Но вопрос был задан и Камышев охотно на него ответил:
- Ликвидацию? Было дело. Теперь-то уж сложно разобраться, что там случилось. Помнишь, где я живу?
- Ну, да.
- Так вот где-то там жил Лазарь Француз. Простой еврей, лозоплетельщик. На этой же улице и здание земельного банка стояло. Сын Лазаря Наум в большевики пошел, а банк, значит, под ЧК заняли. В двадцать втором, когда ЧОНовцы за местными противниками советской власти по лесам гоняться устали, было объявлено, что все бандиты, так их называли, будут амнистированы, если сдадутся добровольно. Большевистская хитрость. Никто никого амнистировать не собирался.
И вот когда одна банда сдаваться пришла, начальник ЧК Француз оказался к этому не готов. Начал тянуть время. Помощь у военкома попросил, а бандитам предложил переночевать в городе. Арест их был намечен на утро, но… Хлопцы пришли раньше, чем ожидалось. Застали в кабинете ЧК только Наума и его секретаря Дорохова. Француз допустил большую ошибку, когда решил их самостоятельно арестовать. Главарь банды Вербицкий оказался тертым калачом. Команду «Руки вверх!» выполнил и тут же выхватил дамский браунинг, который прятал за воротником кителя. Француза и Дорохова тут же в кабинете положил. А сам со второго этажа через окно выпрыгнул. Рассказывали, что Вербицкий даже Днепр переплыть успел. На том берегу его подстрелили. Это конвой из военкомата под шапочный разбор в дело вмешался. Такая, Семен, получилась ликвидация. Француза и Дорохова поначалу на перекрестке Пролетарской и Социалистической похоронили. Там, где памятник борцам за советскую власть теперь стоит. Потом, зачем-то на Октябрьскую площадь прах перенесли. Революционные бури, одним словом. Может и не Французу положено тут лежать, а Вербицкому. Кто прав, кто виноват, уже без стакана не разобраться. Кстати, Борисыч, что если нам по рюмахе за встречу?
- И рад бы, Владимир Васильевич, но я уже с утра… Того. С соседом. Голова раскалывается. Мне бы сейчас не рюмаху, а пару таблеток аспирина.
- С соседом? Небось с Фролычем? Значит, еще скрипит старый пень? Ничего страшного. Еще увидимся. Ты ведь к себе пока уезжать не собираешься?
- В том-то и дело, что нет. Хочу вот с отцовскими записками разобраться. Он вроде как книгу о войне писать начал.
Камышев присел на корточки, свистом подозвал таксу, потрепал ее за ухом и обмотал поводок вокруг ладони. Встал.
- О войне? Так-так. А впрочем чему удивляться? Борис много тогда пережил. Убивали твоего батю не раз. Было ему о чем вспомнить. А книга… Почему нет? Он смог бы. Ты, Семен, это дело не забрасывай. Доведи до конца. Это ведь, вроде как, последняя воля усопшего.
- Постараюсь, Владимир Васильевич. И на вашу помощь рассчитываю. Много фамилий, много интересных фактов. Вот, к примеру некая Ядвига Грахольская. Полька.
- А-а-а. Что-то припоминаю. Она с полициями водилась. А потом… Куда подевалась не знаю. Стоп! Так в ее доме родственница живет. Пенсионерка. Учительница бывшая.
- Знаю. Только не стану ее про тетку расспрашивать.
- Верно. Какие уж тут расспросы. Не станет она на эту скользкую тему ни с тобой, ни со мной болтать.
- Обойдусь.
- Придется. Слышь, Семен, я тут один забавный случай вспомнил. Лет этак пятнадцать назад пришло к нам в редакцию письмо. Старый немец, служивший в войну в Быхове, даму сердца свою разыскивал. Копию фотографии ее прислал. С дарственной надписью. Любимому Гансу или Фрицу от Любы… И знаешь, отыскали мы подружку этого оккупанта. Только вот разговаривать насчет любимого Фрица Люба она не стала. Сам понимаешь: в то время, как доблестная Красная армия…
Первым расхохотался Камышев. За ним не сдержался и я. Мы заржали так, что напугали несчастную таксу.
Вдоволь насмеявшись, я поинтересовался:
- А какого Абрама мог отец разыскивать? Фролович сказал, что в последнее время папа Абрамом интересовался.
- Гм… Абрам. Если бы фамилия, - пожал плечами Камышев. – А так… Сразу и не подскажу. Подумать надо.
Я был признателен Владимиру Васильевичу, за историю, в которой нашлось место и слезам, и смеху. Камышев всегда умел настраивать окружающих на позитивный лад. Пожимая мне руку на прощание, быховский одессит еще раз попросил:
- Не останавливайся на полпути, Борисович. Если книга, значит, книга. Качественной литературы о нашем городе не так уж и много. В основном – справочники. Если понадоблюсь – вот мой сотовый.
Камышев вытащил из внутреннего кармана пиджака потрепанный блокнот, вырвал листок. Потом… Я и подумать не мог, что знаменитая чернильная ручка Васильевича сохранилась до сих пор. Но, вопреки всему, артефакт по-прежнему находился в рабочем состоянии. Владимир Васильевич провел ритуал, который запомнился мне со времен практики в редакции. Достал авторучку из нагрудного кармана, снял колпачок, чтобы тут же надеть его на верхнюю часть письменного прибора и написал что-то на листке.
- Держи меня в курсе. Все-таки я тот, кто что-то знает о войне из первых уст. Тут и мой номер и адресок одного краеведа. Валентин Иванович Семенов. Неподалеку от вас, за церковью живет. Фотограф-любитель. Собиратель местного, так сказать, фольклора. Когда-то с газетой плотно сотрудничал. Теперь перестал. Возраст и… В редакции нынче одна молодежь. Для них это все – преданья старины глубокой.
- А вы еще пишете?
- Какое там! - нахмурился Камышев. – Не нужны им больше мои зарисовки про зайцев, да тетеревов. Сами они теперь с усами. У всех – журфак, образование высшее. Один паренек, к примеру, из школы пришел. Учитель немецкого. Куда уж нам, кто только русский да матерный знает, за орлами такими угнаться…
Глава 6. Сундук мертвеца
- А этот немец… Ну, который - «пиф-паф». Он меня назвал… Ты же, Толян, немецкий учишь.
- Учу и знаю. На «тройку». Но тут большего и не требуется. Кляйне юда, - Ждан забросил веревку себе на плечо. - Маленький еврей.
- А-а-а…
Спина уже почти не болела и Мартус беспокоил Борьку куда меньше, чем белобрысый. Маленький еврей. Пиф-паф - ему. Шоколадку - Толику. Немцы никогда с евреями не договорятся. Эти мысли вертелись в голове мальчика, заставляя сжиматься сердце от неясного еще, но тяжелого, как мельничный жернов, предчувствия. Он не мог избавиться от него с самого утра - как только увидел Яценко. Батя прав: Толика они угостили шоколадом, а его… Плеткой. Значит, различия между ними есть. И чтобы увидеть их, белобрысому хватило одного взгляда. Впрочем, может и не стоит спешить с выводами. Он - черный, Толян - рыжий, а значит немец не такой уж и проницательный. Слабое утешение. Особенно с учетом «пиф-паф».
- Ну, так и будем стоять и лясы точить? - буркнул Толик. - Или, все-таки делом займемся?
- Займемся. Двинули.
Из рассказов отцов мальчишки знали, что до революции Грахольские были самыми богатыми людьми в городе. Занимались торговлей, владели питейными заведениями и несколькими домами. Отпрыски Грахольских учились в столице империи, родители ездили по заграницам. Потом кто-то смотался в эмиграцию, кого-то расстреляли, кого-то раскулачили и сослали. Былая слава Грахольских померкла, а из всего семейства осталась одна Ядвига - рослая, как гренадер, старуха, с грубыми, словно вырубленными топором чертами лица и взглядом, который мог бы прожечь насквозь все, на что она смотрела. Грахольская ни с кем не общалась. Почти. По хозяйству ей иногда помогали братья Яценко, на что Яков Багров как-то заметил: «Даже три сапога бывают парой!».
Появлялась Ядвига на улице лишь тогда, когда требовалось сходить в магазин или в костел. Одетая во все черное, она шествовала по раз и навсегда утвержденному маршруту, гордо вскинув свой тяжеловесный подбородок и скрестив на животе морщинистые, желтые, как старая бумага, руки. Выходила она на улицу через боковую калитку. Парадная дверь дома, с высоким крыльцом и козырьком на двух резных столбах была всегда заперта.
Большой кирпичный дом с четырехскатной, крытой не дранкой, как у простых смертных, а железом, крышей, был спрятан от посторонних взглядов за двухметровой высоты дощатым забором. Такие в Быхове встречались редко. Горожане обходились простыми изгородями из кольев или плетнями из лозы. Доски забора Ядвиги были так плотно пригнаны одна к другой, что никто из любопытных не мог видеть того, что творилось во дворе и в огороде старой польки. Вдобавок к этому поверх забора была прибита ржавая колючая проволока. Единственным свидетельством того, что кроме Ядвиги в доме есть еще кто-то живой, было позвякивание стальной цепи, да хриплое рычание собаки.
Такая скрытность не могла не задеть Борьку и Толика за живое. Прогуливаясь вдоль этого забора, юные исследователи однажды ухитрились отколоть перочинным ножом приличную щепку от доски. Через образовавшуюся щель Толик и Борька увидели много интересного. Во-первых, все ставни на окнах были плотно закрыты, во-вторых, хозяйство Ядвиги сторожила громадная дворняга черной масти с белыми кругами вокруг глаз и свесившимся набок, мокрым от слюны языком, в-третьих… Это было самым главным. Под навесом, который защищал от дождя сложенные в поленницу дрова, стоял сундук. Такой большой, что в него мог поместиться взрослый человек и такой старый, что медные полосы, которыми он был окован позеленели, а черная краска на досках облупилась, превратившись в неряшливые струпья. Через скобы в крышке и стенке сундука была продета дужка навесного замка. Ржавый ключ с витиеватой кованой головкой торчал из замочной скважины так призывно, что все дальнейшее зависело только от буйной фантазии главных специалистов города по всему таинственному.
Сундук сразу напомнил ребятам своего знаменитого собрата из «Острова сокровищ», которым владел старый пират, поселившийся в «Адмирале Бенбоу». Билли Бонс хранил в нем свой парадный камзол, книгу приходов-расходов, добытые грабежом монеты и карту капитана Флинта, на которой красными крестами были помечены зарытые старым пьянчугой и безжалостным убийцей сокровища. А что хранилось в сундуке Грахольской и почему он был так небрежно брошен под навесом?
- А чтоб никто не догадался, что в сундуке есть что-то ценное. Захочешь спрятать - положи на самое видное место, - предположил Ждан. - Старая ведьма Ядвига специально его выставила под навес. Хитрая бестия, но ведь и мы не дураки, правда, Борька?
Мнение о том, что прятала Грахольская в сундуке разошлись. Друзья, разумеется, ни секунды не сомневались в том, что пиастр и дублонов там нет, конверта с картой, запечатанного сургучом - тоже. Что же касается остального… Толик исходил из того, что Грахольские были некогда сказочно богаты.
- Золотишко там спрятано, - заявил он. - Может в слитках, может просто в червонцах царской чеканки. Не все у них тогда конфисковали, чует мое сердце - не все.
Борька придерживался другого мнения. Его беспокоили закрытые ставни. Ядвига не хотела, чтоб кто-то заглядывал ей в окна. Плюс - черная одежда, пылающий взгляд и собака, которая по виду и размерам ничем не уступала псу Церберу, сторожившему, как свидетельствовали мифы, вход в загробный мир. Золото, думал Борис, в сундуке тоже могло быть. Однако не оно занимало в жизни Грахольской главное место.
- А может она ведьма? Что если проводит у себя в хате ритуалы черной магии?
- А сундук?
- Крылья летучих мышей, жабьи кости и перья ворона надо же где-то хранить. А может там и кое-что похуже спрятано. Труп, например.
- Да какая из нее ведьма?! Труп… Тоже мне скажешь.
- А куда Митюшка Косой пропал? А прошлогодний град, который побил все посевы?
- Ух!
В этом «ух» вместилось все. И уважение Ждана к прозорливости друга, и жалость к местному пьянчуге Митюшке. Так его называли и взрослые, и дети. А Митюшке, между тем, было за пятьдесят. Зарабатывал на бутылку и нехитрую закусь ловлей рыбы. Скрюченная фигура Митюшки, ухитрявшегося засыпать в любую погоду под забором, стала неотъемлемой частью городского пейзажа и когда он исчез, в Быхове стало чего-то не хватать. Говорили, что пьяный в стельку Митюшка сверзился с обрыва в Днепр. Однако версия Бориса для Толика выглядела гораздо убедительнее, а с учетом града, вообще, превращалась в неоспоримый факт.
Ведьмы ведь якшались с чертями, те требовали за свою помощь человеческих жертвоприношений. Ядвига могла поссориться с соседями, что при ее характере, было делом нехитрым. Захотела вызвать град иотдала дружкам-чертям душу Митюшки. А тело его, конечно, спрятала в старом сундуке.
Выдумывая по пути новые, шокирующие подробности темных делишек ведьмы, друзья пробрались к забору Ядвиги со стороны горы. Убедившись в том, что их никто не видит, достали из забора аккуратно вставленную на место щепку. Первым к щели приник Толик.
- Ну, чего она там? - Борис нетерпеливо теребил друга за плечо. - Что видишь-то?
- Тихо ты… Двор вижу. Сундук. Собаку. У-у-у зверюга!
- Пусти!
Ждан уступил наблюдательный пункт Борьке. И как только это произошло, на крыльце появилась Ядвига. В длинном черном платье и такой же черной, стеганой безрукавке, которая при такой жаре выглядела неуместной.
Черный платок оставлял открытым только часть лица - от бровей до подбородка. Осмотрев двор, старая полька на мгновение задержала взгляд на той части забора, за которой прятались мальчишки. Сердце Бориса бешено заколотилось. Ему казалось, что Ядвига его заметила. Мальчик собирался сообщить другу о том, что нужно срочно тикать. Однако полька закончила осмотр своих владений, скрестила руки на животе и проплыла, как большая бригантина, к калитке.
- Уф, пронесло, - прошептал Борис. - Думал, вычислила она нас. Ведьмы могут сквозь забор видеть?
- Откуда мне знать? Ушла?
- Слиняла.
- Тогда давай, - Толик выпрямился и встал вплотную к забору. - Ну же!
Роли были распределены заранее. Согласно плану, долговязый Ждан должен был помочь Борьке влезть на забор, а потом вскарабкаться сам - уже по веревке.
- Стой. Что-то не так, - наморщил лоб Борис. - Чего-то мы не учли.
- Что не так? Тысячу раз обсуждали…
- Не знаю, Толян. Просто не так и все. Интуиция мне подсказывает…
- Интуиция! Слово-то какое! Так ты лезешь, прафесар, или мы по домам расходимся? Ой, не рви душеньку!
- Лезу!
Борис, забросил на плечо веревку, встал на сведенные в замок руки Толика, перебрался ему на плечи. Опустил ладони на гребень забора, стараясь не пораниться о «колючку».
Мозг мальчишки лихорадочно работал, пытаясь доискаться до причины беспокойства. На первый взгляд все шло, как нельзя лучше. Старая полька убралась в свой костел. Собака - на цепи. Сундук - на месте. Осмотреть его содержимое было делом пяти минут. Тогда, что его гложет?
Борька спрыгнул на землю. Перебросил веревку через забор, а второй ее конец обмотал вокруг поперечной жерди.
- Давай!
Веревка натянулась. Над гребнем забора появилась рыжая голова Ждана, а через несколько секунд он стоял уже рядом с другом. Мальчишки направились к навесу. Звякнула цепь. Зарычала, а потом отрывисто залаяла, недовольная появлением незваных гостей, собака.
- Заткнись! - бросил ей Ждан. - Кому сказано?!
Он остановился у сундука, взъерошил пятерней волосы. Поняв, что дружок, не очень-то жаждет первым прикасаться к тайне, Борис протянул руку к замку. Пальцы его сомкнулись на головке ключа. Щелк! Мальчишка не ожидал, что все будет так легко. Он приоткрыл крышку, чувствуя на макушке дыхание Толика, стоявшего за спиной.
- Гм…
В сундуке не было ни слитков золота, ни червонцев царской чеканки, ни завалящих дублонов, ни принадлежностей для вызова дьявола. Была лишь пара стоптанных ботинок, да куча тряпья. Все еще не веря своим глазам, Борис поднял край вылинявшего пальто, присев, порылся на дне сундука. Обернулся к Толику.
- Не может быть…
- Не может быть! - эхом отозвался Ждан и тоже начал копаться в утиле. - На самом деле - ничего. Как же так?
Ответить на этот вопрос Борька не успел. Он вдруг понял, что позади кто-то стоит и резко обернулся. На него смотрела дворняга. Мальчиков и здоровенную собаку разделяли каких-то пять метров. Краем глаза Борис заметил стоявшего у собачьей будки мужчину. Савка Яценко, брат-близнец Григория, держал в руках цепь и с улыбкой наблюдал за происходящим. Теперь Борька понял то, что его так беспокоило. Уходя, Ядвига не заперла дверь, а значит в доме был кто-то еще. Теперь приходилось расплачиваться за ошибку.
- Медленно, очень медленно отступаем к забору - прошептал Борис Толику. - Если побежим, она за нами погонится.
- Ага, а так она будет стоять на месте. Ну-ну, - нервно хихикнул Толян. - Пропали мы, братишка…
- Взять их! - тонко и по-бабьи пронзительно завопил Савка. - Фас, Гром! Фас!
Борька не знал, что пса Ядвиги зовут Громом. Мчась к забору под улюлюканье Савелия и хриплое рычание пса, он отметил, что кличка ему подходит - звуки, издаваемые дворнягой, очень походил на отдаленные раскаты грома. Толик обогнал друга и вскарабкался на забор со скоростью и ловкостью, которые могли быть вызваны только диким страхом. Борис понял, что остался с Громом один на один. Повторить подвиг Ждана он не мог из-за маленького роста. Поэтому просто прижался спиной к забору и выставил вперед руки - слабая, но хоть какая-то защита.
Гром тоже остановился. В течение нескольких секунд мальчик и пес смотрели друг на друга. Борька с ужасом, а Гром - изучающе. Словно размышлял над тем, какой кусок мяса лучше откусить от наглеца, посмевшего забраться на чужую территорию. Тело собаки напряглось. Мышцы под гладкой черной шерстью ходили ходуном. Гром разинул пасть, чтобы издать хриплое рычание и продемонстрировать жертве бело-желтые клыки. Борька окаменел. За мгновение до того, как пес прыгнул, с грохотом распахнулась калитка и во двор влетел, привлеченный шумом Стефан Одинец. Внимание Грома переключилось на него.
- Эй, че застыл?!
Борис повернулся. Толик не предал его. Не сбежал. Свесившись с забора, он протягивал другу руку. Борька вцепился в нее и начал подтягиваться, упираясь в доски коленками. Увидел, как стремительно краснеет от натуги веснушчатое лицо Ждана. Рывок. Еще один. Борис сжал ладонью гребень забора. Почувствовал, как в кожу впиваются шипы колючей проволоки. Когда ему удалось повиснуть на обеих руках, Толик рухнул вниз. Борис все еще оставался по эту сторону забора. Отчаянно карабкался наверх, но что-то ему мешало. Тянуло вниз. Мальчик повернул голову и увидел повисшего у него на ноге пса.
- Сволочь! Кто тебя надоумил собаку на мальчишек спустить?!
Борька узнал голос Одинца и это придало ему сил. Свободной ногой он лягнул пса так, что у того клацнули зубы. Гром упал, а Борис, наконец, перебросил свое тело через забор и рухнул прямо на Толика.
- А кто им позволил сюда лазать?! - визгливо оправдывался Савка. - Пацаны Ядвигу обокрасть хотели, а она меня оставила за домом присматривать! Имею право! Ай! Ты че, ополоумел?! Ай!
Сидя среди лопухов, Борис смотрел на свою разорванную, пропитанную кровью штанину. Судя по воплям и стонам Савки Яценко, Одинец доходчиво разъяснял ему права и обязанности. Потом взвизгнул и жалобно заскулил Гром - ему, наверное, тоже досталось от Стефана…
Мысли Борьки путались. Голова кружилась. Он думал о том, что за порванные штаны ему влетит от матери, о том, что дядя Стефан появился очень вовремя и о том, что их первая охота на ведьм закончилась совершенно бездарно.
Мальчик посмотрел на свои руки и поначалу подумал, что на них надеты, невесть откуда взявшиеся, красные перчатки. Когда же сообразил, что это кровь, в глазах потемнело. Последним, что увидел Борис перед тем, как упасть на спину, было встревоженное лицо Толика.
Глава 7. Черно-белая память
Создавалось впечатление, что лопухи, росшие у палисадника дома Семенова культивировались им намеренно – так их было много. Широкие, мясистые, с уже обтрепанными, пожелтевшими краями, они достигали в высоту половины штакетника. Я где-то слышал, что отваром репейника лечат ревматизм. Может краевед Семенов принадлежал к числу приверженцев народной медицины?
Я прошел к калитке и собирался уже взяться за ручку, когда калитка распахнулась без моей помощи. На меня пристально смотрел невысокого роста старичок. Очки с поразительно толстыми стеклами в массивной роговой оправе были слишком большими для узкого, чрезвычайно подвижного, личика. Большая, окаймленная венчиком седых волос розовая лысина и кустистые седые брови делали старика очень похожим на друга папы Карло из «Приключений Буратино». Сходство дополнял мясистый, сизого цвета нос.
- Я уже тысячу раз вашим сотрудникам говорил: сам скосить сорную траву у забора не в состоянии! Я – старый, больной человек. Приедет сын и тогда… А почему бы жилкомхозу не оказать помощь пенсионеру? Или вы мастера только штрафы выписывать?
- Здравствуйте, Валентин Иванович, я вовсе не по поводу травы.
К краеведу Семенову я решил наведаться после прочтения очередной главы отцовской книги. Постепенно я втягивался в сюжет настолько, что незаметно для себя начал редакторскую правку. Правка была пустячной: небольшие стилистические огрехи, форматирование текста, кое-где - разбивка на главы. Отца было трудно в чем-то упрекнуть. Он хоть и не был литератором, но интуитивно чувствовал и стиль, и форму повествования. Все-таки прав был Камышев, утверждавший, что стихи рождаются за баранкой трактора, а не в уютном кабинете. Папа пережил все, о чем писал и искренность повествования затмевала несущественные технические ошибки.
Я мог прочесть записки за пару дней, если бы отрывался от компьютера только на завтрак, ужин и обед. Однако начал дозировать чтение, заставлял себя останавливаться после каждой главы и, для полноты ощущений, заниматься собственным сбором информации о военном прошлом Быхова.
Старик поверил мне не сразу. Поднял очки на лоб. Близоруко сощурившись осмотрел меня с ног до головы.
- А по какому же тогда поводу?
Я улыбнулся. Не столько для того, чтобы добиться расположения Семенова, сколько из-за наряда Сизого Носа. На старике, поверх теплой сорочки была надета безрукавка, из-под коротких штанов выглядывали полосатые носки, а на ногах были потертые кожаные шлепанцы. В таком виде Валентин Иванович мог бы сразу отправляться на съемки фильма о Буратино.
- Мне рекомендовал поговорить с вами Владимир Камышев.
- А-а-а, Володя, - старик отступил в сторону, пропуская меня во двор. - Проходите, пожалуйста. Как вас звать-величать?
- Семен Борисович Багров.
- Никак сын Бориса? Очень приятно. Я тебя совсем пацаном помню. Ничего, что на «ты»?
- Пожалуйста, Валентин Иванович.
- Батя, я слыхал, помер?
- Да.
- Ну, светлая ему память. А ты поговорить, значит, - Семенов первым поднялся на крыльцо, распахнул дверь в дом. - Сейчас чайку сообразим. Или может быть кофе?
- Спасибо, кофе.
Старик усадил меня за круглый стол в зале, а сам отправился греметь посудой на кухню. Скорее всего, Семенов как и Фролыч, жил один. Однако дом его не выглядел запущенным. Даже наоборот. На старомодной мебели не наблюдалось следов пыли. Чистенькие занавески. Цветы в глиняных горшках на подоконнике. Белая скатерть на столе. Множество фотографий. Одни висели на стенах, другие, в самодельных деревянных рамках стояли на комоде, за стеклом которого весело поблескивал непременный атрибут благосостояния советского человека – набор хрустальной посуды.
Большой книжный шкаф был забит книгами так, что для фарфорового Будды едва нашлось место на самом краешке полки.
Прямо передо мной на газете были разложены разобранные на отдельные узлы и детали фотоаппараты. «Киев», «Зенит». Семенов, как видно не доверял цифровым технологиям. Насколько я разбирался в фотографии, сейчас он пытался смастерить из набора линз что-то вроде суперобъектива для фоторужья.
- Ты, Семен, посмотри, с какой аккуратностью… Да, что там с аккуратностью! С какой любовью раньше фототехнику делали. Что ни деталька – произведение искусства. А теперь везде только китайская штамповка. Нет уж – меня увольте. Черно-белая фотография, черно-белая память, если хотите! Сколько бы мы селфи-шмелфи не делали, а все равно ведь у каждого домашний фотоархив есть. И сделан он «Сменами» и «Зенитами». Так-то!
Выдав эту тираду, Семенов расставил на свободном от фотозапчастей месте, чашки сахарницу и кофейник, от которого исходил ароматный запах свежеприготовленного напитка.
- Сам-то я – кофеман, - продолжал Валентин Иванович, разливая кофе по чашкам. - Но в последнее время все больше чайком балуюсь – сердце стало пошаливать. Ну, пробуй кофе. Я, кажись, еще не забыл, как его готовить.
- Точно, не забыли, - кивнул я, сделав глоток. – Очень вкусно.
- Итак, Семен, о чем поговорить-то хотел?
- О войне. О нашем замке.
- Верно заметил - Быховский замок всегда в центре местных событий был. На то он, в общем-то и замок. Многое там происходило. Белое движение, фактически в Быхове зарождалось. Антон Иванович Деникин и Лавр Георгиевич Корнилов здесь после февральской революции под арестом сидели. Не в самом замке, правда, а рядом – в здании бывшей женской гимназии. Гм… Потом они большевикам много хлопот доставили. Фото генералов на фоне гимназии у меня есть, но только теперь они большой ценности не представляют – все в интернете можно найти.
Больше всего наш замок, как ни странно, в последние времена натерпелся. При советской власти у него какие-никакие хозяева были. А потом все наперекосяк пошло. Мебельный цех закрылся, сторожа в целях экономии, сократили.
Валентин Иванович взял из шкафа тонкую пластиковую папку и разложил на столе несколько фотографий.
- Я называю это эволюцией-деградацией. Смотри. Это наш замок до революции. Здесь – в восьмидесятых. А тут, видишь, крышу, как корова языком слизала. Две тысячи четвертый. После пожара. До этого времени хоть и шатались по замку все, кому ни лень, но здание целым было, пока наследничек не объявился. Фамилия – Сапега. Ни дать, ни взять – потомок владельцев Быховского замка. Крутил-вертел пока ему замок в аренду не сдали. Под мебельное производство. Собрал он бомжей со всей округи и принялся в замке пилить да строгать. Все газеты тогда об этом писали. Мол, нашелся для замка настоящий хозяин. Только поспешили в фанфары бить. Бомжи-пьянчуги плохими хозяевами оказались. Загорелся замок однажды ночью. Сапега это потихоньку из Быхова слинял, а наш памятник архитектуры без крыши остался. Дожди понемногу несущие конструкции разрушили, второй этаж обвалился. Как потом выяснилось, потомок дворянского рода не только доски в замки пилил. Все дымоходы, гадина, разбил. Клады искал. Ну, а виноватых, как всегда не нашлось. Старая схема: хотели, как лучше, а получилось, как всегда. Варвары мы, вандалы. Сколько всего эти стены на своем веку повидали! У каждого, почитай, быховчанина со старым замком, что-нибудь, да было. Твой отец в замке много пережил. Мой, собственно говоря, тоже. Правда, у моего со старым замком, наверное, лучшие моменты жизни были связаны. Секундочку.
Валентин Иванович опять встал, подошел к книжному шкафу и вытащил фотоальбом в синей бархатной обложке. Положил его передо мной, раскрыл и ткнул пальцем в фотографию молодого офицера в форме довоенного образца, с лихим, зачесанным вверх чубом.
- Отец. Иван Петрашов. Лейтенант понтонного батальона. Эта часть до войны в замке стояла.
Семенов перевернул страницу и указал на фотографию девушки в сарафане.
- Мать. Лариса Михайловна Семенова. Была в партизанах. Расстреляна как немецкая шпионка где-то под Новым Быховом. Это – единственная фотография мамы, которая сохранилась.
На следующей странице альбома было несколько фотографий пожилого, чрезвычайно похожего на моего собеседника, мужчины на Дворцовой площади Ленинграда.
- Меня усыновил и воспитал дед. Это – печальная история, - Семенов сел, задумчиво посмотрел куда-то в потолок. – Как раз о войне и замке. Быховская девушка повстречала молодого офицера. Весной сорок первого они поженились, вопреки воле матери девушки. Та была категорически против того, чтобы дочка связала жизнь с офицером-понтонщиком. Однако никто ее слушать не стал. Та весна была, наверное самой счастливой в жизни моих родителей. И последней. Я появился на свет уже при немцах. Отец ушел из Быхова вместе с отступающими частями Красной армии, а вернулся в Быхов вначале летом сорок второго. Едва живой. Изможденный и голодный. Его часть разбили и спастись тогда удалось немногим. Отец просил пристанища у тестя и тещи, но в этом ему было категорически отказано. Моя бабка припомнила зятю все обиды и заявила, что не намерена рисковать жизнью внука, пряча в доме красноармейца. Мать, к тому времени, уже подалась в партизаны и лейтенанту никто не помог. Он вынужден был уйти из города и скоро оказался в плену.
- А мать? Она на самом деле была шпионкой?
- Да брось ты. Шпионка. Тут другое. Любовная история. Был командир партизанского отряда и один из его заместителей. В Ларису влюбились оба, но молодая женщина отдала предпочтение заместителю. Дело о шпионаже было сфабриковано из мести за неразделенную любовь.
- Но почему же за вашу мать не заступился друг?
- Заступился бы. Обязательно. В порошок соперника стер бы. Только был заблаговременно отправлен на задание, с которого заведомо не мог вернуться.
Семенов допил свой кофе и достал новый альбом. Показал фотографию представительного мужчины с орденскими планками на пиджаке, окруженного улыбающиеся пионерами.
- Это – тот самый командир. Я его где-то в шестидесятых фотографировал.
- И ничего не спросили про мать?!
- Спросишь. Как же. Заслуженный человек. Повсеместный почет и уважение. А я кто?
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |