нам механическими законами. Тут самые явления обнаруживают целесообразно действующую
силу, отношения цели и средств, органов и функций, которым нет места в чисто
механической системе, не знающей ничего, кроме производящих причин. Поэтому,
когда органические явления стараются свести к действию механических и химических
сил, то этим обнаруживается только крайняя скудость в анализе и связи понятий.
Дарвинизм не грешит этою односторонностью; по существу своему, он противоречит
механическому воззрению, ибо основным началом в эволюции организмов он признает
пользу, то есть, отношение цели и средств, выходящее из пределов чистой механики.
Когда рьяные дарвинисты, в роде Геккеля, объявляют, что в силу гипотезы Дарвина
все развитие органического мира сводится к механическим законам, то они доказывают
только свою неспособность связывать понятия. Однако и сам Дарвин подал к этому
повод, ибо он старался действие фактически признанного им начала пользы объяснить
чисто механически, случайными столкновениями частных сил, из которых всегда
побеждает наиболее приспособленная к окружающим условиям. Через это, отношение
цели и средств низводится на степень совершенно бессмысленного начала неизвестного
происхождения, которое, подчиняясь закону случайности, не в состоянии объяснить
восходящее развитие организмов. Ибо какие организмы можно считать наиболее
приспособленными к разнообразным и изменчивым условиям земной жизни? Не те,
которых сложное и разнообразное строение требует столь же сложных и разнообразных
жизненных условий, а те, которые, по простоте строения, приспособлены ко всяким
условиям. Именно поэтому низшие организмы, как показывает опыт, размножаются
несравненно быстрее и в большем количестве, нежели высшие, а при столкновении
частных сил в борьбе за существование, количество в конце концов всегда будет
иметь перевес над качеством. Искусственный подбор, который составлял для Дарвина
исходную точку его исследований, доказывает, что будучи предоставлены случайной
игре сил, бережно взлелеянные особи дичают. Вследствие этого, он сам принужден
был признать, что его гипотеза не объясняет, в силу чего низшие организмы
развиваются в высшие. Но тогда какое же научное значение может иметь подобная
гипотеза? Она не имеет основания ни в логике, ни еще менее в фактах. Если
бы она была верна, мы постоянно видели бы превращение организмов друг в друга,
в силу неустанно действующей борьбы за существование. Но ничего подобного
мы не замечаем. Поэтому Дарвин принужден был прибегнуть к новой гипотезе бесконечно
долгих периодов времени, потребных для произведения малейшей перемены в организмах,
гипотезе, лишенной всякой почвы в виду быстрого действия искусственного подбора,
и представляющей, по выражению великого Бэра, только плохую гавань, куда фантазирующая
мысль укрывается от напора фактов.
Таким образом, все старания объяснить явления природы с точки зрения
чисто опытной науки оказываются тщетными. Легкомысленные поклонники эмпиризма
могут на материалистической почве строить всевозможные воздушные замки; они
могут даже провозглашать, что в природе нет более тайн. Все это остается только
плохою метафизикой, в которой недостаток твердого знания восполняется ничем
не обузданною фантазией. Строгий ученый, держась опытного пути, может только
воскликнуть, вслед за знаменитым естествоиспытателем: "ignoramus et semper
ignorabimus!"*(40)
Мало того: отвергая умозрение, эмпирическая наука, на самой опытной почве,
не может без нее обходиться. Величайшими своими успехами она обязана чисто
умозрительной науке-математике, которая раскрывает уже не относительные, а
абсолютные, логически необходимые законы количественных отношений. Все, что
есть рационального в механическом миросозерцании, основано на математических
началах. Этого нельзя отвергать; а так как это коренным образом противоречит
эмпирической теории, то приверженцы ее пытаются самую математику выдать за
науку, построенную на опытных началах. Даже великие естествоиспытатели, как
Гельмгольц, под влиянием современного течения, усваивают себе этот фактически
неверный и логически нелепый взгляд. И тут, как и везде, с отрицанием умозрения,
приходится опыт восполнять фантазией. Выходя из строго определенной области
человеческого разумения, основанного на законах логической необходимости,
ученые математики вдаются в гиперматематические построения, развивают непредставимые
представления пространства о четырех и более измерениях, которые при ближайшем
анализе оказываются совершенным абсурдом. И все это делается для того, чтобы,
отвергнув всякую логику, признать внешние чувства единственным основанием
человеческого знания. К счастью, эти праздные блуждания не мешают математике
быть и оставаться чисто умозрительною наукой. Логический анализ математических
понятий и представлений обнаруживает это с полнейшею достоверностью- Только
из умозрительных начал можно сделать логически необходимые выводы. Опыт же
не дает ничего, кроме аналогии, из которой никакого точного вывода сделать
нельзя и которым, поэтому, математика никогда не руководствуется*(41)
Подчиняясь во всех количественных определениях математическим законам,
опытная наука не обходится и без метафизики. Понятия о материи и о силе, лежащие
в основании законов механики и физики, суть понятия метафизические. Как мещанин
во дворянстве, который не подозревал, что он говорит прозою, естествоиспытатели,
отвергающие метафизику, не подозревают, что они постоянно ею руководятся,
ибо без нее нельзя связывать понятия. К довершению комичности их положения,
они громко объявляют, что мы не знаем, что такая материя и сила, и вслед затем
начинают определять свойства и действия этих неизвестных вещей, как будто
определение свойств и действий не есть искомое познание вещи. Только неясность
понятий может требовать чего-либо другого.
При таком состоянии науки, естествознание представляет изумительную смесь
самых разноречивых понятий и самых вопиющих противоречий. Материал собран
громадный; технические приемы и приложения достойны всякой похвалы и удивления;
но свет, озаряющий эту необъятную область - ничтожный и мерцающий: это- скудная
лампада, зажженная неумелыми руками. Для поверхностного легкомыслия все вопросы,
конечно, решаются очень просто. Стоит только усвоить себе механическое миросозерцание
и дарвинизм, и в природе нет более тайн. Если что-нибудь еще не объяснено,
то оно объяснится со временем. Но более строгие умы поражаются именно необъятностью
того/ чего мы не знаем; а те, которые сохранили еще следы философского образования,
могут видеть в современном естествознании лишь подготовительную ступень для
науки. Это - тщательно собранный, но не переваренный материал, ожидающий озарения
мысли. В настоящем своем положении, он менее всего способен служить руководящим
началом в умственном развитии человечества. Те, которые отдаются всецело одностороннему
направлении естествознания, либо увлекаются пошлейшим материализмом либо погружаются
в умственный хаос, из которого нет исхода'
Но если таково состояние естественных наук, то еще хуже обстоит с познанием
человека. Тут требуется не только изучение явлений и сведение их к фактическим
законам, но и их оценка. Когда естествоиспытатель исследует какое-нибудь явление
физического мира, он принимает его за непреложный факт, выражающий истинные
законы природы. Только через это опытная наука приобретает твердую почву.
Но когда исследователь, не признающий ничего, кроме частого опыта, встречается
с историческими или жизненными явлениями, носящими на себе печать метафизики,
как-то, с религиозными учениями или с философскими системами, он видит в них
не выражение истины, а произведение лжи. Для него это предрассудки, которые
должны исчезнуть перед светом разума. А так как вся история и современная
жизнь наполнены подобными явлениями, то я та и другая подвергаются повальному
отрицанию. Опытная наука по мнению ее последователей, должна выработать новые
начала, призванные обновить человечество. Между тем, голый опыт никаких подобных
начал в себе не заключает, а потому из всех такого рода воззрений выходит
только бред воображения.
При таком взгляде, вся человеческая природа подвергается коренному извращению.
Человек, по природе своей, есть метафизическое существо, носящее в себе сознание
сверхчувственного мира и руководящееся этим сознанием в своих действиях. Все
высшие теоретические и практические начала жизни, религия, философия, свобода,
право, нравственность, государство, суть начала метафизические. Изучая окружающий
его физический мир, человек исходит от явлений и старается возвести их к общим
законам; но воздействуя на внешний мир и подчиняя его своим целям, он руководствуется
тем, что он находит внутри себя, в собственном внутреннем самоопределении,
а это и есть источник всякой метафизики. Если же именно это внутреннее начало
отвергается, то человек становится страдательным игралищем внешних сил; весь
смысл его жизни теряется; высокая, разумная его природа низводится на чисто
животную ступень. Любимая мечта эмпириков состоит в том, чтобы представить
его потомком обезьяны.
Извращение начинается с самого разума, который представляется не деятельною
силой, имеющею поэтому свои законы, а чисто страдательною способностью, руководимою
эмпирическими данными, или скорее пустою средой, в которой, в силу частных
сцеплений, сталкиваются и связываются различные случайные представления, неведомым
путем добытые извне и почему-то ставшие какими-то самостоятельными существами.
Эмпирическая логика, в сущности, ничто иное как отрицание логики. Таковою
она является у Милля, главного теоретика этой школы. Когда признается, что
самые элементарные логические операции, например положение, что две величины
равные третьей равны между собою, являются только результатом виденного на
опыте, то что же остается для логики? Между тем, человеческая мысль заключает
в себе понятия, которые никаким опытом не даются, например понятия о силе,
о причине. Опыт дает только совместность и последовательность явлений, а не
связующие начала. Математика содержит в себе и недоступные опыту понятия о
бесконечно великом и бесконечно малом, которые полагаются в основание совершенно
точных вычислений. Эмпирической логике приходится объяснять все эти неподходящие
подее теорию факты, и тут пускаются в ход самые изумительные софизмы, имеющие
целью затемнить истину и скрыть очевидность. Философ, признающий, что человеческий
разум способен понимать только относительное, вдруг объявляет, что причиною
называется последовательность безотносителъная, действующая при всяких условиях,
как будто все существующие в мире частные причины не видоизменяются и часто
не парализуются окружающими условиями. Понятие о силе объявляется нефилософским,
а физический закон сохранения энергии сводится к субъективному ожиданию чего
то неизвестного. Для объяснения математического определения параллельных линий,
которые не встречаются нигде, будучи продолжены в бесконечность, нас приглашают
перенестись мысленно в то место, где кривая поворачивает, и тем убедиться,
что она не есть прямая. Одним словом, для устранения неустранимых возражений
изобретаются самые чудовищные парадоксы, и все это принимается на веру теми,
которые разучились связывать понятия. Да и зачем нужно понимать, когда мы
наперед отреклись от всякого понимания?
Такое же извращение происходит и в практической области. Все побуждения
к деятельности, все руководящие ею начала, право, нравственность, государственные
цели, сводятся к ощущению удовольствия или страдания. Получение удовольствия
и избежание страдания составляют пользу, общим мерилом которой становится
наибольшая сумма удовольствий наибольшего количества людей. Этим обобщением
своего нравственного мерила эмпирический утилитаризм нашего времени отличается
от древней Софистики, которая признавала мерило чисто личное. Воспитанная
христианством совесть возмущается против возведения грубого своекорыстия на
степень верховного побуждения человеческой деятельности. Новейшие утилитаристы
принужден вступить с нею в компромисс, и это они делают самым необыкновенным
изворотом: они уверяют, что альтруизм доставляет гораздо более удовольствия,
нежели эгоизм, а потому ему надобно следовать. Но если такой вывод оказывает
большее уважение к нравственности, то он гораздо менее последователен, нежели
чистая проповедь личного интереса. В действительности, мерилом удовольствия
может быть только личное чувство и ничто иное. Если есть люди, которые находят
удовольствие в альтруистических побуждениях, то они вольны им следовать; но
они не имеют ни малейшего права навязывать свои чувства другим. Опыт показывает,
что огромное большинство человеческого рода предпочитает эгоистические побуждения
альтруистическим, а так как опыт составляет для нас единственный путь к познанию,
то мы несомненно должны признать личный интерес, с вытекающею из него борьбою
за существование, верховным началом всей человеческой деятельности. Это и
делали древние Софисты. На практике, признание высшею целью человека наибольшей
суммы удовольствий наибольшего количества людей может вести лишь к тому, что
большинство, во имя своего удовольствия, будет считать себе все позволенным.
Когда удовольствие, как таковое, без всякой нравственной оценки, становится
мерилом деятельности, то судьею ощущения может быть только сам ощущающий субъект,
и сдержки нет никакой. При таком взгляде, право низводится на степень интереса;
нравственность Становится благоразумным выбором удовольствий, а государство
превращается в орудие ограбления имущих неимущими. Чистый утилитаризм не ведет
ни к чему другому.
Немногим выше стоит и реализм нравственный. Он имеет то существенное
преимущество перед первым, что обращает внимание на внутреннюю сторону человеческого
естества, противополагая ее внешним явлениям. Разум признается деятельною
силой, нравственное начало требованием совести. Но оторванные от своей метафизической
основы, которая дает им смысл и указывает их значение в целом, эти начала
представляются какими-то шаткими " обрывками, которые не только не в состоянии
объединить человеческую жизнь, но способны внести в нее лишь большую смуту,
ибо они состоят в неустранимом противоречии со всем окружающим миром. Противополагая
себя объекту, как единичный субъект, человек, отрезанный от своей духовной
почвы, остается игралищем внешних сил, брошенным на жертву случайностей, вопреки
своей разумной природе, требующей разумного устроения жизни. К этому внешнему
противоречию присоединяется и внутренний разлад, ибо что же это за странное
существо, которое сознает в себе начала, не имеющие ничего общего с окружающею
средою и мучится вопросами недоступными его пониманию? Разум в этом воззрении
представляется не полученным свыше светом, способным выяснить занимающие человека
мировые вопросы, а ограниченною, частною силою, связанною своими внешними
отношениями и носящею в себе какой-то мерцающий светильник, который едва проливает
слабые отблески на бесконечный, окружающий его мрак. Даже внутри субъекта
он подчинен слепой реальной силе, бессмысленному влечению воли, которая не
только в единичном субъекте является господствующим элементом, но возводится
на степень мирового начала, все из себя производящего и все в себя опять поглощающего.
Разум нужен воле по-видимому лишь затем, чтобы показать ей все бессмыслие
ее стремлений. Инстинктивное влечение дает субъекту нравственное начало в
руководящей им совести; но и совесть, оторванная от общего метафизического
миросозерцания, а потому бессильная в своем одиночестве, по-видимому, дана
человеку лишь для того, чтобы он мог видеть все несоответствие реальных отношений
с нравственными требованиями. Лишенное настоящей своей почвы, внутренней свободы,
которой нет места в эмпирическом миросозерцании, нравственное начало смешивается
с правом, вносится в область экономических законов, извращает существо государства,
одним словом, вносит смуту во все человеческие отношения. Под его покровом
развиваются на просторе самые нелепые требования и самые дикие фантазии. Во
имя его возбуждаются в массах зависть и ненависть; во имя его человек отрицает
всю историю и всю современность, вознося свое случайное, неосмысленное я превыше
всего и всех. Естественным последствием такого направления может быть только
глубочайший пессимизм, который и составляет характеристическую черту нашего
времени, особенно в Германии. Если мораль материалистического реализма состоит
в мимолетном, грубом наслаждении, то мораль нравственного реализма заключается
в пессимизме. Это результат миросозерцания, потерявшего всякие прочные основы.
В древности, нравственный реализм, выразившийся в школе Сократа, был тем велик,
что, в противоположность Софистам, он указывал на внутренний духовный мир
человека и через это сделался началом нового высшего полета мысли, вознесшейся
от относительного к абсолютному. Современный же нравственный реализм, откинув
все выработанные философией высшие начала, остался -как бы на мели, лишенный
опоры, а потому обреченный на бесплодие. Материалистический реализм дал по
крайней мере крупные результаты в наследовании внешней природы; нравственный
реализм в исследовании человека не дал, можно сказать, почти ничего, только
перепутал все понятия. С отрицанием метафизики, в человеческом познании водворяется
непроницаемый мрак. Современные немецкие изложения логики и психологии представляют
хаос, в котором трудно разобраться. В таком же хаотическом состоянии находятся
и науки общественные. Ценные работы в этой области представлены только теми,
которые держались старых начал, стараясь исследовать фактическое их применение
к разнообразным условиям жизни. Все попытки внести сюда что-нибудь новое оказались
радикально несостоятельными. Недавно еще столь высоко стоявшая германская
наука понизилась так, что ее едва можно узнать. Никто, более Немцев, не потрудился
над разработкой метафизики; в этом состоит вечная их заслуга перед человечеством.
Отрекшись от нее, немецкая наука как будто отвергла собственную душу.
При таком состоянии человеческого знания, не мудрено, что многие начинают
отворачиваться от науки. Провозглашают даже ее банкротство, к великому негодованию
рьяных ее приверженцев. В сущности, это только банкротство эмпиризма, который
исключительно величает себя наукою. хотя не имеет на то ни малейшего права.
Как замечено выше, он составляет не более как подготовительную ступень для
истинной науки. Эмпиризм представляет лишь груду материала, ожидающего разумной
разработки. Если в нем есть что-нибудь связное, то этим он обязан математике.
Сам же он не в состоянии решить ни одного из высших вопросов, занимающих человеческий
ум и составляющих высшую задачу науки. Но, как бывало во все времена, недостатки
существующего научного миросозерцания побуждают людей отвращаться от науки
вообще и искать разрешения занимающих их вопросов в области религии. То, чего
не дает разум, то ожидается от чувства. Однако, такое ожидание совершенно
напрасно. Мы уже сказали, что личное чувство, не озаренное разумом, не может
служить мерилом истины. Оно способно дать субъективное удовлетворение, но
не объективную уверенность. Менее всего можно им руководствоваться в исследовании
каких бы то ни было явлений внешнего или внутреннего мира. Понимание явлений
с помощью чувства может служить только прикрытием самых односторонних и ложных
взглядов и источником бесконечных праздных фантазий. Каждый, при такой методе,
видит в явлениях то, что ему угодно. Это, конечно, очень приятно и избавляет
от труда, но такой способ исследования не имеет ни малейшего отношения к истине.
В особенности. изучение истории с помощью чувства есть дверь открытая всяким
патриотическим бредням. Такого рода воззрения обнаруживают полное непонимание
истинного значения науки.
Победить одностороннее направление науки может только всестороннее ее
развитие. Отвлеченная метафизика оказалась несостоятельною; но еще более несостоятельным
оказался эмпиризм. Полноту знания может дать только сочетание обоих открытых
человеческому разуму путей: умозрения и опыта. Реализм нового времени, также
как древний, может быть лишь переходною ступенью между двумя периодами метафизического
развития. Но между тем как в.древности мысль, отрешаясь от противоположностей
относительного бытия, воздвигла свой собственный идеальный мир абсолютных
начал, мысль нового времени, прошедшая уже через ступень рационализма, должна
возвыситься к точке зрения, объединяющей оба пути познания: от реализма она
должна перейти к универсализму. Это - возвращение к первоначальной, исходной
точке зрения древней философии, но уже совершенно в иной форме, не на степени
первобытного безразличия, а как высшее единство развившегося во всей полноте
своей разнообразия. Таким образом, древнее мышление и новое образуют полный
цикл, в котором конец совпадает с началом, с тем однако существенным различием,
что конечное единство не поглощает в себе частного бытия, а предоставляет
ему полную свободу, внутренне направляя его к высшей, идеальной цели. Оно
представляет не однообразное безразличие жизни и не внешнее ее подчинение
чуждому ей началу, а свободное и гармоническое ее согласие. Таков указанный
мыслью идеал человечества.
Возможность исполнения этой задачи лежит в самом развитии реализма. Древний
реализм, при крайне скудных средствах опытного знания, не был достаточно подготовлен
к объединению явлений рациональными началами. Чтобы достигнуть единства, мысль
должна была отрешиться от реального мира и перейти к чистому рационализму.
Новый реализм, напротив, вооруженный всеми средствами опытной науки, добыл
громадный материал, который ждет только света разума, чтобы сложиться в стройное
здание. В этом состоит положительное его значение и великая его заслуга. Но
сам он этого света произвести не в состоянии; его может дать только метафизика.
Поэтому, первая задача науки в наше время состоит восстановлении метафизики.
Эту задачу исполнить относительно легко. История философии дает для этого
все нужные материалы; их стоит только свести к общему итогу. Человеческий
разум, развиваясь, излагает одно за другим все присущие ему определения, и
эти определения повторяются на каждой ступени, образуя всякий раз полный цикл
и тем доказывая, что ими исчерпывается совокупность логических форм, служащих
к объединению знания. В сущности, все сводится к умозрительному развитию категорий
и к умозрительному же их приложению к различным формам бытия. Ничего нового
человеческий ум в этом отношении не может произвести. Нужно только точным
образом сделать выводы и указать необходимую логическую связь присущих разуму
понятий. Историческое развитие мысли может служить фактическою проверкой возможных
при этом ошибок. Во всем этом нет ничего неисполнимого*(42)
Но этим не ограничивается задача. Для объединения знания мало исследовать
свойства и законы орудия мысли. Недостаточно и чисто логического развития
начал. Универсализм состоит в сочетании обоих путей. Нужно выведенные начала
провести по всем явлениям, проверить их фактами, исследовать приложение их
во всех областях человеческого знания и жизни. Это - задача, несравненно более
обширная и трудная, нежели предыдущая. Она требует такого объема сведений
и такого развития мысли, которые, при громадности накопившегося материала,
не по силам одному человеку. Тут необходима совокупная работа многих. Важнейшая
часть этой задачи состоит в нахождении посредствующих звеньев, способных служить
связью между умозрением и опытом. Как в области экономических и общественных
сил, так и в чисто умственном мире, развитие посредствующих элементов составляет
первое и главное условие высшего объединения противоположностей.
Современная наука указывает нам и способы нахождении этих звеньев. Мы
видели, что не смотря на реалистическое направление она не могла отделаться
от умозрительных начал. Математика в особенности дает нам совершенно точное
и достоверное знание, которое может служить указанием правильного пути во
всяком научном исследовании. Приложение математики к опытным данным показывает
нам в живых примерах, каким образом умозрение сочетается с опытом. Метода
состоит в том, что опытные данные подвергаются конструкции, способной служить
выражением отвлеченных законов. Тот же прием может быть употреблен и в отношении
к метафизическим началам. Понять явления значит подвести их под логические
законы, то есть, построить их так, чтобы они могли служить выражением рациональных
начал. Без сомнения, конструкция может быть искусственная и неверная; это
случается и с математическими построениями. Но проверку в обоих случаях сделать
легко, с одной стороны сравнением с явлениями, с другой стороны противоречием
сделанных этим способом выводов тому, что нам достоверно известно. Если явления
не укладываются в схему, значит схема построена неправильно; если получается
вывод противоречащий фактам, то приложение закона неверно. В обоих случаях
следует не отказываться от всякого построения, а стараться его исправить или
искать нового, ибо это единственный путь к раскрытию рациональных начал, заключающихся
в опытных данных.
Из двух свойственных человеческому разуму систем умозрительного знания,
математики и метафизики, первая находит полное приложение в области естествоведения,
поддающейся количественным измерениям. Механика, астрономия, физика свидетельствуют
о великом ее значении для исследования реального мира. Несравненно меньшее
приложение находит здесь метафизика. Силы природы не раскрываются человеку
непосредственно, в виде рациональных начал. они должны быть логически выведены
из явлений, а это путь долгий и трудный, требующий изощрения всех способностей
человеческого ума. Однако и тут находят приложение не только чисто отвлеченные
метафизические понятия, как сила, закон, материя, но и целые связные метафизические
системы, например атомистика. Как замечено выше, химические законы дают ей
непоколебимую основу. Но именно здесь между общим началом и частными явлениями
недостает посредствующих звеньев. Из общего понятия об атоме нельзя вывести
ни его строения, ни его качественных различий, а между тем, это необходимо
для объяснения явлений. Наполнение этого пробела путем математической и метафизической
конструкции составляет одну из существенных задач современной науки, задачу,
решение которой не представляет также непреодолимых трудностей.
Но если в области действия механических сил математическая конструкция
проявляет всю свою мощь, то к исследованию органического мира она вовсе не
применима, ибо органические силы не поддаются количественным определениям.
Приложение же метафизических начал хотя и совершается в современной науке,
но превратно. Оно состоит в стремлении свести органические явления к механическому
миросозерцанию, между тем как именно здесь последнее неприменимо, ибо явления
совершенно другого рода. Вследствие этого, доселе все подобные попытки не
привели ни к одному сколько-нибудь достоверному выводу. При таком отсутствии
всякого руководящего начала, науки, исследующие органический мир, представляют
ту область знания, которая озарена наименьшим светом Тут все загадочно, а
потому здесь возможно распространение всякого рода фантастических теорий,
в роде дарвинизма. Блуждая во тьме кромешной, растерянная мысль хватается
за них, как за якорь спасения. -
Столь же мало приложения находит математика и в науках, обращенных на
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |