XIX. Консулы же, видя все это, решили с одобрения сената произвести набор войска и вывести его за пределы города. И подобающий повод для этого предприятия они уже нашли – набеги и грабежи, ведь страна часто терпела ущерб от врагов. Учитывали и прочие выгоды от этого дела, сколько их было, а именно – когда войско отправлено на чужую территорию, те, кто остался дома, оказавшись в меньшем числе, смогут пользоваться более значительным количеством продовольствия, а те, кто в армии, также будут жить при большем изобилии съестных припасов, добывая их себе у врагов, и раздор прекратится на все то время, пока будет продолжаться поход. Но более всего они надеялись, что если патриции и плебеи совместно отправятся в поход, то рождающееся среди опасностей равное соучастие в плохом и хорошем на деле укрепит их примирение. 2. Однако плебс не был послушен им и добровольно, как раньше, не являлся на запись. Но применять к нежелающим силу законов консулы не считали нужным. Все же некоторые добровольцы из патрициев вместе с клиентами записались, и, когда они уходили, к ним присоединилось небольшое число плебеев. 3. А командиром выступивших в поход воинов был Гай Марций, тот, что захватил город кориоланцев и отличился в сражении с анциатами [39]. И большинство из взявшихся за оружие плебеев, видя, что он идет в поход, приободрились – одни из расположения к Марцию, другие же в надежде на успех: ведь этот человек был уже широко известен, и сильный страх перед ним сразу овладел врагами. 4. Это войско, пройдя до города Анций, без труда захватило много зерна, найденного на полях, много рабов и скота и вскоре явилось обратно, лучше обеспечив себя необходимым для жизни, так что теми, кто остался дома, овладело глубокое уныние, и они стали упрекать своих вождей, из-за которых, как им казалось, они лишились подобного счастья. 5. Итак, Геганий и Минуций, консулы этого года, оказавшись среди серьезных и разнообразных бурь и часто подвергаясь опасности гибели государства, ничего страшного не сотворили, напротив, спасли его, поступив в этих обстоятельствах скорее благоразумно, чем удачно.
{39 См.: Дионисий. VI. 92–94. Анций – главный город вольсков на побережье Лация в 45 км к югу от Рима. Первоначально принадлежал латинам.}
XX. Назначенные после них консулы Марк Минуций Авгурин и Авл Семнроний Атратин, получившие эту должность второй раз [40], мужи не без опыта и в военном деле, и в речах, проявили большую заботу о том, чтобы наполнить город хлебом и прочим продовольствием, полагая, что согласие жителей зависит от благополучия в этом вопросе. Однако им не удалось одновременно добиться обеих этих целей, но вместе с пресыщенностью от благ явилась разнузданность тех, кто ими воспользовался. 2. И тогда-то Рим подвергся величайшей опасности с той стороны, откуда меньше всего можно было ожидать. Ведь и послы, отправленные консулами для хлебных закупок, приобрели на общественные средства много хлеба на приморских и внутренних рынках, привезя его в Рим, и изо всех мест сошлись те, кто обычно торговал продовольствием, чей груз город также скупил на общественные деньги и держал его под охраной. 3. Кроме того, прибыли и отправленные ранее на Сицилию послы Геганий и Валерий, ведя много грузовых судов. На них они везли пятьдесят тысяч сицилийских медимнов пшеницы [41], половина которой была куплена за весьма малую цену, а остальные послал тиран, передав безвозмездно и доставив на собственные средства. 4. Но, когда жителям города стало известно о прибытии судов с хлебом из Сицилии, среди патрициев разгорелся жаркий спор по поводу его продажи. А именно, самые снисходительные из них и наиболее расположенные к плебсу, принимая во внимание угнетающие общество беды, убеждали весь дар тирана разделить среди плебеев, а купленный на общественные деньги хлеб продать им за небольшую цену. Они доказывали, что вследствие этих благодеяний скорее всего может смягчиться раздражение бедняков против богатых. А более самонадеянные и олигархически настроенные патриции полагали, что следует рьяно и всячески вредить плебеям, и советовали сделать продовольствие для них как можно дороже, чтобы из-за нужды они стали благоразумнее и относительно остальных гражданских обязанностей более законопослушными.
{40 О событиях этого года см. также: Ливий. П. 34. 7 и след.}
{41 Ок. двух тысяч тонн.}
XXI. Из таких вот сторонников олигархии был и этот Марций, прозванный Кориоланом [42], высказывавший свое мнение не как остальные, тайно и осторожно, но открыто и смело, так что его услышало и много плебеев. Дело в том, что он имел помимо общих для патрициев обид и некоторые собственные поводы, появившиеся недавно, в силу которых, казалось, он справедливо ненавидит плебеев. 2. А именно, когда он добивался консульства на последних выборах при поддержке патрициев, народ выступил против и не позволил отдать должность ему, остерегаясь, ввиду блестящей славы и отваги Марция, как бы он в силу этого не предпринял что-нибудь для ниспровержения власти плебейских трибунов, и особенно опасаясь его из-за того, что ему, как никому прежде, с большим рвением помогало множество патрициев. 3. Поэтому Марций, движимый гневом на такое оскорбление и в то же время стремясь вернуть к первоначальному порядку изменившийся политический строй, и сам, как и раньше я говорил, добивался свержения власти народа, и остальных побуждал. А вокруг него сплотилось значительное товарищество из знатных юношей, которые имели наибольший имущественный ценз, и многочисленные клиенты, присоединившиеся из-за военной добычи. Поощряемый этим он вел себя надменно, стал знаменит и достиг вершины известности. 4. Однако по этой же причине ему не достался счастливый исход. Ведь, когда по данному поводу собрали сенат и старшие сенаторы, каков был у них обычай, первыми изложили свои мнения, среди них нашлось немного таких, кто бы открыто выступил против плебса. Как только слово перешло к более молодым, Марций, испросив у консулов разрешения сказать, что хочет, и удостоившись всеобщего одобрения и внимания, произнес против плебса речь следующего содержания:
{42 О событиях, связанных с судом над Кориоланом, см.: Ливий. II. 34. 9–35. 6; Плутарх. Гай Марций. 16–21. У Плутарха Кориолану посвящена отдельная биография.}
XXII.«То, что плебс отделился, не нуждой и бедностью угнетаемый, отцы-сенаторы, а движимый дурной надеждой уничтожить ваш аристократический строй и самому распоряжаться всеми общественными делами, думаю, почти все вы поняли это, видя его выгоды от примирения. Ведь ему оказалось недостаточно, погубив доверие к договорам и отменив обеспечивавшие его законы [43], ни во что иное уже не соваться; так нет, введя новую должность для ниспровержения власти консулов, он сделал ее посредством закона священной и неприкосновенной [44] и теперь втайне от вас, о сенат, недавно утвержденным законом присвоил себе тираническую власть. 2. В самом деле, когда в соответствии со своей большой властью его вожди, выставляя в качестве благовидного предлога именно помощь обиженным плебеям, уводят и уносят благодаря этой власти все, что им угодно, и никто, ни частное лицо, ни должностное, не воспрепятствует их беззакониям в страхе перед законом, который лишает нас вместе со свободой деятельности и свободы слова, назначая смерть наказанием для произносящих вольные речи, то каким другим именем следовало людям, имеющим разум, назвать такое самовластие, кроме как тем, что одно лишь является истинным и с которым все вы, пожалуй, согласитесь, то есть, тиранией? И если над нами властвует как тиран не один человек, а весь плебс, то чем это отличается? Несомненно, дела у обоих одни и те же. 3. Поэтому лучше всего было вообще не допустить появления этой власти в зародыше, но все тогда выдержать, как предлагал благороднейший Аппий, задолго предвидя беды, а если не вышло, то, по крайней мере, теперь всем единодушно вырвать ее с корнем и выкинуть из города, пока она слабая и с ней легко сразиться. 4. И не нам первым, о сенат, и не нам единственным довелось это испытать, но уже многие и много раз, попав в нежелательное положение и ошибившись в выборе наилучшего предложения по важнейшим вопросам, после того как не воспрепятствовали зарождению зла, пытались затем подавить его рост. Хотя раскаяние тех, кто поздно начинает становиться благоразумным, бесполезнее предусмотрительности, но, с другой стороны, оказывается не хуже, если, препятствуя последствиям, искупает допущенную вначале ошибку.
{43 Имеются в виду кредитные и арендные договоры: именно массовая задолженность, приводившая к долговой кабале, и разорение плебса послужили причиной первой сецессии.}
{44 Речь идет о должности плебейских трибунов, учрежденной во время первой сецессии плебеев в 494 г. до н.э. Специальным священным законом личность трибунов была объявлена неприкосновенной. Человек, оскорбивший их словом или делом, становился «проклятым» и любой мог его безнаказанно убить. Имущество такого преступника посвящалось какому-нибудь божеству и подвергалось конфискации.}
XXIII.Если же некоторым из вас хотя и кажутся деяния плебса возмутительными, и они полагают, что следует помешать ему впредь совершать проступки, но при этом у них возникает опасение, как бы не показалось, что они первыми упраздняют соглашение и нарушают клятвы, то пусть поймут, что они не нападают, а защищаются, и не расторгают соглашение, а наказывают расторгнувших его, а потому они будут невиновны перед богами и ради собственной же выгоды поступят справедливо. 2. Пусть же появится у вас веское доказательство того, что не вы являетесь зачинщиками расторжения соглашения и нарушения договора, но плебейская сторона, не желающая соблюдать условия, на которых они вернулись. Ведь не для того, чтобы навредить сенату, но чтобы не терпеть от него зла, плебс потребовал учредить власть трибунов. Однако он ею пользуется уже не для того, что следует, и не в соответствии с теми условиями, на которых он ее получил, но для разрушения и уничтожения отеческого политического строя. 3. Ведь вы, конечно, помните недавно состоявшееся народное собрание и произнесенные на нем вождями плебса речи, какую они явили тогда самоуверенность и бесчинство, и какую гордость испытывают теперь эти неспособные здраво рассуждать люди, когда они поняли, что вся власть над государством заключается в голосовании, где они будут господствовать, поскольку многочисленнее нас. 4. Так что же нам остается делать, когда они начали нарушать договор и законы, как не давать отпор зачинщикам, по праву лишить их того, чем они до сих пор владеют вопреки справедливости, и на будущее остановить тех, кто домогается большего? Благодарение богам, что те не позволили плебеям, вначале получившим больше положенного, в дальнейшем оставаться благоразумными, но внушили им такую наглость и назойливость, которая заставила вас пытаться и утраченное вернуть, и оставшееся взять под надлежащую охрану.
XXIV. Именно настоящий момент благоприятен, как никакой другой, если только все же вы намерены начинать действовать благоразумно, ибо сейчас большинство их изнурено голодом, и остальные уже не смогут из-за нехватки денег оказать длительное сопротивление, если продовольствие у них будет скудным и дорогим. Поэтому одни, самые дурные и вообще никогда не сочувствовавшие аристократическому правлению, будут вынуждены покинуть город, а другие, более умеренные, – стать добропорядочными гражданами, ничем более вам не досаждая. 2. Поэтому продовольствие держите под охраной и никаких цен на товары не снижайте, но сколько более всего когда-либо стоил товар, постановите и теперь по этой цене его продавать. У вас есть для этого законные основания и благовидные мотивы: неблагодарные шумные обвинения со стороны плебса – якобы нами была устроена нехватка хлеба, которая в действительности возникла вследствие их мятежа и разорения земли, что они сотворили, грабя ее, как вражескую, – а также сделанные из казны расходы на отправленных для закупки хлеба послов и многое другое, чем вы были обижены ими. Пусть уж и мы узнаем, что же это за ужас, который они нам устроят, если не будем делать все в угоду плебсу, как говорили их вожди, запугивая нас. 3. Но если упустите из рук и этот удобный случай, вы будете часто молить еще раз получить такой же. И если плебс узнает то, что вы, захотев сокрушить его могущество, отказались, он будет гораздо сильнее досаждать вам, полагая ваше желание враждебным, а неспособность его осуществить – трусливой».
XXV.Когда Марций высказался в таком духе, мнения сенаторов разделились, и среди них поднялся большой шум и крик. Ибо те, кто изначально был враждебен плебеям и против воли подчинился соглашению, а к ним относились вся молодежь за малым исключением и самые богатые и честолюбивые из старших сенаторов, один негодовавшие из-за потерь от долговых обязательств, другие же из-за поражения при соискании должностей, – все они восхваляли Марция как человека благородного и любящего свою родину, дающего обществу наилучшие советы. 2. Но те, кто придерживался проплебейского образа мыслей и ценил богатство не больше, чем нужно, а также полагал, что нет ничего важнее мира, они были огорчены его словами и не одобряли его мнение. Они считали достойным превосходить более низких по положению не в насилии, а в великодушии, и умеренность признавать не постыдной, но необходимой, в особенности ту, что возникает из расположения к согражданам, и заявляли, что его совет является безумием, а не проявлением свободы слова или политических прав. Все же эту группу, бывшую немногочисленной и слабой, подавляла другая, более склонная к насильственным действиям. 3. Видя это, плебейские трибуны – они ведь присутствовали в сенате по приглашению консулов – начали кричать, волноваться и называть Марция несчастьем и пагубой отечества за его возмутительные речи против плебса. Они заявляли, что если патриции не помешают ему разжигать в государстве междоусобную войну, наказав смертью или изгнанием, то они сделают это сами. 4. Когда же от слов плебейских трибунов шум стал еще больше, и особенно со стороны молодых сенаторов, с трудом переносивших угрозы, вдохновленный этим Марций уже более самоуверенно и дерзко стал нападать на трибунов, угрожая им: «А если вы не прекратите сотрясать государство и совращать лестью бедняков, то я уже не словом буду спорить с вами, но делом».
XXVI.А пока сенат неистовствовал, плебейские трибуны, поняв, что тех, кто хочет отнять предоставленную плебсу власть, больше, чем тех, кто предлагает сохранять верность соглашениям, выбежали из здания сената, крича и взывая к богам-клятвоблюстителям. И после этого, созвав народ на собрание, они сообщит ему о речах, произнесенных Марцием в сенате, и вызвали его для оправданий. 2. Когда же тот не стал обращать на них внимания, но даже отогнал со словесными оскорблениями служителей, через которых его вызывали, плебейские трибуны возмутились еще больше и, взяв с собой эдилов и множество прочих граждан, бросились к нему. А он как раз все еще находился перед сенатом вместе с большим числом патрициев и с остальным своим товариществом. 3. Когда же плебейские трибуны увидели его, они приказали эдилам арестовать Марция, а если не захочет добровольно следовать за ними, вести его силой. Полномочия эдилов имели тогда Тит Юний Брут и Гай Визеллий Рута [45]. Итак, они приблизились с целью схватить его, но патриции, посчитав дело неслыханным, чтобы плебейские трибуны насильно уводили кого-либо из них до суда, встали перед Марцием и, нанося удары тем, кто подходил вплотную, прогнали их. 4. Когда же о случившемся разнесли весть по всему городу, все стали выскакивать из своих домов: люди уважаемые и состоятельные чтобы вместе с патрициями защитить Марция и вернуть исконный политический строй, а граждане скромного Положения и стесненные в материальных средствах – готовые помогать плебейским трибунам и делать то, что они прикажут. И уважение, удерживаемые которым до тех пор они не осмеливались совершать какие-либо противозаконные действия по отношению друг к другу, было тогда ими отринуто. Все же в тот день они не сотворили ничего ужасного, но отложили на следующий, уступив советам и увещеваниям консулов.
{45 Рукописи дают имя Суцеллий. Имя Гай Визеллий предложил Кисслинг (Kiessling-). a Портус (Portus) – Гай Ицилий}
XXVII. А на следующий день, первыми спустившись на площадь, плебейские трибуны созвали народ на собрание и, выступая друг за другом, много обвиняли патрициев в том, что они, дескать, нарушили договор и преступили клятвы, которые дали плебсу о забвении прошлого. В качестве доказательств того, что патриции неискренне примирились с плебеями, трибуны приводили и нехватку хлеба, которую те устроили, и отправку обеих колоний, и остальное, что патриции придумали для уменьшения численности простого народа. 2. И также они сильно нападали на Марция, рассказывая о произнесенных им в сенате речах и о том, что, вызываемый народом для оправданий, он не только не соизволил прийти, но даже прогнал ударами явившихся за ним эдилов. В свидетели же случившегося в сенате трибуны призывали самых уважаемых его членов, а дерзости по отношению к эдилам – всех присутствовавших тогда на площади плебеев. 3. Сказав это, они предоставляли патрициям, если бы тем было угодно, возможность для защиты, удерживая народ на собрании, пока не закончится заседание сената. Ведь как раз в тот момент патриции совещались по этому самому вопросу, сомневаясь, следует ли им оправдываться перед плебсом по поводу того, в чем они оклеветаны, или лучше оставаться в покое. Когда же в большинстве выступлений более гуманное предложение было предпочтено слишком самоуверенному, консулы, распустив собрание, прошли на площадь, чтобы и опровергнуть обвинения, касающиеся всех патрициев, и попросить народ не принимать никаких непоправимых решений в отношении Марция. И более старший из них, Минуций, выступив, (Сказал следующее:
XXVIII. «По поводу нехватки хлеба объяснение совсем короткое, плебеи, и мы не приведем каких-либо иных свидетелей того, что скажем, кроме вас самих. Ведь вы и сами, конечно, прекрасно знаете, что недород хлебных злаков случился вследствие пренебрежения посевом. И в остальном о погибели страны вам не нужно выяснять у других, по какой причине это произошло и каким образом, в конце концов, самая обширная и лучшая земля стала испытывать нехватку всех плодов, а также рабов и скота частично, поскольку подвергалась разорению со стороны врагов, частично же, поскольку не могла обеспечивать вас, столь многочисленных и не имеющих никакой другой поддержки. 2. Так что голод появился не из-за того, о чем клевещут ваши вожди, а от чего – вы и сами знаете, находя это правильным. И прекратите приписывать несчастье нашему коварству и гневаться на нас, не причинивших вам никакого вреда. 3. Отправка же колонистов произошла по необходимости, поскольку всеми вами сообща было решено держать под охраной места, нужные для войны. Состоявшись в очень своевременный момент, она принесла большую пользу и тем из вас, кто переселился, и тем, кто остался. Ведь одни имеют там продукты питания в большем изобилии, а другие, оставшиеся здесь, меньше ощущают нехватку продовольствия. А равенство в судьбе, которую мы, патриции, разделили вместе с вами, плебеями, выбрав поселенцев по жребию, не порицается.
XXIX. Итак, по какой причине ваши вожди упрекают нас за то, в чем мы имеем общие убеждения и судьбы, – поскольку есть опасность, как говорят они, или поскольку это им выгодно, как полагаем мы? 2. Ибо то, в чем на недавно состоявшемся заседании сената мы были оклеветаны ими, – дескать, что мы не желаем проявить умеренность в отношении цен на продовольствие, что замышляем лишить плебейских трибунов власти, что таим злобу на вас за мятежный уход из города и любым способом стараемся навредить плебсу, – эти и все такого же рода обвинения мы вскоре опровергнем делами, не только не причинив вам никакого зла, но гарантируя и ныне власть плебейских трибунов на тех условиях, на которых тогда уступили ее вам, а распродажу хлеба осуществив так, как вы все решите. Поэтому лишь дождавшись, если что-нибудь из этого не исполнится, тогда только обвиняйте нас. 3. Но если бы вы захотели тщательно рассмотреть наши разногласия, то увидели бы, что мы, патриции, могли бы с большим правом упрекать плебс, чем вы обвинять сенат. Ибо вы, плебеи, несправедливо поступаете с нами – и, слушая меня, ни на что не обижайтесь, – если не дождавшись даже сведений об итогах нашего обмена мнениями, уже считаете нужным его порицать. 4. Впрочем, кто не знает, что всякому! желающему, пожалуй, легче всего нарушить и уничтожить согласие в государстве, обвиняя именно в том, доказательство чего, предполагающееся в будущем и пока еще неявное, служит не защитой против причинения какого-либо зла, но предлогом для несправедливости? 5. И не только ваших руководителей стоит порицать за то, что они возводят напраслину и клевещут на сенат, но и вас не меньше за то, что верите им и возмущаетесь, прежде чем убедиться самим. Ведь вам следовало, если вы боялись будущих несправедливостей, и негодовать по их поводу в будущем. Ныне же вы явно судите скорее слишком поспешно, чем благоразумно, и большую безопасность полагаете в большем злодеянии.
XXX. Итак, я полагаю, что о преступлениях всего сословия, в которых плебейские трибуны ложно обвинили сенат, сказано достаточно. Но поскольку и по отдельности каждого из нас они порочат за все, что бы мы ни сказали в сенате, и считают виновниками раздоров в государстве, а ныне требуют казнить или изгнать из отечества Гая Марция, человека, любящего свою отчизну, который высказался независимо при обсуждении общественных дел, то я хочу насчет этого также рассказать вам об истинном положении – и следите, надлежащие ли и правдивые ли молвлю я слова. 2. Вы, плебеи, когда договаривались с сенатом о примирении, полагали, что вам достаточно освободиться от долгов, и попросили ради защиты притесняемых бедняков разрешения назначать должностных лиц из вашей среды. И вы получили оба эти дара, будучи тогда весьма признательны нам. Но упразднить власть консулов или лишить сенат права руководства общественными делами и ниспровергнуть порядок исконной формы правления – этого вы не просили и не собирались просить. 3. Что же такое случилось, что ныне вы пытаетесь все это разрушить? И на какое право полагаясь, вы стремитесь отнять у нас должности? Ведь если вы сделаете страшным для членов сената откровенно говорить так, как они думают, то что дельного смогут сказать ваши руководители? Или каким законом воспользовавшись, они будут требовать наказания смертью или изгнанием кого-либо из патрициев? Ведь ни старинные законы не дают вам такой власти, ни недавно заключенные соглашения с сенатом. 4. А нарушать установленные законом границы и ставить силу выше права присуще уже не демократии, но, если хотите слышать правду, – тирании. Так вот, я бы посоветовал вам не отказываться ни от одного из тех благодеяний, что вы нашли со стороны сената, но на то, чего не потребовали дать вам тогда, когда прекращали вражду, и теперь не притязать.
XXXI. А чтобы вам стадо яснее, что ваши вожди не желают ничего умеренного или справедливого, но добиваются противозаконного и невозможного, то примерьте ситуацию на самих себя и взгляните следующим образом: представьте, как члены сената обвиняют ваших политических деятелей в том, что те публично произносят перед вами предосудительные речи против сената, ниспровергают отеческий аристократический строй и разжигают мятеж в государстве – все это, кстати, утверждая справедливо, ибо они делают это, – и страшнее всего то, что они присваивают себе власть большую, чем была им уступлена, пытаясь казнить без суда любого из нас, кого бы ни пожелали, и при этом сенаторы заявляли бы, что поступающих так следует умертвить безнаказанно. 2. Как вы стерпели бы высокомерие сената? И что сказали бы? Разве не станете возмущаться и говорить, что подвергаетесь ужасному беззаконию, если кто-либо лишит вас свободы слова и независимости, сделав крайне опасным свободное высказывание в пользу плебса? А по-иному и не сможете сказать. 3. Следовательно, вы считаете справедливым, чтобы другие терпеливо сносили то, что сами вы не смогли бы стерпеть? И это, плебеи, ваши гражданственные и умеренные намерения? Требуя этого, не подтверждаете ли вы сами, что обвинения в ваш адрес верны, и не показываете ли, что те, кто советует не допускать роста противозаконной вашей власти, помышляют о справедливости для всего общества? Мне-то именно так кажется. 4. Но если же вы хотите поступать обратно тому, в чем вас обвинили, то, последовав моим советам, успокойтесь и отнеситесь к словам, которые вас возмущают, как подобает гражданам и без раздражения. Ведь в итоге, если вы так сделаете, получится, что вы будете считаться добрыми гражданами, а те, кто настроен ныне враждебно к вам, изменят свое мнение.
XXXII. Предлагая вам именно эти важные, как, по крайней мере, в самом деле мы считаем, мысли о справедливости, мы убеждаем вас не совершать никаких ошибок. А наши хорошие и добрые дела, которые мы упомянем не из желания попрекнуть вас, но сделать более снисходительными, – помимо давних, и те, что недавно имела место в связи с вашим возвращением, – мы хотим забыть, но вы обязаны помнить. 2. Все же ныне мы вынуждены напоминать о них, желая за много великих благодеяний, что мы охотно предоставили вам по вашей просьбе», получить от вас взамен эту милость – не казнить и не изгонять из числа граждан человека, любящего свое отечество и лучшего из всех в ратных делах. Ведь мы причиним немалый вред себе, как вы, плебеи, прекрасно знаете, лишив государство такой доблести. Потому вы должны, главным образом, из-за него самого, смягчить свой гнев, вспомнив, скольких из вас он спас в войнах, и не держать зла на обидные слова, но помнить его славные дела. 3. Ибо речь этого человека не причинила вам никакого вреда, а его действия принесли большую пользу. Если же вы настроены по отношению к нему нетерпимо, то пощадите его хотя бы из уважения к нам и к сенату в ответ на наши просьбы и, в конце-то концов, твердо замиритесь с нами и сделайте государство единым, как было изначально. Но если вы не согласитесь на наши уговоры, то уясните себе, что и мы не уступим вашему насилию, а эта нынешняя затея плебса или станет для всех основой искренней дружбы и еще больших благодеяний, или послужит началом новой междоусобной войны и непоправимых бед».
XXXIII. Когда Минуций высказался в таком духе, плебейские трибуны, видя, что массу привлекают умеренность его слов и человечность обещаний, досадовали и злились, а в особенности Гай Сицинии Беллут, склонивший бедняков отпасть от патрициев и назначенный ими командующим, когда они были в строю [46]. Злейший враг аристократии, почитаемый за это толпой и уже второй раз получивший полномочия трибуна, он менее всех вождей плебса полагал выгодным для себя установление согласия в обществе и возврат к исконным порядкам. 2. Ведь он понимал, что при аристократическом правлении он не только уже не будет иметь такие же, как сейчас, почести и могущество, будучи низкого происхождения и простого воспитания и ничем не отличившись ни на войне, ни в мирной жизни, но и подвергнется крайней опасности, поскольку разжигал мятеж в государстве и повинен во многих его бедах. 3. Итак, обдумав, что нужно говорить и делать, и посовещавшись с коллегами по должности, Сициний, после того как и с их стороны получил одобрение, встал и, коротко выразив сочувствие по поводу преследующего плебс несчастья, похвалил консулов за то, что они сочли достойным отчитаться перед плебеями, не погнушавшись их скромным положением. Кроме того, он сказал, что признателен патрициям, если наконец-то у них появляется хоть какая-то забота о спасении бедняков, и добавил, что еще охотнее он вместе со всеми выступит свидетелем, если они предъявят дела, соответствующие их словам.
{46 Речь идет о первой сецессии плебеев в 494 г. до н.э.}
XXXIV. Однако, сказав это и произведя впечатление нрава умеренного и миролюбивого, он обращается к Марцию, стоявшему возле консулов, и говорит: «А ты, почему ты, о благородный, не оправдываешься перед собственными гражданами по поводу того, что сказал в сенате? Вернее же, почему не умоляешь и не стараешься смягчить их гнев, чтобы тебе назначили более мягкое наказание? Конечно, я не предложил бы тебе отрицать свои слова, когда столько людей их знают, или обращаться к позорным оправданиям – ведь ты Марций и обладаешь гордостью большей, чем свойственно частному лицу, – разве что консулам и патрициям удобно упрашивать плебс за тебя, а тебе, значит, будет неудобно сделать то же самое за самого себя». 2. И говорил он это, не будучи в неведении, что столь высокомерный человек не сможет, став собственным обличителем, как виновный просить освобождения от наказания и не прибегнет вопреки собственному нраву к жалобам и просьбам, но либо даже вообще с презрением откажется от защиты, либо, сохраняя врожденную самоуверенность, ничуть не будет угождать плебсу сдержанностью в словах. Так и случилось. 3. А именно, когда установилась тишина и почти всеми плебеями овладею сильное желание оправдать его, если он воспользуется данным благоприятным моментом, он обнаружил такую надменность в словах и такое презрение к плебеям, что в своем выступлении вообще ничего не отрицал из сказанного в сенате против плебса и не стал, как раскаивающийся в содеянном, взывать к жалости и молить о прощении. Ведь Марций даже видеть не желал плебеев своими судьями в любом деле, как не имеющих никаких законных полномочий: но если, мол, кто-либо захочет обвинять его перед консулами, требуя отчета или за дела, или за слова, когда есть закон, он готов подвергнуться суду. 4. А перед плебеями, по его словам, он выступает потому, что они сами приглашают, и с той целью, чтобы, с одной стороны, укорить их за беззакония и непомерные притязания, какие они явили в связи с мятежным уходом и после возвращения, а с другой стороны, чтобы посоветовать им, в конце-то концов, сдержать уж и обуздать свои несправедливые желания. 5. И после этого он начал весьма активно и дерзко на них на всех нападать и особенно на плебейских трибунов. И не было в его словах ни продуманного уважения, как у политического деятеля, поучающего народ, ни благоразумной осторожности перед гневом стоящего у власти, как у частного лица, ненавистного многим, но были, как у врага, безбоязненно оскорбляющего подвластных ему, какое-то неумеренное раздражение и невыносимое презрение к своей жертве.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |