− Мистер Торнтон! У него действительно есть время заниматься с учителем, когда нужно держать эту забастовку под контролем?
Фанни так и не поняла, восхищается миссис Сликсон ее братом или упрекает его. И все же она покраснела от неловкости, как всегда, когда оказывалось, что ее брат нарушил светские правила. Только после ухода гостей она почувствовала себя лучше.
Глава ХХI
Темная ночь
«Просто никто не знает,
Что улыбка — не сестра слезам».
Эбенезер Эллиотт
Маргарет и мистер Хейл возвращались домой. Ночь была прекрасна, улицы — пусты. «Подобрав повыше юбки» своего белого шелкового платья, как Лиззи Линдсей[17] в балладе — платье из зеленого сатина, Маргарет едва не танцевала, опьяненная прохладной свежестью ночного воздуха.
− Я полагаю, Торнтона беспокоит эта забастовка. Сегодня вечером он был явно встревожен.
− Я бы удивилась, если было бы иначе. Но когда он разговаривал о забастовке со своими гостями перед нашим уходом, он, кажется, был спокоен.
− Как и после обеда, когда все джентльмены уединились. Но когда мы с ним беседовали, меня поразило его лицо — он был сильно встревожен.
− Я бы тоже беспокоилась на его месте. Он, должно быть, знает, насколько его ненавидят рабочие. Они считают, что он из тех, кого Библия называет «бессердечными людьми». Его нельзя назвать несправедливым, согласна. Но он бесчувственный, резкий в суждениях человек, он всегда настаивает на своем, на своих правах и мало задумывается о том, как мы с нашими незначительными правами выглядим в глазах Бога. Я рада, что ты заметил тревогу на его лице. Когда я вспоминаю полубезумную речь Баучера, я не могу слышать спокойный тон мистера Торнтона.
− Во-первых, я не уверен в полной нищете Баучера. Он испытывает нужду, я не сомневаюсь. Но их всегда поддерживают деньгами эти самые Союзы рабочих. И с твоих слов я могу судить, что у этого человека страстный и необузданный характер — он говорит и поступает, не раздумывая.
− О, папа!
− Я только хочу, чтобы ты по достоинству оценила мистера Торнтона. У него противоречивая натура и к тому же он слишком горд, чтобы показывать свои чувства. Раньше я бы решил, что таким характером ты могла бы восхищаться, Маргарет.
− Я и восхищаюсь. Точнее, я бы восхищалась, но я не вполне уверена, что он способен чувствовать. Он — человек огромной силы воли, необычного ума, но думает он только о своей выгоде.
− Не только. Ты же знаешь, у него была трудная жизнь. С самого раннего возраста ему пришлось развивать самостоятельность во всем, в том числе и в суждениях, и самоконтроль. Но это лишь одна сторона человеческого характера. Несомненно, ему необходимы знания о прошлом, чтобы создать прочную основу для будущего. И он это понимает, а это уже что-то. Ты судишь о мистере Торнтоне предвзято, Маргарет.
− Он — первый промышленник и торговец с которым я столкнулась и которого стараюсь узнать. Он — моя первая оливка, так что позволь мне погримасничать, пока я проглочу ее. Я знаю, он хороший человек и со временем мне понравится. Я уже начинаю думать, что он мне нравится. Мне было интересно слушать, о чем говорили джентльмены, хотя я не поняла и половины. Я от души пожалела, когда миссис Торнтон отвела меня на другой конец комнаты, сказав, что мне, должно быть, неловко находиться одной среди джентльменов. Я даже не подумала об этом, я прислушивалась к их разговору. А леди были такие скучные, папа, такие скучные! Их разговор напомнил мне старую игру — когда из множества существительных нужно составить предложение.
− Что ты имеешь в виду, дитя? — спросил мистер Хейл.
− Они называли имена существительные, обозначающие предметы, по которым можно судить о богатстве человека: экономка, садовник, размер стекла, дорогое кружево, алмазы и тому подобное. И каждая из них старалась употребить их в своей речи, сочетая самым причудливым образом.
− Ты будешь так же говорить о своей новой служанке, когда мы примем ее на работу, если то, что рассказывает о ней миссис Торнтон, правда.
− Несомненно. Я чувствовала себя большой лицемеркой сегодня вечером, когда сидела в своем белом шелковом платье, не зная, чем занять руки, и представляла, какую тщательную уборку пришлось сегодня сделать слугам. Я уверена, они приняли меня за утонченную леди.
− Даже я мог бы принять тебя за леди, моя дорогая, — ответил мистер Хейл, тихо улыбаясь.
Но улыбки разом исчезли, уступив место бледности и тревоге, когда они увидели Диксон, открывшую им дверь.
− О, хозяин! О, мисс Маргарет! Слава Богу, вы здесь! Только что пришел доктор Дональдсон. Служанка из соседнего дома сходила за ним, потому что наша уборщица ушла домой. Хозяйке сейчас лучше, но… О, сэр! Я думала, она умрет час назад.
Мистер Хейл ухватился за руку Маргарет, чтобы не упасть. Он посмотрел в лицо дочери и увидел на нем выражение удивления и непомерного горя, но не ужаса, который словно тисками сжал его неподготовленное к такому удару сердце. Она знала больше, чем он, и слушала Диксон, дрожа от мрачного предчувствия.
− О! Мне не следовало ее оставлять, я поступила жестоко! — плакала Маргарет, поддерживая отца, который спешно поднимался по ступенькам.
Доктор Дональдсон встретил их на лестничной площадке.
− Сейчас ей уже лучше, — прошептал он. — Успокоительное подействовало. Приступ был очень сильным, неудивительно, что он напугал вашу служанку. Но на этот раз все обойдется.
− На этот раз! Позвольте мне пройти к ней! — полчаса назад мистер Хейл выглядел как человек среднего возраста, а сейчас он мгновенно постарел — его руки дрожали, походка стала нетвердой, как у человека семидесяти лет.
Доктор Дональдсон взял его за руку и провел в спальню. Маргарет последовала за ними. Ее мать спала, и на лице ее можно было прочесть следы пережитых страданий. Ей, должно быть, стало легче, но смерть уже оставила на ней свою метку, и было ясно, что вскоре она вернется забрать свою собственность. Мистер Хейл молча смотрел на жену. Потом его начало трясти и, отказавшись от помощи доктора Дональдсона, он на ощупь стал искать дверь, но не мог найти ее, хотя в комнате ярко горело несколько свечей, — словно для того, чтобы отогнать тень смерти. Потом мистер Хейл, шатаясь, спустился в гостиную и стал искать стул. Доктор Дональдсон подвинул к нему стул и помог сесть. Взяв его руку, он стал слушать его пульс.
− Поговорите с ним, мисс Хейл. Мы должны привести его в себя.
− Папа! — сказала Маргарет голосом, в котором было столько боли. — Папа! Поговори со мной!
Его взгляд снова стал осознанным, и он с усилием спросил:
− Маргарет! Ты знала об этом? Какая же ты жестокая!
− Нет, сэр, это не жестокость! — решительно ответил доктор Дональдсон. — Мисс Хейл следовала моим указаниям. Это, может быть, ошибка, но не жестокость. Ваша жена завтра почувствует облегчение, я полагаю. Я предполагал, что у нее могут быть приступы, хотя я и не сказал мисс Хейл о своих опасениях. Она приняла успокоительное, которое я принес с собой. Она долго проспит, а завтра симптомы, которые так встревожили вас, исчезнут.
− Но не болезнь?
Доктор Дональдсон взглянул на Маргарет. Ее склоненная голова, выражение ее лица, в котором не было мольбы об отсрочке, сказали этому тонкому наблюдателю человеческой природы, что она согласна сообщить отцу правду.
− Нет, не болезнь. Мы не можем вылечить болезнь, даже используя все свои скудные умения. Мы только можем задержать ее развитие, смягчить боль, которую она причиняет. Будьте мужчиной, сэр… христианином. Имейте веру в бессмертие души без боли, без недугов, которые настигают смертных.
Но единственным ответом ему были приглушенные слова:
− Вы никогда не были женаты, доктор Дональдсон. Вы не знаете, что это такое, — и безутешные мужские рыдания прорезали тишину ночи, как выражение бесконечного страдания.
Маргарет опустилась возле отца на колени, лаская его с печальной нежностью. Никто, даже доктор Дональдсон не знал, сколько времени прошло. Мистер Хейл первым осмелился заговорить о том, что им нужно сделать в данный момент.
− Что мы должны делать? — спросил он. — Скажите нам. Маргарет — моя помощница, моя правая рука.
Доктор Дональдсон дал четкие указания. Не стоит опасаться сегодняшней ночи, приступ не повторится завтра, и еще несколько дней все будет в порядке. Но не стоит надеяться на выздоровление. Он посоветовал мистеру Хейлу лечь, и оставить кого-то на дежурстве у кровати миссис Хейл, хотя он надеялся, что ее сон будет спокойным. Он обещал навестить их рано утром. Наконец, тепло попрощавшись, он ушел.
Маргарет с отцом обменялись лишь несколькими словами. Мистер Хейл был настроен просидеть всю ночь у постели жены, и Маргарет смогла лишь уговорить его отдохнуть на диване в гостиной. Диксон решительно отказалась ложиться спать. Маргарет просто не смогла оставить мать, даже если бы все доктора в мире заявили, что «силы необходимо беречь» и что «одной сиделки будет достаточно». Диксон сидела и пристально всматривалась в лицо хозяйки, моргала и клевала носом, потом стряхивала с себя дремоту, и наконец, сдавшись, задремала. Маргарет сняла платье, отбросила его в сторону с раздражением и надела свое обычное платье. Ей казалось, что теперь она никогда не сможет заснуть, будто все ее чувства вдруг резко обострились, и она стала все воспринимать с удвоенной силой. Каждый взгляд и звук, даже мысль задевали ее за живое. Она прислушивалась к беспокойным движениям своего отца в соседней комнате. Он без конца подходил к двери спальни жены и прислушивался, пока Маргарет, услышав его близкое невидимое присутствие, не подошла и не открыла ее, чтобы рассказать, как она узнала о болезни матери, ответить на вопросы, которые его запекшиеся губы едва могли выговорить. Наконец он уснул, и весь дом замер. У Маргарет, наконец, было время подумать. Все, что ее интересовало в последние дни, словно отдвинулось вдаль во времени и в пространстве. Не более тридцати шести часов назад она заботилась о Бесси Хиггинс и ее отце, ее сердце страдало из-за Баучера. Теперь все это казалось воспоминаниями о прошлой жизни. Все, что происходило вне этого дома, не имело отношения к ее матери, а потому было нереальным. Даже Харли-стрит казалась далекой и чужой. Она вспомнила, будто это было вчера, как она радовалась, замечая у тети Шоу черты сходства с матерью. Как приходили письма из Хелстона, которые заставляли ее сердце замирать от любви при одной мысли о доме. Сам Хелстон теперь был в туманном прошлом. Скучные, серые дни предыдущей зимы и весны, такие бедные на события и монотонные, казались ей самыми драгоценными. Она бы с радостью ухватилась за это уходящее время и молила бы его вернуться и отдать ей то, что она так мало ценила, когда имела. Какой бесполезной казалась ей жизнь! Что-то нематериальное, порхающее, быстро промелькнувшее мимо. И будто с воздушной звонницы, возвышающейся над суматохой и суетой земной жизни, раздавался непрерывный колокольный звон: «Все — тени! Все проходит! Все — в прошлом!» Когда наступило утро, прохладное и серое, подобное тем счастливым рассветам из прошлой жизни, и Маргарет посмотрела на спящих, ей показалось, что ужасная ночь была только сном. Она была тенью. Она была прошлым.
Когда миссис Хейл проснулась, она совсем не помнила, насколько ей было плохо прошлой ночью. Она очень удивилась раннему визиту доктора Дональдсона и была смущена, увидев беспокойство на лицах мужа и дочери. Она согласилась провести этот день в постели, объяснив это своей усталостью, но настояла, что завтра она встанет. Доктор Дональдсон согласился с тем, что завтра миссис Хейл вернется в гостиную. Ей было беспокойно и неудобно в любом положении, и еще до ночи она стала очень раздражительной. Мистер Хейл чувствовал себя вялым и был не в состоянии что-либо решать.
− Что нам предпринять, чтобы мама провела еще одну спокойную ночь? — спросила Маргарет на третий день.
− В некоторой степени, это реакция после сильного успокоительного, которое мне пришлось ей дать. Я понимаю, что вам тяжело видеть ее такой. Но думаю, что если бы нам удалось достать водяной матрас, было бы хорошо. Возможно, ей не сразу станет лучше. И все же я посоветовал бы достать для нее водяной матрас. У миссис Торнтон есть один, я знаю. Я попробую зайти к ним сегодня. Постойте, — сказал он, глядя на лицо Маргарет, бледное от бессонной ночи. — Я не уверен, смогу ли я, у меня сегодня много визитов. Вам не повредит небольшая прогулка до Мальборо-стрит, и вы сможете попросить миссис Торнтон одолжить его.
− Конечно, — ответила Маргарет. — Я схожу, пока мама спит. Уверена, что миссис Торнтон одолжит нам матрас.
Предположения доктора Дональдсона оправдались. Днем миссис Хейл чувствовала себя даже намного бодрее, чем надеялась Маргарет. Ее дочь вышла после обеда, оставив мать сидеть в кресле в гостиной. Мистер Хейл держал жену за руки и выглядел более старым и больным, чем она. Но все же он смог улыбнуться, довольно слабо и вяло, хотя день или два назад Маргарет не надеялась снова увидеть его улыбку.
От их дома в Крэмптон Кресент до Мальборо-стрит было около двух миль. Идти приходилось не спеша — было слишком жарко. Августовское солнце нещадно палило в три часа дня. Маргарет прошла мили полторы, не замечая ничего необычного. Она была погружена в свои мысли и не сразу заметила, что пробирается через необычно плотный людской поток, наводнивший милтонские улицы. Ее поразило необычное настроение людей. Они забывали уступить ей дорогу, громко и возбужденно разговаривая и не двигаясь с места. Наконец они пропустили ее, и она пошла дальше, не думая ни о чем, кроме своей цели. И все же когда Маргарет дошла до Мальборо-стрит, она и душевно, и физически ощущала вокруг себя сгустившуюся предгрозовую атмосферу. Из каждого узкого переулка, выходящего на Мальборо-стрит, доносился низкий ропот, будто гудение мириад сердитых негодующих голосов. Обитатели каждого бедного, жалкого домишки собирались у дверей и окон или стояли посреди узких улиц, устремив свои взгляды в одну точку — на ворота фабрики. Некоторые взгляды были свирепы, некоторые наполнены страхом или мольбой. И когда Маргарет достигла маленькой боковой двери у огромных ворот, позвонила и ожидала ответа привратника, она огляделась и услышала первый далекий отголосок бури. Она увидела первую, медленно пульсирующую волну двинувшейся навстречу ей людской толпы, ее гребень опадал и таял в дальнем конце улицы. Еще минуту назад она, казалось, издавала все заглушающий шум, а теперь была угрожающе тихой. Все эти детали привлекли внимание Маргарет, но не затронули ее сердце. Она не знала, что они означают, и насколько они опасны. Сейчас она лишь чувствовала, как острый нож, что занесен над ней, скоро вонзится в нее и лишит ее матери. Она пыталась совладать с этим чувством, осознать его, чтобы быть готовой утешить отца.
Привратник осторожно приоткрыл дверь, чтобы впустить ее.
− Это вы, мэм? — спросил он, глубоко вздохнув, и чуть увеличил проход, но все равно не открыл дверь полностью. Маргарет вошла. Он поспешно закрыл дверь на засов позади нее.
− Кажется, народ идет сюда? — спросил он.
− Я не знаю. Происходит что-то необычное.
Она пересекла двор и поднялась по ступенькам к входной двери. Вокруг не раздавалось ни звука: не работал паровой молот с грохотом и пыхтением, не было слышно стука машин или громких, перекрикивающих друг друга, голосов рабочих — ничего, кроме далекого, нарастающего ропота возмущения.
Глава ХХII
Удар и его последствия
«Работы мало, хлеб подорожал,
И жалованья не хватает.
Толпа ирландцев вместо нас
Работу нашу выполняет».
Эбенезер Эллиотт «Пир смерти», из сборника «Стихи против хлебных законов»
Маргарет провели в гостиную. Сегодня комната выглядела буднично: диваны и кресла вновь застелили покрывалами. Окна из-за жары были распахнуты, а жалюзи — опущены. Приглушенный, мрачный свет, отраженный от мостовой, отбрасывал причудливые тени и, в сочетании с верхним зеленоватым светом, придал лицу Маргарет бледный и изнуренный вид. Она села и стала ждать. Никто не приходил. Ей казалось, что ветер доносит далекий шум множества голосов, хотя ветра не было. Иногда этот шум совсем затихал.
Наконец пришла Фанни.
− Мама скоро спустится, мисс Хейл. Она попросила меня извиниться перед вами. Возможно, вы знаете, что мой брат привез рабочих из Ирландии, и это рассердило жителей Милтона, будто он не имеет права нанимать рабочих там, где хочет. А эти глупые несчастные людишки отказались работать на него. Они запугали своими угрозами бедных голодных ирландцев, поэтому нам пришлось поселить их на фабрике. Они все томятся в верхнем цеху, вынуждены даже спать там, чтобы оградить себя от этих грубиянов, которые сами не работают и им не дают работать. Мама заботится об их пропитании, а Джон успокаивает их — некоторые женщины плачут, хотят вернуться. А, вот и мама!
Миссис Торнтон вошла с выражением мрачной суровости на лице, и Маргарет поняла, что пришла в неподходящее время. Если бы ранее миссис Торнтон сама не предложила помощь, Маргарет не решилась бы сейчас заговорить. Миссис Торнтон нахмурилась, поджала губы, слушая, как Маргарет рассказывает о тяжелом состоянии матери и о совете доктора Дональдсона достать водный матрас, чтобы больная смогла отдохнуть. Маргарет замолчала. Миссис Торнтон не отвечала. Потом она вздрогнула и воскликнула:
− Они у ворот! Позови Джона, Фанни! Вызови его с фабрики! Они у ворот! Они сломают их! Позови Джона, я говорю!
И в этот момент нарастающий шум, к которому она прислушивалась вместо того, чтобы выслушать просьбу Маргарет, раздался у самой стены. Усиливающийся гул разъяренных голосов бушевал за тонкой деревянной преградой, и она сотрясалась от ударов невидимой обезумевшей толпы, которая таранила ее своими телами и отступала только затем, чтобы нанести новый, более сильный удар. Крепкие ворота сотрясались, как тростинки от сильных порывов ветра.
Женщины собрались у окон. Миссис Торнтон, прислуга, Маргарет — все были здесь. Фанни вернулась, пронзительно крича, как будто ее преследовали по пятам, и, рыдая, бросилась на диван. Миссис Торнтон высматривала в окно сына, который все еще находился на фабрике. Он вышел, взглянул на бледные от страха лица ирландцев и улыбнулся, ободряя их, прежде чем закрыть дверь фабрики. Потом он попросил одну из женщин спуститься и открыть дверь, которую Фанни, обезумев от страха, заперла за собой. Миссис Торнтон спустилась и сама вынула засов. Услышав хорошо знакомый голос, взбешенные люди за стеной словно почуяли запах крови. До сих пор они молчали — им требовалась вся их сила, чтобы сломать тяжелые ворота. Но теперь, услышав голос хозяина во дворе фабрики, они издали такой нечеловеческий рев, что даже миссис Торнтон побледнела от страха. Мистер Торнтон, вошедший в комнату вслед за ней, выглядел возбужденным. Его глаза блестели, и выражение гордого пренебрежения сделало его лицо мужественным и благородным, если не красивым. Маргарет всегда боялась, что мужество покинет ее в критической ситуации, и она окажется трусихой. Но сейчас, когда у нее были все основания бояться, она забыла о себе и чувствовала только глубокую, до боли, сопричастность этому моменту.
Мистер Торнтон подошел к ней:
− Мисс Хейл, мне жаль, что вы посетили нас в такой неподходящий момент, когда вы можете подвергнуться опасности. Мама! Не лучше ли тебе пройти в дальние комнаты? Я не уверен, что они не пройдут с Пиннерс Лейн в конюшенный двор. Но если так случится, вам будет безопаснее там, чем здесь. Иди, Джейн! — сказал он, обращаясь к старшей служанке. И та ушла следом за другими слугами.
− Я останусь здесь! — ответила его мать. — Я останусь там, где ты.
И на самом деле, отступление в дальние комнаты было бесполезным. Толпа окружила служебные постройки с тыла, ее ужасный угрожающий рев был слышен позади дома. Слуги поднялись на чердак с криками и плачем. Мистер Торнтон презрительно улыбнулся, услышав их. Он взглянул на Маргарет, стоящую у ближайшего к фабрике окна. Ее глаза блестели, щеки раскраснелись, губы заалели. Почувствовав на себе его взгляд, она повернулась к нему и задала вопрос, который давно ее беспокоил:
− А где бедные рабочие, которых вы привезли? Там, на фабрике?
− Да! Я оставил их в маленькой комнате, у дальнего пролета лестницы, и просил не сбегать вниз, если они услышат, как толпа ломает двери фабрики. Но рабочим не нужны ирландцы, им нужен я.
− Когда здесь будут солдаты? — спросила миссис Торнтон тихим, но твердым голосом.
Он достал часы и что-то посчитал в уме:
− Полагаю, что Уильямс ушел сразу же, как только я послал его, и, если ему не пришлось прятаться от толпы, они прибудут через двадцать минут.
− Двадцать минут! — воскликнула миссис Торнтон. Впервые в ее голосе послышался ужас.
− Мама, немедленно закрой окно, — потребовал мистер Торнтон. — Ворота не выдержат еще одного такого удара. Закройте это окно, мисс Хейл.
Маргарет закрыла свое окно, а затем подошла помочь миссис Торнтон, у которой дрожали пальцы.
По той или иной причине шум на улице внезапно затих. Миссис Торнтон взглянула на лицо сына, будто хотела услышать от него, к чему теперь готовиться. На его лице не было ни страха, ни надежды — лишь застывшее, словно маска, высокомерное пренебрежение.
Фанни поднялась:
− Они ушли? — спросила она шепотом.
− Ушли?! — ответил он. — Слушай!
Она прислушалась. Они все услышали долгий, нарастающий вдох. Скрип медленно поддающегося нажиму дерева. Затем — грохот упавших тяжелых ворот. Фанни встала, шатаясь, сделала один-два шага к матери и упала к ней на руки в приступе слабости. Миссис Торнтон подняла ее с силой, которая была не столько физической, сколько силой воли, и увела из комнаты.
− Слава Богу! — сказал мистер Торнтон, увидев, что они уходят. — Не лучше ли вам подняться наверх, мисс Хейл?
Губы Маргарет произнесли «Нет!», но он не услышал, что она говорит, ее голос заглушил топот бесчисленных ног у самой стены дома и свирепый хор грубых, разъяренных голосов, словно рычащих от удовлетворения, более ужасный, чем сердитые крики несколько минут назад.
− Не беспокойтесь! — сказал он, желая приободрить ее. — Я очень сожалею. Вас, должно быть, напугал этот беспорядок. Но это скоро закончится: еще несколько минут — и солдаты будут здесь.
− О, Боже! — внезапно вскрикнула Маргарет. — Там Баучер. Я узнаю его, хотя его лицо искажено яростью, он пытается пробраться вперед, смотрите, смотрите!
− Кто этот Баучер? — спокойно спросил мистер Торнтон, подходя ближе к окну, чтобы посмотреть на человека, привлекшего внимание Маргарет. Как только толпа увидела мистера Торнтона, она издала вопль, в котором не было ничего человеческого — это был голодный рык какого-то ужасного, дикого чудовища, требующего пищи. Даже мистер Торнтон отступил назад, потрясенный силой ненависти, которую он вызвал.
− Пусть вопят! — сказал он. — Еще пять минут… Я только надеюсь, что мои бедные ирландцы не сойдут с ума от такого дьявольского шума. Будьте мужественны еще пять минут, мисс Хейл.
− Не бойтесь за меня, — поспешно сказала она. — Но что будет через пять минут? Разве вы не можете ничего сделать, чтобы успокоить этих бедняг? Ужасно их видеть в таком состоянии.
− Скоро здесь будут солдаты, они образумят их.
− Образумят! — воскликнула Маргарет. — Как образумят?
− Так, как можно образумить людей, которые превратились в диких животных. О, Боже! Они идут к фабрике!
− Мистер Торнтон, — сказала Маргарет, дрожа от обуревавших ее чувств, — немедленно спуститесь к ним, если вы не трус. Идите и поговорите с ними, как мужчина. Спасите этих бедных ирландцев, которые из-за вас оказались в ловушке. Поговорите с вашими рабочими, как с людьми. Поговорите с ними по-доброму. Не позволяйте солдатам прийти и перебить этих обезумевших бедняг, словно животных. Я понимаю, каково им. Если у вас есть мужество и благородство, выйдете и поговорите с ними, лицом к лицу.
Мистер Торнтон повернулся и смотрел на нее, пока она говорила. Его лицо потемнело. Услышав ее слова, он сжал зубы.
− Я пойду. Возможно, мне придется попросить вас проводить меня до дверей и запереть за мной дверь. Моей матери и сестре понадобится эта защита.
− О! Мистер Торнтон! Я не знаю, я, может быть, ошибаюсь… только…
Но он уже ушел. Он был внизу в холле и отпер входную дверь. Все, что Маргарет могла теперь сделать — последовать за ним и запереть дверь. Потом она снова поднялась наверх, потрясенная и с тяжелым сердцем. Она снова заняла место у дальнего окна. Мистер Торнтон стоял на ступеньках внизу, она поняла это по направленным на него тысячам озлобленных глаз. Но она не могла ни видеть, ни слышать ничего, кроме ропота дикого удовлетворения, прокатившегося по толпе. Она шире распахнула окно. Многие в толпе были всего лишь мальчишками, злыми и неразумными, злыми от своего неразумия, другие были мужчинами — голодными, как волки, жаждущими добычи. Она знала, как они стали такими. Они были такими же, как Баучер, у них так же дома голодали дети. Они были готовы на что угодно, лишь бы добиться повышения жалования и теперь были взбешены сверх меры, обнаружив, что хозяин привез ирландцев, чтобы лишить их малышей хлеба. Маргарет все это знала. Она прочитала это по лицу Баучера, полному безнадежного отчаяния и искаженному яростью. Если бы мистер Торнтон поговорил с ними, позволил им услышать себя… Ей казалось, что это было бы лучше, чем противостояние бешеного стука их сердец и его каменного молчания. С его губ не сорвалось ни слова — ни слова злости или упрека. Но, может, он сейчас говорит с ними? Шум моментально стих, стал невнятным, будто под окном была не толпа людей, а стая животных. Маргарет сняла шляпку и наклонилась вперед, чтобы лучше слышать. Но она могла только видеть. Если мистер Торнтон и сделал попытку заговорить, то мгновенный порыв уже прошел, а люди озлобились еще больше. Он стоял, скрестив на груди руки, не двигаясь, словно статуя. Его лицо было бледным от подавляемого волнения. Они пытались запугать его, заставить его отступить. Они подстрекали друг друга, они набирались духа, чтобы совершить насилие. Маргарет интуитивно почувствовала, что через мгновение они зашумят, что первый удар вызовет вспышку ярости среди сотен взбешенных мужчин и безрассудных мальчиков, и тогда жизнь мистера Торнтона окажется в опасности. Их ярость закипит, сметая все барьеры благоразумия. Маргарет увидела, как несколько парней в задних рядах наклонились, чтобы снять свои тяжелые башмаки на деревянной подошве — готовые метательные снаряды. Она поняла, что этой вспышки будет достаточно, и с криком, который никто не слышал, она бросилась из комнаты вниз по лестнице, с силой подняла тяжелый железный засов, широко распахнула дверь и оказалась там, перед лицом этих людей; ее глаза разили их пылающими стрелами укора. Башмаки так и остались в руках тех парней; их лица, такие свирепые минуту назад, теперь казались нерешительными, будто спрашивали, что это значит. Она стояла между ними и их врагом. Она не могла говорить, но протянула к ним руки, силясь восстановить дыхание.
− Не надо насилия! Он один, а вас много, — но ее слова едва ли кто-то услышал, она словно мгновенно лишилась голоса от волнения и могла лишь еле слышно шептать.
Мистер Торнтон отступил в сторону и вышел вперед: он не мог никому позволить встать между ним и опасностью.
− Уходите! — сказала она еще раз (теперь в ее голосе слышалась мольба). — Солдаты уже едут. Идите с миром. Уходите. Все ваши жалобы будут удовлетворены.
− Пусть он уберет своих мерзких ирландцев! — крикнул кто-то из толпы.
− Никогда! — ответил Торнтон.
И мгновенно разразилась буря. Новые выкрики заполнили воздух, но Маргарет не слышала их. Она наблюдала за группой парней, которые заранее вооружились тяжелыми башмаками. Она увидела их движения и поняла, что это значит, поняла, что они хотят сделать. В следующее мгновение они могут обрушиться на мистера Торнтона, которого она заставила выйти на это опасное место. Маргарет думала только о том, как спасти его. Она обвила руками его шею и встала так, чтобы защитить его своим телом. Он попытался стряхнуть ее руки.
− Уходите, — сказал он низким голосом. — Это не место для вас.
− Нет! — ответила она. — Вы не видели того, что видела я!
Если она думала, что ее пол будет защитой, если, зажмурив глаза, она полагала, что отвернулась от ужасной злобы этих людей, надеясь, что прежде чем она снова на них посмотрит, они уже затихнут, задумаются, крадучись уйдут и исчезнут, она ошибалась. Их уже ничто не могло остановить, по крайней мере, некоторые из них зашли слишком далеко. Те, кто руководил бунтом, всегда были беспощадными, жестокими и безрассудными, они не задумывались, к чему может привести кровопролитие. Башмак просвистел в воздухе. Маргарет, словно загипнотизированная, проследила за его полетом — он не попал в цель. Маргарет побелела от страха, но не сдвинулась с места, только уткнулась лицом в плечо мистера Торнтона. Затем повернулась к толпе и снова заговорила:
− Ради Бога! Не причиняйте никому вреда. Вы не знаете, что вы делаете, — она пыталась говорить отчетливо.
Острый булыжник пролетел рядом с ней, оцарапав лоб и щеку. У Маргарет потемнело в глазах. Словно мертвая, она упала на руки мистера Торнтона.
− Ну что, теперь вы довольны?! — крикнул он. — Вы пришли причинить вред невинным людям. Вас сотни — а вы напали на одного человека! А когда женщина пришла к вам и просила ради вашего спасения быть благоразумными, вы трусливо напали на нее. Вы добились своего!
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |