увижу?
Я была уверена, что его лучше всего отвлечет от тревожных мыслей самое
простое замечание на житейскую тему. Проведя рукой по его бровям, я
обнаружила, что они опалены, и сказала, что надо применить какое-нибудь
средство, чтобы они отросли и стали такими же широкими и черными, как
прежде.
- Зачем делать мне добро, благодетельный дух, когда в некое роковое
мгновение вы снова меня покинете, исчезнув, как тень, неведомо куда и
скрывшись от меня навеки?
- Есть у вас с собой карманный гребень?
- Зачем, Джен?
- Да чтобы расчесать эту косматую черную гриву. На вас прямо страшно
смотреть вблизи. Вы говорите, что я фея; но, по-моему, вы больше смахиваете
на лешего.
- Я безобразен, Джен?
- Ужасно, сэр, и всегда таким были, сами знаете.
- Гм! Где бы вы ни жили это время, вы, я вижу, не утратили своего
лукавства.
- А между тем я жила с отличными людьми, куда лучше вас, во сто раз
лучше; вам и не снились их идеи и взгляды, они такие утонченные и
возвышенные.
- С кем же, черт возьми, вы жили?
- Если вы будете так вертеться, я вырву у вас все волосы, и тогда,
надеюсь, вы перестанете сомневаться в моей реальности.
- С кем же вы жили, Джен?
- Сегодня вечером вам этого не выпытать, сэр! Придется вам подождать до
завтра; если я не доскажу своей повести, это будет гарантией того, что я
явлюсь к завтраку и окончу ее. Кстати, в следующий раз я появляюсь у вашего
камелька не только со стаканом воды, - я вам принесу по крайней мере одно
яйцо, не говоря уж о жареной ветчине.
- Ах вы, лукавый бесенок! Дитя и эльф! С вами я испытываю такие
чувства, каких не знал уже целый год. Окажись вы на месте Давида, злой дух
был бы изгнан из Саула и без помощи арфы.
- Ну вот, сэр, вы причесаны и у вас совсем приличный вид. Теперь я вас
покину; я путешествую уже три дня и, кажется, очень устала. Спокойной ночи!
- Еще одно слово, Джен! В доме, где вы жили, были только одни дамы?
Я рассмеялась и убежала. Поднимаясь по лестнице, я продолжала смеяться.
«Прекрасная мысль, - думала я лукаво, - кажется, я нашла средство на
некоторое время излечить его от меланхолии». На следующий день мистер
Рочестер встал очень рано, я слышала, как он бродит по комнатам. Как только
Мери сошла вниз, он спросил:
- Мисс Эйр здесь? - Затем прибавил: - В какой комнате вы ее поместили?
Не сыро там? Она уже встала? Пойдите спросите, не надо ли ей чего-нибудь и
когда она сойдет вниз.
Я спустилась в столовую, когда мне показалось, что пора завтракать. Я
вошла бесшумно, чтобы понаблюдать его, прежде чем он обнаружит мое
присутствие. Тяжело было видеть, как этот сильный дух скован телесной
немощью. Он сидел в кресле тихо, но не спокойно: видно было, что он ждет; на
его энергичных чертах лежал отпечаток привычной печали. Его лицо напоминало
погасшую лампу, которая ждет, чтобы ее вновь зажгли, ибо - увы! - сам он был
не в силах вызвать в своих чертах пламя оживления: для этого ему нужен был
другой человек! Я заранее решила быть веселой и беспечной, но беспомощность
этого сильного человека тронула меня до глубины души; однако я сделала над
собой усилие и заговорила с обычной живостью.
- Сегодня яркое, солнечное утро, сэр, - сказала я. - Дождь перестал, и
теперь мягкая, чудесная погода. Скоро мы с вами пойдем гулять.
Я пробудила в нем огонь жизни; его лицо засияло.
- О, вы на самом деле здесь, моя малиновка! Идите ко мне. Вы не ушли?
Не исчезли? Час назад я слышал, как одна из ваших сестер пела в лесу, но ее
пение не принесло мне отрады, так же как и лучи восходящего солнца. Вся
гармония мира заключена для меня в голосе моей Джен (хорошо, что она от
природы не молчалива); солнце восходит для меня только при ее появлении.
Услышав из его уст это признание, я не могла сдержать слез: прикованный
к скале царственный орел мог бы так просить воробья приносить ему пищу.
Однако я не собиралась плакать; я стерла соленые капли с лица и занялась
приготовлением завтрака.
Почти все утро мы провели на воздухе. Я вывела его из сырого дремучего
леса на простор веселых полей, я говорила ему о том, как сверкает зелень,
как свежи цветы и изгороди, как ослепительно сияет небесная лазурь. Я
выбрала для него хорошее местечко в тени - это был старый сухой пень - и
позволила ему усадить меня к себе на колени. Зачем мне было ему отказывать,
когда мы оба были счастливее рядом, чем в отдалении друг от друга? Пилот
улегся возле нас; кругом царила тишина. Сжав меня в своих объятиях, мистер
Рочестер вдруг заговорил:
- Ах ты, жестокая, жестокая изменница. О Джен, ты не можешь себе
представить, что я пережил, когда выяснилось, что ты бежала из Торнфильда и
пропала без следа, а особенно когда, осмотрев твою комнату, я убедился, что
ты не захватила с собой ни денег, ни ценностей! Жемчужное ожерелье, которое
я тебе подарил, лежало в том же футляре; твои чемоданы стояли запертые и
перевязанные, готовые для свадебного путешествия. «Что будет делать моя
любимая, - думал я, - без денег и без друзей?» Что же она делала? Расскажи
мне теперь.
Уступая его просьбе, я стала рассказывать обо всем, что произошло за
этот год. Я значительно смягчила краски, описывая те три дня скитаний и
голода, боясь причинить ему лишние страдания, но и то немногое, что я
рассказала, ранило его преданное сердце глубже, чем я хотела.
Мне не следовало, сказал он, уходить от него без всяких средств к
жизни, я обязана была сообщить ему о своих намерениях, должна была ему
довериться; он никогда бы не принудил меня стать его любовницей. Хотя он и
доходил до ярости в своем отчаянии, он любит меня слишком глубоко, чтобы
сделаться моим тираном; он отдал бы мне все свое состояние, не попросив
взамен даже поцелуя, - только бы я не уходила одна, без друзей, в широкий
мир. Он уверен, что я рассказала ему далеко не все о своих страданиях.
- Ну, каковы бы ни были мои страдания, они продолжались очень недолго,
- отвечала я и затем перешла к тому, как меня приняли в Мурхаузе, как я
получила место школьной учительницы, как свалилось на меня наследство, как я
нашла своих родственников. Конечно, имя Сент-Джона нередко встречалось в
моем рассказе. Это сразу же привлекло его внимание и, когда я кончила,
определило дальнейшее течение нашей беседы.
- Так этот Сент-Джон твой кузен?
- Да.
- Ты часто о нем упоминаешь: он тебе нравится?
- Он очень хороший человек, сэр; я не могла не привязаться к нему.
- Хороший человек? Что же, это почтенный и добродетельный человек лет
пятидесяти?
- Сент-Джону двадцать девять лет, сэр.
- Jeune encore [Еще молод (фр.)], как говорят французы. Что ж, должно
быть, он маленького роста, флегматичен и некрасив? Человек, который может
похвалиться скорее отсутствием пороков, чем обилием высоких добродетелей?
- Это человек неистощимой энергии. Цель его жизни - благие, возвышенные
дела.
- Ну, а как насчет ума? Вероятно, он не блещет талантом? У него самые
благие намерения, но уши вянут, когда он заговорит?
- Он мало говорит, сэр, но всякое его слово попадает в цель. У него
замечательный ум, - я бы сказала, скорее властный, чем гибкий.
- Значит, он способный человек?
- Чрезвычайно одаренный.
- И образованный?
- Сент-Джон - человек обширных и серьезных познаний.
- Ты как будто сказала, что тебе не нравится, как он держится? Что же
он, напыщенный педант?
- Я ничего не говорила о его манере держаться, но если бы она мне не
нравилась, значит, у меня весьма дурной вкус; он изысканно вежлив, спокоен -
словом, настоящий джентльмен.
- А его наружность?.. Я забыл, каким ты описывала его; вероятно, это
грубоватый викарий, в тесном белом галстуке, выступающий как на котурнах, в
своих штиблетах на толстых подошвах, не так ли?
- Сент-Джон хорошо одевается. Он красивый мужчина - высокий блондин с
прекрасными голубыми глазами и греческим профилем.
- (В сторону.) Черт бы его побрал! (Обращаясь ко мне.) Он, видно,
нравился тебе, Джен?
- Да, мистер Рочестер, он мне нравился; но вы уже спрашивали меня об
этом.
Я, конечно, понимала, куда клонит мой собеседник: в нем пробудилась
ревность. Она жалила его, но ее укусы были целительны: они отвлекали его от
гнетущих мыслей. Поэтому я и не спешила заговорить эту змею.
- Может быть, вы сойдете с моих колен, мисс Эйр? - последовала
несколько неожиданная реплика.
- Отчего же, мистер Рочестер?
- Нарисованный вами образ представляет слишком уж разительный контраст
со мной. Вы изобразили пленительного Аполлона; он владеет вашей фантазией -
высокий, красивый, голубоглазый, с греческим профилем. А перед вами Вулкан -
этакий корявый кузнец, смуглый, широкоплечий и к тому же еще слепой и
однорукий.
- Мне это не приходило в голову, но вы действительно настоящий Вулкан,
сэр.
- Ну, так убирайтесь вон, сударыня, скатертью дорога! Но, прежде чем
уйти (и он еще крепче прижал меня к себе), будьте так любезны ответить мне
на кое-какие вопросы.
Он помолчал.
- Какие вопросы, мистер Рочестер? Тут последовал настоящий допрос:
- Когда Сент-Джон устраивал вас на место учительницы в Мортоне, он еще
не знал, что вы его кузина?
- Не знал.
- Вы часто с ним виделись? Он иногда заходил в школу.
- Ежедневно.
- Он одобрял вашу работу, Джен? Я знаю, вы делали все безукоризненно,
ведь вы же умница.
- Да, он ее одобрял.
- И он, конечно, обнаружил в вас много достоинств, о которых не
подозревал? У вас незаурядные способности.
- На этот счет ничего вам не могу сказать.
- Вы говорите, что жили в маленьком коттедже близ школы. Навещал он вас
когда-нибудь?
- Иногда.
- По вечерам?
- Раз или два. Наступила пауза.
- А сколько времени вы прожили с ним и с его сестрами, после того как
было установлено ваше родство?
- Пять месяцев.
- Много ли Риверс проводил времени в вашем обществе?
- Много. Маленькая гостиная служила ему и нам рабочей комнатой; он
сидел у окна, а мы за столом.
- И подолгу он занимался?
- Да, подолгу.
- Чем?
- Языком индустани.
- А что вы делали в это время?
- Сперва я изучала немецкий.
- Это он с вами занимался?
- Он не знает немецкого.
- А он ничем с вами не занимался?
- Немного языком индустани.
- Риверс занимался с вами индустани?
- Да, сэр.
- И со своими сестрами тоже?
- Нет.
- Значит, ему хотелось учить вас?
- Да. Снова пауза.
- А с чего он это выдумал? На что вам мог понадобиться индустани?
- Он хотел, чтобы я поехала с ним в Индию.
- Ага! Вот я и докопался до сути дела. Он хотел на вас жениться?
- Он просил моей руки.
- Это ложь, бесстыдная выдумка, мне назло!
- Прошу прощения, но это чистая правда; он просил меня об этом не раз,
и притом с настойчивостью, которая могла бы поспорить с вашей.
- Мисс Эйр, повторяю, вы можете уйти. Сколько раз я должен это
повторять? Отчего вы упорно продолжаете сидеть у меня на коленях, когда я
попросил вас удалиться?
- Мне и здесь хорошо.
- Нет, Джен, вам не может быть здесь хорошо, ваше сердце далеко - оно с
вашим кузеном, с этим Сент-Джоном. А я-то считал, что моя маленькая Джен
целиком принадлежит мне! Я верил, что она меня любит, даже когда она меня
покинула; это была капля меду в океане горечи. Хотя мы и были разлучены,
хотя я и оплакивал горючими слезами нашу разлуку, - я все же не мог
допустить, чтобы та, о ком я так тоскую, полюбила другого. Но бесполезно
горевать. Оставьте меня, Джен, уезжайте и выходите замуж за Риверса.
- Ну, так столкните меня, сэр, прогоните меня, - добровольно я вас не
покину.
- Джен, мне так дорог звук вашего голоса, он вновь воскрешает во мне
надежду, он такой правдивый. Он напоминает мне то, что было год назад. Я
забываю, что вы связаны иными узами. Но я не такой безумец... Идите...
- Куда же мне идти, сэр?
- Своей дорогой - с мужем, которого вы себе избрали.
- Кто же это?
- Вы знаете - это Сент-Джон Риверс.
- Он мне не муж и никогда им не будет. Сент-Джон меня не любит, и я его
не люблю. Он любил (по-своему, не так, как вы умеете любить) красивую
молодую девушку по имени Розамунда и хотел на мне жениться только потому,
что видел во мне подходящую подругу для миссионера, к чему та совершенно не
подходит. Он человек возвышенной души, но он суров, а со мной холоден, как
айсберг. Он не похож на вас, сэр; я не чувствую себя счастливой в его
присутствии. У него нет ко мне снисходительности, нет и нежности. Его не
привлекает даже моя молодость, он ценит во мне лишь мои полезные моральные
качества. И я должна вас покинуть, сэр, и отправиться к нему?
Я невольно содрогнулась и инстинктивно прижалась к своему слепому, но
горячо любимому хозяину. Он улыбнулся.
- Как, Джен? Это правда? И отношения между вами и Риверсом
действительно таковы?
- Безусловно, сэр. О, вам незачем ревновать! Я просто хотела немножко
вас подразнить, чтобы отвлечь от грустных мыслей; я считала, что гнев для
вас полезнее скорби. Но раз вам так дорога моя любовь, успокойтесь. Если бы
вы только знали, как я вас люблю, вы были бы горды и довольны. Все мое
сердце принадлежит вам, сэр! Оно ваше и останется вашим, хотя бы даже злой
рок навеки удалил меня от вас.
Он поцеловал меня, но вдруг лицо его вновь потемнело от мрачных дум.
- Жалкий слепец! Калека! - пробормотал он горестно.
Я ласкала его, желая утешить. Я знала, о чем он думает, и хотела об
этом заговорить, но не решалась. Когда он отвернулся на мгновение, я
увидела, как из-под его закрытого века скатилась слеза и потекла по
мужественному лицу. Сердце мое переполнилось.
- Я совсем, как старый, разбитый молнией каштан в торнфильдском саду, -
заговорил он спустя некоторое Время. - И какое имеет право такая развалина
требовать, чтобы весенняя жимолость обвила ее свежей листвой?
- Вы вовсе не развалина, сэр, и не дерево, разбитое молнией, вы могучий
зеленеющий дуб. Цветы и кусты будут и без вашей просьбы расти у ваших
корней, им отрадна ваша благостная тень; и, поднимаясь кверху, они прильнут
к вам и обовьют вас, ибо ваш могучий ствол служит им надежной опорой.
Он снова улыбнулся: мои слова утешили его.
- Ты говоришь о друзьях, Джен? - спросил он.
- Да, о друзьях, - отвечала я не совсем уверенно, так как имела в виду
большее, чем дружбу, но не могла найти подходящего слова. Он пришел мне на
помощь.
- Ах, Джен! Но я хочу иметь жену!
- В самом деле, сэр?
- Да. Это для вас новость?
- Конечно, вы об этом ничего еще не говорили.
- Это неприятная для вас новость?
- Смотря по обстоятельствам, сэр, смотря по вашему выбору.
- Вы его сделаете за меня, Джен. Я подчинюсь вашему решению.
- В таком случае, сэр, выберите ту, что любит вас больше всех.
- Ну, тогда я выберу ту, кого я больше всех люблю. Джен, вы пойдете за
меня замуж?!
- Да, сэр.
- За несчастного слепца, которого вам придется водить за руку?
- Да, сэр.
- За калеку, на двадцать лет старше вас, за которым вам придется
ходить?
- Да, сэр.
- Правда, Джен?
- Истинная правда, сэр.
- О моя любимая! Господь да благословит тебя и наградит!
- Мистер Рочестер, если я хоть раз совершила доброе дело, если меня
когда-либо осеняла благая мысль, если я молилась искренне и горячо, если
стремилась только к тому, что справедливо, - теперь я вознаграждена! Быть
вашей женой для меня вершина земного счастья.
- Это потому, что ты находишь радость в жертве.
- В жертве? Чем я жертвую? Голодом ради пищи, ожиданием ради исполнения
желания? Разве возможность обнять того, кто мне мил, прижаться губами к
тому, кого я люблю, опереться на того, кому я доверяю, - значит принести
жертву? Если так, то, конечно, я нахожу радость в жертве.
- И ты готова терпеть мои немощи, Джен? Мириться с убожеством?
- Его не существует для меня, сэр. Теперь, когда я могу быть
действительно вам полезной, я люблю вас даже больше, чем раньше, когда вы, с
высоты своего величия, хотели только дарить и покровительствовать.
- До сих пор мне была ненавистна помощь, мне было противно, когда меня
водили за руку, а теперь я чувствую, как мне это будет приятно. Мне было
тяжело опираться на плечо наемника, но отрадно чувствовать, что моя рука
сжимает маленькие пальчики Джен. Лучше полное одиночество, чем постоянная
зависимость от прислуги; но нежная забота Джен будет для меня неиссякаемым
источником радости. Я люблю Джен, но любит ли она меня?
- Всем существом, сэр.
- Если дело обстоит так, то нам нечего больше ждать: нам надо
немедленно обвенчаться.
Он говорил с жаром, в нем пробуждалась его прежняя пылкость.
- Мы должны стать нераздельными, Джен; нечего откладывать, надо
получить разрешение на брак и обвенчаться.
- Мистер Рочестер, я только сейчас заметила, что солнце сильно
склонилось к западу и Пилот уже убежал домой обедать. Дайте мне взглянуть на
ваши часы.
- Прицепи их к своему кушаку, Джен, и оставь их у себя; мне они больше
не нужны.
- Уже около четырех часов, сэр. Вы не голодны?
- Через два дня должна быть наша свадьба, Джен. Теперь не нужно ни
нарядов, ни драгоценностей, - все это ничего не стоит.
Солнце уже высушило капли дождя на листьях, ветер стих; стало жарко.
- Знаешь, Джен, у меня на шее, под рубашкой, надето твое жемчужное
ожерелье. Я ношу его с того дня, когда потерял мое единственное сокровище, -
как воспоминание о нем.
- Мы пойдем домой лесом, это самая тенистая дорога. Но он продолжал
развивать свои мысли, не обращая внимания на мои слова.
- Джен, ты, наверно, считаешь меня неверующим, но мое сердце сейчас
полно благодарности к всеблагому богу, дающему радость на этой земле. Его
взор не то, что взор человека, - он видит яснее и судит не так, как человек,
но с совершенной мудростью. Я дурно поступил: я хотел осквернить мой
невинный цветок, коснуться его чистоты дыханием греха. Всемогущий отнял его
у меня. В своем упорстве я чуть не проклял посланное свыше испытание, -
вместо того чтобы склониться перед волей небес, я бросил ей вызов.
Божественный приговор свершился: на меня обрушились несчастья, я был на
волосок от смерти. Постигшие меня наказания были суровы, одно из них
навсегда меня смирило. Ты знаешь, как я гордился моей силой, - но где она
теперь, когда я должен прибегать к чужой помощи, как слабое дитя? Недавно,
Джен, - только недавно, - начал я видеть и узнавать в своей судьбе перст
божий. Я начал испытывать угрызения совести, раскаяние, желание примириться
с моим творцом. Я иногда молился; это были краткие молитвы, но глубоко
искренние.
Несколько дней назад... нет, я могу точно сказать когда, - четыре дня
назад, в понедельник вечером, я испытал странное состояние: на смену моему
бурному отчаянию, мрачности, тоске явилась печаль. Мне давно уже казалось,
что раз я нигде не могу тебя найти - значит, ты умерла. Поздно вечером,
вероятно между одиннадцатью и двенадцатью, прежде чем лечь, я стал молить
бога, чтобы он, если сочтет это возможным, поскорее взял меня из этой жизни
в иной мир, где есть надежда встретиться с Джен.
Я сидел в своей комнате, у открытого окна; мне было приятно дышать
благоуханным воздухом ночи; правда, я не мог видеть звезд, а месяц
представлялся мне лишь светлым туманным пятном. Я тосковал о тебе, Дженет!
О, я тосковал о тебе и душой и телом. Я спрашивал бога в тоске и смирении,
не довольно ли я уже вытерпел мук, отчаяния и боли и не будет ли мне дано
вновь испытать блаженство и мир? Что все постигшее меня я заслужил, это я
признавал, но я сомневался, хватит ли у меня сил на новые страдания. Я молил
его - и вот с моих губ невольно сорвалось имя, альфа и омега моих сердечных
желаний: «Джен! Джен! Джен!»
- Вы произнесли эти слова вслух?
- Да, Джен. Если бы кто-нибудь услыхал меня, он решил бы, что я
сумасшедший, с такой неистовой силой вырвались у меня эти слова.
- И это было в прошлый понедельник около полуночи?
- Да, но не важно время; самое странное то, что за этим последовало. Ты
сочтешь меня суеверным, - правда, у меня в крови есть и всегда была
некоторая склонность к суеверию, тем не менее это правда, что я услыхал то,
о чем сейчас расскажу.
Когда я воскликнул: «Джен, Джен, Джен!», голос (я не могу сказать
откуда, но знаю, чей он) отвечал: «Иду! Жди меня!» - и через мгновение
ночной ветер донес до меня слова: «Где ты?»
Я хотел бы передать тебе ту картину, то видение, которое вызвал во мне
этот возглас; однако трудно выразить это словами. Ферндин, как ты видишь,
окружен густым лесом, и всякий звук здесь звучит глухо и замирает без
отголосков. Но слова «где ты?» были произнесены, казалось, среди гор, ибо я
слышал, как их повторяло горное эхо. И мне почудилось, будто более свежий,
прохладный ветер коснулся моего лба; мне представилось, что я встречаюсь с
Джен в какой-то дикой, пустынной местности. Духовно мы, вероятно, и
встретились. Ты в этот час, Джен, конечно, спала глубоким сном; быть может,
твоя душа покинула комнату и отправилась утешать мою: ибо это был твой
голос, - это так же верно, как то, что я жив! Это был твой голос.
Вы знаете, читатель, что именно в понедельник, около полуночи, я
услышала таинственный призыв; как раз этими словами я на него ответила. Я
выслушала рассказ мистера Рочестера, но ничем на него не отозвалась.
Совпадение было так необъяснимо и так меня поразило, что я не могла говорить
о нем и обсуждать его. Это неизбежно произвело бы глубочайшее впечатление на
душу моего собеседника, а эту душу, которая столько пережила и поэтому имела
особую склонность к мрачности, не следовало сейчас уводить в глубокую тень
сверхъестественного. Итак, я затаила все это в своем сердце.
- Теперь ты уже не будешь удивляться, - продолжал мой хозяин, - почему,
когда ты так неожиданно предстала предо мной вчера вечером, мне было трудно
поверить, что ты не видение и не один только голос, который замрет и
растворится в тишине, как замерли в тот раз твой шепот и горное эхо. Теперь,
благодарение богу, я знаю, что все это другое. Да, я благодарю бога.
Он благоговейно обнажил голову и, опустив незрячие глаза, склонился в
безмолвной молитве.
- Я благодарю творца за то, что в дни суда он вспомнил о милосердии. Я
смиренно молю моего искупителя, чтобы он дал мне силы отныне вести более
чистую жизнь, чем та, какую я вел до сих пор.
Затем он протянул ко мне руку, чтобы я его повела, Я взяла эту дорогую
руку, на мгновение прижала ее к своим губам, затем дала ему обнять меня за
плечи: будучи гораздо ниже его, я одновременно служила ему и опорой и
поводырем. Мы вошли в лес и направились домой.
Глава XXXVIII
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Читатель, я стала его женой. Это была тихая свадьба: присутствовали
лишь он и я, священник и причетник. Когда мы вернулись из церкви, я
отправилась на кухню, где Мери готовила обед, а Джон чистил ножи, и сказала:
- Мери, сегодня утром я обвенчалась с мистером Рочестером.
Экономка и ее муж были почтенные, флегматичного склада люди, которым
можно было в любое время спокойно сообщить самую важную новость, не рискуя
услышать визгливые восклицания и быть оглушенной потоком недоуменных
расспросов. Мери взглянула на меня с удивлением; ложка, которой она поливала
соусом пару жарившихся цыплят, на несколько мгновений замерла в воздухе, и
на те же несколько мгновений Джон перестал чистить ножи. Склонившись затем
над жарким, Мери только сказала:
- Обвенчались, мисс! В самом деле? - и прибавила: - Я видела, что вы с
хозяином куда-то пошли, но не знала, что вы отправились в церковь венчаться.
- Сказав это, она продолжала поливать жаркое.
Обернувшись к Джону, я видела, что он широко улыбается.
- Я говорил Мери, что этим дело кончится, - сказал он. - Я догадывался,
что у мистера Эдварда на уме (Джон был старым слугою, он знал своего хозяина
еще когда тот был младшим в семье, и поэтому часто называл его по имени), и
был уверен, что он не станет долго ждать. Что ж, правильно сделал, как мне
сдается. Желаю вам счастья, мисс, - и он отвесил мне почтительный поклон.
- Спасибо, Джон! Мистер Рочестер просил меня передать вот это вам и
Мери. - Я вложила ему в руку пятифунтовый билет и, не ожидая, что они еще
скажут, ушла из кухни. Некоторое время спустя, проходя мимо двери кухни, я
услышала следующие слова:
- Она подходит ему куда лучше, чем какая-нибудь важная леди. - И затем:
- Правда, из себя она неказиста, но зато сердце у нее доброе и ничего
плохого про нее не скажешь; а что до него, то всякому ясно, что она кажется
ему первой красавицей.
Я сейчас же написала в Мурхауз и в Кембридж, сообщая об этой перемене в
моей жизни и объясняя, чем она вызвана. Диана и Мери одобрили этот шаг.
Диана прибавила, что, как только окончится медовый месяц, она приедет меня
навестить.
- Лучше ей этого не дожидаться, - сказал мистер Рочестер, когда я
прочла ему письмо, - а то она, пожалуй, никогда не приедет; наш медовый
месяц будет сиять нам всю нашу жизнь, и его лучи померкнут лишь над твоей и
моей могилой.
Не знаю, как принял Сент-Джон это известие; он так и не ответил на
письмо, в котором я извещала его об этом событии. Однако спустя полгода он
все-таки мне написал; правда, не упоминая ни о мистере Рочестере, ни о моем
замужестве. Его письмо было написано в сдержанном тоне, хотя и очень
серьезном, но ласковом. С тех пор мы обмениваемся с ним письмами не слишком
часто, но регулярно; он надеется, что я счастлива, и верит, что я не из
числа тех, кто живет в этом мире без бога и поглощен лишь земными
интересами.
Вы еще не совсем забыли маленькую Адель, не правда ли, читатель? Я о
ней ни на минуту не забывала. Вскоре я попросила у мистера Рочестера
разрешения навестить Адель в школе, куда он ее поместил. Меня тронула ее
бурная радость, когда она увидела меня. Девочка показалась мне худой и
бледной; она жаловалась, что ей живется трудно. И действительно, порядки в
этом заведении оказались слишком строгими и методы обучения слишком суровыми
для ребенка ее возраста; я увезла ее домой. Я собиралась снова сделаться ее
гувернанткой, но вскоре увидела, что это невозможно: мое время и заботы
принадлежали другому, - мой муж так в них нуждался!
Поэтому я нашла более подходящую школу, в нашей местности, где могла
часто навещать Адель и иногда брать ее домой. Я заботилась о том, чтобы у
нее было все необходимое, и скоро она там освоилась, почувствовала себя
вполне счастливой и стала делать быстрые успехи в учении. С годами
английское воспитание в значительной мере отучило девочку от ее французских
замашек; и по окончании ею школы я приобрела в ее лице приятную и услужливую
помощницу, покорную, веселую и скромную. Своими заботами обо мне и о моих
близких она давно уже отплатила мне за любовь и внимание, которые встречала
с моей стороны.
Моя повесть подходит к концу. Еще несколько слов о моей замужней жизни
и о судьбе тех, чьи имена встречались в моем рассказе, - и я кончаю.
Уже десять лет, как я замужем. Я знаю, что значит всецело жить для
человека, которого любишь больше всего на свете. Я считаю себя бесконечно
счастливой, и моего счастья нельзя выразить никакими словами, потому что мы
с мужем живем друг для друга. Ни одна женщина в мире так всецело не
принадлежит своему мужу. Нас так же не может утомить общество друг друга,
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |