— Штрауса!
Мы расстались, широко улыбаясь друг другу. Хозяин кабинета проводил меня до подъезда. Служитель в стеклянном отсеке у входа вытянулся и взял под козырек. Я направился в отель «Экзельсиор», раздумывая о нашей беседе.
По существу, это был важный разговор, и вместе с тем в нем было что-то несерьезное. Высказывания многих сторонников ХСС, особенно молодых, представляют собой смесь жесткой непримиримости с какой-то инфантильностью. Жесткость — от слепого антикоммунизма, инфантильность — от инстинктивной боязни или нежелания додумать до конца ситуацию в Европе.
За Штраусом идут разные люди. Все они мечтают о «сильной руке», железном антидемократическом порядке в стране и экономических чудесах, щедро обещаемых этим громкоголосым господином. Но не все, я думаю, разделяют его внешнеполитическую программу — она смыкается с пещерными замыслами крайне правых конгрессменов США, а прежде всего покушается на добрососедские отношения между СССР и ФРГ — важный составной элемент стабильности в Европе.
Эта программа умозрительна, оторвана от твердой почвы здравомыслия. Она требует от своих приверженцев политического лунатизма, слепой верности фантастическим догмам. Тогда теряется трезвость мышления, логика, историческое зрение. И доводы такого функционера ХСС, как мой собеседник, с его хлопотами о европейском парламенте, показались мне скорее явлением самогипноза, чем четкого представления о современной реальности.
Что и говорить, внешность обманчива. Разумеется, господин фон Золленмахер — не младенец. Его неуверенность во время разговора объясняется прежде всего тем, что самые сокровенные цели политики ХСС ее политики но афишируют. Он впервые в своей жизни разговаривал с советским человеком и страх как опасался сказать лишнее.
И все-таки, думаю, я не обманывался, видя в нем смесь жесткости и инфантильности. По коридорам этого серого здания в разные стороны сновали преимущественно молодые упитанные люди. Если открывалась дверь кабинета, то за ней можно было увидеть таких же здоровенных парней. Трудно судить по первому впечатлению, но от визуального знакомства с этим учреждением и от всего дальнейшего у меня осталось такое впечатление, что здесь работают энергичные господа, люди действия, уверенные в правоте брутальных девизов своих лидеров и что их дело поменьше рассуждать и повиноваться... Вот только нейтронная бомба... Не знаю, как других обитателей этого дома, но господина фон Золленмахера, хорошо, видимо, знакомого с опасениями европейских стран, она не вдохновляет.
Мы говорим: разоружение! Компания Штрауса отвечает: евроракеты, а в придачу еще и нейтронная бомба! А бывший генеральный инспектор бундесвера генерал Г. Вуст переводил это вожделение на военный язык: «Эффективные вооруженные силы остаются в рамках стратегии устрашения наиболее действенным оружием... политики Федеративной Германии».
Но Штраус хотел бы говорить от имени всей Европы. В июне 1979 года в странах «Общего рынка» состоялись прямые выборы в тот самый европейский парламент, о котором толковал фон Золленмахер. Перед тем в Зальцбурге происходила учредительная конференция 18-ти консервативных и христианско-демократических партий и был создан «Европейский демократический союз» — новый псевдоним старых попыток усовершенствовать форму всевластия монополий.
Фон Золленмахер, конечно, присутствовал на этой конференции и в кулуарах, наверно, по мере сил уже проталкивал кандидатуру Штрауса в министры иностранных дел, когда делегаты за чашечкой кофе прикидывали состав будущего европейского кабинета. Но проблему совмещения такого министра с собственным нежеланием видеть нейтронное оружие на вооружении НАТО он так до конца и не додумал... Я явственно вижу этого прилежного лоббиста по делам Штрауса, розового баварца с лицом, похожим на хорошо надутый мячик.
До европейского правительства, как известно, дело не дошло, но Штраус был объявлен кандидатом в канцлеры ФРГ от партий ХДС — ХСС...
На этом мы пока прощаемся с Мюнхеном и, вызвав в памяти картину четырех воинственных стариков с их агрессивной пропагандой пива, еще раз вспомним Гейне. Он рассказал, как однажды в мюнхенской бирхалле его сосед по столику, заезжий господин, жаловался на недостаток в столице Баварии легкости, раскованности мышления, иронии.
«— Здесь, — кричал он громко, — найдется хорошее светлое пиво, но, право, нет иронии.
— Иронии у нас нет, — воскликнула Наннерль, стройная кельнерша, пробегавшая в этот момент мимо нас, — но зато любой другой сорт пива можете получить...»
В Мюнхене есть все то же, что и в других землях ФРГ. «Бавария неоднородна и, вопреки ходячим представлениям, она вовсе не безраздельная вотчина Штрауса», — сказал мне Хитцер. Есть здесь политическая реакция и силы противодействия ей. Есть растерянность и решимость, демагогия и надежды, есть и ирония.
На улице, возле магазина «Кауфгоф» парень в джинсовой куртке протянул мне брошюрку-плакат. Она выпущена Комитетом за мир, разоружение и сотрудничество и призывает каждого, кто ее прочитал, прийти на митинг протеста против оружия повышенной радиации. В листовке восемь страниц, они заполнены фотографиями, рисунками, заметками, интервью с деятелями науки и культуры. Генерал в отставке Беннеке: «Нейтронное оружие более пригодно агрессору, чем для целей обороны». Профессор Ута Ранке-Хайнеманн: «Благодаря этому оружию мы еще больше приблизимся к своему уничтожению». Писатель Альфред Андерш: «Перед лицом подобной опасности европейское народное восстание уже началось».
...Но мы говорили об иронии. На первой странице листовки крупным афишным шрифтом набран лозунг: «Нейтронная бомба: оружие, которое уничтожает только жизнь». Горчайшая ирония!
КОЕ-ЧТО О ПРАВАХ ЧЕЛОВЕКА
Кто был первым диссидентом после второй мировой войны? Не знаете? Не помните? Люди старшого поколения прекрасно понимают, о ком идет речь.
Но ведь это произошло более четверти века назад. А всем известно, как быстро, увы, забываются подробности недавних событий, как торопливо набрасывает Время свое покрывало на минувшее. Проходят годы — и вот уже но только детали, но и самый факт становится слабой тенью былого и едва брезжит в тумане истории.
Итак, кто же этот первый диссидент наших дней? Его имя сейчас знаменито на весь свет. Это вам не угрюмый маньяк, обуреваемый заветами крепостничества, извлеченными из рассохшегося сундука, не эротоман, жаждущий вырваться на «оперативный простор», не алкоголик, готовый на все ради ежедневного свидания с бутылкой, не тронутый шизофренией бездельник, открывающий для себя наконец возможность если не быть, то хотя бы слыть писателем с помощью иностранных спецслужб.
Первым диссидентом поело второй мировой войны стал всемирно известный Чарлз Спенсер Чаплин. Он бежал из Соединенных Штатов с истерзанной душой, закрыв лицо руками, не оглядываясь... Бежал, чтобы никогда больше не жить в этой стране!
«Соединенные Штаты? Мне там уже больше нечего делать, и моей ноги там не будет, даже если президентом стал бы Иисус Христос».
Эту клятву Чаплин произнес в Европе, беседуя с американским публицистом Седриком Белфрейджем. Кстати, и об этом человеке можно кое-что рассказать на интересующую нас тему. Белфрейдж был редактором-основателем нью-йоркского еженедельника «Нешнл гардиан».
Властям не нравилась точка зрения этого издания на некоторые события международной и внутренней жизни страны. Проще говоря, еженедельник и его шеф мыслили иначе, чем американская реакция. То есть были инакомыслящими.
Административные органы США почему-то не воспользовались отличной возможностью явить свету терпимость и уважать «права человека» по имени Белфрейдж.
В 1955 году его арестовали агенты ФБР. В тюрьме он отсидел несколько месяцев, но однажды утром был под конвоем доставлен на борт трансатлантического парохода и выслан за пределы страны. Потом он жил в Англии.
Чаплин многие десятилетия олицетворял в глазах миллионов людей самую высокую вершину американской культуры. Почему же его принудили покинуть Штаты?
Все началось в дни войны. Он как бы сделал первый шаг на пути к изгнанию, когда выступил в Сан-Франциско на митинге, устроенном общественным комитетом «Помощь России».
Девять тысяч человек, и несколько советских в том числе, слышали его слова: «Товарищи, да, я называю вас товарищи, и я приветствую наших русских союзников как товарищей». А после того как в Чикаго и Нью-Йорке Чаплин поднял голос, требуя открытия второго фронта, он стяжал себе репутацию «дважды и трижды коммуниста».
Что же такого он сказал в этих городах? Цитировал Маркса? Ленина? Призывал к ниспровержению капитализма? Да нет же! Он сказал: «Сотни тысяч русских умирают за нас. Но я знаю также, что американцы сами любят сражаться и готовы умереть за свое дело».
Немедленно вокруг имени Чаплина закружился бесовский хоровод. Большая пресса приступила к «исследованию» его личной жизни. В отелях, где он останавливался, каждое его. слово записывалось диктофонами. Окуляры длиннофокусной оптики сопровождали его всюду. При каждом его телефонном разговоре присутствовал третий — невидимый и молчаливый. Какие уж тут «права человека», если к делу подключается ФБР!
В дальнейшем сам Чаплин рассказывал (я воспользуюсь здесь беседой Чаплина с Белфрейджем, опубликованной в начале 50-х годов во французской газете «Либерасьон»):
«Послевоенная «охота на ведьм» сразу привела к тому, что я был вызван в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности, где должен был дать отчет о моих политических убеждениях и нравственных принципах.
Вызов был отменен, быть может, потому, что комиссии стало известно о моем намерении выставить в комическом виде моих обвинителей и появиться перед ними в образе «Чарли» — в котелке, с тросточкой и в длинных уродливых башмаках. Тем не менее публичные атаки против меня становились все более частыми, и агенты ФБР продолжали свои расследования, неизменно ставя передо мной один и тот же вопрос: «Вы ведь так и сказали — «товарищи»?»
Я заявил, что не был, никогда не был коммунистом... Мои адвокаты коварно подсказывали мне возможность уладить дело простой антикоммунистической декларацией. Я отказался.
Покинув Америку с моей женой Уной и четырьмя детьми, я уже через два дня, в открытом море, понял, что больше никогда моя нога но ступит на почву Америки. Из сообщения корабельного радио мне стало известно, что, как только я туда вернусь, меня подвергнут заключению на Эллис-Айленде, где я должен буду дать отчет о своих политических взглядах и нравственности. Тогда же я утвердился в своем решении остаться на постоянное жительство в Европе».
Такова в самом сжатом виде история бегства Чаплина из США. Но и в Старом Свете разные люди встретили его по-разному. Группа членов палаты лордов и палаты общин английского парламента дала в его честь торжественный обед.
За столом он оказался рядом с одним из праволейбористских лидеров Гербертом Мориссоном. Чаплин выразил удивление: как это и зачем британское правительство позволило американцам соорудить военные базы на английской земле? Когда же он добавил, что политика «холодной войны» кажется ему вредной, Мориссон сухо ответил: «Я совершенно не согласен с вами» — и демонстративно отвернулся.
На другом обеде, устроенном «Диккенсовским обществом» в память великого романиста, Чаплин заявил: «Если бы Диккенс был сейчас жив, он был бы возмущен до глубины души этой «холодной войной».
Чаплин назвал себя «поджигателем мира» и, обводя глазами респектабельных джентльменов в туго накрахмаленных воротничках, заключил: «Если бы вы даже могли посадить в тюрьму или казнить всех коммунистов, то другие люди поднялись бы, чтобы потребовать хлеба и справедливости».
Раздался скрежет отодвигаемых стульев — «диккенсистам» речь пришлась не по вкусу.
Так начал прославленный художник свою вторую жизнь в Европе.
Но на этом сюжет «Чаплин — диссидент» не кончается. Самое поучительное впереди. Американская реакция мстительна, как сицилиец средневековья. Она объявила Чаплину «вендетту». Орудием мести стала печать.
На экранах появился фильм «Огни рампы» — шедевр мирового киноискусства. Но какое до этого дело разъяренным реакционерам? Они не могут простить Чаплину его выступлений времен войны. В их глазах он красный. Этого достаточно, чтобы послать его к дьяволу со всем его искусством.
Вспомним, как изощрялась американская печать, чтобы скомпрометировать искусство великого мастера, как стремилась навязать публике убеждение в злокозненности его творчества.
Судьбу героя фильма, старого клоуна Кальверо, потерявшего способность смешить и потому бросающего сцену, газеты отождествляли с жизнью самого Чаплина. Образ Кальверо выдавался за автопортрет создателя «Огней рампы».
То была грубая по существу и, надо сказать, тонкая по форме попытка разлучить Чаплина со зрителем.
Закричали дурными голосами, забились в падучей газетные заголовки: «Прощай, маленький человек!», «Чаплин подвел черту: конец творчества», «Конченый человек», «Самопризнание: все кончено», «У него все в прошлом». Американский легион требовал преградить дорогу фильму на экраны страны.
Известный французский кинорежиссер Рене Клер писал тогда: «То, что Чарли Чаплина публично оклеветали в Америке, не удивительно. Удивительно, что общественность его не защитила. Это показательно, но не для Чаплина, а для США».
Но пока шла лишь прелюдия к тщательно оркестрованной травле. Она разразилась после появления «Короля в Нью-Йорке» — восемьдесят первого творения Чаплина.
Так случилось, что я увидел этот фильм спустя 20 лет после его премьеры в Лондоне 12 сентября 1957 года.
Я шел на просмотре каким-то смутным ощущением необязательности предстоящего. Отголоски чьих-то давних оценок не обещали мне ничего хорошего: «не смешно», «неинтересно», «скучно»... Кому принадлежали эти оценки, память не удержала, и я занял место в зрительном зале с невольным решением поскучать, по тем не менее увидеть фильм.
И поступил правильно. Иначе имел бы все основания считать себя жертвой злостной американской пропаганды.
Я был восхищен удивительным произведением, где Чаплин, ничего не утратив — такой же умный и грустный, легкий и неожиданный, точный в безошибочном умении рассмешить, — предстал зрелым и мудрым реалистом, вмешавшись в обсуждение насущных проблем века.
И его слово, окрашенное всеми оттенками волшебного дарования человека, соединившего в одном лицо сценариста, режиссера, актера и композитора, ошеломляло смелостью и правдой.
Впервые я видел фильм Чаплина, где вместе с иносказанием, притчей звучит и прямое обличение. Оно возникает внезапно, вы еще не ощущаете его приближения, никто но сколачивает трибуну и не ставит на нее графин с водой, чтобы оратор смог оросить пересохшее горло, вы еще захвачены каскадом смешных превращений, эпизодов, заряженных остроумием и насмешкой, как вдруг король, осматривающий американскую школу, натыкается на подростка, поглощенного чтением. Он спрашивает, как спросил бы в такой немудреной ситуации любой другой:
— Что ты читаешь?
— Карла Маркса.
— Но ты, конечно, не коммунист?
— Разве я обязательно должен быть коммунистом, чтобы читать Карла Маркса?
(Директор одергивает ученика: «Руперт!» Руперт пожимает плечами).
Советские зрители видели этот фильм. Мне не нужно пересказывать сюжет. Хочу только продолжить диалог между королем и Рупертом по тексту монтажной записи, сделанной на английской студии «Шеппертон». Теперь речь идет о правах человека.
«Король. Но в вашей стране законы не навязываются, они результат волеизъявления всех свободных граждан.
(Руперт собирает газеты со стола и проходит за стенд позади).
Руперт. А вы немного поездите по стране, тогда увидите, какую свободу они имеют.
Король. Но ты не дал мне закончить...
Руперт. На каждого человека надели смирительную рубашку...
Король. Но если ты разрешишь мне догово...
Руперт. (приблизившись). В странах свободного мира нарушаются естественные права каждого гражданина.
Король. Но ты не даешь мне...
Руперт. Люди стали орудием в руках политических деспотов.
Король. Да, но могу ли я...
Руперт. А если вы мыслите иначе, чем мыслят они, то вас лишают выездного паспорта.
Король. Разрешишь ли ты мне...
Руперт. Выехать из страны — все равно что вырваться из тюрьмы».
Чаплин открыто и твердо сказал правду о правах человека в Соединенных Штатах. Он обозначил классовую суть этого понятия. «Сегодня все в руках монополий», — говорит Руперт.
Жизнь человека в XX веке проникнута классовым содержанием. Таков объективный закон социального развития. Отменить его никто и ничто но в силах.
Да, права человека в собственническом мире существуют лишь для богатых и верноподданных. Эта двуединая формула неразделима.
Чаплин не был бедняком, но и не захотел стать колокольчиком под дугой купеческой упряжки — не позволила совесть художника... А раз так...
Нет, его не лишают прав человека, его просто перестают считать человеком в этом обществе. Оно признает все виды барского анархизма, освящает законом биржевые махинации, лелеет распутство, снисходительно посматривает на тысячу кривляющихся нравственных уродств... Все позволено «свободной личности», если она остается верной основным догматам капитализма.
Обвинение это вложено чаплинским фильмом в уста подростка, за чьей спиной стоят скорбные тени его родителей: их пытают в комиссии по расследованию антиамериканской деятельности.
С членами правительственной комиссии сталкивается и Руперт. Он говорит им: «Мой отец приехал в Америку, потому что он хотел простора для своих мыслей. Страна свободы и дерзаний была его светочем. Но теперь эта свобода находится под угрозой. Разные комиссии копаются в мозгах людей, контролируют их мысли. И те, у кого хватает мужества отстаивать свои права, подвергаются бойкоту, лишаются работы, и им остается лишь помирать с голоду».
Член комиссии Хэммонд: «Эти расследования, сэр, необходимы, когда наша безопасность находится под угрозой.
Руперт. Имея водородную бомбу, нельзя быть в безопасности.
Хэммонд. Да это коммунистическая пропаганда!
Руперт. Только всемирное сотрудничество и взаимопонимание могут обеспечить безопасность.
Хэммонд. Если бы вы были старше, сэр, я сообщил бы о вас властям.
Руперт. Очень хорошо, доносите на меня! Заставьте меня назвать имена! Превратите меня в ничтожного доносчика! Сбейте меня с толку!.. Только вы не сможете этого добиться!»
С новым блеском и с новой глубиной развернулся проникновенный, мудрый и человечный талант Чаплина в фильме «Король в Нью-Йорке». Комическое здесь сверкает, переливается, словно драгоценности в блеске солнца. Трагическое вступает в мир веселой игры внезапно, будто летящая в искрах река последним усилием проложила себе новое русло напрямую, вздыбилась в черной пене и с грохотом понеслась дальше, чтобы где-то за поворотом с новым напором возвратиться в прежнее лоно.
Несомненна слитность этих двух начал в фильме-трагикомедии. Появление Руперта, его переход из комедийного плана в трагический похожи на то, как мы переступаем из света в тень на улице. Один шаг...
В конце нас потрясает сломленный, рыдающий мальчик. Возраст не остановил сенатора Хэммонда. Он донес в ФБР, и за школьника взялись опытные «разработчики». Но это не конец. Чаплин оставляет надежду — Руперту и всем, кто, несмотря на опасности, рискует отстаивать права человека в Соединенных Штатах.
...В зале вспыхнул свет. Я шел к выходу, раздумывая: как же зародилось во мне предубеждение, едва не помешавшее посмотреть «Короля...»? Да, видимо, залегло в сознании что-то давно прочитанное. Через несколько дней я смог вернуться на 20 лет назад, раскрыв архивные папки со статьями и заметками из газет того времени.
Трудно вообразить, что писала реакционная пресса о «Короле в Нью-Йорке»! Еще труднее нашим зрителям представить себе, что подобные упреки адресованы именно этому фильму.
Накануне торжественной премьеры респектабельная «Нью-Йорк таймс» напечатала корреспонденцию из Лондона под сдвоенным пространным заголовком «Критики прохладно отнеслись к фильму Чаплина. «Король в Нью-Йорке» не произвел впечатления на лондонских писателей». Имена этих писателей не приводятся. А в тексте сказано: «Американец (тоже безымянный. — А. К.), который присутствовал на просмотре и до этого видел почти все фильмы Чаплина, сформулировал свое впечатление кратко: «Не смешно!»
Так был предопределен характер комментариев к фильму во всех изданиях, вращающихся на американской орбите.
В подкрепление этому лаконичному «Не смешно!» (в «Нью-Йорк таймс» работают «железные профессионалы») следовали кивки на уже высаженную рассаду в трех лондонских газетах.
«Таймс» нашла, что «Король в Нью-Йорке» разочаровывает.
«Дейли телеграф» писала, что это «произведение ожесточившегося человека».
«Дейли мейл» сочла, что это «неудавшаяся смесь тонкого фарса и грубой политической сатиры».
Палитра готова, краски смешаны, берите и мажьте.
И стали мазать!
«Нейшн» подтверждает: «Критические отклики почти единодушны в выражении разочарования — не идеологической позицией фильма (какое квалифицированное жеманство! — А. К.), а тем, что он не смешной... «Король в Нью-Йорке», может быть, никогда не будет показан в Нью-Йорке».
Еженедельник «Ньюсуик» предупреждает: «Один человек, видевший фильм на закрытом показе, весьма решительно утверждает, что разочарованы будут все, кто рассчитывал хотя бы просто посмеяться на новом фильме».
Журнал «Сайт энд Саунд» как бы подводит итог: «Чаплина больше но существует».
Таким был тайный механизм применения средств массовой информации в кампании против классика мирового кинематографа Чарлза Чаплина и его прав человека в США. Эта кампания велась хладнокровно, безжалостно, с полным презрением не только к этим самым «правам человека», но и вообще к литературе и искусству как служанкам буржуазного общества. За малейшую строптивость или попытку противоречить можно их немедленно рассчитать, да еще и прибить.
В свое время я читал отклики американской прессы на чаплинский фильм, и, должен покаяться, что-то из ее инсинуаций застряло в голове. Понимал, конечно, чем продиктованы эти ужасные нападки. Рецензент Томас Паркинсон писал в «Нейшн» даже и такое: фильм попросту «не вызывает какой-либо интеллектуальной реакции, а только физиологическую, от отвращения начинает трясти». Разумеется, знал я, на какие «адские штуки» способна буржуазная печать, но, не видев самой картины, подумал: а вдруг и в самом дело «не смешно!»?
И только теперь, когда смеялся сам и все вокруг меня в зрительном зале покатывались со смеху, а в сценах диалогов и прощания короля с Рупертом замирали от неподдельного волнения, я пообещал себе вернуться к исследованию прямо-таки неистовой, а вместе с тем и весьма хитро обдуманной клеветы на Чаплина.
Дюма-сын однажды рассказал про куртизанку, у которой спросили, почему она так любит лгать. Она расхохоталась и ответила: «От лжи зубы белеют!»
У американских вралей, писавших о Чарли Чаплине, были еще более веские стимулы. Их ложь, бесспорно, сбила с толку множество людей в США, но мир ей не поддался.
После первого нажима заокеанских коллег английская печать пришла в себя и возразила друзьям противников Чаплина. «Дейли геральд» назвала «Короля в Нью-Йорке» «гениальным произведением», «Нью кроникл» — «одним из самых великих фильмов Чаплина», «Нью миррор» — «великолепной, разящей насмерть сатирой».
Прогрессивная Европа взяла под защиту Чаплина. Точка зрения проамериканской печати опроверглась. Тогда на помощь клеветникам явились административно-коммерческие меры. Прокатные фирмы Западной Европы получили ультиматум: либо вы игнорируете фильм, либо для вас закрывается американский рынок.
Перед такой угрозой мало кто устоял. «Короля в Нью-Йорке» демонстрировали только независимые, но хилые компании, располагающие ограниченной сетью кинотеатров.
Сколько лет прошло с тех пор, а картина Чаплина жива, краски ее не тускнеют. Она по-прежнему вызывает смех, слезы и гнев. Вот такую поучительную историю о судьбе художника в США, о его поруганных правах человека я и хотел напомнить читателю.
Кажется, все в мире имеет продолжение. Не составила исключения и моя статья «Кое-что о правах человека», опубликованная в «Литературной газете» 8 июня 1977 года. Я напомнил о том, как в Соединенных Штатах безжалостно травили не кого-нибудь, а классика мировой кинематографии Чарлза Спенсера Чаплина, как вынудили его покинуть страну. Через несколько дней на дипломатическом приеме один знакомый американец, работающий в Москве, сказал мне с досадой:
— Вы правы, в истории с Чаплином Штаты опозорились, — и, помедлив, добавил: — Но ведь то был период маккартизма... Теперь у нас новые времена.
Похоже, он хотел произнести большую речь, но умолк, поглядывая на меня выжидательно. Между тем его окликнули, кто-то устремился в мою сторону, и мы разошлись. Хочу продолжить прерванный разговор во всеуслышание.
Нет, все у них по-старому! Мой собеседник сказал о «новых временах». Но они изобличены «на вырост» еще одноименным фильмом Чаплина, где человек, лишенный всех прав, печально бредет по дороге «в никуда». Маккарти прогнали, поскольку он стал искать «красных» в Пентагоне: медные каски возмутились. Но маккартизм без Маккарти еще страшнее, потому что изощреннее стала в США техника мщения инакомыслящим.
Для примера поговорим лишь о дело Лилиан Хеллман. У нее громкое литературное имя. Ее пьеса «Лисички» обошла театральные сцены всех континентов. Ее голос слышали на форумах сторонников мира.
Именно это взбудоражило инквизиторов, призванных карать еретиков. Ну как же, ведь она имела смелость осуждать «холодную войну», ввергнувшую США в панический страх, подозрительность, неврозы и, главное, в опасное балансирование на грани «войны горячей».
Писательница приехала в Вашингтон, чтобы предстать перед «страшным судом». Так называли тогда комиссию конгресса но расследованию антиамериканской деятельности.
С высоко поднятой головой Лилиан Хеллман заявила этому синедриону бешеных, что не ответит ни на один вопрос, касающийся деятельности других людей. Только своей собственной. То было, пожалуй, первое заявление такого рода, И не у всех, кто стоял перед свирепым оком этой комиссии, хватало мужества повторить эти слова.
А другие, как, например, сценарист Элиа Казан или драматург Клиффорд Одетс, вызванные в комиссию, недолго сопротивлялись приглашению «джентльменски сотрудничать» и стали свидетельствовать друг против друга, помогая властям инсценировать «коммунистический заговор» в стране и получив «отпущение грехов». Хеллман же была жестоко наказана. Комиссия не решилась засадить ее в тюрьму, но все ее деловые контакты были разорваны. Началась тяжкая жизнь в атмосфере преследования и лишений. Маккартизм гулял по Америке.
Итак, те времена прошли?
В наше время, в 1976 году, издательство «Литтл Браун» выпустило книгу Хеллман под названием «Времена негодяев» — честный, правдивый рассказ о том, как все было.
А как сейчас?
В журнале «Нешнл ревью» в 1977 году появилась статья У. Бакли-младшего об этой книге. Он ставит в вину Лилиан Хеллман... что бы вы думали? «В дни войны она ездила в Советский Союз и была встречена как знаменитость. Она отплатила за гостеприимство статьей в журнале «Кольерс» о героизме русского народа и русских солдат».
Ну и ну! Признание роли Советского Союза во второй мировой войне возможно, по Бакли, только в результате «подкупа», С удовольствием бы вызвал на дуэль этого «военного эксперта», чтобы он понюхал пороха хотя бы в такой ситуации!
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |