ощущений. Красный цвет особенно способствует возбуждению силы. Описывая
опыт с истеричной, страдающей нечувствительностью одной половины тела,
Бине говорит: «Если дать ей в правую руку, лишенную чувствительности,
динамометр, то он показывает давление в тридцать футов. Но стоит ей показать
красный круг, как тотчас же бессознательное давление увеличивается вдвое».
Поэтому понятно, что истеричные живописцы особенно любят красный цвет
и что истеричные вообще предпочитают картины с красными цветами, возбуждающими
в них силу и чувство наслаждения.
Фиолетовый цвет, наоборот, действует задерживающим и ослабляющим
образом. Поэтому недаром некоторые народы признают этот цвет траурным,
а мы сами признаем его полутраурным. Он действует угнетающим образом
и еще более удручает опечаленного человека. Естественно, что неврастеники или
I. Конец века («Fin de siecle»)
истеричные, когда они пишут картины, склонны придавать им колорит, соответствующий
их усталости и истощению. Этим объясняются фиолетовые картины
Мане и его учеников, вызываемые не наблюдением природы, а внутренним
настроением, состоянием нервной системы. Если целые стены современных
художественных выставок кажутся погруженными в полутраур, то это объясняется
просто нервным расстройством живописцев.
Надо отметить еще одну чрезвычайно характеристическую черту вырождения
или истеричности, именно образование замкнутых, строго обособленных
кружков или школ, постоянно ныне встречающихся среди художников и писателей.
Нормальные художники и писатели с уравновешенным умом никогда не
чувствуют потребности соединяться в кружки или кучки, члены которых подчинялись
бы определенным эстетическим догматам и защищали бы их с фанатическою
нетерпимостью испанских инквизиторов. Художественная деятельность
более всякой другой индивидуальна, и поэтому истинный талант дорожит независимостью.
В своих произведениях он дает самого себя, свои собственные
воззрения и впечатления, а не заученные догмы какогонибудь
эстетического
пророка; он подчиняется только собственному творчеству, а не теоретической
формуле, установленной основателем какойлибо
кучки художников или писателей;
он дает своему произведению форму, органически обусловленную самим
произведением, а не какимнибудь
правилом господствующей моды. Уже тот
факт, что данный писатель или художник охотно подчиняется тому или другому
лозунгу или «изму», что он крикливо причисляет себя к сторонникам той или
другой кучки, служит несомненным доказательством недостатка в нем оригинальности,
т. е. таланта. Если умственные течения данной эпохи, в том числе
нормальные и плодотворные, подводятся обыкновенно под главные категории
с особенными названиями, то это делается критиками и историками для того,
чтобы яснее изобразить общую картину эпохи и найтись в широком разнообразии
явлений. Но эта классификация всегда искусственна и произвольна. Самостоятельные
умы (о простых подражателях мы здесь не говорим), которых
дельный критик подводит под одну группу, могут представлять известное сходство,
но в общем оно будет следствием не действительного внутреннего родства,
а внешних условий. Никто, конечно, не в состоянии вполне отрешиться от
давления своего времени, и под влиянием одних и тех же событий, равно как
и преобладающих в данное время научных воззрений, устанавливаются во всех
произведениях данной эпохи некоторые общие черты. Но те же люди, имена
которых стоят рядом в позднейшем историческом труде и как бы составляют
одну семью, шли в самой жизни совершенно различными путями и не предчувствовали,
что их объединят в одну группу под общим названием. Совершенно
иное дело, когда художники или писатели сознательно и намеренно соединяются
в одну школу приблизительно так, как учреждается банк: с определенным
названием и уставом, чуть ли не с правительственною субсидиею, с общим
оборотным капиталом и т. д. Это может быть спекуляциею, но по большей части
это болезнь. Склонность образовывать кучки, встречающаяся у всех психопатов
и истеричных, может принимать разные формы. У преступников она приводит
к образованию шаек, как это точно установлено Ломброзо («преступный человек
»); у признанных умалишенных — к «folie a deux», к сумасшествию вдвоем,
при котором один из помешанных навязывает другому свой бред; у истеричных
— к дружбе, заставляющей Шарко постоянно повторять: «Нервные люди
привлекают друг друга» (les nerveux se recherchent); наконец, y писателей —
к созданию школ.
Эти различные формы одного и того же явления — сумасшествие вдвоем,
дружба между неврастениками, основание эстетических школ, образование
Вырождение
разбойнических шаек — имеют одно и то же органическое основание, именно
у более деятельных людей, вождей или подстрекателей преобладают навязчивые
представления, у их сообщников, учеников, наблюдается слабость воли и болезненная
восприимчивость к внушениям («Истинную причину сумасшествия
вдвоем следует искать, с одной стороны, в склонности к бреду, а с другой —
в сопровождающей ее умственной слабости»,— говорит Легрен). Человек, подверженный
навязчивым представлениям,— несравненный агитатор. Нет разумного
убеждения — плода нормальной умственной работы,— которое овладело
бы так всецело человеком и так деспотически подчиняло бы себе всю его
деятельность, так неотразимо побуждало бы его говорить и действовать, как
бред. Для такого больного или полубольного разумное доказательство не имеет
силы. Он не останавливается ни перед противоречием, ни перед насмешкою,
ни перед презрением; он относится равнодушно к мнению большинства; факты,
которые ему неудобны, он не замечает или дает им такое толкование, что
они, по-видимому, подтверждают его галлюцинацию; препятствия его не устрашают,
потому что ни самостоятельность, ни совесть не препятствует им с чисто
ремесленным рвением подражать новому образцу, доводя его до пошлости.
Ловко перенимая его внешние стороны, без всякого зазрения копируя его и подражая
ему, они толпятся вокруг нового явления, будь оно болезненно или
здорово, и, не теряя времени, пускают в обращение поддельные его копии.
Вчера они еще были реалистами или порнографами, сегодня они уже — символисты
или декаденты. Они так же легко пишут религиозные сказания, как
и исторические романы, приключения, трагедии или деревенские рассказы, смотря
по тому, на что есть требование со стороны критики и публики. Эти
господа, составляющие, как я уже неоднократно указывал, громадное большинство
представителей умственного труда, следовательно, и членов разных
модных кружков и кучек, конечно, совершенно здоровы, хотя они и стоят
на очень низкой ступени развития; их нельзя причислить к психопатам. Поэтому
необходима осторожность: надо строго отличать искренних приверженцев нового
лозунга от лукавых подражателей, творца новой религии и его апостолов
от тех учеников, которые дорожат не Нагорною проповедью, а чудодейственным
уловом рыбы и размножением хлебов.
Мы, следовательно, видим, что новые школы обусловливаются вырождением
их творцов и убежденных учеников. Их шумный временный успех, со своей
стороны, объясняется особенностями публики, преимущественно же увеличением
числа истеричных. Я уже указывал, что чрезмерная восприимчивость к внушениям
составляет характеристический признак последних. Сила назойливого представления,
доставляющая психопату подражателей, дает ему и сторонников.
Если истеричному постоянно и громко говорить, что данное произведение
глубоко задумано, прекрасно и будет иметь успех, то он начинает этому верить.
Он верит всему, что ему настойчиво внушают. Когда скотнице Бернадет явилось
в Лурдской пещере видение, нахлынувшие из окрестностей истеричные обоего
пола не только поверили девушке, но все собственными глазами узрели то же
видение. Гонкур рассказывает, что в 1870 г., во время франко-прусской войны,
народная толпа в несколько десятков тысяч человек, хлынувшая к зданию
парижской биржи, была убеждена, что сама видела, даже читала сообщавшую
о победах французов телеграмму, которая будто бы была приклеена к столбу
внутри здания биржи, на которую все указывали пальцами и которая, однако, на
самом деле вовсе не существовала. Таких примеров внушения возбужденной
толпе несуществующих фактов можно было бы привести много. Точно так же
истеричные легко убеждаются в красотах данного художественного произведения
и находят в нем даже такие достоинства, которые не приходили в голову его
I. Конец века («Fin de siecle»)
творцу и наемным глашатаям. Если кучка настолько развилась, что у нее есть
не только учителя и ученики, щедро оплачиваемые помощники и пособники, но
и целый приход, совершающий торжественное шествие со знаменами, пением
и колокольным звоном, то к истеричным, которым внушена новая вера, присоединяются
и другие исповедники. Молодые люди без самостоятельного суждения
бегут туда, куда стремится толпа, и охотно примыкают к шествию, веря, что
оно находится на верном пути. Пустые головы, страшащиеся пуще всего, чтоб их
не признали отсталыми, присоединяются с неистовыми криками «ура» и «слава»,
убеждая себя, что они действительно имеют перед собою передовую знаменитость,
новейшего триумфатора. Отжившие старцы, опасаясь обнаружения их лет,
усердно посещают новый храм и своими дребезжащими голосами вторят хору
молящихся в надежде, что их сочтут молодыми, потому что они находятся
в толпе, где преобладает молодежь.
В один миг несчастный больной окружен громадным стечением людей:
около истеричного, которому внушили новый лозунг, стоит молодой хлыщ,
эстетический недоросль, за ними следуют юношаханжа,
авантюрист и между
всеми этими людьми неистово теснятся любопытные уличные мальчишки, которых
всегда много, когда происходит скандал. Само собою разумеется, что эта
толпа, руководимая тщеславием, эгоизмом, болезненностью, производит гораздо
больше шума, чем громадное большинство нормальных людей, спокойно
и без своекорыстных посторонних побуждений наслаждающихся творениями
истинных талантов и не считающих себя обязанными выкрикивать на улицах
свое суждение и угрожать смертью тем, кто не желает присоединиться к их
похвалам.
Причины болезни
Мы выяснили, что новые модные течения в литературе и искусстве, характеризуемые
названием «конца века», равно как и сочувствие к ним публики,
вызываются болезнями, именно вырождением и истерией. Нам остается теперь
выяснить, как возникли эти болезни и почему они встречаются особенно часто
именно в наше время.
Морель, великий исследователь вырождения, видит причину этого недуга
главным образом в отравлении. Поколение, которое постоянно, хотя бы и не
в чрезвычайных дозах, прибегает к одуряющим и возбуждающим веществам
(хмельные и спиртные напитки, табак, опиум, гашиш, мышьяк), питается недоброкачественною
пищею (хлеб со спорыньей, плохой маис), подвергается
влиянию органических ядов (болотная лихорадка, сифилис, чахотка, зоб), дает
выродившееся потомство, которое, подвергаясь тем же влияниям, быстро мельчает
и доходит до слабоумия, идиотизма и т. д. Статистика подтверждает,
что отравление не только продолжается, но и прогрессирует у всех цивилизованных
народов. Потребление табака во Франции, составлявшее 2 фунта
на человека в 1841 г., возросло в 1890 г. до 41/2 фунта. Для Англии соответственно
цифры будут 13 и 26 унций, для Германии — 2 и 32/з фунта. В то же время
потребление алкоголя в Германии увеличилось с 5,45 (1844 г.) до 6,86 кварт
(1867); в Англии— с 1/6 ведра до 1/5,
во Франции— с 1/1 0 до 1/3 ведра. Потребление
опиума и гашиша еще более распространилось, но мы им здесь
не будем заниматься, потому что от него страдают, главным образом, восточные
народы, не играющие никакой роли в умственном движении стран с европейской
культурой. К этому надо прибавить еще одно пагубное условие, упущенное
из виду Морелем: пребывание в больших городах. Житель столицы, даже
самый богатый, окруженный всевозможною роскошью, неизменно подвергается
Вырождение
неблагоприятным условиям, истощающим его жизненную силу. Он дышит зараженным
воздухом, питается несвежей, загрязненной, фальсифицированной
провизией, вечно находится в состоянии нервного возбуждения, и его с полным
основанием можно сопоставить по условиями жизни с обитателем болотистой
местности. Влияние больших городов на человеческий организм очень напоминает
влияние марем, и жители их столь же верно обречены на вырождение
и гибель, как и жертвы малярии. Смертность в больших городах на 25%
больше среднего уровня смертности населения всей страны. Она вдвое больше,
чем в деревнях, хотя должна бы быть меньше, так как в города уходят из
деревень на заработки люди цветущего возраста, среди которых смертность
всегда ниже, чем между детьми и стариками. Развитие детей в больших городах,
если только они не сходят в могилу в самом раннем возрасте, приостанавливается
и представляет те же характеристические черты, как Морель наблюдал
у населения болотистых местностей. Они развиваются довольно правильно
до 14- или 15-летнего возраста, проявляют способности, иногда даже блестящие
дарования, и обещают в будущем очень много. Но затем вдруг наступает
перерыв, умственные способности слабеют, сообразительность теряется, и мальчик,
еще вчера бывший примерным учеником, превращается в тупоумного,
неповоротливого детину, которого лишь с большим трудом можно двинуть
вперед. Одновременно страдает и физическое развитие. Развитие трубчатых
костей подвигается чрезвычайно медленно или даже прекращается, ноги остаются
короткими, таз принимает форму женского таза, некоторые органы также
перестают развиваться, и вся фигура субъекта представляет странную и отталкивающую
смесь недоразвившегося и увядающего существа (Бруардель).
Нам известно, как сильно увеличилось население больших городов за последние
50—60 лет 1. В настоящее время разрушительным влияниям больших
городов подвержено несравненно большее число всего народонаселения страны,
чем полвека тому назад. Поэтому и число жертв больших городов гораздо
значительнее, чем прежде, и оно все еще возрастает. Рука об руку с увеличением
больших городов идет и увеличение числа преступников, сумасшедших и «выродившихся
субъектов высшего порядка» Маньяна, и вполне понятно, что последние
всегда будут стремиться к заметной роли в умственной жизни общества,
а вместе с тем вносить в искусство и литературу элементы безумия.
Необычайное усиление истерии и вырождения в наше время объясняется
отчасти одними и теми же причинами; но есть одна причина, действующая даже
сильнее быстрого возрастания больших центров, хотя и недостаточная, чтоб
вызвать вырождение, но, несомненно, порождающая истеричность и неврастению.
Эта причина — утомление. Действительно, Фере удалось доказать, что
истерия является прямым последствием утомления. В сообщении, сделанном
парижскому биологическому обществу, почтенный исследователь говорит: «Я
наблюдал известное число фактов, выясняющих сходство между утомлением
и истерическим состоянием. Известно, что у истеричных симметрия (непроизвольная?)
движений проявляется часто весьма характерно. Я убедился, что
и у здорового человека наблюдается также симметричность движений под влиянием
усталости. Большая истерия сопровождается ясно выраженною раздражительностью,
приводящею к тому, что сила произвольных движений, вызываемых
В 26 немецких городах, имеющих более 100 000 жителей, насчитывалось в 1891 г. 6 миллионов,
в 1835 г.— 1 400 000; в 31 английском городе этой категории в 1891 г.— 10 870 000, в 1841 г.—
4 590 000, в 11 французских городах в 1891 г.— 4 180 000, в 1836 г.— 1 710 000. Отметим еще, что
1/3
приблизительно этих 68 городов в 1840 г. не насчитывала еще 100 000 жителей. Ныне в Германии,
Франции и Англии живут в больших городах 21 000 000 человек, между тем как в 1840 г. в них жило
не более 4 800 000 (эти данные собраны Иосифом Кереси).
I. Конец века («Fin de siecle»)
возбуждением периферических нервов представлениями, подвергается быстрым
и временным изменениям. В связи с этим находятся одновременные пертурбации
в питании и ощущениях. Такая же раздражительность наблюдается и при утомлении.
Таким образом, утомление составляет переход от нормального состояния
к различным болезненным состояниям, которые мы называем истерией. Утомляя
здорового человека, можно превратить его в истеричного... Все причины
(вызывающие истерию) могут быть сведены к одному физиологическому процессу:
утомлению, понижению жизнедеятельности».
Действию этойто
причины, превращающей нормальных людей в истеричных,
и подлежит цивилизованное человечество в течение последних пятидесяти
лет. В наше время все условия жизни подвержены перевороту, беспримерному
в истории. Не было еще столетия, в котором столпилось бы такое множество
открытий, деспотически и глубоко вторгающихся в образ жизни каждого отдельного
человека. Открытие Америки и Реформация, несомненно, сильно возбудили
умы и нарушили умственное равновесие многих людей. Но внешняя сторона
жизни тогда не изменилась. Люди вставали и ложились, ели и пили, одевались
и развлекались — словом, жили так, как всегда привыкли жить. Теперь же пар
и электричество поставили вверх дном привычки всякого члена семьи образованных
народов, даже самого отсталого и ограниченного, которому руководящая
идея нашего столетия совершенно чужда.
В чрезвычайно замечательном докладе, прочитанном в 1890 г. профессором
Гофманом на Бременском съезде немецких естествоиспытателей, он, между
прочим, изобразил картину жизни горожанина в 1822 г. Он берет естествоиспытателя,
приехавшего тогда с почтою из Бремена в Лейпциг. Путешествие продолжалось
четыре дня и три ночи и, понятно, сильно его утомило. Друзья его
встречают гостеприимно, и он желает немного освежиться; но тогда еще в Лейпциге
не было мюнхенского пива. После встречи с товарищами он идет отыскивать
свою гостиницу. Дело это нелегкое, потому что на улицах стоит египетская
тьма, коегде
только рассеиваемая слабым светом сильно коптящего фонаря.
Наконец он находит ночлег и хочет зажечь огонь. Но спичек нет: высекая огонь
из кремня, он ранит себе руки, пока наконец ему удается зажечь сальную свечу.
Он ожидает письма, но не получает его, и ему приходится ждать несколько дней,
потому что почта ходит между Франкфуртом и Лейпцигом только два раза
в неделю.
Но не будем говорить о 1822 г. Сравним лучше современность с 1840 годом.
Я беру этот год не случайно. Приблизительно в это время народилось поколение,
которое пережило вторжение новых открытий во все сферы нашего быта и на
себе испытало вызванные ими перемены. Это поколение теперь управляет государством,
оно во всем задает тон, а его сыновья и дочери составляют европейскую
и американскую молодежь, среди которой новые эстетические течения
находят себе фанатических приверженцев. Посмотрим теперь, каким представляли
цивилизованный мир в 1840 г. и полвека спустя.
В 1840 г. Европа имела железнодорожную сеть в 3 тысячи верст; в 1891 г. ее
протяжение составляло 218 тысяч верст. Тогда число путешественников в Германии,
Франции и Англии не превышало 21/2 миллионов. В 1891 г. их насчитывалось
614 миллионов. В 1841 г. в Германии приходилось на душу 85 писем;
в 1888м—
200. В 1840 г. почта доставляла во Франции 94 миллиона писем,
в Англии — 277 миллионов; в 1881м
— 595 и 1299 миллионов. Международная
корреспонденция всех стран (не считая внутренней) составляла в 1840 г. 92 миллиона;
в 1889м
— 2759 миллионов. В 1840 г. выходило газет: в Германии — 305,
во Франции— 776, в Англии (1846)— 551; в 1891 г. соответственные цифры
составляли: 6800, 5182 и 2255. Новых книг появилось в Германии в 1840 г. 1100,
Вырождение
а в 1891-м — 18700. Международные торговые обороты простирались в 1840 г.
до 28, а в 1889-м — до 74 миллиардов. Вместимость судов, прибывших во все
британские порты, составляла в 1840 г. 91/3, а в 1890-м — 741/3 миллиона тонн.
Вместимость же английского торгового флота простиралась в 1840 г. до
3 200 000, а в 1889-м — до 9 688 000 тонн.
Подумаем только, как слагаются эти громадные цифры. 18 тысяч новых
книг и 6800 газет издаются в Германии для того, чтоб их читали, хотя многие из
них, конечно, тщетно этого добиваются. Сколько труда требуется на составление
2759 миллионов писем: усиленный торговый обмен, увеличение числа путешествий,
оживление судоходства — все это означает соответственно возросшую
деятельность отдельных лиц. Житель какой-нибудь захолустной деревни имеет
теперь более широкий географический кругозор, более сложные и многочисленные
духовные интересы, чем сто лет тому назад — первый министр третьестепенного
или даже второстепенного государства. Если он читает хотя бы какойнибудь
безобиднейший местный листок, то он по меньшей мере пассивно принимает
участие в бесконечном ряде событий, совершающихся на всех пунктах
земного шара: его одновременно интересуют и государственный переворот в Чили,
и война с туземцами в Восточной Африке, и восстание в Китае, и голод
в России, и уличное возмущение в южной Испании, и Всемирная выставка
в Чикаго. Какая-нибудь кухарка посылает и получает теперь больше писем, чем
в прежнее время профессор, и какой-нибудь мелкий торговец путешествует
и видит больше, чем в прежнее время коронованная особа.
Весь этот труд, как бы он ни был прост, требует, однако, напряжения
нервной системы, затраты сил. Всякая строка, которую мы пишем или читаем,
всякая физиономия, которую мы видим, всякая беседа, которую мы ведем,
всякий вид, которым мы любуемся из окна железнодорожного вагона, приводит
в действие наши периферические нервы и наш мозг. Мало того, даже незаметные
сотрясения железнодорожного поезда, постоянный шум и вечное движение на
улицах больших городов, напряженное ожидание дальнейших сообщений о начавшихся
событиях, газеты, почтальоны, посетители — все это дает нашему мозгу
работу. Население Европы даже не удвоилось в течение последнего пятидесятилетия,
а его труд увеличился в 10, а подчас и в 50 раз. Член цивилизованного
общества работает теперь от 5 до 25 раз больше, чем полвека тому назад.
Этой страшной затрате сил не соответствует соразмерное возмещение ее.
Жители Европы едят теперь немного больше и лучше, чем пятьдесят лет тому
назад, но далеко не в той степени, которая соответствовала бы увеличению их
труда. Впрочем, если бы им и давали самую обильную и полезную пищу, то это
не помогло бы делу, потому что они не могли бы ее переварить. От мозга
и нервной системы требуют теперь больше, чем желудок может выполнить,
а вместе с тем происходит то, что всегда случается, когда расходы значительно
превышают доходы: сперва исчезают сбережения, а потом следует
банкротство.
Новейшие открытия и успехи застигли цивилизованные народы врасплох.
Они не успели примениться к изменившимся условиям существования. Известно,
что наши органы совершенствуются посредством упражнения, развиваются путем
деятельности и могут удовлетворить всем требованиям, которые им ставятся,
но только под тем условием, чтоб эти требования им предъявлялись постепенно.
Если же их сразу напрягать в непривычной степени, то они отказываются
действовать. Нашим отцам не было дано времени опомниться. Со дня на день
без всякой передышки, с роковою внезапностью они вынуждены были заменить
прежнюю медленную свою походку современным стремительным шагом: их
сердце и легкие не выдержали. Наиболее сильные не отстают и не задыхаются от
I. Конец века («Fin de siecle»)
быстрого бега, но остальные валятся направо и налево, наполняя собою канавы
вдоль пути прогресса.
Но бросим метафоры. Статистика указывает, насколько увеличилось количество
труда цивилизованного общества за последние пятьдесят лет. Оно не
было приготовлено к этому усиленному труду и поэтому утомилось, даже
истощилось, а это истощение, в свою очередь, привело значительное число
людей в первом поколении к благоприобретенной, а во втором — к наследственной
истерии.
Новые эстетические школы и их успехи составляют последствие этой болезни,
но далеко не единственное. Она выражается и во многих других явлениях,
поддающихся измерению и Счислению, следовательно, таких, которые могут
быть научно установлены. И вот эти ясные, точные признаки могут убедить
и сомневающегося неспециалиста в том, что новейшие течения в искусстве
и литературе вызываются утомлением цивилизованного общества.
Постоянные толки об увеличении числа преступлений, помешательств и самоубийств
составляют теперь уже общее место. В 1840 г. в Пруссии приходилось
на 100 000 вменяемых лиц 714 обвиненных, в 1888м
— 1102. В 1865 г. на 10 000
жителей приходилось 63 самоубийства, а в 1883м
— 109, и с тех пор число их
значительно возросло. В течение последних 20 лет открыты и получили названия
новые нервные болезни, и не следует предполагать, что они всегда существовали
и что их только просмотрели. Если б они были, то их, конечно, заметили бы,
ибо если теории, господствовавшие в разное время в медицине, и оказывались
ложными, то всегда существовали дельные и внимательные врачи со значительным
даром наблюдения. Поэтому можно утверждать, что если врачи в прежнее
время не замечали многих нервных болезней, то только потому, что их не было:
они являются исключительно последствием жизненных условий, в которые поставлено
ныне цивилизованное общество. Уже одно название нервных болезней
указывает на то, что они являются прямым последствием определенных культурных
условий. Английские и американские врачи говорят о «железнодорожном
расстройстве спинного и головного мозга» (railway spin, railway brain) как
о таком патологическом состоянии этих органов, которое является последствием
сотрясения, испытываемого путешественником на железных дорогах. Усиленное
потребление угнетающих и возбуждающих средств, относительно которого выше
приведены цифровые данные, несомненно, вызывается также истощением
организма. Мы имеет тут дело с роковым заколдованным кругом взаимодействующих
влияний. Человек, употребляющий спиртные напитки (вероятно, и табак),
производит ослабленное, наследственно утомленное и выродившееся потомство,
которое, в свою очередь, пьет и курит, потому что легко утомляется,
жаждет возбуждения, хотя бы минутного восполнения энергии или устранения
болезненной раздражительности, а затем оно по слабохарактерности не в состоянии
противиться своей привычке, хотя бы и сознавало, что она сама, в конце
концов, усиливает раздражительность и утомление.
Многие исследователи устанавливают факт, что нынешнее поколение стареет
раньше, чем прежнее. В лекции, прочитанной проф. КричтонБрауном
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 74 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |