их разбомбит очередной аэроплан противника. На душе у меня
было беспокойно, когда пробивавшиеся через просветы в
листве пыльные лучи солнца озаряли ромбовидный узор
выложенной плиткой садовой дорожки, потому что после
долгого пребывания в голой пустыне цветы и трава вызывали
подсознательное беспокойство, а повсеместно буйно
наливающаяся соками зелень полей представлялась вульгарной.
Безукоризненная сервировка и подчеркнутая
предупредительность главнокомандующего были верхом комфорта
для усталого человека после долгих дней, проведенных в
напряжении. Сидевшие со мной за столом Клейтон, Дидс и
Доуни были воплощением самого дружеского расположения, как
и весь штаб военно-воздушных сил. Бартоломью принес карты и
объяснил, что они намерены предпринять. Я сообщил несколько
новых подробностей к тому, что ему было известно о
противнике, так как был самым лучшим из его офицеров
разведки, а раскрытые им в ответ на это их соображения
убедили меня в неизбежности победы, какие бы неожиданности
в дальнейшем ни возникали. И все же мне казалось, что выбор
принадлежал арабам, -- либо согласиться с тем, чтобы эта
победа была всего лишь еще одной победой, либо, еще раз
рискнув собой, сделать ее окончательной. Не то чтобы этот
выбор в такой формулировке был реальным, но когда тело и
душа были так изнурены, как мои, они инстинктивно
заставляли думать о благовидном предлоге избежать опасного
пути.
ГЛАВА 114
Перед самым рассветом на аэродроме австралийцев выстроились
два "бристоля" и один DH-9. В кабине одной из машин сидел
Росс Смит, мой старый знакомый, которого назначили пилотом
нового "хэндли-пейджа", единственной машины этого класса
в Египте, предмета гордости Селмонда. Тот факт, что именно
Смиту поручили рутинное дело доставки багажа через линию
обороны противника, было проявлением особого расположения к
нам.
Мы долетели до Умтайи за один час, поняли, что армия ушла,
и нам пришлось повернуть обратно, к Ум эль-Сурабу. Здесь
находилась группа прикрытия из нескольких броневиков, а
также арабы, попрятавшиеся кто куда при приближении
подозрительного для них шума нашего мотора. По равнине
бродили симпатичные верблюды, поедавшие великолепную траву.
Увидев наши опознавательные знаки, Янг выложил посадочный
сигнал и дымовые шашки на площадке, очищенной от камней его
и Нури Саида заботами.
Росс Смит обошел по периметру подновленную площадку,
тревожно изучая неровности импровизированной
взлетно-посадочной полосы. Грунт был пригоден для
приземления "хэндли-пейджа". Янг рассказал нам о
непрерывной вчерашней и позавчерашней бомбежке, в
результате которой были убиты двое солдат и несколько
артиллеристов Пизани. Люди были настолько измучены этой
постоянной угрозой, что ночью их отвели к эль-Сурабу.
Идиоты турки продолжали бомбить Умтайю, хотя солдаты
заходили туда только для того, чтобы набрать воды, и то
только в нейтральные полуденные часы и ночью.
Мне рассказали о последнем ударе Уинтертона по железной
дороге той поначалу такой приятной, но потом так печально
запомнившейся ему ночи, когда он встретил какого-то
незнакомого солдата, которому на ломаном арабском языке
рассказал о том, как хорошо у него шли дела. Солдат вознес
хвалу Богу за его милости и скрылся в темноте, откуда через
мгновение справа и слева обрушились пулеметные очереди! Тем
не менее Уинтертон взорвал все свои заряды и отошел в
полном порядке, без потерь. К нам пришел Насир и пересказал
все местные сплетни: такой-то был ранен, другой убит, этот
клан в полной готовности, те уже присоединились, другие
разошлись по домам... Три сверкающих аэроплана сильно
взбодрили арабов, расточавших похвалы британцам за
храбрость и стойкость, когда услышали от меня о легендарных
успехах Алленби, в которые было трудно поверить, -- взяты
Наблус, Афулех, Семах и Хайфа. Умы моих слушателей
воспламенились. Бедуины племени руалла выкрикивали
требования немедленно выступить на Дамаск. Даже мои
телохранители, тусклые глаза и подавленные лица которых все
еще хранили память о жестокости Зааги, воспряли духом и
даже стали прихорашиваться перед этой толпой, что было
верным признаком улучшения их настроения. Людей охватила
лихорадка уверенности в себе. Я решил, что пора было
готовить Фейсала и Нури Шаалана к последнему удару.
Было время завтрака, и в воздухе разносился аромат сосисок.
Мы сели в круг, с нетерпением ожидая начала трапезы, но
наблюдатель, дежуривший на полуразрушенной башне, крикнул:
"Воздух!", увидев аэроплан, приближавшийся со стороны
Дераа. Наши австралийцы кинулись к своим машинам и
мгновенно завели еще не остывшие моторы. В один аэроплан
вскочили Росс Смит и его наблюдатель и свечой ушли в небо.
За ними взлетел Питерс, а третий пилот стоял рядом с DH-9 и
смотрел на меня тяжелым взглядом.
Я не мог понять, в чем дело. Мне преподавали теорию, я знал
названия и назначение многочисленных приборов управления
полетом, а также приемы ведения стрельбы по противнику в
условиях воздушного боя, с учетом скорости и направления
движения своей машины и машины противника, я многое
запомнил и даже мог ответить на какие-то вопросы, но вести
воздушный бой я не мог, сколько бы ни потерял из-за этого в
глазах так пристально смотревшего на меня пилота. Он был
австралийцем, из народа, обожающего всякий риск, а отнюдь
не арабом, под чьи вкусы мне приходилось долгое время
подстраиваться.
Он был слишком респектабелен, чтобы разговаривать со мной,
и лишь с укором смотрел на то, как я наблюдал за воздушным
боем. В небе был один двухместный аэроплан и три разведчика
противника. Росс Смит погнался за самым большим из них, и
уже через пять минут пулеметной перестрелки немец внезапно
стал спускаться к линии железной дороги. Когда он вспыхнул
за низким мостом, сначала поднялся узкий столб дыма, а
потом место падения накрыло мягкое темное облако. У
стоявших вокруг нас арабов вырвалось изумленное "Фх!".
Через пять минут вернулся Росс Смит. Он весело выпрыгнул из
своей машины, клятвенно уверяя, что арабский фронт это как
раз такое место, которое его устраивает.
Наши сосиски еще не остыли, мы их съели, выпили чаю (наш
последний английский запас, который мы берегли для гостей),
но не успели расправиться с виноградом из Джебель Друза,
как наблюдатель, размахивая платком, снова крикнул:
"Воздух!" На этот раз первым взлетел Питерс, вторым Росс
Смит, а безутешный Трейл опять остался в резерве. Робкий
противник развернулся обратно, и Питерс нагнал его только
под Араром, где и доконал свою добычу. Позднее, когда волна
войны откатилась, мы нашли в этом месте груду обломков и
два обгоревших трупа немцев.
Росс Смит говорил, что мог бы навсегда остаться на этом
арабском фронте, где можно встречаться с противником каждые
полчаса, и очень завидовал Питерсу, которому предстояло
остаться с нами. Сам же он должен был вернуться за
"хэндли-пейджем", загруженным бензином, продуктами и
запасными частями. Третий аэроплан улетал в Азрак, чтобы
забрать наблюдателя, высаженного там накануне. Я отправился
с ним, чтобы переговорить с Фейсалом.
Для тех, кто летал, время раздвигало свои границы, и мы
снова были в Азраке, покинув его всего тридцать часов
назад. Бедуинов племени гуркас и египтян я отправил
обратно, чтобы они соединились с армией для проведения
новых диверсий на севере. Потом мы с Фейсалом и Нури
Шааланом набились в зеленый "воксхолл" и поехали в Ум
эль-Сураб посмотреть на приземление "хэндли-пейджа".
Мы быстро ехали по гладкому кремню грязной низины, тем не
менее сильный автомобиль очень трясло. Но судьба бывает
зла: завязавшийся диспут вынудил нас повернуть в местный
лагерь племени серахин. Однако мы извлекли пользу из этой
нашей потери, приказав воинам этого племени отправиться в
Умтайю, а заодно разнести по всей железной дороге слух о
том, что дороги через Аджлунские горы, по которым
попытаются уйти в более безопасные места разбитые турецкие
армии, могут быть перекрыты.
Потом наш автомобиль продолжил путь на север. За двадцать
миль до Ум эль-Сураба мы встретили одинокого бедуина, в
страшном волнении ехавшего на юг. Его седые волосы и борода
развевались по ветру, а заткнутая за веревку, заменявшую
ему пояс, рубаха надувалась пузырем за его спиной. Уступив
дорогу, чтобы пропустить нас, он воздел к небу костлявые
руки и прокричал: "Самый большой аэроплан в мире!"-- и
снова помчался на юг распространять свою величайшую новость
среди палаток, разбросанных по пустыне.
В Ум эль-Сурабе на траве площадки стоял величественный
"хэндли", а "бристоли" и 9А, словно неоперившиеся
птенцы, укрылись под его крыльями. "Наконец-то они
прислали нам аэроплан, от которого этим тварям не
поздоровится", -- говорили столпившиеся у машины
восхищенные арабы. Еще до наступления ночи слух о новом
ресурсе Фейсала перелетел через Джебель Друз и Хауранскую
долину, возвещая народу о том, что весы клонились в нашу
сторону.
Прилетел сам Бортон, чтобы оказать необходимую помощь. Пока
мы разговаривали с ним, наши люди вытаскивали из бомбовых
отсеков и фюзеляжа машины тонны бензина, масла и запасных
частей для истребителей "бристоль", чай, сахар, пайки для
солдат, письма, телеграммы агентства Рейтер и лекарства для
нас. Затем массивная машина с началом сумерек взлетела и
взяла курс на Рамлех, для выполнения согласованной
программы ночных бомбардировок Дераа и Мафрака, чтобы
окончательно расстроить движение по железной дороге,
завершая дело, начатое нашими диверсиями.
Мы, со своей стороны, должны были продолжать давление на
противника с помощью пироксилина. Алленби поручил нам
беспокоить Четвертую турецкую армию и сдерживать ее до
разгрома ее Чейтором из Аммана, а затем уничтожить
окончательно при отступлении. Отступление это было вопросом
дней и казалось настолько несомненным, насколько это может
быть на войне. На следующей неделе нам предстояло поднять в
воздух свои аэропланы в зоне между нами и Дамаском. И
Фейсал решил придать нашей колонне всадников Нури Шаалана
из племени руалла, дислоцировавшихся в Азраке. Это должно
было увеличить нашу численность примерно до четырех тысяч,
что составило бы больше трех четвертей нерегулярной армии,
и это было надежно, потому что твердый, молчаливый,
циничный старик Нури твердо держал это племя в своей руке.
Такой человек, как он, лишенный чувств и не признававший
доводов, был большой редкостью в пустыне. Он что-то делал
или чего-то не делал, и на этом все кончалось. Когда
остальные наговорились, он объявил свою волю несколькими
плоскими, лаконичными фразами, спокойно ожидая повиновения,
которое тут же приходило, потому что он был старым и
мудрым, иными словами -- усталым и разочарованным:
настолько старым, что мне оставалось лишь удивляться тому,
как его угораздило поддаться нашему энтузиазму.
Я провел следующий день в палатке Насира, среди его
посетителей-крестьян, разбираясь в слишком обильной
информации, которой нас снабжали их быстрый ум и добрая
воля. В этот день моего отдыха Нури Саид с Пизани,
прихватившим с собой два орудия, со Стерлингом, Уинтертоном
и Янгом с его бронеавтомобилями и значительной группой
солдат открыто направились к железной дороге, очистили ее
испытанными военными средствами, разрушили километр пути и
сожгли пробную деревянную конструкцию, с помощью которой
турки собирались восстановить мост, взорванный Джойсом и
мною перед нашим первым нападением на Дераа. Нури Шаалан, в
плаще из тонкого сукна с шелковистой отделкой, лично привел
своих конников из племени руалла, галопируя с самыми
лучшими из них. Под его присмотром племя демонстрировало
отвагу, удостоившуюся похвалы даже Нури Саида.
ГЛАВА 115
Сегодняшняя операция Нури была последним ударом, после
которого турки отказались от намерения восстановить линию
на участке между Амманом и Дераа. Мы этого не знали; их
аэроплан по-прежнему кружил над нами, и мы торопились
привести в негодность все еще довольно длинную
взлетно-посадочную полосу. На следующий день Уинтертон,
Джемиль и я выехали на автомобилях, чтобы изучить линию
железной дороги, отходившей к югу от станции Мафрак. Нас
встретил яростный пулеметный огонь, прицельность и
интенсивность которого превосходили ожидаемое нами на
основании нашего опыта. Позднее мы захватили в плен этих
"стрелков" и выяснили, что они представляли собою
немецкое пулеметное подразделение. Озадаченные, мы на
короткое время отъехали, а потом поехали снова к
соблазнительному мосту. Я планировал въехать под него на
автомобиле, насколько позволит свод арки, и, укрывшись
таким образом, заложить заряд под каменную опору. Я пересел
в броневик, положил на заднюю часть машины шестьдесят
фунтов пироксилина и велел водителю ехать под арку.
Уинтертон и Джемиль ехали за нами в автомобиле поддержки.
"Очень жарко", -- ворчал Джемиль. "Там, куда мы едем,
будет еще жарче", -- возразил Уинтертон, когда мы
медленно ехали по нейтральному участку, поглядывая на
падавшие вокруг снаряды и выбирая дорогу примерно ярдах в
пятидесяти от насыпи, осыпаемые из пулеметов таким
количеством отскакивавших от нашей брони пуль, какого
хватило бы на неделю боев. Вдруг кто-то бросил в нас из-за
линии ручную гранату.
Это новое обстоятельство сделало невозможным выполнение
моего плана скрыться под мостом. С одной стороны, попадание
в заднюю часть броневика вызвало бы детонацию нашего
пироксилина, и нас разнесло бы в куски, с другой-- машина
была бы беспомощна против ручной гранаты. Поэтому мы уехали
обратно, чтобы повторить попытку с наступлением темноты.
Вернувшись в Ум эль-Сураб, мы узнали о желании Насира снова
разбить лагерь в Умтайе. Это был первый этап нашего похода
на Дамаск; его намерение было мне приятно, и мы решили
двинуться туда, считая это хорошим оправданием того, что
этой ночью ничего не будет сделано на линии. В ожидании
наступления полуночи мы рассказывали друг другу всякие
истории из нашего опыта, когда "хэндли-пейдж" начал
бомбить станцию Мафрак. Стофунтовые бомбы, одна за другой,
разносили в клочья вагоны, забивавшие запасные пути, пока
все их не охватило огнем, турки прекратили обстрел.
Мы уснули, наградив очередного рассказчика за историю о
выходке Энвер-паши после того, как турки взяли обратно
Шаркей. Чтобы посмотреть на него, он приплыл на каком-то
дрянном пароходишке вместе с принцем Джемилем и своим
блестящим штабом. Когда пришли болгары, они устроили резню
туркам. Когда те отошли, ушли и болгарские крестьяне,
поэтому туркам было уже некого убивать. На борт привели
какого-то седобородого старика, чтобы главнокомандующий мог
над ним поиздеваться. Наконец забава утомила Энвера. Он
подал знак двоим своим храбрецам и, открыв дверку топки
пароходной машины, приказал: "Суньте его туда!" Старик со
страшным криком сопротивлялся, но офицеры были сильнее, и
дверка захлопнулась за его извивавшимся в агонии телом.
"Мы отвернулись, почувствовав тошноту, и хотели уйти, --
продолжал рассказчик, -- но Энвер, склонив голову набок и
к чему-то прислушиваясь, остановил нас. Прислушались и мы.
Наконец в топке раздался какой-то треск. Он улыбнулся и
проговорил: "Их головы всегда лопаются, как эта".
Всю ночь и весь следующий день огонь над вагонами полыхал
все ярче и ярче. Разгром турок был очевиден, и слухи об
этом пошли среди арабов еще накануне. Они говорили, что
Четвертая армия беспорядочной толпой отходила из Аммана.
Бени Хасан, отсекавший отставших солдат и бессильные
отряды, сравнивал их с цыганским табором на марше.
Мы собрались на совет. Наша работа против Четвертой армии
закончилась. Тем ее остаткам, которые не попали в руки
арабов, предстояло вернуться в Дераа безоружным сбродом.
Нашей новой задачей было вынудить турок быстро
эвакуироваться из Дераа, чтобы они не смогли сформировать
из беглецов арьергард для охраны тыла. Поэтому я предложил
пройти на север, мимо Тель Арара, через железную дорогу,
чтобы утром следующего дня быть в деревне Шейх Саад. Это
знакомая нам местность, там много воды, оттуда можно
отлично вести наблюдение, а в случае прямого нападения без
проблем отойти на запад, на север или даже на юг. Это
отрежет Дераа от Дамаска, как и Мезериб.
Меня энергично поддержал Талаль. Одобрительно кивнули Нури
Шаалан, Насир и Нури Саид. Мы стали готовиться к удару по
лагерю. Броневики с нами не пойдут, им лучше оставаться в
Азраке, пока не падет Дераа, после чего нам понадобится их
помощь на пути в Дамаск. Свою работу сделали и истребители
"бристоль", очистив небо от турецких аэропланов. Они
могли вернуться в Палестину с информацией о нашем
продвижении к Шейх Сааду.
Машины сделали прощальный круг над нами. Глядя им вслед, мы
заметили большое облако пыли, смешавшееся с дымом, медленно
поднимавшимся над разрушенным Мафраком. Одна машина
вернулась назад и сбросила нам записку о том, что от
железной дороги к нам направлялось крупное подразделение
кавалерии противника.
Это была плохая новость, потому что мы не были готовы к
сражению. Броневики уехали, аэропланы улетели, одна рота
пехоты на верблюдах была уже на марше, мулов Пизани
навьючивали и выстраивали в походную колонну. Я направился
к Нури Саиду, стоявшему с Насиром на куче золы у вершины
холма, и мы стали думать вместе о том, уходить нам или
остаться. В конце концов решили, что лучше уйти, поскольку
Шейх Саад был более надежным местом, и приказали нашим
строевым подразделениям быстро сниматься.
С грузом же было сложнее, и поэтому Нури Шаалан и Талаль
повели всадников руалла и хауран навстречу приближавшейся
кавалерии, чтобы задержать преследование. У них оказался
неожиданный союзник, потому что наши броневики,
направлявшиеся в Азрак, тоже заметили противника.
Оказалось, что эти турки были не собиравшейся напасть на
нас кавалерией, а сбитыми с толку всадниками, искавшими
кратчайшего пути восвояси. Мы захватили несколько сотен
изнывавших от жажды пленных и много лошадей, вызвав
страшную панику. Страх распространился по всей линии, и
турки, находившиеся на расстоянии многих миль от арабов,
которые могли бы им угрожать, выбрасывали все лишнее,
вплоть до винтовок, и как безумные убегали в Дераа,
полагая, что будут там в безопасности.
Однако эти обстоятельства нас задержали, и ночью, без
местной кавалерии, которая могла бы нас защитить от
подозрительных деревенских жителей, принявших нас, одетых в
форму хаки, за турок, нам вряд ли стоило двигаться, поэтому
перед самыми сумерками мы остановились, чтобы дождаться
Талаля, Насира и Нури Шаалана.
Эта остановка дала кое-кому время для того, чтобы оценить
происходившее, и возникли новые вопросы о целесообразности
нового перехода через железную дорогу, ведь мы могли
оказаться в опасной зоне Шейх Саада, на пути отхода главных
турецких сил. Наконец около полуночи, когда я лежал без сна
на своем ковре среди спавших солдат, ко мне пришел Сабин.
Он высказался в том духе, что мы сделали достаточно много.
Алленби назначил нас следить за Четвертой армией. Мы только
что видели ее беспорядочное бегство. Свой долг мы выполнили
и могли бы с почетом отойти к Босре, в двадцати милях к
северу от дороги, где для оказания помощи нам
сосредоточивались друзы под командованием Несиба эль-Бекри.
Мы могли бы вместе с ними подождать, пока британцы возьмут
Дераа, победоносно завершив кампанию.
Эта позиция меня не заинтересовала, поскольку, если бы мы
отправились в Джебель Друз, наша активная служба
прекратилась бы до того, как была бы выиграна игра, и
основная тяжесть главного удара легла бы на плечи Алленби.
Я очень ревниво относился к чести арабов, служа которым
должен был идти вперед любой ценой. Они присоединились к
войне, чтобы выиграть свободу, и возвращение своего старого
капитала силой своего собственного оружия должно было стать
наиболее понятным для них символом.
Очевидно, что, прорываясь за Дераа в Шейх Саад, мы оказали
бы большее давление на турок, чем любое британское
подразделение. Это лишило бы турок возможности снова
сражаться по эту сторону Дамаска, а для этой цели небольшое
количество наших жизней было бы недорогой ценой.
Дамаск означал конец войны на Востоке и, в чем я был
уверен, конец войны вообще, потому что Центральные державы
зависели друг от друга, а выпадение их слабейшего звена --
Турции -- ослабило бы всю группу. Поэтому из всех
соображений -- стратегических, тактических, политических и
даже нравственных -- мы продолжали борьбу.
Переубедить упрямо сопротивлявшегося Сабина было
невозможно. Он вернулся ко мне с Пизани и Уинтертоном, и
начался спор. Мы говорили тихо, потому что Нури Саид спал
на соседнем ковре вполуха, но он услышал спор и пожелал
участвовать в этом совещании. Он подчеркивал военный аспект
проблемы: достигнутую нами цель и опасность Хиджазской
железной дороги. Разговор затянулся до глубокой ночи.
Пытаться начать операцию на следующий день было бы
безумием. Линию из конца в конец наверняка будут охранять
десятки тысяч турок, уходивших из Дераа. Если они дадут нам
перейти линию, мы окажемся в еще большей опасности. Он
сказал, что Джойс назначил его военным советником
экспедиции, и, как это ему ни неприятно, он считал своим
долгом подчеркнуть, что как кадровый офицер он знает свое
дело.
Я терпел его жалобы, тяжело вздыхал и наконец сказал, что
хочу спать (ведь нам придется рано встать, чтобы перейти
через линию) и что я намерен идти вперед с моими
телохранителями, вместе с бедуинами, где бы они ни
оказались, потому что было странно, почему нас не догнали
Нури Шаалан и Талаль. Так или иначе, теперь я пошел спать.
Пизани, проживший всю свою долгую военную жизнь в роли
подчиненного, со всей учтивостью корректно заявил, что
имеет приказ и обязан ему подчиняться. Он мне нравился за
добросовестность, и я попытался рассеять его сомнения,
напомнив ему, что мы проработали вместе полтора года без
единого повода для того, чтобы он мог считать меня
легкомысленным человеком. Он с чисто французским юмором
ответил, что легкомысленным ему казалось все, но он был
солдатом.
Интуиция Уинтертона заставляла его присоединяться к
слабейшей и более спортивной стороне в любом случае, кроме
верховой охоты на лис с гончими. Нури Саид на всем
протяжении нашего разговора тихо лежал, притворяясь спящим,
но когда Сабин ушел, он повернулся на другой бок и
прошептал: "Это правда?" Я ответил, что не вижу особой
опасности, если мы перейдем линию в середине дня. При
соблюдении осторожности мы сможем избежать ловушки в Шейх
Сааде. Удовлетворенный, он снова лег и уснул.
ГЛАВА 116
Насир, Нури Саид и Талаль разъехались с нами в темноте.
Наши объединенные силы шли навстречу сильному ветру, от
которого сводило зубы, на север через плодородные
вспаханные долины, через убранные поля, где колосья,
наверное, просто обрывали со стеблей, а не жали и где эти
стебли, ростом с ребенка, стояли пожелтевшие, высохшие и
мертвые. Ветер отрывал их от полых корней и укладывал их
ветвистые верхние концы на землю, сплетая друг с другом; их
огромные шары перекати-поле носились по поверхности почвы.
Арабские женщины, вышедшие со своими ослами, чтобы привезти
в дом воды, подбежали к нам с криками о том, что только что
поблизости приземлился какой-то аэроплан. На его фюзеляже
было изображено клеймо в виде двух колец, которым метили
верблюдов шерифа. Пик пошел туда и обнаружил двух
австралийцев: радиатор их аэроплана был пробит пулей над
Дераа. Они были рады встретить друзей, хотя и удивлялись
этой встрече. После заделки течи мы взяли у женщин воды,
наполнили радиатор, и австралийцы спокойно улетели на свою
базу.
Каждую минуту подъезжали и присоединялись к нам люди, в
каждой деревне юные любители приключений подбегали к нам,
просясь в наши ряды. Продолжая двигаться дальше, мы, словно
плотно вплетенные в золотые лучи солнца, могли
воспользоваться случаем посмотреть на себя как на единое
целое: мы быстро превращались в один характер, в единый
организм, гордость за который нас возвышала. Мы то и дело
отпускали непристойные шутки, чтобы вырваться из этой
всеобъемлющей красоты.
В полдень мы дошли до полей, усеянных арбузами. Пока армия
буквально паслась на таком поле, мы изучали линию железной
дороги, пустынную, дрожавшую впереди под солнцем вместе со
знойной дымкой. Пока мы вели наблюдение, прошел поезд.
Дорога была отремонтирована только прошлой ночью, и это был
третий по счету состав. Мы беспрепятственно подошли к линии
всей своей ордой и принялись взрывать путь. Каждый, у кого
была взрывчатка, использовал ее по-своему. Сотни наших
новичков проявили огромное усердие, и разрушения были
обширными, хотя все делалось без всяких инструкций.
Ясно, что наше возвращение было сюрпризом для изумленного
противника. Мы должны были воспользоваться этим, чтобы
расширить и усилить это впечатление, и поэтому отправились
к Нури Шаалану, Ауде и Талалю и попросили каждого
предпринять какую-нибудь местную боевую акцию. Энергичный
Талаль решил напасть на Эзраа, большой склад зерна на
севере, Ауда нацелился на Хирбет эль-Газале, такую же
станцию на юге, Нури должен был прочесать со своими людьми
шоссейную дорогу, ведшую в Дераа, надеясь встретить там и
разгромить турецкие отряды.
Все три идеи были хороши. Командиры отправились проводить
их в жизнь, а мы снова, приведя в порядок колонну,
продолжили свой путь мимо разрушенной колонии Шейх Мискин,
которая в лунном свете представилась нам совершенно
запущенной. Канавы, полные воды, остановили до рассвета
наше тысячное войско на покрытой стерней равнине. Многие
развели костры, желая разогнать пронизывающий туман этого
глинистого Хаурана, другие заснули, как были, на влажной от
росы земле. Потерявшие друг друга окликали в темноте своих
товарищей резкими гортанными голосами, характерными для
жителей арабских деревень. Луна зашла, весь мир стал черным
и очень холодным.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |