? Есть ли у нее шанс закрыть глаза, а утром открыть их и увидеть себя в сказке? Конечно, это смотря в какой сказке, у каждого сказка своя.
О чем же ее собственная сказка? Вспомнить бы…
Кристина вздохнула и, свернувшись клубочком, уткнулась носом в подушку, через щелочку в одеяле глядя на часы. Вот минутная стрелка слабо дрогнула и перепрыгнула через часовую. Еще шестьдесят секунд жизни плавно скользнули в прошлое. Пошел новый отсчет.
Она поморгала, потому что очертания стрелок внезапно поплыли, а в Сочельник плакать не годится.
Кристина никак не могла заснуть, поэтому занимала себя массой глупых штучек, которые придуманы для быстрого погружения в сон. Считала овечек, например. Овечки почему-то были маленькие-маленькие, совсем крошечные, как снежинки, и она быстро устала от бесплодных попыток сосредоточиться и хоть как-то упорядочить их для счета.
Потом она попыталась расслабиться, закрыла глаза и, лежа на спине, мягко выталкивала из головы мысли, мешающие ей заснуть. Не получилось. Даже без багажа памяти в ее голове хватало образов, все они были тревожными и размытыми и никак не способствовали умиротворению, а самое главное, не хотели покидать ее голову.
Попробовав глубоко и ровно дышать, Кристина неожиданно захихикала: звук ее дыхания напомнил ей сопение щенят. Вообще-то она не была уверена, что они сопят именно так. Но именно это сравнение возникло у нее в голове и вызвало прилив веселья.
Снова не то, и снова не удается заснуть.
Наверное, все дело в том, что она просто слишком рано отправилась спать. Точнее, ее отправил Ник. Он заметил, что к вечеру Кристина стала вялой, и спросил, как она себя чувствует, когда они сидели в гостиной и он читал ей книгу. По правде говоря, она и сама ощущала некоторую слабость, поэтому согласилась с его предложением перенести традиционный рождественский ужин на следующий день и позволила уложить себя в постель, покорно выпив стакан какой-то очередной мутной лечебной пакости.
Когда Ник покинул ее спальню, Кристина почти сразу же обнаружила, что чувствует себя на самом деле довольно сносно, а слабость, охватившая ее часом ранее, бесследно исчезла. Но ей не хотелось беспокоить Ника, и она решила постараться заснуть, как и собиралась.
Однако сон никак не шел. Поэтому Кристина просто лежала в постели, слушала потрескивание поленьев в камине, считала острые язычки пламени и пыталась представить себе чудо. Сейчас она сама была, словно ребенок: маленькая, потерянная, ведомая, живущая только настоящим, без четко осознанного прошлого, зато с невероятно расплывчатым и от этого страшноватым будущим.
Она в очередной раз отогнала от себя грустные мысли, ведь в Рождество всем положено радоваться: и взрослым, и детям, и таким, как она.
Каким «таким», интересно? И что за мысли лезут в голову?
Ну вот, опять!
И она поступила совсем по-детски: свернулась под одеялом калачиком, обхватила руками колени и оставила грустные размышления. За детей всегда думают взрослые, решают, каким будет их завтрашний день. А у нее был Ник, надежный, заботливый, любящий Ник, на которого можно положиться даже в таком сложном деле, как создание будущего. В ее случае будущего без прошлого.
Ну и что, зато с ним!
Кристина невольно улыбнулась: надо же, пыталась представить себе рождественское чудо, а перед глазами появился образ Ника, как ответ на ее невысказанную мольбу о чуде. Утром он, как всегда, зайдет к ней, и после завтрака они пойдут гулять, может, по льду замерзшего озера, может в заснеженный ельник.
Какая разница, куда идти, главное – с ним…
Она лежала и думала о Нике. Для этого вовсе не требовалось усилий, как, например, выстроить в ряд крошечных снежных овечек, не нужно было расслабляться и сосредотачиваться на собственном дыхании: мысли текли естественно, и ей сразу стало спокойно и комфортно. А ведь все-то нужно было подумать о нем.
Снова.
Кристина не переставала думать о нем с момента своего пробуждения после автокатастрофы, заполняя пустоту своих воспоминаний, замещая их отсутствие мыслями об одном человеке. И, странное дело, этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы она сразу нашла точку опоры, приняла новую для себя действительность, новую себя в этом мире.
Потому что рядом был Ник.
Он один стал для Кристины целым миром, ее миром, затерянным среди заснеженных лесов на берегу замерзшего озера. Она готова была изучать этот мир, слушать его сердцебиение, следовать его законам. И ни на одну секунду не сомневалась, что поступала верно.
Бог с ними, с воспоминаниями о работе, друзьях, соседях и прочих маловажных вещах. Ничего, по сути, не значащие по сравнению с тем, кто находился рядом с ней, они все разом отошли на второй план, и не о них Кристина сожалела. В данный момент она вообще ни о чем не жалела. Ну, может, была одна вещь или две, в которых она не признавалась пока самой себе, но это все могло подождать.
Потому что рядом был Ник.
Ее отношение к нему претерпело грандиозные метаморфозы, да что там метаморфозы, целая эволюция произошла в ее сердце всего за несколько дней.
Сперва она окаменела от напряжения и страха перед абсолютно незнакомым ей человеком. Испытала непередаваемый ужас, когда услышала, что он, Ник Вуд, на самом деле ей не чужой, и не просто не чужой, а самый близкий ей человек. Она боролась с собой, принуждая себя поверить в это, но скоро, очень скоро обнаружила, что в этой борьбе нет никакой необходимости, что все происходит само собой, вполне гармонично и естественно. Страх, настороженность, а за ним и недоверие ушли, растворились в его бесконечной доброте и терпении.
Ник больше ни разу даже не намекнул на то, что она его жена, словно берег ее от лишних потрясений, помня о том, какая реакция последовала на его слова в первый раз. Он берег ее от всего дурного, что могло ей навредить, расстроить, ухудшить ее состояние. Он заботился о ней с такой нежностью, что Кристина полностью доверилась ему.
Сердце подсказывало ей, что Ник не лгал, что они принадлежали друг другу и были частью друг друга. Он не мог лгать. И она ему верила. Верила, что все будет хорошо, все вернется, станет как прежде или даже лучше.
Все уже замечательно.
Потому что рядом был Ник.
Лишь одна вещь все еще смутно беспокоила Кристину. Она чувствовала в Нике грусть, тщательно скрываемую, но все же временами прорывающуюся тоску, какую-то тайную муку, к которой он ее не допускал. Она почти убедила себя, что все дело в ее состоянии и тревоге Ника за ее здоровье. Но иногда, замечая в его глазах тень той самой затаенной боли, опять начинала в этом сомневаться.
Понять Ника, помочь ему, – вот что было одной из тех двух вещей, о которых Кристина мечтала сейчас, свернувшись клубочком под теплым одеялом и глядя на огонь в камине. Хотя, может, она просто сгущает краски и видит то, чего нет на самом деле? Даже если и так, первое рождественское желание она уже сформулировала.
А второе желание…
Кристина спрятала внезапно зардевшееся лицо в подушку. Нет, наверное, для Рождества это желание не совсем подходящее. Она и так слишком размечталась.
Услышав, как скрипнула дверь ее спальни, Кристина осторожно выглянула из своего укрытия.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |