— Так значит, — спросил Пилат, — ты саддукей?
— Саддукеи считают, что душа умирает вместе с телом, и полагают, что бессмертны не души, но племена. Они отрицают действие высших сил и благодать, ниспосланную свыше. А также они утверждают, что добро и зло исходят от нас самих, и не допускают, что Бог руководит нашими поступками. Я же, напротив, говорю, что душа бессмертна, проповедую воскрешение телесное, поклоняюсь Всевышнему и молюсь ему как великому устроителю человеческих поступков. Кроме того, я верю в первородный грех, и спустился я сюда для того, чтобы его искупить. А о Господе я утверждаю, что при конце света он будет судить живых и мертвых… Как видишь, я не саддукей!
Пилат слушал с глубочайшим вниманием, и чем больше говорил Иисус, тем яснее остановилось, что его речи достойны похвалы, а не хулы.
— А, понимаю, — сказал он, — ты ессей.
Иисус отрицательно покачал головой.
— Ессеи отрицают брак, поскольку женщина кажется им непостоянной по своей природе. Они почитают, что лишь рок движет миром, а также требуют трехлетнего послушания и подвергают испытаниям всякого, кто желает войти в их секту. Напротив, я проповедую святость брака, говоря, что муж и жена — единая плоть. Я составил молитву, первые слова которой: «Отче наш, сущий на небесах…» И наконец я призываю всех на братское пиршество и, посылая учеников проповедовать слово Господне по всему лику земли, наставляю их учить добру, не деля племена на своих и чуждых, ибо океан правды, что они несут в своей горсти, равно изливается на всю землю… Как видишь, я не ессей!
— Но кто же ты тогда? — спросил прокуратор.
— Я — Мессия, посланный в этот мир, чтобы сеять здесь свет истины.
— Истины, — рассмеялся Пилат. — Ох, прошу, Иисус, объясни: что есть истина?
— Истина для ума то же, что свет для мира земного.
— Разве на земле так мало истины, что ты был вынужден нести ее свет с небес?
— Ее достаточно, но те, что отстаивают истину на земле, судимы теми, кому принадлежит власть земная… И вот доказательство: меня привели к тебе и требуют моей смерти за то, что я открывал истину.
Пилат поднялся, два-три раза прошелся по галерее, всякий раз поглядывая на Христа с удивлением, доходящим почти до восхищения. А затем произнес, обращаясь к самому себе:
— Клавдия права, этот человек — праведник!
Тогда, подойдя к балюстраде, он обратился к тем, кто, все еще боясь оскверниться, толклись снаружи.
— Обвините этого человека в других проступках. До сих пор я не нашел в его делах ничего предосудительного.
Толпа загудела, и новые обвинения не заставили себя ждать.
Среди них римский наместник обратил внимание на те, что касались магии:
— Он говорил: «Я разрушу храм сей рукотворенный, и чрез три дня воздвигну другой, нерукотворенный».
— Какой храм? — спросил Пилат.
— Храм Соломона, который строили сорок шесть лет… Ты понимаешь, Пилат? Он сказал, что опрокинет его и восстановит за три дня!
— Я понимаю одно, — раздраженно заметил прокуратор, — а именно, что по той или иной причине вы жаждете крови этого человека. Однако я не считаю, что он заслуживает смерти лишь потому, что нарушил субботнее воздержание, когда из этого не проистекло ничего, кроме блага, или за сказанные слова о храме, в которых, без сомнения, сокрыта какая-то притча.
Действительно, иудеи плохо поняли или не захотели правильно понять слова Христа: «Разрушьте храм сей, и я в три дня воздвигну его». Ведь они значили лишь: «Можете убить меня — меня, который и есть истинный храм Господень, поскольку от меня исходит истина, — но через три дня я воскресну!»
Этот второй ответ Пилата возмутил врагов Иисуса, но одновременно придал несколько бодрости его доброжелателям. Никодим, стоявший в толпе, ожидал, как и на заседании синедриона, лишь благоприятного случая, чтобы возвысить свой голос в защиту обвиняемого. Теперь он счел, что такой случай представился, и вышел вперед.
— Пилат, взываю к правосудию твоему и справедливости, блистательное доказательство коей ты только что явил, а потому прошу позволить мне сказать несколько слов.
— Подойти к подножию галереи и говори, — приказал Пилат.
Никодим встал на указанное ему место.
— Я уже высказывался в защиту этого человека, — начал он. — Я делал это перед синедрионом и сказал старейшинам, левитам и всем, кто там был: «В чем обвиняете вы Иисуса? Он совершил многочисленные и славные чудеса, каких до него никто не делал. Отошлите его и не наказывайте. Если эти чудеса исходят от Господа, они будут прочными и вечными. Если от демона — то они окажутся зыбкими и непостоянными и вскоре разрушатся сами собой. С ним будет то же, что с египетскими волхвами, которых фараон подвиг выступить против Моисея: пред лицом чудес, исходящих от Всевышнего, их волшебство оказалось бессильно, и они погибли». Прошу, Пилат, воспользуйся примером, извлеченным из нашей собственной истории, отошли Иисуса из города. Пусть время рассудит, самозванец он или Мессия, лжепророк или сын Божий.
Но тут иудеи, взъярившись на Никодима, закричали:
— Не слушай этого человека, Пилат! Не слушай, это же его ученик!
— Разве я ученик его? — воскликнул Никодим.
— Да, да, да! — завопили в толпе. — Ты его ученик, потому что говоришь в его пользу!
— Тогда и прокуратор кесаря, высказывавшийся в его пользу, — его ученик! — возразил Никодим. — Так нет же! Кесарь возвел его в эту почетную должность, чтобы с вершины, на которую он поставлен, ему легче было судить о наших ничтожных страстях и творить правосудие, не различая одних и других, больших и малых, слабых и сильных.
— Значит, — закричали самые яростные, — если ты берешь на себя часть его преступлений, ты готов взвалить на свои плечи и долю его наказания?
— Я приму ту долю, какую мой господин Иисус изволит уделить мне в его мучениях и грядущей славе, — откликнулся Никодим. — Пока же я взываю: правосудия, Пилат, правосудия!
Пилат поднял руку, требуя тишины, и, указав на Никодима, произнес:
— Кроме этого человека, который достоин веры, потому что он один из членов вашего совета, кто еще может свидетельствовать в пользу обвиняемого?
Тут некто из толпы приблизился и спросил:
— Дано мне будет сказать?
— Говори, — разрешил Пилат.
— Так вот, я расскажу о том, что приключилось со мной. Тридцать восемь лет я не покидал своего ложа, терзаемый ужасными болями и под постоянной угрозой смерти. Иисус пришел в Иерусалим, и я узнал, что он, по рассказам, излечивает слепых, глухих и одержимых бесом. Несколько юношей подняли меня вместе с ложем и принесли к Иисусу. Увидев меня, он был тронут моим страданием и сказал: «Встань, возьми постель свою и иди в дом твой». И тотчас я выздоровел: я встал на ноги, взял постель и пошел.
— Это так! — закричали из разных мест. — Но спроси его, в какой день он вылечился.
— Когда тебя излечили? — поинтересовался Пилат.
— Я должен признать, что в день субботний, — ответил свидетель.
Тогда, обернувшись к Иисусу, претор осведомился:
— Так ты лечил в субботу, как и в другие дни?
— Пилат, — со всегдашней грустной улыбкой ответил Христос, — Какой пастырь, видя, как одна из овец его упала с обрыва в бурную реку, не бросится в воду, будь тот день субботний или какой иной?
Прокуратор провел рукой по взмокшему лбу.
— Этот человек, как всегда, прав, — проговорил он и снова обратился к народу: — Кто-нибудь еще может свидетельствовать в пользу обвиняемого?
— Да, я! — откликнулся еще один из толпы, выступая вперед. — Я от рождения был слеп. Я слышал вокруг себя человеческую речь, однако никого не видел. Но Иисус проходил через Иерихон, и милосердные люди поставили меня на его пути. Я громко кричал: «Сын Давидов, сжалься надо мной!» И он надо мной сжалился, наложил руку на глаза мои, и я, прежде никогда не видевший, прозрел!
Тут еще женщина приблизилась к балюстраде и обратилась к Пилату:
— Двенадцать лет у меня не прекращались кровотечения, и я была еле жива. Я попросила, чтобы меня вынесли к дороге, по которой собирался пройти Иисус. Поскольку у меня не было сил даже позвать его, я смогла лишь коснуться края его плаща. И в тот же миг исцелилась.
Она не успела договорить, как рядом с ней встал еще один горожанин.
— Меня видели все в Иерусалиме, — начал он. — Я не ходил даже, а влачился по улицам на костылях, будучи хромым и скособоченным. Иисус протянул руку в мою сторону, произнес слово, и я выздоровел.
Тут подал голос прокаженный:
— И меня он вылечил единым словом.
И одержимый бесами объявил:
— Из меня он изгнал беса, закляв его.
— Ты же видишь, у этого человека власть над демонами! — закричали в толпе.
Пилат обернулся к Иисусу, как бы спрашивая: «Что можешь сказать в оправдание?»
— Да, — отозвался Христос. — Я имею власть над демонами. Но лишь для того, чтобы изгонять их в ад, откуда они вышли. И эта власть, напротив, доказывает, что я послан Господом.
— В третий раз повторяю вам, что этот человек невиновен! — провозгласил Пилат.
— А мы повторяем тебе, римский претор, — завопили в ответ, — мы утверждаем, что он призывает народ к возмущению от Галилеи, где он начал, до нашего города, где кончит тревожить наш покой!
— От Галилеи до сего места? — оживился Пилат. У него появилась надежда снять с себя ответственность. — Значит ли, что человек этот — галилеянин?
— Да, да! — закричали из толпы. — Он галилеянин, а в Писании сказано, что никакого пророка не будет из Галилеи. Смерть лжепророку! Смерть галилеянину!
Пилат обернулся к Иисусу и переспросил:
— Ты и вправду галилеянин, как говорят эти люди?
— Я родился в Вифлееме, но мои отец и мать из Назарета, что в Галилее.
— В этом случае, — удовлетворенно проговорил римский наместник, устремляясь по нежданно открывшемуся для него пути, — ты подлежишь не моему суду, поскольку я прокуратор кесаря в Иерусалиме, но власти Ирода, тетрарха Галилеи.
И он обратился к народу:
— Коль скоро этот человек — галилеянин, он подсуден Ироду, а не мне. Вследствие этого я отправляю его к Ироду, который как раз сейчас находится в Иерусалиме по случаю праздника.
А затем приказал стражникам:
— Ведите этого человека к Ироду и передайте тетрарху, что я, прокуратор Иудеи, отсылаю его к нему, не сочтя себя вправе судить одного из его подданных.
Стражники окружили Иисуса, и тот с привычным смирением и покорностью сошел с лестницы претория.
Тем временем Пилат, услышав, как кольца занавески скрипят по карнизу, обернулся.
На пороге двери, ведшей во внутренние покои, стояла жена.
— Ну что, Клавдия, — спросил он, весьма счастливый тем, что представилась возможность освободиться от этого дела. — Ты довольна?
— Это лучше, чем приговорить его, — вздохнула Клавдия. — Но меньше, чем оправдать…
А тем временем Иисуса вели, вернее, тащили ко дворцу Ирода.
Если бы идти по прямой, дорога заняла бы не более десяти минут. Достаточно было пересечь Большую площадь, пройти по одной из улиц и, оставив справа тюрьму и дворец Правосудия, а слева — ту самую постройку, что после рассказанной Христом притчи о богаче и Лазаре стала известна как дом злосчастного богача, и войти во дворец через дверцу в решетке, напротив горы Акра, всего в сотне шагов от указанного дома. Но в этом случае пытка была бы слишком непродолжительной, мучения праведника не насытили бы всеобщей ненависти. И процессия направилась в Предместье, проследовав перед величественным сооружением, связанным с именем Александра Янная, иудейского царя и первосвященника. Затем Иисуса повлекли в Новый город и протащили от горы Везефа до места, что напротив Женских башен. Только потом, описав столь длинную дорогу, толпа возвратилась в Предместье мимо мавзолея первосвященника и царя Иоанна Гиркана, дошла до Нижнего города и наконец приблизилась к решетке дворца, что, как мы сказали, находится напротив горы Акра.
Дворец Иродов было еще одним из обычных для античности гигантских городских сооружений. Выстроенный целиком из мрамора разных цветов по велению Ирода Великого из Аскалона — того самого, что отравил жену Мариамну, убил двух своих сыновей и устроил избиение младенцев, дворец слыл неприступным как из-за стены в тридцать локтей, окружавшей его, так и благодаря соседству трех башен — Гиппики, Мариамны и Фасаила, — почитавшихся самыми высокими в мире. Что касается внутренних покоев, то они были настолько обширны, что одна только пиршественная зала могла вместить сотню сотрапезников, каждый из которых возлежал бы на ложе не хуже тех, какими пользовались в Риме.
Ирод Антипа, тетрарх Галилеи, никогда не видел Иисуса, но был весьма не прочь познакомиться с ним. А потому, узнав, что того ведут к нему по приказу Понтия Пилата, он приготовился к встрече и спустился в покои, где обычно принимал горожан.
Они уже прибыли.
Неподвижный и, может быть, впервые посуровевший взгляд Христа вперился в тетрарха: Иисус не мог забыть, что перед ним — убийца Иоанна Крестителя.
Это придало облику пленника столько грозного величия, что сам Ирод на мгновение онемел, застыв в недоумении.
— Ну-ну! — наконец промолвил он не без иронии. — Так вот каков великий пророк!.. Да, ты не вовсе мне неизвестен: слух о твоих подвигах дошел до меня. Клянусь здоровьем кесаря, я был в ссоре с Пилатом, но то, что он прислал тебя ко мне, — добрая услуга, и она примиряет меня с ним! Теперь увидим, на что ты способен. До сих пор я сомневался, однако же Господь, вероятно, хочет, чтобы меня убедили, и посылает тебя ко мне, дабы ты на моих глазах совершил такие чудеса, что уж не оставят в сомнении самые недоверчивые умы… Так принимайся за дело. Ну же, Иисус! Я готов посмотреть на твое искусство. Я жду!
Но Христос не соблаговолил ответить. Он все еще не сводил неподвижного взгляда с Ирода, хотя выражение глаз изменилось: из сурового и, мы бы даже сказали, почти угрожающего, каким было сначала, оно стало теперь величественным и спокойным.
Ирод почувствовал: чтобы выдержать этот смущающий его взор, необходимо подхлестнуть себя целым потоком слов.
И он продолжал:
— Что такое? Ты стоишь в столбняке, вместо того чтобы действовать? Что же ты медлишь, Мессия?.. А-а, ты, верно, в сомнении, какое из чудес более всего подходит к случаю… Так я помогу тебе, ибо хочу воздать тебе почести открыто. Ведь ты выдаешь себя за умудренного человека, который старше Моисея, родился раньше Авраама и не больше не меньше как современник этого мира! Посмотри же туда, на вершину горы Мориа, где выстроен храм. Вели ему: «Поклонись мне, ибо я сын Божий!» И если храм склонит перед тобой свою главу, я воздам тебе хвалу и не только оправдаю, но и восславлю.
Иисус хранил молчание.
— Ах, — продолжал Ирод, — я, видимо, потребовал слишком многого! Ничего, я выберу чудо поскромнее, по твоей мерке… Ты воскресил дочь Иаира, ты вернул к жизни Лазаря. Что ж! Обернемся на юг — от храма к гробнице царей Иудейских. Там дремлют останки великого царя Давида. Думаю, ему доставило бы огромную радость повидаться с тобой, человеком его рода и, подобно ему, коронованным на царство. Так произнеси же вот эти простые слова: «Давид, великий пращур мой, выйди из могилы и явись нам!» Как видишь, я благоразумен в своих притязаниях, и прошу у тебя не более, нежели Саул у Аэндорской волшебницы, вызвавшей для него тень пророка Самуила… Что такое? Ты колеблешься? Ты отказываешься?
Действительно, Христос не произнес ни слова и даже не пошевелился.
— Итак, — помолчав, вновь заговорил тетрарх, — ты остаешься глух и нем. Так перейдем к иному. Поскольку ты не можешь приказывать ни храму, ни мертвым, обратись к водам рек и морей — ведь они подвластны тебе, не так ли? Разве лгут те, кто рассказывает, как ты ходил по водам Генисаретского озера, не омочив ноги? Кстати, вон пруды в моем саду; лебеди тоже движутся по их поверхности и не тонут. Выбери, какой из трех прудов тебе больше приглянется, и пройдись по нему как посуху. И тогда я, да, да, я собственноручно сниму с твоей головы терновый венец, который так ее изранил, и водружу на его место свою корону тетрарха Гилилеи!
Но и это третье по счету обращение не заставило Иисуса прервать молчание.
— Вот видишь! — вскричал Каиафа, который вместе со старейшинами Большого совета проследовал за Христом от Пилата к Ироду. — Видишь, тетрарх! Можно ли верить в чудотворные способности этого человека, если теперь он отказывается сотворить чудо, благодаря которому не только спас бы себе жизнь, но сделался бы царем?
— К чему ему становиться царем, — усмехнулся Ирод, — если он им уже является? Разве ты не царь Иудейский, а? Ответь же, Иисус! Не ты ли въехал в Иерусалим как завоеватель, со всеми почестями триумфатора, удостоившись пальм победителя, словно какой-нибудь славный военачальник?.. Белые одежды триумфатора Иисусу из Назарета! Облачите его в белую тогу и ведите обратно к Пилату! Скипетр и корона у него уже есть, теперь будет и белая тога. Недостает только пурпурной мантии… Впрочем, Пилат дарует и ее!
И тетрарх знаком повелел увести осужденного.
Стража, только и ждавшая этого знака, бросилась к Иисусу и повлекла его прочь.
ОТ ИРОДА К ПИЛАТУ
Пилат уже поздравил себя с освобождением от страшной ответственности. Ему не пришлось приговорить невиновного или оправдать его и тем самым вызвать городской бунт. Однако крики, проклятия, но, главное, рев толпы, бушевавшей, как океан в бурю, снова потрясли стены претория и мощные основания Антониевой башни.
Прокуратор еще находился у своей супруги, во внутренних покоях, где они завершали утреннюю трапезу, когда донесся этот шум; они оба бросились к окну, выходившему на площадь, увидели толпу вокруг Иисуса и различили победные выкрики.
Клавдия побледнела.
— Подумай хорошенько над тем, что ты сейчас будешь делать, — обратилась она к мужу. — И помни мою просьбу.
— Я дал тебе обещание, — откликнулся Пилат. — Пока этот человек не будет обвинен в покушении на власть императора Тиберия, его жизни ничто не угрожает.
— Дай мне залог, — попросила Клавдия.
— Вот мое кольцо, — сказал Пилат.
— Иди же и помни, что Иисус — праведник!
Пилат вернулся в преторий и нашел там посланца Ирода, который доложил:
— Тетрарх Ирод, мой повелитель, весьма доволен оказанными ему знаками уважения, то есть тем, что ты послал к нему галилеянина. Он объявляет тебе, что счел его сумасшедшим, а не преступником. А посему — отсылает к тебе снова, чтобы ты поступил с ним так, как тебе угодно или как подскажет твоя совесть… Кроме этого, он поручил передать, что шлет со мной искренний привет и если некое облачко ранее омрачало ваши отношения, то теперь туман рассеялся!
За вестником Ирода вошел Иисус, которого грубо втолкнули лучники. Пока он поднимался по лестнице, его ноги запутались в слишком длинной тунике, он упал, ударившись виском о ребро ступени, и теперь голова его была в крови.
Пилат не смог удержаться и прошептал:
— Этот человек не в руках священнослужителей, но в лапах мясников. И они до срока спешат закласть его.
Затем, подойдя к краю террасы, с высоты которой он уже неоднократно обращался к народу, спросил собравшихся:
— Чего еще хотите от меня, снова приведя этого человека? Вы уже представили его лжепророком, богохульником, возмутителем спокойствия. Я допросил его в вашем присутствии и не нашел ничего для порицания ни в учении его, ни в действиях. Я отослал его к Ироду, который тоже ничего противозаконного не отыскал. Если надобно, чтобы вас удовлетворить, обязательно наказать его, я повелю высечь его плетьми и затем отпустить.
Но этот приговор, хотя и обещавший сильнейшие муки осужденному, не удовлетворил черни. Она уже отведала крови и теперь желала ему большего, нежели порки. Она жаждала смерти!
Поэтому все как один завопили:
— Нет, нет!.. Смерть, смерть!.. На крест его! На крест! Распять Иисуса! Распять! На Голгофу!
Но Пилат, не обращая внимания на эти крики, уселся за стол и на листе папируса изящным стилосом из египетского тростника начертал по-латыни следующий приговор:
«Jesum Nazarenum, virum seditiosum, et mosaïcœ legis contemptorem, per pontifices et principes suœ gentis accusatum, expoliate, ligate et virgis cedite., lictor, expedi virgas».[12]
Затем он передал написанное ликтору, который выбежал из претория, чтобы призвать исполнителей.
Наказание лозами, если следовать букве закона, ограничивалось сорока ударами без одного. Здесь содержалась некая пародия на акт милосердия: избавление виновного от последнего удара.
Из оставшихся тридцати девяти тринадцать следовало нанести по правому плечу, столько же по левому, а остальные ниже плеч.
Столб, к которому привязывали осужденного, стоял особняком, имел в вышине десять ступней; в него на высоте от семи ступней и выше были вбиты кольца. К ним притягивали руки жертвы, добиваясь, чтобы вся кожа на теле была натянута и, следовательно, ничто не могло бы умерить силу удара.
Это орудие пытки называли столбом поношений или надругательств, поскольку во время наказания народ был волен оскорбить истязаемого и словом и действием.
Стражники увели Иисуса; но приговор не успокоил, а лишь раззадорил толпу, ибо ни священники, ни фарисеи не добились своего, а потому одни словом, другие деньгами подогревали ярость народа, удваивая усилия, когда она грозила утихнуть.
Прежде чем Иисус приблизился к позорному столбу, исполнители уже заняли свои места. Это были шестеро низкорослых смуглых людей, бывших преступников, ставших палачами. Дубленая темная кожа, худые, но жилистые руки свидетельствовали, что эти люди родились на границе с Египтом. Они набросились на Иисуса, когда он еще на несколько шагов не дошел до позорного столба, вырвали его из рук стражи, разорвали рукава хитона и тунику, чтобы обнажить спину, и, уткнув свою жертву лицом в мраморную колонну, привязали руки к кольцам, вбитым выше остальных, чтобы он касался земли лишь пальцами ног.
Затем двое взяли в руки пучки ореховых прутьев, а остальные ожидали своей очереди, медленно считая удары.
Но большая часть народа не переставала повторять на все лады:
— Распни его! Распни его!
Стоял такой шум, что Пилату, дабы быть услышанным, пришлось позвать горниста.
Тот протрубил, и установилась тишина.
В этой тишине стали явственными три томительных звука: свист лоз, ударявших по спине жертвы, жалобы, полные молитвенных благословений, что срывались с губ Иисуса, и грустное блеянье пасхальных агнцев, которых отмывали в Овечьей купели перед закланием, назначенным на этот же день.
В этом блеянии было что-то трогательное — только слабые голоса пасхальных жертв смешивались со стонами того, кто готовился умереть ради людей.
Все остальные звуки исходили от кричащих и изрыгающих проклятия!
После первых тринадцати ударов палачи сменились. В руках второй пары оказались узловатые ветви колючек. И тотчас на коже, уже испещренной багровыми и синими пятнами, заалели капли крови.
Меж тем толпа у подножия претория продолжала глумиться и реветь; временами звуки горнов призывали ее к молчанию, и тогда в воцарявшейся на несколько мгновений тишине становились различимы резавшие уши звуки ударов, стоны Христа и блеянье агнцев!
Но когда Пилат пробовал обратиться к жителям Иерусалима, его голос заглушали тысячеустые яростные вопли:
— Распни его! Распни его!
После двадцать шестого удара палачи сменились снова и к делу приступила третья пара: у нее в руках были уже не розги и колючки, а кожаные плети с железными крючьями, при каждом ударе вырывавшие клоки кожи и мяса.
Трубачи в третий раз призвали к молчанию, и в установившейся тишине почти угасшим голосом Иисус еле слышно вымолвил:
— Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят!..
После тридцать девятого удара страдальца отвязали; его тело превратилось в сплошную рану, силы покинули его настолько, что, едва лишь палачи перестали поддерживать его за плечи, ноги Христа подкосились и он рухнул, привалившись спиной к подножию столба.
Тогда тот, кто должен был бы нанести сороковой удар, но пока не сделал этого, приблизился и, видя, что голова Иисуса запрокинута, прошипел:
— Всех прочих мы избавляем от последнего удара, но тебе, Христос, тебе, Мессия, тебе, сын Божий, надо получить полную меру!
И его плеть прошлась по лицу пытаемого. Иисус, почти теряя сознание, опрокинулся навзничь.
Меж тем несколько падших женщин вырвались из толпы и принялись поочередно плевать ему в лицо, перекидываясь с палачами скабрезными шуточками, пока те оттирали со своих лиц и рук кровь Спасителя, забрызгавшую их.
А на краю площади сбились стайкой несколько женщин, на которых по счастливой случайности никто из любовавшихся бичеванием и вопящих не обратил внимания. Это были благочестивые жены.
Они обступили мать Спасителя. При первых же ударах она рухнула на колени, затем упала лицом на землю и вскоре лишилась чувств. Когда Христа вели к позорному столбу, его исполненные нежного сострадания глаза сумели выхватить ее лицо из толпы, но, к несчастью, потом его привязали так, что лишили возможности обернуться к матери и взглядом поддерживать ее.
Магдалина, немало не беспокоясь, что в ней признают сестру Лазаря и ту, что сопровождала Христа в его скитаниях, при каждом ударе испускала громкие стоны и каталась в пыли, вырывая горстями пряди своих прекрасных золотистых волос.
Марта и Мария Клеопова стояли на коленях и плакали.
Иоанн пытался поддержать Богородицу, столь бледную, что казалось, будто душа ее уже покинула или вот-вот покинет бренное тело.
Но тут, без сомнения, некий ангел неслышно и невидимо пролетел среди этих жалоб и стонов, этих воплей и проклятий беснующейся толпы и нашептал на ухо Христу какие-то божественные слова, ибо запрокинутая голова Иисуса приподнялась, он обеими руками уперся в землю, с трудом встал на колени, и наконец с помощью стражей ему удалось подняться.
К Марии, казалось, снова возвращалась жизнь по мере того, как приходил в себя ее сын: она повторяла все движения Иисуса и оказалась на ногах одновременно с ним.
И тут Христос, протерев окровавленными пальцами залитые кровью глаза, смог на другом краю площади разглядеть свою мать, стоящую с протянутыми к нему руками…
Тем временем Пилат приказал, чтобы после казни Иисуса облачили в красный плащ и привели в преторий.
Надеялся ли прокуратор, издевательски награждая Христа пурпурной мантией царей, смутить толпу или он хотел скрыть от собственных глаз кровь своей жертвы?
Как бы то ни было, Иисуса ввели во двор претория, затем затолкнули в комнату стражи, где накинули на спину старый ликторский плащ, а потом по внутренней лестнице ввели на мост, соединявший дворец Пилата с цитаделью Антония.
Прокуратор пришел туда чуть ранее. Он снова велел протрубить в горн, призывая к молчанию и заставляя все взгляды обратиться к нему.
А в это время, поддерживаемый двумя служителями, появился бледный, бескровный, шатающийся Иисус с камышовой тростью в руке, терновым венцом на голове и в красной мантии на плечах.
— Ессе homo![13] — произнес Пилат.
Из-за перемены в одежде многие не узнали Иисуса, но едва зрители поняли, что за человека им показывают и чего добивается Пилат, они в один голос завопили:
— Распни его! Распни его!
Тут первосвященник сделал знак, что желает говорить. Снова прозвучала труба, и все смолкли.
Среди тишины послышался голос Каиафы:
— Берегись, Пилат, если ты освободишь этого человека, ты не друг кесарю. Ведь он объявил себя царем, и есть другие, что признают его таковым, а тот, кто именует себя царем, восстает против императора.
Пилат почувствовал, что ему расставили ловушку: обвиненный в возмущении против кесаря, Иисус представал уже не лжепророком, богохульником или магом, но бунтовщиком, и здесь лозами не обойтись: дело попахивает веревкой.
Сто́ит послать донос Тиберию, и подозрительный император может внести в один и тот же проскрипционный список и ненаказанного смутьяна, и слишком снисходительного судию.
Тем не менее, прокуратор решился прибегнуть к последнему средству.
Он чуть слышно отдал приказ центуриону, находившемуся подле, тот спустился с четырьмя воинами и поспешил к тюрьме, расположенной лишь в нескольких шагах от дворца. Он отправился туда за ничтожным убийцей, приговоренным к смерти и ожидающим часа расплаты.
Убийцу звали Вар-Авва, то есть «сын Аввы».
Лишь только он расслышал шаги в проходе, ведущем в его застенок, лишь только заскрежетал дверной засов, он подумал, что пришли распять его, и, вооружившись цепью, собрался защищаться.
При свете факелов центурион и четверо стражей увидели приговоренного, забившегося в самый дальний угол, сжавшегося в комок, с горящими глазами, стиснутыми зубами, с занесенными над головой руками, готового ударить оковами первого, кто приблизится к нему.
Однако это проявление враждебности мало обеспокоило четверых посланных. Они подступили к узнику, прикрывшись щитами, против которых цепь была бессильна. К тому же, прежде чем Вар-Авва сумел занести руки вторично, они ухватили его за ту же цепь. Двое потащили приговоренного вперед, а их товарищи принялись пинками подгонять его сзади.
Выйдя из тюрьмы, Вар-Авва приветствовал новый день, который счел последним в жизни, потоком кощунственной брани.
Завидев огромное скопище народа, он решил, что все собрались ради него, а заслышав крики «Распни его! Распни его!», подумал, что и они относятся именно к нему.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |