Саммари: Профессор Снейп дает отповедь Драко Малфою, раскрывая подробности своей биографии. 1 страница

Мистеру Малфою

Автор: Трейсмор Гесс

Бета: Гаденыш

Pairing: ССЛМТом Реддл

Рейтинг: R

Жанр: angst

Саммари: Профессор Снейп дает отповедь Драко Малфою, раскрывая подробности своей биографии.

Disclaimer: Персонажи заимствованы у Дж.К. Роулинг, алхимические практики - из частного опыта, история - у судьбы.

Утром Хогвартс-экспресс отошел от университетской станции во внешний мир. Экзамены кончились. В пустых коридорах еще остались их следы - расчетные таблицы светил в корзине для бумаг, фантики в кранах для умывания, копоть от неисправных петард вдоль стены на третьем этаже, сгусток помады на шторах в когтевранской гостиной. А на столе декана Слизерина осталось письмо.

Это было странное письмо, подброшенное неверной рукой, не осмелившейся или не снизошедшей написать имя адресата. Студенты не пишут писем преподавателям, и потому разлинованная бумага отводила глаза. Аккуратные стихотворные строки, в которых за версту виделся труд переписчика. Ничего личного. Формальный презент.

- Глупец, - пробормотал декан, роняя лист на колени. Сквозь закрытые глаза и сплетенные пальцы он практически видел своего студента - в купе поезда, с надменным лицом, повернутым к окну. Серые зрачки, как маятники, мерно движутся вправо-влево за бегущими в окне холмами. Рука сжимает серебряную луковицу часов, словно измеряет пульс или с минуты на минуту ждет взрыва. Фальшивая маска равнодушия, холодные руки, биение вены над ключицей. Он не уверен, что поступил безупречно, хотя и обезопасил себя. Он ни в чем никогда не уверен. Но он решился - и это стоило очень дорого.

Очевидно, ценой откровенности должен быть взрыв.

Но преподаватели не играют со студентами в поддавки, и потому разлинованная бумага не жгла коленей. Она не вызывала ни азарта, ни ярости, ни боли. Для взрыва недостаточно.

"Тик-так, стрелки в серебре.

Тик-так, крутятся колеса.

Я не плачу в сентябре.

Осенним дождям не подобают слезы.

Тик-так, иней на щеке.

Тик-так, мне никто не верит.

Много солнца вдалеке,

Но солнце мое - ваш неприступный берег.

Мой урок куда ценнее сейчас,

Хоть он тяжел, как правила чести.

Ответ из книг - он пресен для вас,

Не так ли?

Ответьте, профессор.

Шелест пройденных страниц.

Шепот скомканной постели.

Умер ваш прекрасный принц.

Не это то, чего вы так хотели?

Тик-так, кровь на треть - вода.

Тик-так - гордость нерушима.

Сердце в колбе изо льда.

Не это ли то, что вам необходимо?

Ваш урок не позабуду я впредь,

Душа молчит по правилам чести.

Взвести курок, смеясь - и терпеть,

Не так ли?

Ответьте, профессор.

Тик-так, в небе облака.

Плыли, плыли - и пропали.

Зверь сорвался с поводка.

Не это ли то, что вы мне обещали?

Встали стрелки на часах.

Недоступен дальний берег.

Я не верю в чудеса.

Я верил в тепло. Теперь не верю.

И мой ответ был легче, чем я думал сперва,

Вы так умны, вы все рассчитали.

Слова из книг - всего лишь слова,

Не так ли?

Не так ли?

Благодарю, профессор, за прекрасный урок.

Чем крепче боль - тем тверже устои.

Но отчего ты не был жесток?..

Ответь мне.

А впрочем, не стоит".

- Глупец, - повторил декан, стряхивая лист на пол. Тот не был подписан, но не узнать этот почерк было нельзя. Семейная легенда Малфоев будет преследовать его до тех пор, пока он не расставит в ней точки.

…Недостаточно для взрыва, но вполне довольно для пролития чернил.

"Мистеру Малфою", - вывела рука на пергаменте, и замерла. С изнанки пергамент был покрыт расчетом объемов и значками элементов, и оттого также не нуждался в подписи. Жестокая небрежность. Прекрасное оправдание имени.

Но писать, разумеется, следовало не о том.

…Сквозь толщу стен, пространства и времени поезд набирал обороты. Его стальные колеса и сочленения стучали почти рядом.

***

"Мальчик мой, прощай.

Ты победил. Я был бы куда более удивлен, если бы в глубине души этого не хотел. Не так легко признаться в том, но ненавидеть тяжело. Это самая трудная вещь на свете, и я уже не уверен, что необходимая. Труднее ненависти только ложь. К тому же она некогда не исполняет гарантий. Наш общий приятель мистер Блэк характеризует ее кратко: "Дерьмо".

Я по уши в нем. Настолько, что не могу сказать тебе в глаза то, что доверяю бумаге. В глаза я скажу тебе только слова прощания. Таковы приличия.

Ты много раз давал понять, что тебе необходимо мое прошлое, особенно в той его части, которая касается Того-о-ком-не-следует-говорить, и я каждый раз не замечал твоих намеков. Спешу заметить, что они были весьма слабы и инфантильны. Слизерин - это концентрированная воля, прежде всего - воля к знанию (а не та глупость, которую распространяет о нас Гриффиндор с молчаливой поддержки директора). Сам Гриффиндор производит только Образ Доброго Волшебника, храброго и готового любить (самого себя), поэтому все волшебные герои магглских сказок - выходцы из Гриффиндора. Гриффиндор плодит выскочек, ибо на большее ему не хватает материала. Даже Райвенкло имеет лучший потенциал. И поэтому, когда речь заходит о настоящей магии, настоящем Делании - всегда обращаются в Слизерин. Это единственное место, где цель оправдывает средства - поэтому в результате получается хоть что-то. А единственное полноценное средство волшебника - он сам. Таким образом, мистер Малфой, я доношу до вас простую мысль - даже по части самопожертвования Слизерин далеко обогнал львиный питомник.

И поэтому я хочу сказать - если ты воистину хочешь чего-либо, приложи к этому не только желание, но и всю свою волю. Приложи ее, переступив через жалость к себе. Ты хочешь знать, что стоит за печатью Того-о-ком-не-следует-говорить, ты хочешь знать, чем платят за нее, и как она оказалась у меня и у твоего отца, и чего тебе ждать от будущего, когда ты сам ее получишь. Твой отец - стопроцентный слизеринец - молчит, ибо не желает тратить время на понимание твоих намеков, не хочет слышать твоего безвольного лепета вместо вопроса, он не станет тебе помогать, потому что Слизерин помогает только равным. Пока ты молча подчиняешься и бредешь на поводке, даже проклиная его в сердцах - ты не равный. И достоин лишь презрения. Я такой же, как и твой отец - и до сего момента ждал, пока ты дозреешь. Но ты не дозреешь.

Однако моя слизеринская закваска противится созерцанию. Ты, смирившись, катишься в пропасть, и вынуждаешь меня против воли соглашаться с таким положением вещей. Не с тем, что ты обретешь Знак, а с тем, что мой ученик так и остался рохлей. Что ему не хватило воли к знанию взять любого из нас за горло и добиться правды. Поверь, говорить правду все еще легко и приятно.

Ты думаешь, я берегу свое прошлое, потому что я его стыжусь, или оттого, что воспоминания болезненны. Это не так. Полученный опыт с лихвой перекрывает любую боль и любой стыд. Потому что единственный инструмент познания для волшебника - он сам.

Говоря начистоту, у меня совершенно нет времени. Его нет, чтобы ждать, пока ты наберешься смелости, его нет, чтобы играть в игры юности. Вы долго шли ко мне, мистер Малфой, и я отнюдь не слеп. Но сейчас у меня кончилось время. Поэтому, позвольте вас поздравить - ваш поезд приехал.

***

История служения Левой Руки - вот что я собираюсь вам рассказать. Вы, мистер Малфой, весьма чутко соотнесли ее с историей взаимоотношений наших семей и - делая логический шаг - с историей моих отношений с вами. К несчастью, вы так и не задали мне простого вопроса: "Что сделал вам, профессор, мой отец, и чего мне теперь это будет стоить?" Ты спросил просто: "Что я сделал не так, профессор?" На что я, разумеется, ответил правду: "Ничего". Ты не сделал ничего.

Полагаю, мой опыт и возраст - бездна, которую ты не можешь ни переступить, ни игнорировать. То же самое могу сказать и о себе. Вы не были мне интересны, мистер Малфой. Ваша робость под маской взрослости оскорбляла мой вкус. Вы не были похожи ни на одного из сотни обычных детей - глумливых, тупых, шумных, но естественных. И когда позже природа ваша несмело проявилась в вас - вы ничем меня не удивили. Вы были привязчивы, мистер Малфой - и хотя я отлично вас понимал, радости мне это не доставило. Единственное постоянное чувство, которое я питал к вам - досада.

…Оттого, что вы были копией вашего отца, и одновременно разительно от него отличались.

***

Люциус Малфой был образцом хорошего вкуса. Единственное, что отдавало вульгарностью (на чей-то вкус - эксцентрикой) - это его имя. Не могу не заметить, что это то немногое, что вас с ним роднит. Видите ли, мистер Малфой, есть вещи, воспитываемые поколениями. Мои собственные предки всегда отличались сдержанностью, ибо восходят к тому самому Амброзиусу, что был отцом Мерлина, и хотя Амброзиус не был не волшебником, ни даже англичанином, он был человеком в высшей степени цивилизованным и имел понятие о внутренней дисциплине. Как утверждает магглская история, он служил офицером в армии древней империи. Отзвуки этой империи до сих пор слышны в именах всех мужчин нашего рода, и до сих пор ни один из нас не выглядит как северянин. Моего прадеда звали Корнелием, деда - Лицинием, отца - Августом, хотя в анналы он вошел под варваризованным именем "Огюст". Удивительно, что до близкого знакомства с вашим отцом я был уверен, что его имя - того же имперского происхождения. Луций. Но он исправил мою ошибку.

Впрочем, к какому источнику не возводи, его имя означает "Свет". Сам он, конечно, предпочитал свет падший. Чего еще ждать от человека, нарекшего своего единственного сына именем рода животного.

Итак, в остальном Люциус Малфой был образцом хорошего вкуса и светочем своего факультета. Прочих достоинств он не имел, и я сомневаюсь, что сейчас они обнаружились. Он не блистал ни в одной из дисциплин и посредственно учился. Он не имел магической силы, если вы понимаете, о чем я говорю. Это было приговором в определенных кругах - но не в тех, к которым ваш отец примеривался. Для работы в Министерстве у нас можно быть полным индюком, потому что при переборе бумажек таланты не нужны. У Люциуса Малфоя не было никаких талантов, кроме таланта подать себя. Но этот последний с лихвой искупал отсутствующие.

В юности ваш отец, мистер Малфой, отличался крайней живостью в общении и недюжинным обаянием. Разумеется, непроницаемая маска уже тогда намертво приросла к его лицу, но она щедро демонстрировала показные эмоции, столь легко принимаемые за истину. Он выглядел чувствительным, страстным человеком, знатоком квиддичного поля, одарял собеседников как заразительным смехом, так и проникновенным сочувствием. Чувствовал ли он хоть сотую часть изображаемого, не ведомо никому. И, полагаю, знать правды никто не хотел. Исследования такого рода на нашем факультете не приняты.

Мы не были близки с вашим отцом до определенного момента, который инициировал он сам. Не скрою, его обаяние не оставляло меня равнодушным, поскольку вокруг него кипела жизнь - но вместе с тем эта жизнь была полна суеты, а суета меня, как вы знаете, утомляет. Мне был приятен Люциус Малфой - издалека. К числу его врагов я не принадлежал, потому что ненависть столь же суетна и столь же утомительна.

Тут стоит сделать необходимое отступление. Как вы можете догадаться, мистер Малфой, я никогда не был душой компании и не имею склонности легко проводить свое время. Причина этого в моем характере и общем складе, которым одарила меня природа. Прежде всего, я далеко не красавец - и это самое мягкое, что можно сказать о моем лице. В юности я был хмур, как ноябрьские хляби, единожды уверившись, что молодецкие утехи не по мне. Тот род веселья, что по чести зовется обычным хулиганством - однако легко находит приятелей на час и создает компанейскую репутацию - был мне отвратителен. Я искренне считаю, что юношеское хулиганство является результатом неправильной переработки гормональной энергии, которую люди сведущие пускают на свое Искусство, либо пользуются ей по прямому назначению. Итак, приятелей у меня не завелось. Легко можно догадаться, что успехом у девиц я также не пользовался, а друзей у меня не было по той причине, что к дружбе я всегда предъявлял высокие требования. Как вы знаете сами, мистер Малфой, друзьями в Слизерине могут быть только люди, связанные общим Делом. В моем Деле я был абсолютно одинок, оттого что был первым. Алхимия - строгое искусство.

Таким образом, ко времени сближения с вашим отцом мы являли собой две противоположности, павлина и соловья, которые не могут сойтись даже на почве зависти друг к другу - потому что зависть в данных обстоятельствах абсурдна.

Последний год моего обучения, и, соответственно, шестой курс Люциуса Малфоя, был связан с возвышением Того-о-ком-не-следует-говорить. Тогда он еще был Томом Ван Реддолом (таково имя его предков по мужской линии, каких-то голландских фермеров в прошлом), и кроме его сиротского детства, увлечения кельтскими древностями и работ по обрядовой магии о нем ничего не было известно. Он лет тридцать как окончил Хогвартс, служебную карьеру презрел, и пребывал в одиночном плавании, как и подобает настоящим ученым, если у них находятся средства на жизнь. К середине моего седьмого курса ситуация изменилась. Том Ван Реддол всплыл из небытия - он издал книгу. Она имела плачевный тираж, но стоила баснословных денег, и, разумеется, попала в те руки, на которые была рассчитана - в руки богатых, чистокровных отпрысков знатных родов. Не спрашивайте меня, что в ней было написано. Могу сказать лишь, что это был своего рода манифест, посвященный исследованию и преображению крови. Она так и называлась "Кровь". По старой традиции, заведенной между алхимиками и колдунами, она была подписана анаграммой: Воланд де Морт. Расшифровать ее не стоило ни малейшего труда.

Слизерин получил ее первым. Как все нетривиальное, она стала модной, и создала особую культуру - единственный экземпляр выдавался на руки под клятву о неразглашении только в присутствии владельца и только чистокровным студентам. Нетрудно догадаться, что не прошло и месяца, как в среде Хогвартса создался своего рода клуб. Поначалу все выглядело весьма невинно, к тому же запрета на создание студенческих обществ не существовало. Но как и все волшебные книги, эта подчиняла себе судьбы своих читателей, а почитателей и подавно. Описывая ритуалы крови, она выстроила из людей особый ритуальный круг.

По праву чистокровного волшебника я входил в него автоматически, хотя все эти сборища почитал великой глупостью. Куда больше меня интересовал сам текст, конечно, не вульгарные лозунги во имя чистоты колдовских рядов, а та его часть, что относилась к преображению крови. Этот фрагмент книги обращался к алхимии, но не древней, а синтетической, и трактовка процесса тинктуры вызвала мое глубокое уважение. Это был совершенно новый, аналитический подход, впрочем, мистер Малфой, это вам вряд ли интересно. Полагаю, настолько же, насколько и моим тогдашним сверстникам. Все они, входившие в "Клуб Крови", держались особняком, и это была подлинная элита, на девять десятых состоящая из слизеринцев. Преображение крови, теория или опыты их не интересовали. Их интересовала круговая порука, общая тайна, черная одежда, алые галстучные булавки и зависть оставшихся за бортом.

На Рождественском балу того года это новоявленное общество блистало во всей красе. Никто из членов клуба не надел масок, хотя предписывался маскарад. Вместо того их лица были выбелены, и выглядели как алебастровые забрала. Женская половина университета была сражена. Кто-то подал идею после окончания танцев подняться в Астрономическую башню и продолжить там веселье "по-нашему", а именно брататься кровью, потому что рождественская ночь, как известно, отворяет врата сил. Между выпитыми кубками и танцами всерьез обсуждался вопрос о девственнице, для чего-то необходимой при грядущей процедуре (пользуясь моментом, замечу, что девственница в подобных случаях не нужна, и это дает некоторое представление о каше, царящей в головах). К счастью, таковой не нашлось - расширить поле поисков до Хаффлпаффа никто не пожелал. Как видите, мистер Малфой, все это выглядело скорее как забава, ни о каком принуждении не было и речи. Говоря о принуждении, я имею в виду выбор: следовать приказу или умереть. Разумеется, круговая порука принуждает, и тенденция постепенно ужесточалась, но не настолько, чтобы заставить кого-либо пойти против своей воли. Таким образом, сам я в Астрономическую башню не пошел.

На этом Рождественском балу ко мне впервые подошел ваш отец.

У него были большие проблемы с приготовлением зелий.

И ему необходима была положительная отметка в экзаменационном листе. Только отметка, ничего более.

Но форма его обращения делала меркантилизм неочевидным:

- Что вы делаете завтра вечером, мистер Снейп? - заглянул он в мое лицо с преувеличенным вниманием. Мы стояли посреди зала, вечер катился к завершению, и кто-то из товарищей налетел на него, проталкиваясь к выходу. Люциус сжал челюсти и поднял руки, словно защищая собеседника от посягательств невеж. Это была его обычная манера вести себя, и когда он, повторив вопрос, взял меня за руки, я не удивился.

- То же, что и обычно, - ответил я.

- То есть ничего, - усмехнулся Люциус, и мне не захотелось спорить. Вместо этого я пожал плечами.

- Север, - опустил он руки, глядя на меня из подлобья. - Ты не умеешь отдыхать, я не умею напрягаться. Давай заключим взаимовыгодное соглашение. Если, конечно, дела такого рода тебе не претят.

- Не понимаю, о чем ты просишь.

- О чертовом зельеварении!

- О чертовом зельеварении. Не верю своим ушам. Неужели ты предлагаешь мне за пару месяцев обучить тебя тому, что ты ненавидел шесть лет?

Люциус смешался на миг, после чего расхохотался.

- Пара месяцев - это чертова уйма времени! Но кто здесь говорит об учебе?

- Понятно, - кивнул я. - Речь идет о банальном списывании и паре темных мест, не так ли?

- Ну, вроде того. Я, видишь ли, весьма аккуратен и последователен на практике, если есть четкие письменные инструкции. Однако чертова теория, этапирование операций, смысл исключений… в общем, ты понимаешь, о чем я.

- Вроде того. Ты прилично воспроизводишь тинктуру по шпаргалке, но не можешь ее создать. Грубо говоря, ты не владеешь предметом.

Люциус вежливо кашлянул. Может быть, краска бросилась ему в лицо в этот миг, но под слоем белил этого было не видно.

- Хотелось бы загодя выяснить уровень твоей безнадежности, - прислонился я к стене, - потому что заниматься с тупицей я не буду.

Люциус качнулся на каблуках и расхохатся пуще прежнего.

- Я вполне безнадежен, - заключил он. - И если бы не крайняя нужда… Впрочем, об этом не здесь. И, надо сказать, если у нас все получится, я буду тебе весьма обязан… - он приблизил лицо настолько, что я не мог видеть оба его глаза - только один, горящий в дюйме от моей переносицы.

- Вы торгуетесь, мистер Малфой? - усмехнулся я, глядя прямо в его зрачок, потому что он исключил иной обзор. - Скажите мне, что я ослышался.

- Отчего же… - с придыханием сказал он, упираясь лбом в ткань моей маски. - Я могу научить тебя вещам, которые ты ненавидишь не шесть лет, а с рожденья…

- Весьма смелое утверждение.

- …Предложение.

- Что-то заставляет меня полагать, мистер Малфой, что ненавидимые мной вещи - изрядная гнусность.

Люциус не ответил. Пару секунд он все так же неподвижно упирался в меня лбом, потом резко отстранился и вежливо кивнул.

- Когда ты уезжаешь на каникулы? - будничным тоном спросил он.

- Через три дня.

- Чудесно. Значит, завтра, в общей гостиной. Предпочитаешь виски или вермут?

- Не пью за работой.

- Зачем превращать работу в мучение? - пожал он плечами, и здесь его, наконец, докричались. Он оглянулся, изысканно поклонился и был таков.

Не могу сказать, что Люциус смутил меня, однако его поведение меня задело. Прежде всего потому, что канун рождественских каникул - не время для учебных занятий, и вся болтовня о зельях была шита белыми нитками. Я понимал, что ему просто некуда деть последний свободный вечер в Хогвартсе после разъезда своего курса. Очевидно, были обстоятельства, препятствующие его собственному отъезду вместе с прочими. Мне и на миг не пришло в голову, что он мог остаться специально, даже ради будущего экзамена. В конце концов, и после каникул времени было довольно.

Я списал произошедшее на одно из рождественских чудес и не возвращался к нему вплоть до следующего вечера. Большинство моего курса также уехало, гостиная опустела. Я нехотя поднялся в нее, хотя и не должен был - у меня началась возгонка состава, и оставлять его без присмотра было неразумно. Я убил на него два месяца, и до завершающей фазы оставалось два дня. Я надеялся, что Малфой зайдет, извинится за недоразумение, расскажет пару сплетен - и откланяется навсегда. Как учить алхимии великовозрастную бестолочь Малфоя - и не нажить врага - я не представлял.

Надежды мои не оправдались. В десять часов вечера он возник на пороге гостиной - в безупречно отглаженной мантии с подобранными рукавами и бумажным пакетом в руках. Его волосы были туго связаны сзади в плоский узел, так что ни одна волосинка не выбивалась - одним словом, его внешний вид являл собой образец техники безопасности при работе с воспламеняющимися смесями и кричал об усердии. Это было очень плохо.

- Привет, - сказал он, ставя свой пакет на стол. - Неплохо выглядишь. Очень стильно.

Его комплимент относился к моей прожженной линялой мантии, которую я надевал при работе, потому что к этому времени об нее можно было не только вытирать руки, но и пользоваться подолом вместо огнеупорных рукавиц, а также к вороньему гнезду на голове. С ответом на эту откровенную ложь я не нашелся. Однако перспективы совместного существования немного посветлели.

- Где мы будем заниматься? - привалился к столу Люциус. - У меня как у старосты отдельная комната. У тебя тоже. Или прямо здесь?

- Это зависит от твоих намерений. Мы можем составить необходимый план, я дам тебе конспекты и рецептуру, и ты волен переписывать их где угодно до послезавтрашнего утра. Либо мы будем рассматривать любой практический случай по твоему выбору. Тогда пойдем в лабораторию. Либо мы можем поболтать о теории прямо здесь.

Люциус задумался на мгновенье.

- Конспекты я, разумеется, возьму, - сказал он. - Надеюсь, твой почерк не так ужасен, как о нем говорят. Но вообще у меня конкретный практический случай.

- Тогда прошу.

Мы спустились в мою лабораторию, и крайне вовремя - угли успели прогореть, температура под котлом упала, и вместо возгонки происходило банальное разжижение, способное погубить все дело. Чертыхнувшись, я подбросил топлива, передвинул котел, воспользовавшись подолом мантии, вытер об нее руки, и только тогда обратил внимание на Люциуса. Он сидел в кресле, открывая бутылку коньяка. Похудевший пакет лежал на его коленях.

- Что варится? - спросил он, кивая на печь.

- Противоядие, - я сел напротив, приглядывая одним глазом за котлом.

- Будь любезен, достань бокалы.

- Я не пью за работой, поэтому бокалов у меня нет. Пей из горлышка.

- Хорошо, если таковы твои правила, - дернул бровью Люциус, отставив открытую бутылку. - Пусть этот превосходный напиток трехсотлетней выдержки напоминает тебе о том, что ты потерял. Кстати, меня впечатлила твоя лаборатория. Здесь все твое?

- Да, кроме заложенной строителями печи, - усмехнулся я.

- И каковы возможности твоего оборудования?

- В известных пределах. Но не волнуйся - на школьную программу хватит.

- Да, - поднял он глаза к потолку, и меня посетило ощущение, что этот жест призван был не удовлетворить его любопытство к закопченному своду, а продемонстрировать мне его длинные ресницы. - Да, теперь я понимаю, почему от тебя сбежал сосед по комнате. Кстати, а где ты спишь?

- В своей кровати.

- А где она?

- Хочешь прилечь?

- Не знаю. Просто любопытно. Так где ты спишь?

- Ладно, я пошутил. Я вообще никогда не сплю. Я вампир, и отсыпаюсь днем, на лекциях. Если это и есть ваш практический случай, мистер Малфой, предлагаю вам расплатиться кровью за экскурсию, после чего я пожелаю вам спокойной ночи.

- Ты не очень любезен, Север, - рассмеялся Люциус. - Кстати, отчего ты не пошел с нашими в башню? Было весело.

- Боялся не сдержать себя и перекусать всех насмерть.

- Да ну? Тебя возбуждает кровь?

- Это имеет отношение к зельеварению?

- Самое прямое.

- Слава Мерлину, мы наконец переходим к делу.

- Да уж, пора… Скажи, ты давно читал Ван Реддола?

- Месяца три назад.

- И что скажешь?

- Ты сам знаешь. Расовый манифест с дутой репутацией.

- А вторая часть? Та, где приводятся рецепты?

- Ну, это далеко не рецепты. Там только дырявый перечень ингредиентов.

- Неужели это все, что ты о них думаешь?

Я внимательно посмотрел на Люциуса. Ничто не указывало на то, что этот вопрос призван просто поддержать светскую беседу. Люциус сидел напротив меня сосредоточенный, костяшки его пальцев, сжавшие подлокотник, побелели. В глазах у меня потемнело. Неужели он всерьез этим заинтересован?

- Я думаю, что это реконструкция магии сидхи, - ответил я, - сделанная человеком, который больше утаил, чем выдал.

- То есть это рабочий состав? Я хочу сказать, если бы его можно было приготовить - он реально бы обладал описанными свойствами?

- Не исключено, - в висках у меня застучали молотки, потому что я понял, каков был практический случай Малфоя.

- Ты можешь его сварить? - навис он над подлокотниками, так что его лоб снова почти уперся в меня.

Стук молотков прекратился - и в голове разросся шум. Лицо Малфоя, обычно бледное, потемнело. Думаю, я единственный из людей, знавших вашего отца, удостоился наблюдать у него то, что называется "страстью к науке".

- Это не смешно, Люций, - отстранился я.

- Я не шучу. Можешь?

- Это не только вопрос возможностей. Это юридический вопрос. Составы, описанные этим Волдемортом, противозаконны и находятся в области Черной Магии.

- Фи! - скривился Люциус, и я частично разделил его презрение к ограниченным тупицам из Министерства, создающим законы без исключений во вред настоящим исследованиям.

- Зачем тебе, Люциус, это надо?

- А ты не понимаешь? Это же просто потрясающе - вечная жизнь, полная неуязвимость, сохранение молодости, нечеловеческие силы.

- Бесчеловечные силы, - сказал я. - Преображенная кровь, если это с тобой случится, вычеркнет тебя из списков человеческой расы.

- Какая разница? Я останусь собой.

- Никто этого не знает, потому что нет прецедентов, а сидхи и так не люди, - охладил его я.

- Это не имеет отношения к вопросу! - откинулся на спинку Люциус. - Я спросил только - можешь ли ты сварить это зелье. Как и кто его будет употреблять, не твое дело.

- Неужели, мистер Малфой? Тогда какой резон мне его готовить?

- Послушай, - Люциус снова наклонился вперед, подвинув кресло чуть ближе, - Неужели тебе самому не интересно? Неужели ты никогда не мечтал сделать нечто, что никто до тебя не решался или не мог? Если бы я знал алхимию, я не думал бы ни минуты! Это… Это дело, достойное настоящего Мастера!

…Колено Малфоя как бы невзначай коснулось моего, да так и осталось. Казалось, он полностью поглощен своими излияниями, и обращать внимание на позы в данных обстоятельствах было невежливым. Речь шла о слишком глобальных и нешуточных вещах, чтобы думать об этикете.

- Тогда, очевидно, с этим делом тебе стоит обратиться к нашему профессору Зелий.

- Ха-ха-ха, - раздельно произнес Малфой. - Полукровка, помешанный на галлюциногенах. Не гневи Мерлина, Север. Какой он Мастер!

- Надо полагать, таковым Мастером ты считаешь меня? А если ты ошибаешься?

- Не надо этого кокетства, - Люциус шевельнул ногой, и я запоздало понял, что думать об этикете все же следовало. - Я уверен, что ты сделаешь это, если захочешь.

- Я не уверен, что я этого хочу.

- Зато я уверен. Ты давно хочешь этого, Север, - вторая нога Люциуса вытянулась вслед за первой и замерла за моей стопой. - Не отрицай. Потому что ты, читавший де Морта три месяца назад, сразу понял, о каком рецепте я говорю… в то время как дурилка Нотт, вернувший мне книгу вчера, вообще не разглядел в ней ничего, похожего на рецепт… С чего такая избирательная память? - колени Малфоя сошлись, и я почувствовал, что преображение крови - процесс, который может идти и без дополнительных вливаний.

- Отчего ты думаешь, Люций, что твои ноги убедят меня сильней твоих речей?

- Ноги?… - растерялся он. - Ох, прости, - он разжал хватку. - Это нервное. Так что?

- Если отрегулировать нервы, законодательную часть можно считать законченной. Остается практическая, и она куда хуже.

- Давай разберем ее столь же подробно, как первую. - Люциус вынул из своего пакета искомую книгу и протянул мне. - Страница сто семидесятая.

Не могу сказать, в какой момент я решил, что стану этим заниматься. Очевидно, Люциус был прав - я уже думал о существовании состава, хотя более с теоретической стороны.

Дата добавления: 2015-09-29