У Хейлов было время оглядеться и поговорить друг с другом вполголоса, прежде чем появилась миссис Торнтон. Они не говорили ни о чем, что нужно было скрывать, но, находясь в такой комнате, они невольно перешли на шепот, как будто не желали разбудить непривычное эхо.
Наконец вошла миссис Торнтон, шелестя черным шелковым платьем. Темная ткань и кружева резко выделялись на фоне белизны ситцевых и кружевных занавесок в комнате. Маргарет объяснила, почему миссис Хейл не смогла присоединиться к ним. Но, не желая волновать отца, она говорила так осторожно, что у миссис Торнтон сложилось впечатление, будто миссис Хейл страдает от обычных дамских недомоганий, связанных скорее с капризами, чем с серьезной болезнью. Миссис Торнтон вспомнила, что для визита к Хейлам ей пришлось нанять лошадей, и как мистер Торнтон приказал Фанни поехать вместе с матерью, чтобы оказать им уважение, и почувствовала себя слегка оскорбленной. Она не выказала Маргарет сочувствия, едва поверив в нездоровье миссис Хейл.
− Как мистер Торнтон? − спросил мистер Хейл. − Я получил от него вчера короткую записку, в которой он извещал меня о том, что не сможет прийти, и теперь я боюсь, не заболел ли он.
− Мой сын редко болеет. А когда он болен, он никогда не говорит об этом. Он сказал мне, что прошлым вечером у него не было свободного времени, чтобы читать с вами, сэр. Конечно, он сожалел об этом, он ценит часы, проводимые с вами.
− Могу вас заверить, что я ценю их не меньше, − ответил мистер Хейл. − Я снова чувствую себя молодым, видя, сколько радости доставляет ему знакомство с классической литературой.
− Без сомнения, классика очень приятна для тех, у кого есть свободное время. Но, признаться, я была против того, чтобы мой сын возобновил свое обучение. Его фабрика, как мне кажется, требует от него всей его энергии и внимания. Классика приносит пользу тем, кто бесцельно тратит свою жизнь в деревне или в колледжах. Но в наше время мужчины в Милтоне должны посвящать свои мысли и силы исключительно работе. По крайней мере, это мое мнение, − последнее предложение она произнесла со «смирением, что паче гордости».
− Но, если ум слишком долго занят только одной целью, он станет закостеневшим и негибким, человек перестает многим интересоваться, − заметила Маргарет.
− Я не совсем понимаю, что вы имели в виду под закостенелым и негибким умом. Я отнюдь не восхищаюсь теми ветреными людьми, которые сегодня заняты одним делом, а завтра полностью о нем забывают из-за нового интереса. Милтонскому промышленнику не пристало иметь много увлечений. Он посвящает свою жизнь лишь одной цели.
− И это..? − спросил мистер Хейл.
Ее желтоватые щеки вспыхнули, глаза засветились, и она ответила:
− Право занять подобающее место среди коммерсантов страны. Это место мой сын заработал сам, собственным трудом. Куда бы вы не поехали, я имею в виду не только Англию, но и Европу, имя Джона Торнтона из Милтона известно и уважаемо среди деловых людей. Конечно, оно неизвестно в светских кругах, − продолжила она пренебрежительно.
− Праздные дамы и господа вряд ли пожелают знакомиться с милтонским промышленником, пока он не попадет в парламент или не женится на дочери лорда.
И мистер Хейл, и Маргарет почувствовали неловкость − они сами никогда не слышали этого великого имени, пока мистер Белл не написал им, что мистер Торнтон будет для них хорошим другом в Милтоне. Мир промышленности и торговли, положением в котором так гордилась миссис Торнтон, разительно отличался от знакомого им мира Харли-стрит или мира деревенских священников и хэмпширских сквайров. Но лицо Маргарет, несмотря на все ее старания сохранить невозмутимость, все рассказало наблюдательной миссис Торнтон.
− Я полагаю, вы никогда не слышали о моем замечательном сыне, мисс Хейл. Вы думаете, я старая женщина, чьи суждения ограничены Милтоном, вы полагаете, что я − самая белая ворона, какую вы только видели.
− Нет, − сказала Маргарет с каким-то воодушевлением. − Это правда, я не слышала имени мистера Торнтона до приезда в Милтон. Но с тех пор, как я здесь, я слышала достаточно, чтобы уважать и восхищаться им, и знать, сколь справедливо все то, что вы сказали о нем.
− Кто вам говорил о нем? − спросила миссис Торнтон, немного успокоившись, но все же ревнуя.
Маргарет замешкалась, прежде чем ответить. Ей не понравился властный тон, которым был задан этот вопрос. Мистер Хейл пришел к ней на помощь.
− Из того, что мистер Торнтон рассказал сам, мы могли судить о нем. Разве нет, Маргарет?
Миссис Торнтон выпрямилась и сказала:
− Мой сын не из тех, кто рассказывает о своих заслугах. Могу я вас спросить, мисс Хейл, с чьих слов у вас сложилось благоприятное мнение о нем? Мать пытлива и жаждет услышать похвалу в адрес своих детей, знаете ли.
Маргарет ответила:
− По большей части из рассказа мистера Белла о прошлой жизни мистера Торнтона. Благодаря этому мы поняли, почему вы так гордитесь им.
− Мистер Белл! Что он может знать о Джоне? Этот ленивый профессор из сонного колледжа. Но я обязана вам, мисс Хейл. Многие молодые девушки отказались бы доставить старой женщине удовольствие и поведать, что о ее сыне хорошо отзываются.
− Почему? − удивилась Маргарет.
− Почему? Потому что, я полагаю, у них могло бы сложиться представление, что так они заручаются поддержкой старой матери в случае, если имеют виды на ее сына.
Она улыбнулась мрачной улыбкой, она была довольна прямотой Маргарет и, возможно, чувствовала, что зашла слишком далеко в своих расспросах. Но Маргарет в ответ рассмеялась так весело, что это резануло слух миссис Торнтон. Ей показалось, что девушка смеется над ее словами.
Маргарет тотчас же замолкла, увидев обеспокоенный взгляд миссис Торнтон.
− Прошу прощения, сударыня. Но я действительно буду очень вам обязана, если вы позволите мне не претендовать на сердце мистера Торнтона.
− До сих пор все молодые леди претендовали на него, − сказала миссис Торнтон сухо.
− Надеюсь, мисс Торнтон чувствует себя хорошо, − вставил мистер Хейл, желая сменить тему разговора.
− Она чувствует себя как обычно. Она не крепка здоровьем, − кратко ответила миссис Торнтон.
− А мистер Торнтон? Полагаю, я могу надеяться увидеть его в четверг?
− Я не могу отвечать за моего сына. В городе в среде рабочих то и дело вспыхивают недовольства, грозящие забастовкой. Если так, его опыт и добрый совет могут понадобиться его друзьям. Но я думаю, он смог бы прийти в четверг. Разумеется, он сообщит вам, если не сможет.
− Забастовка!− воскликнула Маргарет. − Из-за чего? Почему они собираются бастовать?
− Из-за зависти к чужой собственности и власти, − ответила миссис Торнтон, презрительно фыркнув. — Это всегда не дает им покоя. Если рабочие моего сына начнут забастовку, я только скажу, что они − свора неблагодарных негодяев. Но я не сомневаюсь, что они забастуют.
− Я полагаю, они хотят больше зарабатывать? − спросил мистер Хейл.
− Это только прикрытие. Но на самом деле, им хочется быть хозяевами и превратить хозяев в рабов. Они всегда лелеют подобные мысли, и каждые пять или шесть лет случается столкновение между хозяевами и рабочими. Я предполагаю, что на этот раз им придется столкнуться с чем-то новым. Если они забастуют, то не смогут вернуться обратно на свои рабочие места. У хозяев есть одна-две идеи, как надолго отбить у рабочих охоту бастовать.
− Разве это не накалит атмосферу в городе? − спросила Маргарет.
− Несомненно, но уверена, вы не трусиха, не так ли? Милтон − не место для трусов. Как-то раз мне пришлось прокладывать дорогу через толпу разъяренных мужчин, которые клялись, что они убьют Макинсона, если он рискнет высунуть свой нос с фабрики. А он не знал ничего об этом, и нужно было его предупредить, иначе он бы погиб. Для такого дела лучше подходила женщина, поэтому пошла я. А когда я вошла, я не могла выйти. Тогда я поднялась на крышу, где были сложены камни, чтобы кидать их на головы толпы, если они попытаются взломать двери фабрики. И я бы подняла эти тяжелые камни и бросила бы их так же хорошо, как и мужчина, но я упала в обморок из-за всего того напряжения, через которое мне пришлось пройти. Если вы живете в Милтоне, вы должны научиться быть храброй, мисс Хейл.
− Я сделаю все, что смогу, − ответила Маргарет, сильно побледнев. − Я не знаю, храбрая я или нет, пока не испытаю себя. Но боюсь, что я, должно быть, трусиха.
− Южане часто боятся того, что наши жители Даркшира называют жизнью и борьбой. Но когда вы проживете десять лет среди людей, которые давно затаили на вас злобу и только и ждут возможности расплатиться, вы узнаете, трусиха вы или нет, помяните мое слово.
Мистер Торнтон в тот же вечер пришел к мистеру Хейлу. Его провели в гостиную, где мистер Хейл читал вслух жене и дочери.
− Я принес записку от матери, и кроме того я хотел извиниться за то, что не нашел вчера времени прийти к вам. В записке − адрес доктора Дональдсона, который вы просили.
− Спасибо, − сказала Маргарет поспешно, протягивая руку, чтобы взять записку, ей не хотелось, чтобы мама слышала, что они интересовались адресом доктора.
Она была рада, что мистер Торнтон, казалось, немедленно понял ее. Он отдал ей записку без единого лишнего слова.
Мистер Хейл заговорил о забастовке. Мистер Торнтон тут же помрачнел, и его лицо стало таким же упрямым и суровым, как лицо миссис Торнтон в худшие минуты. Эта перемена не ускользнула от взгляда Маргарет и не обрадовала ее.
− Да, дураки будут бастовать. Пускай. Это нас вполне устраивает. Мы дали им шанс. Они считают, торговля процветает, как в прошлом году. Мы видим шторм на горизонте и приспускаем паруса. Но из-за того, что мы не объясняем причины наших поступков, они не верят, что мы действуем разумно. Кое-кто считает, что мы должны предоставить им видимость свободы и рассказать, собираемся ли мы тратить или экономить деньги. Хендерсон попытался обмануть своих рабочих в Эшли, но ему это не удалось. Ему, скорее всего, нужна была забастовка, это вполне совпадало с его планами. Поэтому, когда его рабочие пришли требовать пять процентов надбавки к зарплате, он сказал им, что подумает об этом и даст им ответ в день зарплаты. Конечно, зная заранее, каким будет его ответ, он думал, что таким образом усилит их самомнение. Тем не менее, он не до конца их понял; они же что-то услышали о трудностях торговли. Поэтому они пришли в пятницу и отказались от своих требований, и теперь фабрика продолжает работать. Но мы, милтонские промышленники, сегодня сообщили рабочим о своем решении. Мы не повысим зарплату ни на пенни. Больше того, мы говорим им, что будем вынуждены снизить зарплату. Вот как обстоят дела, теперь мы ожидаем их следующих действий.
− И что будет? − спросил мистер Хейл.
− Я полагаю, всеобщая забастовка. Представьте, мисс Хейл, через несколько дней вы не увидите в Милтоне дыма.
− Но почему? − спросила она. − Разве вы не могли им объяснить причины, из-за которых торговля идет плохо? Я не знаю, правильно ли я выразилась, но вы поймете, что я имела в виду.
− Вы отчитываетесь перед вашими слугами за ваши расходы или за экономию ваших собственных денег? Мы — собственники капитала, и у нас есть право решать, что делать с деньгами.
− Человеческое право, − ответила Маргарет очень тихо.
− Прошу прощения, я не слышал, что вы сказали.
− Я бы не хотела повторять свои слова, − сказала она. − Они относятся к чувству, которое, я думаю, вы не разделяете.
− Разве вы не испытаете меня? − попросил он.
Ему вдруг захотелось узнать, что она сказала. Она была раздосадована его упрямством, но не стала упорствовать, чтобы не привлекать лишнего внимания.
− Я сказала, что у вас есть человеческое право. Я имела в виду, что, кажется, нет никакой причины, кроме религиозной, почему вы не должны делать то, что нравится, с вашими деньгами.
− Я знаю, мы различаемся в нашем понимании религии, но разве вы не будете уважать меня за то, что у меня тоже есть мнение, хотя и не такое, как ваше?
Он говорил приглушенным голосом, как будто бы для нее одной. Маргарет не хотелось, чтобы он обращался исключительно к ней. Она ответила, повысив голос:
− Думаю, мне проще будет понять ваши религиозные суждения, когда я увижу их в деле. Я согласна, нет такого человеческого закона, который помешал бы работодателям тратить свои деньги согласно своим желаниям. Но в Библии есть несколько отрывков, которые убеждают меня, что, поступая так, вы скверно выполните свой долг руководителя этих людей. Тем не менее, я так мало знаю о забастовках, о зарплате, о капитале и труде, что мне лучше не говорить об этом с таким политическим экономистом, как вы.
− Нет, тем больше причин поговорить, − сказал он пылко. − Я буду только рад объяснить вам все, что может показаться неправильным или непонятным незнакомцу, особенно в такое время, когда наши поступки обсуждаются любым писакой на страницах газет.
− Спасибо, − холодно ответила она. − Конечно, в первую очередь я спрошу совета у отца о том, как мне следует поступать, живя в таком странном обществе.
− Вы считаете его странным, почему?
− Я не знаю, наверное, я еще не привыкла к здешним обычаям. Я вижу два класса, которые зависят друг от друга во всем, и в то же время всегда поступают так, чтобы нанести максимальный ущерб друг другу. Я прежде никогда не слышала, чтобы две группы людей отзывались друг о друге с таким пренебрежением.
− От кого вы слышали пренебрежительный отзыв о владельцах фабрик? Я не спрашиваю, от кого вы слышали пренебрежительный отзыв о рабочих, потому что вижу, что вы решительно не желаете понимать того, о чем я говорил во время прошлого визита к вам. Но от кого вы слышали о жестокости хозяев?
Маргарет покраснела, потом, улыбнувшись, ответила:
− Я не люблю, когда меня допрашивают. Я отказываюсь отвечать на ваш вопрос. Кроме того, это не имеет отношения к делу. Поверьте мне на слово, я слышала об этом от самих рабочих, или, может быть, только от одного рабочего. Он говорил, что не в интересах работодателей платить ему больше, иначе он сможет иметь свой счет в сберегательном банке, а это сделает его более независимым.
− Наверное, это был тот человек, Хиггинс, это он рассказал тебе все это, − сказала миссис Хейл.
Мистер Торнтон не подал виду, что расслышал имя, которое Маргарет явно желала скрыть. Тем не менее, он прекрасно его расслышал.
− Кроме того, я полагаю, что хозяева предпочитают иметь у себя необразованных рабочих, а не лже-законников, − так капитан Леннокс обычно называет тех людей в своем полку, которые сомневаются и раздумывают над каждым приказом.
Последнюю фразу она адресовала больше своему отцу, чем мистеру Торнтону. «Кто такой капитан Леннокс?» − спросил себя мистер Торнтон со странным чувством неудовольствия, что помешало ему сразу же ответить на ее вопрос.
Мистер Хейл вступил в разговор.
− Ты никогда не интересовалась работой школ, Маргарет, иначе ты бы знала, как много сделано для образования в Милтоне.
− Нет! − ответила она с внезапной покорностью. − Да, я мало знаю о школах. Но невежество, о котором я говорила, не имеет отношения к умению читать и писать. Обучить ребенка может каждый. Я имела в виду скорее отсутствие благоразумия, отсутствие ясно осознанной цели в жизни. Я едва ли могу объяснить, что это такое. Но он, тот рабочий, говорил, что владельцы фабрик хотели бы, чтобы их работники были просто большими детьми, живущими настоящим, слепо и безрассудно подчиняясь своим хозяевам.
− Короче говоря, мисс Хейл, совершенно очевидно, что ваш информатор нашел довольно внимательного слушателя и смог беспрепятственно выложить вам всю ту клевету, которую он сочинил против хозяев, − заметил мистер Торнтон с искренней обидой в голосе.
Маргарет не ответила. Она была недовольна, что мистер Торнтон воспринял ее слова как личную обиду.
Мистер Хейл снова решил вмешаться в разговор:
− Я должен признать, что хотя я и не знаком с рабочими так близко, как Маргарет, я также с первого взгляда был поражен враждой между работодателями и работниками. Некоторые ваши слова, сказанные мне на наших занятиях, подтверждают это наблюдение.
Мистер Торнтон немного помолчал, прежде чем ответить. Маргарет вышла из комнаты, и он был рассержен тем, что они снова не смогли понять друг друга. Тем не менее, чувство досады, из-за которого он старался говорить невозмутимо и взвешенно, придало его речи больше достоинства:
− Я полагаю, что мои интересы идентичны интересам моих рабочих и наоборот. Такова моя теория. Мисс Хейл, я знаю, не нравится слышать, когда людей называют «рабочие руки», поэтому я не буду использовать это слово, хотя оно наиболее подходит, как технический термин, и его происхождение, каким бы оно не было, относится к моему времени. Когда-нибудь в будущем, через несколько тысячелетий, в Утопии хозяева и рабочие заключат нерушимый союз, и я готов приветствовать его, так как я считаю республику самой совершенной формой правления.
− Мы возьмемся за «Республику» Платона, как только закончим Гомера.
− Ну, живи мы во времена Платона, возможно, мы все − мужчины, женщины и дети − подходили бы для республики, но давайте возьмем конституционную монархию в нашем нынешнем государстве, с нашими нравами и развитием разума. В младенчестве всем нам необходимо мудрое наставление для того, чтобы направлять нас. На самом деле, длительное младенчество, детство и юность − самое счастливое время и этим счастьем дети во многом обязаны игу законов, а также рассудительной и твердой власти. Я согласен с мисс Хейл, что многие рабочие по своему развитию находятся на уровне детей, хотя я отрицаю, что мы, хозяева, делаем все, чтобы они оставались такими. Я утверждаю, что деспотизм − самый лучший вид управления ими. Поэтому, в те часы, что я общаюсь с ними, я должен быть деспотом. Я использую всю свою проницательность − без обмана и ложной филантропии, которых у нас на севере было с избытком, − чтобы создать мудрые законы и прийти к справедливым решениям в руководстве фабрикой, законы и решения, которые работают для моей пользы в первую очередь, и для них − во вторую. И рабочие никогда не заставят меня ни объяснить причины своих поступков, ни отступиться от того, что я уже объявил своим решением. Пусть попробуют забастовать! Я буду страдать так же, как они, но в конце они поймут, что я не дал слабину и ни на йоту не отступил от своих решений.
Маргарет вернулась в комнату и взяла рукоделие, но не разговаривала. Мистер Хейл ответил:
− Осмелюсь сказать, я мало знаю о том, о чем говорю. Но, исходя из того малого, что я знаю, я бы рискнул предположить, что народные массы уже достигли того беспокойного возраста, который находится между детством и зрелостью. Настаивать на послушании без рассуждений − ошибка, которую многие родители совершают в обращении с детьми в это время. Все, что нужно делать детям, − выполнять свои обязанности, слушать простые приказы: «Иди, когда тебя зовут» и «Делай, что тебе говорят!». Но мудрый родитель потакает желанию независимости и постепенно превращается из господина и повелителя в друга и советчика своему ребенку. Если я ошибаюсь в моих рассуждениях, вспомните, это именно вы приняли аналогию.
− Недавно я услышала историю, которая случилась в Нюрнберге три или четыре года назад, − сказала Маргарет. − В огромном особняке, что был когда-то одновременно и жильем, и складом, жил одинокий богатый человек. Говорили, что у него был ребенок, но никто не знал этого определенно. В течение сорока лет этот слух то возобновлялся, то затихал, никогда полностью не пропадая. После смерти владельца особняка выяснилось, что это правда. У него действительно был сын, взрослый человек с неразвитым умом маленького ребенка. Отец воспитал сына таким странным образом, желая спасти его от искушений и ошибок. Но конечно, едва этот великовозрастный ребенок вернулся в мир, оказалось, что каждый дурной советчик имеет полную власть над ним. Бывший затворник не мог отличить добро от зла. Его отец сделал грубую ошибку, воспитывая его в неведении и полагая, что тем самым сохранит его невинность. А спустя четырнадцать месяцев городские власти вынуждены были взять над найденышем опеку, чтобы спасти его от голода. Он даже не мог просить милостыню.
− Я сам использовал сравнение, предложенное вами, мисс Хейл, так что я не должен жаловаться, если ваша улыбка превратится в оружие против меня. Но, мистер Хейл, когда вы привели нам в пример мудрого родителя, вы сказали, что он потакает своим детям в их желании к независимости. Сейчас, конечно, не то время, чтобы стремится к независимости во время работы. Я едва ли понимаю, что вы тогда имели в виду. Но я скажу, что если хозяева будут посягать на независимость своих рабочих за стенами фабрик, я первый воспротивлюсь этому. То, что рабочие трудятся на нас по десять часов в день, не дает нам права вмешиваться в их личную жизнь. Я ценю мою собственную независимость так высоко, что не могу представить себе большего унижения, чем вмешательство постороннего человека, беспрестанно указывающего, советующего и поучающего меня, даже тщательно планирующего мои действия. Он мог бы быть самым мудрым из людей, самым влиятельным, я бы равно воспротивился и возмутился его вмешательством. Я полагаю, что это чувство сильнее на севере Англии, чем на юге.
− Простите, но не из-за того ли это происходит, что нет и не было никакого равенства, ничего подобного дружбе между тем, кто советует, и тем, кто слушает эти советы? Потому что если каждый человек вынужден сражаться в одиночку, если его преследует зависть и ревность собратьев, ему трудно оставаться христианином.
− Я только констатирую факт. С сожалением я должен сообщить, что у меня встреча в восемь часов, и я должен просто принять факты, как есть, не пытаясь объяснить их, здесь нет выбора − факты должны быть приняты.
− Но, − сказала Маргарет тихим голосом, − мне кажется, это существенно меняет дело, − мистер Хейл сделал ей знак молчать и позволить мистеру Торнтону закончить.
Он уже поднялся и собрался уходить.
− Вы должны позволить мне объясниться. Есть ли у меня право навязывать любому человеку из Даркшира свое мнение о том, как ему действовать, поступать просто потому, что он продает свой труд, а у меня есть деньги, чтобы купить?
− Ни в малейшей степени, − ответила Маргарет, решившись произнести только одно это. − Ваши деньги тут не играют роли. Но вы человек, который имеет над другими людьми безмерную власть просто потому, что ваши жизни и ваши состояния так неразрывно и тесно переплелись. Вы можете отрицать эту власть, но это ничего не изменит. Бог создал нас так, что мы зависим друг от друга. Мы можем игнорировать нашу зависимость или закрывать на нее глаза, говоря, что дело лишь в выплате заработка за неделю. Но факт остается фактом. Ни вы, ни любой другой хозяин не можете жить и работать в одиночестве. Самый гордый и независимый человек зависит от тех, кто вокруг него, из-за их незаметного влияния на его характер, его жизнь. И у самого независимого из всех ваших даркширцев есть семья, о которой он обязан думать. Он не может отбросить их. Только тот, кто по твердости превосходит самую огромную скалу, может отказаться от них…
− Довольно сравнений, Маргарет. Ты уже однажды убедила нас, − сказал мистер Хейл, улыбаясь, но все же чувствуя неловкость, что они задерживают мистера Торнтона против его воли.
Что же до самого Торнтона, то ему нравилось слушать Маргарет, хотя ее слова и рассердили его.
− Скажите, мисс Хейл, на вас саму когда-нибудь влияли? И если вы когда-либо осознавали, что на вас влияют другие люди, а не обстоятельства, − те, другие люди, действовали прямо или косвенно? Они пытались уговорить вас, приказать действовать правильно, наставляли вас? Или они были простыми, настоящими людьми, выполняли свой долг и делали это решительно, не задумываясь о том, какое впечатление производят на вас их поступки? Если бы я был рабочим, и если бы я видел ежечасно перед собой честного, пунктуального, сообразительного и решительного хозяина (а рабочие более проницательные шпионы, чем слуги), разве не было бы это для меня лучшим уроком, чем все слова и советы? Я не хочу думать слишком много о том, что есть я сам, но я полагаюсь на честность моих рабочих, на их откровенность и не буду прибегать к уловкам, которые используют другие владельцы фабрик, чтобы утихомирить и обмануть забастовщиков. Мои рабочие и так знают, что я презираю бесчестную выгоду и обман. Можно прочитать целый курс лекций на тему «Честность − лучшая политика», но жизнь упрощает слова. Нет, нет! Каким будет хозяин, такими будут рабочие, если они не будут задумываться слишком много.
− Это великое признание, − сказала Маргарет, смеясь. − Когда я вижу, как человек вспыльчивый и упрямый отстаивает свои права, я могу с уверенностью заключить, что он плохо знает самого себя и не желает признаваться, что ему ведомы страдания и не чужда доброта, и что он заботится не только о себе.
− Вы просто не понимаете, как работает наша система, мисс Хейл, − возразил он поспешно. − Вы полагаете, что рабочие − куски теста, которым мы можем придать форму по своему усмотрению. Вы забываете, что мы имеем дело с ними на протяжении менее чем трети их жизни. Кроме того, обязанности промышленника включают в себя не только заботу о рабочей силе. Мы поддерживаем широкую коммерческую деятельность, которая превращает нас в основоположников цивилизации.
− Это поражает меня, − сказал мистер Хейл, улыбаясь, − что вы можете быть основоположником цивилизации и в своем городе. Они − грубияны и варвары, эти ваши рабочие Милтона.
− Они такие, − ответил мистер Торнтон. − Запах розовой воды не исправит их. Из Кромвеля вышел бы превосходный владелец фабрики, мисс Хейл. Я бы хотел, чтобы он был с нами, чтобы подавить эту забастовку за нас.
− Кромвель не мой герой, − ответила она холодно. − Но я пытаюсь примирить ваше восхищение деспотизмом с вашим уважением к независимости характера других людей.
Он покраснел.
− Я предпочитаю быть твердым и ответственным хозяином в те часы, когда они работают на меня. Но эти часы истекают, наши отношения прекращаются. И потом они становятся такими же независимыми, каким чувствую себя я.
Мистер Торнтон молчал минуту, так как был очень расстроен. Но вскоре он сумел совладать со своими чувствами и пожелал мистеру и миссис Хейл спокойной ночи. Затем, приблизившись к Маргарет, сказал тихо:
− Я разговаривал с вами в этот вечер второпях, и боюсь, довольно грубо. Но вы знаете, что я всего лишь грубый милтонский промышленник. Вы простите меня?
− Конечно, − ответила она, улыбаясь ему.
Он казался мрачным и беспокойным, но едва увидел ее милое сияющее лицо, его взгляд тут же прояснился, и мистер Торнтон мгновенно забыл о той холодности и суровости, что читал в ее глазах во время их спора. Но она не протянула ему руку, и он опять счел это знаком пренебрежения и приписал этот поступок ее гордости.
Глава XVI
Тень смерти
«Доверяй той скрытой руке, что ведет
Тебя по тропе, которой пройти суждено;
Но всегда будь готов
К превратностям судьбы».
Из арабского
На следующий день доктор Дональдсон пришел, чтобы осмотреть миссис Хейл. Маргарет надеялась, что благодаря установившимся близким отношениям с матерью между ними больше не будет тайн, но она ошиблась. Ее по-прежнему не впускали в комнату к миссис Хейл, только Диксон дозволялось туда входить. Маргарет была скорее обеспокоена, чем раздосадована, − ей не знакома была любовь собственника, — если она любила, то любила глубоко и страстно и без малейшей ревности.
Она прошла в гостиную и стала ходить взад и вперед, ожидая пока выйдет доктор. Время от времени она останавливалась и прислушивалась. Ей показалось, что она услышала стон. Маргарет крепко сжала руки и задержала дыхание. Она была уверена, что слышала стон. Несколько минут все было спокойно, потом в гостиной задвигались стулья, послышались возбужденные голоса и легкий шум.
Когда Маргарет услышала, что дверь открылась, она быстро вышла из комнаты.
− Моего отца нет дома, доктор Дональдсон. В это время он занимается с учениками. Вас не затруднит пройти в его кабинет?
Маргарет преодолела все препятствия, что учинила ей Диксон. Она просто воспользовалась своим положением дочери, подобно Старшему Брату,[9] который очень эффективно пресек вмешательство старого слуги в его дела. Осознание того, что она, возможно, обидела Диксон, настояв на собственных правах, на какое-то время отвлекло Маргарет от постоянного беспокойства. По изумленному выражению лица Диксон она догадалась, как, должно быть, до нелепости важно выглядит. И с этой мыслью она направилась вниз по лестнице в комнату отца. Теперь опасения снова вернулись. Прошла минута или две, прежде чем она смогла произнести хоть слово.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |