Только потом, проснувшись, Моран видит на простыни пятна своей спермы. Он переводит взгляд на липкую ладонь, закрывает глаза и так и лежит в кровати, вслушиваясь в тишину, пока окончательно не успокоится.
— И... — начинает Мэри и тут же замолкает, словно обдумывая, что сказать дальше, — что?
— Донованн тебе всё-таки проболталась?
— А по-твоему лучше с её стороны было скрывать от меня правду?
— Меня допрашивали четыре часа.
Джон без удивления отмечает, что руки у него по-прежнему трясутся; он ищет на кухне, в прозрачной банке, где хранит таблетки Мэри, свой "Ксанакс", всё никак не находя; по кухонной тумбе разбросаны цветные упаковки пилюль для похудения, слабых антидепрессантов, леденцов от простуды и болеутоляющего. Джон вытряс всё, но именно "Ксанакс" найти у него не получается никак.
Мэри сутулится, маленькая и удивительно жалкая. Джону хочется её обнять просто для того, чтобы она прекратила это всё, прекратила бросать в его сторону испуганные взгляды и вздрагивать от каждого шороха, но сейчас он не в том состоянии.
— У них нет доказательств, — говорит Джон и снова повторяет это, как если бы хотел лишний раз убедить себя. — У них нет совершенно никаких доказательств. Никаких.
Мэри теребит бретельку своей прозрачно-розовой ночной рубашки.
— Зачем ты повторяешь это? Я поняла.
Наконец Джон находит "Ксанакс"; в упаковке, лежащей здесь с незапамятных времён, осталось только две таблетки, которые он бросает в стакан с водой.
— Я этого не делал, — говорит Джон.
Шипя, белые таблетки медленно растворяются в воде.
— И это ты тоже сказал уже четвёртый раз.
— Сколько раз ещё мне надо сказать это, чтобы ты мне поверила?
— Да хоть ещё десять раз. Джон, я сама не понимаю, что происходит.
— Я. Этого. Не. Делал, — говорит Джон, отделяя и комкая каждое слово, но скрыть, как его голос предательски ухает вниз, не выходит.
— Пятый раз, — произносит Мэри и отсутствующе смотрит на коробку батончиков мюсли с клубникой и изюмом. — Я почитала о поствоенном синдроме.
— Можешь не рассказывать, — отвечает Джон.
Мэри по-прежнему сидит за столом, рассматривая коробку мюслей и накручивая прядь волос на палец, пока Джон пьёт "Ксанакс". Потом, полуголая, в одном розоватом куске кружевной ткани, она уходит в спальню, так ничего и не сказав.
Чутьё, которое раньше помогало Джону вовремя обнять Мэри, когда они смотрели вместе фильм ужасов, и общаться с ней только осторожными вопросами, когда у нее были месячные, в этот раз подсказывает, что спать он будет на диване.
Выпив "Ксанакса", он, как ни странно, долго не может заснуть — ворочается, поудобнее перехватывает подушку, сбрасывает на пол плед и, случайно, заодно одежду, которую сложил на подлокотник дивана. Джону не снится ничего: серая пустота стелется перед его глазами, окутывает всё вокруг, не пропускает ни звука. Проснувшись пару часов спустя, он долго сидит на диванных подушках в одних трусах, словно пытаясь выпутаться из этой серой пустоты, и у него не получается не думать ни о чём. Джону почти наплевать. Это всё таблетки. Он прокашливается, встаёт с дивана и, потянувшись, идёт в спальню. Он понятия не имеет, что скажет Мэри, но уверен, у него получится что-то придумать.
Их спальня пуста; Джона встречают только мятые бледно-голубые простыни, его собственные вещи и полуоткрытое окно — ни зарядного устройства от телефона Мэри, ни её книг, ни одежды, ни туфель в шкафу. Джон проверяет всю квартиру: ни зубной щётки и банок с пахнущими клубникой и голубикой кремами в ванной, ни коврика для йоги и ноутбука в гостиной, только давно просмотренные диски со старыми сезонами "Гли" и истрёпанные журналы.
Джон распахивает дверцы шкафов, роется в тумбочках, ходит по комнатам, хоть и знает заранее: бессмысленно. Он пять раз набирает Мэри, и пять раз его звонки сбрасываются. На шестой раз Мэри наконец берёт трубку, и разговор получается короткий и неловкий, такой, что ясно всё и без него.
— Что происходит? — спрашивает Джон, хотя прекрасно знает, что происходит, что, чёрт возьми, происходит.
— Я ухожу, — отвечает Мэри, как будто это грёбаная новость.
— Уже ушла, — поправляет Джон таким ровным голосом, что пугается сам себя. — Я заметил, спасибо.
Только потом он замечает, который час — пять вечера. Джон отстранённо думает, что проспал не пару часов, а двенадцать с лишним. Замечательно. На секунду Джону даже становится жаль, что ему больше совсем не хочется спать: когда всё вокруг тебя рушится к хренам, сон — лучший выход.
Весь вечер он шатается по дому, слепо глядя по сторонам, на жёлтые обои, занавески, пол, коробку с щётками для обуви в прихожей, пока не решает сделать себе чашку кофе и наконец зайти в Интернет.
То, что он видит, заставляет его чуть не пролить кофе на клавиатуру. Джон читает заголовок и перечитывает снова, уже медленно, отмеряя каждое слово.
"Друг лже-сыщика — серийный убийца?" — спрашивает заголовок.
Джон, запинаясь, повторяет этот вопрос вслух и чувствует непреодолимое желание свернуться, скорчиться, уменьшиться до таких размеров, чтобы не увидел никто. Даже на войне он не испытывал такого; может быть, разница в том, что на войне у него всегда оставались какие-то шансы — спрятаться, обработать рану, отскочить от снаряда, или в том, что на войне его никто ни в чём не обвинял. Когда речь идёт о вопросах "выжить" и "не выжить", всё становится гораздо проще.
Какие у Джона остаются шансы именно сейчас, он понятия не имеет.
— Друг лже-сыщика — серийный убийца, — читает Шерлок надпись с экрана.
Внизу — нечёткая фотография Джона, где он выглядит старше лет на десять, куски интервью с Донованн и независимым психиатром, мимоходом описание горя родственников жертв. Интервью с Донованн. Конечно же. Шерлок снова окидывает статью взглядом, затем открывает блог Джона.
Со стороны Джона было бы разумно не писать никаких опровержений, но в блоге нет совсем ничего, не только опровержений. Шерлок с пару секунд смотрит на фотографии двухлетней давности, а потом забивает новость в гугл, джон-ватсон-серийный-убийца. Все новости, как и можно было предположить, совершенно одинаковые — одна, скопированная, разнеслась по десяткам сайтов. Не глядя на ряды ничем не отличающихся друг от друга заголовков, Шерлок вскакивает из-за стола, чуть не опрокинув пластмассовое офисное кресло на колёсиках, и ищет взглядом телефон. Телефон оказывается на кровати: новый американский номер на имя помощника Майкрофта, непрочитанные смс, неотвеченные звонки от владелицы той галереи с украденным Кандинским, плевать.
Не глядя, Шерлок набирает номер Майкрофта; описав на шестом гудке второй круг по комнате, он, наконец, слышит в трубке сонный голос.
— Шерлок, что происходит?
— Мне нужна информация, — поясняет Шерлок. — Срочно. Ещё было бы неплохо билет на ближайший рейс до Лондона, но сначала информация.
Майкрофт на другой стороне провода закашливается, словно поперхнувшись чем-то; прокашлявшись, он отвечает:
— Но ведь не в четыре часа утра, Шерлок. Я спал.
— Судя по твоему кашлю, когда я позвонил, ты как раз пил кофе. Пятая чашка за ночь, Майкрофт. Ночуешь сегодня на работе.
— Я мог бы спать.
— Но не спишь. Мне интересно, в чём обвиняют Джона.
— Причём здесь я?
— Ты в Лондоне, а я в Атланте. Мне кажется, всё понятно.
— Шерлок, мне кажется, тебе нужна не информация, а хороший психиатр.
— Мне кажется, эту стадию мы с тобой прошли ещё двадцать лет назад, и без особого успеха.
— Никогда не поздно повторить. Особенно если ты звонишь мне из Америки в четыре часа утра для того, чтобы узнать, что происходит с твоим другом, которого ты не видишь уже третий год, и потребовать билет до Лондона.
— Майкрофт, мне нужен билет до Лондона, — говорит Шерлок, чеканя каждое слово.
— Тебе не кажется, что это...
— Мне не кажется что?
—... несколько самоубийственно? — осторожно заканчивает Майкрофт, но Шерлок уже не отвечает.
— Только попробуй, — доносится из трубки.
Когда Шерлок выключает телефон, ему четыре раза пытаются позвонить по "Скайпу", а потом присылают большое и обстоятельное письмо с предупреждениями на почту.
Полчаса и десять сброшенных вызовов спустя Шерлок наконец отвечает:
— Четыре опечатки. У меня такое ощущение, что Антея сильно волновалась, пока печатала.
— Ты понял всё, что я пытался тебе сказать? — спрашивает Майкрофт.
— Я понял, что проблему перелёта и фальшивых документов мне придётся как-то решать самому, — пожимает плечами Шерлок. — Впрочем, это несложно.
Почему-то Перри кажется, что Уиллард просто обязан принести сюда ящик шампанского за свой счёт; когда Уиллард слышит это, он невесело смеётся, а потом быстро затихает и говорит, ты слишком рано радуешься, дружок.
— Почему? — спрашивает Перри.
Уиллард медлит перед тем, как ответить:
— Ничья вина ещё не доказана.
— Тут всё очевидно, — отвечает Перри, хотя, если учитывать, что у Ватсона может быть алиби, не очевидно ничего. Перри не хочется думать о том, что всё и в этот раз может обернуться дерьмом; большая часть его жизни оборачивалась дерьмом, начиная от незаконченной учёбы в ветеринарном колледже и заканчивая бывшей девушкой, которую он подцепил где-то на конвенции фанатов "Доктора Кто", и не то что бы он даже сильно любил "Доктора Кто".
Перри отслеживает все новости, касающиеся Джона Ватсона, почти целый день, но под конец ему это надоедает, у него болят глаза и ему становится адски скучно.
Дешёвое шампанское, купленное в "Теско" за десять фунтов, и пластмассовый лоточек с клубникой — Перри ни разу не пробовал пить шампанское с клубникой, но видел, как это делают в кино. Получается отвратительно кисло. Перри разминает чайной ложечкой ягоду, и шампанское окрашивается в противный розоватый цвет, а лохмотья ягодной мякоти липнут к стенкам бокала. Оставшуюся бутылку Перри решает допить из горла, не слишком церемонясь.
К полуночи он уже пьян и не знает, чем занять себя. Совершенно внезапно он смотрит на свои руки, свои грязные ногти, и вспоминает всё, что терпеть не может вспоминать: и то, как копался в заднице у собаки и резал дохлых кошек, и то, как осел дома, когда выгнали из колледжа, и первые две недели шлялся с кухни в спальню и обратно в обнимку с бутылкой виски, и белые тяжёлые бёдра той девочки с конвенции фанатов — весьма неплохие, казалось бы, бёдра, но от того, как они были непохожи на то, что Перри видел в порно, которое гигабайтами тогда хранил на своём компьютере и периодически боязливо удалял, становилось дурно.
Перри хочется спрятаться.
Споткнувшись о шнур для зарядки, он падает на пол перед ноутбуком, и, собравшись с мыслями, ловит себя на том, что, кажется, у него только что появилась замечательная идея.
Успокоительное притупляет все его чувства, включая шестое, превращает его в беспомощный кусок мяса; Джон то смотрит в монитор, не замечая ничего, то подолгу лежит перед телевизором, не вникая в происходящее на экране, погружённый в свои мысли. В отличие от успокоительного, виски наоборот вывод его из себя; в первый раз, выпив, Джон разозлился и расколотил миску для салата и пару кружек, а потом так и сидел на полу в осколках, глядя на свои сбитые в кровь кулаки, пока ему наконец не пришло в голову достать из домашней аптечки бинты и перекись. Во второй раз досталось бутылке и свадебным фотографиям в рамочках под стеклом — их вместе с чёртовыми рамочками Джон сгрёб и выкинул в мусорную корзину.
Он подмёл пол неудобной пластмассовой щёткой, но на кухне, несмотря на его старания, хрустят под ногами крошечные стеклянные и фаянсовые осколки, поэтому теперь туда Джон ходит только в тапках.
Проблема виски в том, что виски имеет обыкновение слишком быстро заканчиваться, а выходить из дома Джон не собирается. Во всяком случае, мысленно уточняет он, в ближайшее время, но не верит сам себе.
Он спит подолгу, но чувствует себя по-прежнему усталым. Периодически интернет расщедривается на новые комментарии по делу со стороны Донованн и новые записи в блогах людей, которые, наверное, ещё три года назад заклеймили Шерлока аферистом.
Джон не отвечает ни на звонки, ни на сообщения, ни на письма по электронной почте; ему кажется, что он прячется в самодельном аквариуме. Стены его квартиры словно превращаются в мутное стекло, кухонный пол в осколках — в песок и неровно насыпанную цветную гальку, занавески в водоросли, а диван — в муляж затонувшего замка. Джон представляет, как вылавливают из аквариума дохлых рыбок столовой ложкой, чтобы потом спустить их в унитаз, и думает о Мэри, но это не очень помогает.
Звонит Молли и говорит сбивающимся голосом, что в Бартсе решили, Джону, наверное, сейчас очень тяжело, и теперь ему дают бессрочный отпуск до тех пор, пока с этим делом о девушках ничего не решится.
— Бессрочный отпуск, — повторяет Джон, — очень тяжело. Молли, тебе самой не противно это говорить?
— Противно, — признаётся Молли и, выдохнув, неуверенно добавляет:
— Ты держись там.
— Ты ведь не веришь, — спрашивает Джон, — что это всё я?
— Не верю, конечно, — говорит Молли. — Но почему-то остальные верят.
Возвращение к "Счастливым Пилюлям" происходит вполне естественно, они — неотъемлемая часть порочного круга, по которому Джон гонит себя вот уже который год. Порочный круг борьбы с плохим настроением и полным дерьмом в жизни, профилактики депрессий и чего-то ещё, что там говорила Элла Томпсон,
Элла сейчас лежит в холодильнике морга, если ещё не успели похоронить. То, что от неё осталось, думает Джон, даже бессмысленно вскрывать, а хоронить её совершенно точно будут в закрытом гробу.
"Счастливые Пилюли" — это спасательный круг, чтобы уплыть от таких мыслей куда подальше.
Роясь в жестяной банке, раскрашенной под шотландскую клетку, Джон неловкими трясущимися пальцами случайно роняет на пол фотографию, наклоняется было, чтобы поднять её, и поднимает, но тут же отбрасывает, словно ядовитую змею.
На фотографии — с желтовато-серым оттенком, вырезанной из газеты, — Шерлок прикрывается от папарацци дурацкой охотничьей кепкой.
Потом, падая на диван, Джон спрашивает себя, почему даже сейчас, три года спустя, даже преступления, которые он не совершал, не воспринимаются в отрыве от Шерлока, но не находит ответа.
На кухне Шерлок по-прежнему хмурится с фотографии, глядя в камеру.
— Ты в Лондоне, — шипит Майкрофт. — И не отпирайся, я знаю, что ты в Лондоне. Очень оригинально с твоей стороны сделать себе американский паспорт и фальшивую британскую визу.
— Было бы крайне интересно, каким образом англичанин мог провести столько времени в Америке без продлений и без грин-кард, так что я решил проблему проще.
— Ты мог бы попросить меня.
— Насколько я помню, ты написал мне длинное письмо из одиннадцати пунктов, почему мне не стоит лететь в Лондон, так что наслаждайся своими новыми американскими родственниками, — отвечает Шерлок и кладёт трубку.
Он прилетает в Хитроу в шесть утра, с шеей, затекшей от неудобного кресла в самолёте, полный раздражения от глупости стюардесс, недосыпа и собственного искусственного американского акцента, который режет слух, хоть никто и не замечает его искусственности. Шерлок выбирает южный — южный гораздо легче достоверно имитировать.
Как только он успевает пройти паспортный контроль и забрать один небольшой чемодан, который берёт с собой больше для того, чтобы отвести подозрения, тут же звонит Майкрофт. Если бы они сейчас могли видеть друг друга, Майкрофт бы долго и старательно изображал немой укор, но они не могут, и Майкрофту остаётся только разорваться между желанием прочесть мораль и молчаливым неодобрением; молчаливое неодобрение у него получается хуже всего.
У Шерлока есть бронь в "Хилтон Парк Лейн" на две ночи, новые адреса и телефоны Джона и предостаточно времени, чтобы никуда не спешить.
Он регистрируется в отеле, оставляет в номере чемодан, в ближайшем "Т-мобайл" покупает новую сим-карту и другой телефон — на случай, если все разговоры Джона прослушиваются, а переписка сохраняется.
Думать, как американец, на самом деле несложно: они в Лондоне всегда отправляются по одному маршруту, делают одно и то же, даже ведут себя одинаково — слишком много спешат и мало чем интересуются.
Оксфорд-стрит наводнена толпами людей: тринадцатилетние девочки из Испании и Германии, приехавшие на каникулы в языковую школу учить английский, китайские туристы, толстые пакистанки в хиджабах, офисные работники с помятыми лицами и всеми следами больной печени в мешках под глазами, старушки, студенты. Шерлок сливается с толпой, изобразив на лице озабоченность и беспокойство; толпа несёт его по всей улице, и он идёт, не думая — стандартный маршрут, не важно. Около "Старбакса" Шерлок наконец чувствует, что на него смотрят. Будто бы случайно уронив на тротуар пачку сигарет, он выцепляет взглядом высокого худого мужчину в ветровке.
Шерлок стоит, будто не знает, куда пойти, а потом заходит внутрь. Латте с ореховым и шоколадным сиропом, сесть не так уж и далеко, не вглубь, но и не к окну, чтобы мужчина в ветровке не понял, что за ним следят.
Сироп отвратителен на вкус, сахар и глютамат натрия, коричневый краситель, а в сахаре ванильный ароматизатор, которого едва ли не больше, чем кофе в этом кофе — Шерлок давит желание выплюнуть всё к чертям и сглатывает. Именно в этот момент он замечает, что мужчина в ветровке ушёл.
— Кретин, — почти ласково сообщает Джим и царапает Морана по щеке острым ногтем.
— Когда ты в последний раз их стриг? — спрашивает Моран, и Джим льнёт к нему, бледный, не пахнущий ничем, запускает пальцы ему в волосы и тихо смеётся.
— Перед тем, как отправиться на крышу Бартса. Я сделал маникюр. Мне кажется, это важно, ты понимаешь.
Моран не понимает ничего, но губы Джима утыкаются ему в шею, а щетина царапает кожу; он вдыхает ртом и замирает, и Морану чертовски хорошо, так, как ему не было уже давно. Моран сам не верит тому, что чувствует: ему кажется, он абсолютно спокоен, и это пугает, но ни о чём думать не хочется и не получается.
— Кретин, — повторяет Джим и облизывает бледные губы таким же бледным, чуть синеватым языком.
— Почему я кретин? — лениво интересуется Моран, прижимая Джима к себе.
Тот выскальзывает из рук Морана, как речная рыба, которую ловят без удочек, и поднимает с пола свою рубашку и пиджак.
— Да потому, — говорит Джим, одеваясь, — что Шерлок Холмс уже в Лондоне.
Джим одевается мучительно медленно; у него впалая птичья белая грудь, маленькие тёмные соски, торчащие рёбра — с момента смерти он сильно отощал.
— Откуда ты об этом знаешь?
Морану не хочется вставать с кровати; лень разливается по его телу, он давит зевок, и ему, несмотря на открытое окно и холодное тело Джима, удивительно жарко.
— Я это чувствую, — говорит Джим. — Знаешь, что, Себ? Тебе нужен Уиллард. Я скучаю по Уилларду.
— Уиллард никуда не пропадал, чтобы по нему скучать, — отвечает Моран.
— Вот и славно, Себ.
Шагнув в дверной проём, Джим растворяется в черноте коридора, а Моран ещё долго провожает его взглядом; он слышит гулкие звуки удаляющихся шагов, слышит, как Джим спускается по лестнице, а потом шаги стихают и повисает тишина.
Моран просыпается от жуткого холода, наполнившего комнату; сквозь раскрытое окно в спальню проникает ветер, треплет стопку бумаги на комоде и ткань висящей на стуле рубашки.
Отчаянно ругаясь сквозь зубы и путаясь в одеяле, он вскакивает с кровати голый, захлопывает окно, натягивает первые попавшиеся штаны и свитер потолще. Только за завтраком, ковыряя вилкой в подгорелой яичнице и давясь крепким чаем, Моран снова думает о том, что ему снилось. Уиллард. Холмс в Лондоне. Надо проверить всех пятерых осведомителей: один дежурит возле Хитроу, другой — по центру Лондона, а остальные сменяют друг друга возле Сент-Бартса, новой квартиры Ватсона и на Бейкер-стрит. Хоть слежка на Бейкер-стрит и выглядит идиотской идеей, Моран уверен: рано или поздно Холмс всё равно туда вернётся, и даже не потому, что так ему подскажут его гениальные мозги.
Джон не отсчитывает, сколько проходит времени — ему кажется, он живёт в своём аквариуме уже целую вечность, день и ночь слились, слиплись в что-то единое, тягучее и ужасно долгое, не различишь, где утро, а где вечер.
"Счастливые Пилюли" тоже не помогают в этот раз. Всё, что они дают — спокойствие: Джон так и не придумывает ничего лучше, чем продолжить сидеть перед телевизором, прощёлкивая пультом надоевшие каналы и все новостные телешоу, в которых мелькает его лицо: ужасная фотография, на которой ему то ли тридцать, то ли и все пятьдесят, и он похож на зомби из кошмарного сна Джорджа Ромеро.
Одни люди, когда доходят до своего предела, объявляют голодовку за свои взгляды, другие стреляются, третьи уходят в годичный запой и возвращаются из него зелёные, усталые, но чисто выбритые и почти счастливые от того, что им удалось бросить. Пределы Джона Ватсона гораздо скромнее: он собирается вспомнить то, что долго и старательно забывает.
Шерлок смотрит на него с фотографии, всё так же недовольно, прикрываясь охотничьей кепкой, и Джон думает, как же это, чёрт возьми, неправильно, как же дурацки. Шерлок сужается, уменьшается, комкается в его памяти до одной точки, до надписи золотыми буквами на некрасивом чёрном надгробии, и рыданий миссис Хадсон, которую Джон не видел уже год.
Джон на секунду жмурится. Когда он распахивает глаза, Шерлок по-прежнему смотрит на него.
Джон понятия не имеет, почему ему настолько не по себе от одной чёртовой фотографии на газетной бумаге. И да. Дело. Мёртвая Элла Томпсон, мёртвые девушки, ники которых Джон даже не помнит. Если бы Лестрейд уже что-то решил, он бы давно позвонил.
Экран телефона вспыхивает белым, включаясь.
Лучшая подруга Мэри, Гариэтт, пара коллег из Бартса, если не считать Молли, звонки от Молли, ещё один — от миссис Хадсон, и полное молчание со стороны Лестрейда.
Джон бросает телефон на кровать.
Пару часов спустя, выйдя из ванной голый и мокрый, сонный и распаренный, но так толком и не отмывшийся, он слышит сигнал нового сообщения. Шлёпая мокрыми ступнями по полу, чуть не поскользнувшись, Джон бежит в спальню. Это Лестрейд, это должен быть Лестрейд, они должны уже были найти того придурка.
Смс приходит Джону с незнакомого номера.
"Завтра, семь вечера, рыбный отдел Хэрродса, возле суши-ресторана. Оденься как можно более неузнаваемо. Сделай петлю на метро. Важно. Касается тебя."
Лучшее всего остаться незамеченным, затерявшись в толпе и выбрав наиболее людное место из всех возможных. Шерлок на восемьдесят семь процентов уверен, что за ним всё ещё следят, и если те, кто следит за ним — не идиоты, то мужчину в ветровке уже давно успел сменить кто-нибудь другой.
Шерлок идёт туда, куда идут все американские туристы на второй день пребывания в Лондоне: сегодня в планах Харви Джея Стэмфорда, неженатого архитектора средней руки и средних лет, ужин в Хэрродсе.
— Ты сошёл с ума, — говорит Майкрофт.
— Помнится, ты сказал мне примерно то же самое, когда я пошёл в полицию с делом Карла Пауэрса, — фыркает Шерлок. — Ничего не изменилось. Если это твоя универсальная фраза, чтобы меня остановить, то она не работает.
Майкрофт набирает кому-то ответ на телефоне. Предположительно, короткая фраза, сокращённые слова — значит, ничего серьёзного, всего лишь указание Антее.
— Ты впутываешься в неприятности через три года после того, как публично похоронил себя, свою репутацию и всё, что с собой связано. Как я ещё должен это прокомментировать?
— Открою тебе страшную тайну, — говорит Шерлок.
— Я весь внимание.
— Ты никак не должен это комментировать.
— Иногда я спрашиваю себя, — произносит Майкрофт, пристально глядя на Шерлока, — что мешает мне принудительно депортировать тебя в Америку и поместить, например, в реабилитационный центр. Под видом страдающего от депрессии. Или найти тебе невесту. И работу на разведку. Мама была бы довольна.
Шерлок пожимает плечами.
— Наверное, то, что сбежать из реабилитационного центра примерно так же легко, как и выставить сборищем клоунов британскую разведку.
— Не смешно, — отвечает Майкрофт.
— Да, — соглашается Шерлок, — клоуны — это совсем не смешно.
Он уходит, по-прежнему чувствуя на себе взгляд Майкрофта.
Узнать Джона из всех людей, обретающихся у конвейера с суши, несложно: он так же сутулится, как сутулился всегда, и он почти не изменился, если не считать того, что сильно осунулся и выглядит, будто три дня не вылезал из запоя. Нетипично.
Шерлок плотнее заматывается в дурацкий чёрный шарф-трубу и уверенным шагом направляется к Джону; он ловит взгляд Джона а затем видит, как белеет его лицо. Как расширяются у Джона глаза.
Если бы сейчас за ними кто-то следил — а внутри здания Шерлок пока не засёк никого — Джон бы выдал себя с потрохами одним только взглядом. Эмоции, думает Шерлок. Джон со своими чёртовыми эмоциями сейчас вот-вот испортит всё.
Самую лучшую мысль, которая приходит на ум, Шерлок претворяет в жизнь почти молниеносно: он крепко хватает Джона за локоть, потянув за собой, и поясняет уже на ходу:
— Будь добр, не говори ничего и не делай такое шокированное лицо. Всё объясню, но позже.
Джон сглатывает.
Он по-прежнему молчит и тогда, когда Шерлок вытаскивает его на улицу, в холодный ночной лондонский воздух и гудение машин.
Когда Перри звонит в Бартс, делая вид, что очень хочет попасть на приём к доктору Ватсону и узнаёт, что доктор находится в бессрочном отпуске, Перри не то чтобы очень удивлён. То, что нужно.
Жена, судя по всему, ушла от Ватсона почти сразу; в принципе, Перри так же поступил бы на её месте.
Он празднует победу уже который день, и в какой-то момент додумывается чокаться с красно-синей пластмассовой фигуркой Капитана Америки, раз уж Уиллард праздновать не собирается.
Перри не знает точно, над чем это победа: может, над хандрой, которая осенью и весной заставляет его чувствовать себя самым жалким человеком по меньшей мере в Англии, или над фрейдистскими комплексами (в психологии он никогда не разбирался), или над всеми его проблемами сразу, включая неоплаченные счета. Перри чувствует себя другим — сильнее, умнее, мощнее. Хитрее. Перри наёбывает всю Англию, Перри наёбывает Джона Ватсона и полицию, газеты и блоггеров, родственников всех, кого он убил. Это замечательное ощущение.
Сегодня ночью, сидя за столом в одних пижамных штанах, он чувствует себя как никогда на высоте и думает только о том, сколько ещё продлится эта эйфория.
— Давай по пунктам, — говорит Шерлок, Шерлок, мать его, Холмс, настоящий и живой, сейчас и перед Джоном, — времени у нас немного, поэтому постарайся обойтись без сильных эмоций.
Сильные эмоции. Джон до сих пор не может поверить тому, что он видит, и ему всё настойчивее кажется, что это дурацкий сон, один большой дурацкий сон, в котором есть место и серийным убийствам, и воскрешению Шерлока, и всему остальному. Джон протирает глаза и мысленно готовится к тому моменту, когда сюда въедет грузовичок с принцем Уильямом, Питером Гриффином и мороженым или выяснится, что и Джон, и Шерлок, и все здесь на самом деле персонажи сериала вроде "Маленькой Британии". Джон ждёт, но ничего такого не происходит.
— Я сошёл с ума? — осторожно спрашивает он.
— Начнём с того, что нет, ты не сошёл с ума, — говорит Шерлок. — Это первое.
— Слабо верится, — произносит Джон.
— Но за тобой, скорее всего, следят. Это второе.
С каждой новостью, которую узнаёт Джон, он всё больше теряет ощущение реальности происходящего; ответы Шерлоку напрашиваются такие же странные, и Джону не верится даже в то, что он сам говорит.
— Кому нужно за мной следить?
— Тому, кто так сильно хочет тебя подставить. Ему это, кстати, почти удалось.
— Я заметил, — отвечает Джон, едва сдерживая нервный смешок.
— Тот, кто следит за тобой, скорее всего, не знает, что я в Лондоне, но очень этого ждёт.
— Может, ты всё-таки скажешь, где ошивался три года, раз уж ты передумал умирать?
— Не в Англии.
— А где?
— Это не так важно.
Джон сжимает ладони в кулаки, старательно сопротивляясь желанию врезать Шерлоку посильнее и открывает было рот, чтобы сказать, какого дьявола, ты умер, и все уже смирились, а теперь выясняется, что ты просто пропал куда-то на три года, и даже не объясняешь, но бросает взгляд на Шерлока и спрашивает только:
— Зачем ты вернулся?
— Чтобы выяснить, что здесь происходит.
— Не слишком ли поздно?
— Не то чтобы у меня был какой-то долговременный план с подробным графиком.
Джон недоверчиво хмыкает.
— Просто до сих пор всё было нормально, — поясняет Шерлок.
И Джон теряет последние остатки своего терпения. Он бьёт Шерлока, не задумываясь, кулаком, в челюсть, изо всей силы — не так, как бил однажды за полчаса до встречи с Ирен Адлер, нет, так, как он давно не бил никого, напрямую и не церемонясь. Только в последний момент в мыслях у Джона проскальзывает что-то о необходимости сдержаться, и удар уходит чуть в сторону. Шерлок отшатывается, делает шаг назад, пристально и с удивлением смотрит на Джона, сплёвывает кровь.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |