Спокойный и печальный, Иисус позволил излиться этому потоку оскорблений. Но когда пыл обвинителя иссяк, он поднял усталую голову и посмотрел на Анана с превосходством сострадания:
— Я говорил явно миру; я всегда учил в синагоге и в храме, где всегда иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь меня? Спроси слышавших, что я говорил им; вот они знают, что я говорил.
Простота и мягкость Иисуса вывели Анана из себя, и он уже не мог скрыть обуревающей его ненависти. Один из стражников, возможно не разобрав слов Иисуса, но читая в мыслях верховного священника, взялся сам ответить строптивому:
— Наглец! Так отвечаешь ты господину нашему Анану?
И рукоятью меча, который он сжимал в руке, ударил Христа по губам.
Изо рта и из носа Иисуса хлынула кровь. Пошатнувшись от удара и от грубого толчка кого-то из окружающих, он боком повалился на ступени.
Ропот сострадания раздался было среди злобных выкриков, ругательств и оскорблений, но, к несчастью, слабые голоса сочувствующих потонули в хоре распаленного негодования.
Среди этого шума Иисус поднялся и, дождавшись тишины, возразил:
— Если я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь меня?
— Что ж, — промолвил Анан. — Пусть желающие опровергнуть сделают это, а имеющие что сказать в обвинение Да обвинят.
И он подал знак стражникам, удерживающим толпу древками копий, допустить ее к Иисусу.
Тут же все бросились на Христа, вопя, изрыгая проклятия, выкрикивая обвинения.
— Он утверждал, что он царь!.. Он говорил, что фарисеи — порождение ехидны с раздвоенными змеиными языками!.. Он называл книжников и старейшин лицемерами, не верующими ни во что!.. Он сказал, что храм — вертеп воров и разбойников! Он объявил себя царем Иудейским!.. Он хвастал, что снесет храм и отстроит его заново в три дня!.. Он справлял Пасху в четверг!.. Он лечил в день субботний!.. Он сеял смуту в предместье!.. Люди из Офела нарекли его своим пророком!.. Он наклика́л напасти на Иерусалим!.. Он ест с нечестивыми, бродягами, прокаженными, мытарями!.. Он отпускает грехи блудницам!.. Он не дает побивать камнями прелюбодеек!.. Он нечистыми чарами воскрешает мертвых!.. К Каиафе — мага! К Каиафе — лжепророка! К первосвященнику — бохогульника!
Все эти обвинения прозвучали одновременно; люди, выкрикивавшие их, плевали ему в лицо, размахивали кулаками, грозили немедленной расправой, дергали его за платье, вцеплялись в волосы и бороду.
Анан позволил всей этой своре побесноваться вволю, а затем продолжил:
— Ага, Иисус! Так вот каково твое учение?.. Ну же, изложи его, защити, опровергни нападки. Царь, повели! Мессия, докажи, что послан Всевышним! Вестник Господень, призови отца своего на помощь. Кто же ты! Ну-ка, поведай нам! Может, ты воскресший Иоанн Креститель? Или пророк Илия, восставший из мертвых? А вдруг ты Малахия, кто, как утверждают, был не человеком, но ангелом?.. Ты назвал себя царем? Пусть будет так. Я тоже назову тебя царем: царем бродяг, черни, падших женщин. Подожди-ка, сейчас ты будешь мною помазан на царство. Трость и папирус мне!
Начальствующему священнику мгновенно принесли просимое (это наводило на мысль, что он все подготовил заранее).
Свиток папируса был шириной в три пяди и длиной в локоть.
Анан занес на него все преступления, в которых обвинялся Иисус, затем скрутил лист в узкую трубочку, затолкал в продолговатую высушенную тыкву, которую привязал к камышовой трости.
— Держи, — сказал он. — Вот твой скипетр, вот знаки царского достоинства! Неси все это к Каиафе и не сомневайся, уж он увенчает твою голову венцом, какого еще недостает.
По жесту бледного от злобы старца Христос вновь был связан, но теперь меж стянутых кистей рук просунули трость — этот скипетр, тогда данный ему в посмеяние, но впоследствии знаменовавший царствие земное.
И вот Иисуса, охраняемого среди ожесточенной толпы только ненавистью тех, кто не желал ему скорого избавления от мук, повлекли по ступеням. То и дело он терял равновесие, а его ставили на ноги толчками и пинками. Он превратился в игрушку скопища недругов, отплачивавших ему за три года учения, смирения, страданий, преданности и любви, — подвиг духовный, в награду за который его удостоили лишь одного дня чествования. Под градом оскорблений, угроз и ударов Христос преодолел путь от дворца Анана до дома его зятя и почти без чувств предстал перед Большим советом.
Большой совет составляли семьдесят человек, и все они сейчас собрались. Они разместились на полукруглом возвышении, посреди которого и выше прочих стояло кресло Каиафы.
Нетерпение этого последнего было столь велико, что он часто вставал со своего места и подходил к дверям, повторяя:
— Что же медлит Анан? Почему он так долго держит у себя Назорея? Вот уже час, как этот человек должен был бы стоять предо мной. Здесь нельзя мешкать! Надо спешить!
Наконец появился Иисус. Когда он вошел, его склоненная на грудь голова откинулась назад, глаза уверенно и сразу отыскали в одном из углов залы Петра и Иоанна, замешавшихся в толпу, и губы тронула печальная улыбка.
Когда апостолы в панике разбежались, связанного Иисуса повлекли к городским воротам, а Иоанн спустился к долине Иосафата, торопясь увидеться с Богородицей, Петр ограничился тем, что спрятался за стволом оливы, пережидая первый приступ ярости стражников. Затем, перебегая от дерева к дереву, он издалека следовал за учителем, стараясь не терять его из виду и ныряя во тьму всякий раз, как пламя факела оказывалось поблизости.
У границы предместья Офел в сотне шагов от ворот Источника он повстречал Богоматерь. Полумертвая, в беспамятстве, она металась на руках Иоанна и благочестивых жен. Они вместе перенесли Пречистую Деву в один из домов и доверили заботам каких-то бедных людей, признательно называвших ее своей матушкой. Там к ней стали возвращаться признаки жизни.
Но, открыв глаза, Богоматерь испустила крик ужаса: она поняла, что, потеряв сознание, утратила дар издали видеть сына. Это было милосердным деянием Иисуса: зная, что за муки еще предстоят ему, он не захотел, чтобы мать оставалась свидетельницей его страданий.
Тогда Богоматерь умолила Петра и Иоанна последовать за Иисусом и время от времени приносить ей вести о последних мучительных часах его жизни.
Ничто так не совпадало с тайными помыслами обоих апостолов. Ведь понадобился строгий приказ учителя, чтобы заставить Иоанна расстаться с ним, а Петр, решивший следовать повсюду за Христом, после радостного согласия Иоанна на просьбу Марии приобретал надежного товарища в этом дерзком предприятии.
Тем не менее, они из предосторожности переоделись в некое подобие ливрей, которые носили храмовые гонцы. Ведь в обычных одеждах их сразу бы опознали. В таком обличий они постучались в наружные ворота дворца первосвященника, выходящие к долине Хинном. Через них они проникли на обширный двор с горевшим посреди очагом, около которого обогревались слуги Каиафы, стражники и немалое число людей из тех, кто, хотя и не служат сильным мира сего, но являются как бы приближенными их приближенных.
Благодаря одолженным накидкам апостолы без труда проникли на этот внешний двор; однако попасть оттуда в апартаменты Каиафы оказалось гораздо затруднительней.
На их счастье, Иоанн повстречал знакомого судейского служителя, занимавшего должность, подобную теперешнему судебному приставу. Этот человек, часто слушавший проповеди Христа, был недалек от того, чтобы примкнуть к сторонникам его учения. Поэтому он согласился пропустить Иоанна, но упрямо воспротивился тому, чтобы Петр следовал за ними. Как мы помним, Петр ударил мечом слугу первосвященника. Малх мог столкнуться с ним в покоях, опознать и, невзирая на свое чудесное исцеление, мстительно призвать апостола к ответу.
Впрочем, Петр недолго промучился перед затворенными для него дверьми: он увидел Никодима и Иосифа Аримафейского. Этих двоих никто не приглашал, но они узнали, что происходит, и в надежде быть полезными Иисусу явились занять положенное им место среди членов Большого совета.
Петр узнал их и напомнил о себе. Их не терзали опасения, схожие с теми, что испытывал знакомец Иоанна. Они все-таки принадлежали к сильным мира сего: за исключением римского наместника, никто не мог их и пальцем тронуть. Поэтому они взяли Петра под свое покровительство и провели в залу, куда направлялись и сами. Уже там он нашел Иоанна и присоединился к нему.
Здесь и обнаружил их взгляд Иисуса. Они стояли, прислонившись друг к другу, как если бы у каждого не хватало сил без поддержки вынести зрелище, к которому они приготовились.
Между тем к приходу Христа, как и в доме Анана, в зале теснилось множество народу, и толпа, следовавшая за Христом, за исключением самых сильных и напористых, вынуждена была отхлынуть в прихожую и даже на парадную лестницу. Как уже было упомянуто, дворец Каиафы одной стеной упирался в крепостные укрепления, а вокруг трех остальных стен оставалось большое свободное пространство. Толпа заполнила его целиком.
Никогда еще не собиралось столько людей, никогда еще не было слышно такого ропота — даже во время самых свирепых народных возмущений.
Действительно, в дни тех смут дело шло о недовольстве каким-нибудь претором, тетрархом, самое большее — императором. На этот раз бунтовали против Господа.
Каиафа приближался к сорока годам. Это был смуглый чернобородый мужчина с суровыми темными глазами. Фанатичный и тщеславный одновременно, он, получив высший священнический сан, считал, что добился вершины желаемого. Неутоленным оставался лишь фанатизм, и здесь могла бы помочь только казнь Иисуса.
Он сидел, облаченный в белоснежную мантию, на которую сверху был наброшен широкий темно-красный плащ с вышитыми золотом цветами и золотой бахромой. На груди был виден ефод — знак высокого положения, делавшего его третьим по значению лицом в Иудее, после наместника Пилата и тетрарха Ирода.
Едва Христос появился на пороге, всеобщий гомон перекрыл голос первосвященника:
— А, вот и ты, враг Господа нашего, возмутитель спокойствия этой святой ночи!.. Хорошо же, поспешим. Возьмите-ка у него и дайте мне тыкву, где лежит обвинительный акт.
Тыкву передали первосвященнику, а камышовую трость оставили в связанных руках Иисуса как шутовской скипетр.
Каиафа развернул папирус, огласил длинный список преступлений, вменяемых в вину Иисусу. Поскольку тот выслушивал чтение в полном молчании, Каиафа поминутно выкрикивал:
— Так ответь же, маг! Отвечай, лжепророк! Богохульник, почему ты молчишь? Может, ты разучился говорить, когда речь пошла о твоей защите? А ведь ты был таким красноречивым, когда осуждал нас!
При каждом окрике Каиафы стражники дергали за веревки, тянули Христа кто за волосы, кто за бороду.
Никодим не стерпел этого зрелища. Он встал и сказал:
— Иисус Назорей обвинен, но еще не приговорен. Я требую для него привилегии обвиняемых, то есть свободной защиты. Если призна́ют его вину, его накажут, и сделает это тот, кому положено. Но я еще не видел, чтобы человека предавали палачам до вынесения приговора.
Иосиф Аримафейский поднялся и произнес только два слова:
— Согласен с этим.
Краткая речь Никодима и еще более сжатая реплика Иосифа Аримафейского были встречены недовольным ропотом большей части присутствовавших. Тем не менее, несколько голосов осмелилось крикнуть: «Справедливости к обвиняемому! Справедливости!»
Каиафа был вынужден придать делу привычный ход, чтобы, по крайней мере, соблюсти видимость правосудия.
Потому стражникам приказали чуть отступить от Христа и перестать издеваться над ним. В судебной церемонии появился хоть какой-то порядок, и старейшины приступили к выслушиванию свидетелей.
Не сто́ит и говорить, что в свидетели пошли одни только враги Иисуса: старейшины и книжники, которых он во всеуслышание порицал, грешники, кому он советовал обратиться к праведной жизни, прелюбодеи, чьих сожительниц он подви́г к раскаянию и воздержанию от греха. Один за другим все они повторяли те же обвинения, что и во дворце Анана, но единственным проступком, заслуживавшим внимания, было празднование Пасхи накануне положенного дня.
Тогда Каиафа обернулся к Никодиму и Иосифу Аримафейскому:
— Сиятельные начальники над священнослужителями и мудрые старейшины народа! По сему последнему поводу наши досточтимые собратья Никодим и Иосиф Аримафейский могут дать исчерпывающие объяснения, ибо, если судить по донесению, которое я получил, именно в их доме трапезовал обвиняемый.
Никодим почувствовал, что первосвященник наносит им чувствительный удар.
— Так и есть, — сказал он, поднявшись. — Хотя этот дом сейчас не принадлежит нам: его нанял человек из Вифании, он и сдал комнаты двум апостолам Иисуса, пришедшим по поручению своего учителя.
— Значит, — настаивал Каиафа, — трапеза имела место вчера?
— Да, вчера, — отвечал Никодим.
— Ты же знаешь, что Пасху должно праздновать только в освященный законом день. Почему обвиняемый сделал это на день раньше?
— Потому, что он галилеянин, — напомнил Никодим. — А у жителей Галилеи есть такое право.
Каиафа в ярости топнул ногой.
— Прекрасно! Сдается мне, что обвиняемый нашел себе защитника. А не скажет ли нам этот защитник, в силу какого закона галилеяне могут справлять Пасху в четверг?
— Я предвидел вопрос, — отвечал Никодим. — Ответ здесь.
И он вытянул из-за пазухи старинный указ, разрешавший жителям Галилеи праздновать Пасху на день раньше. Объяснялось это тем, что во время торжеств в Иерусалим прибывало слишком много народу: храм не мог вместить желающих, и, если бы к ним добавились галилеяне, Пасха ни за что не кончилась бы в субботу.
Затем, превратившись из защитника в обвинителя, Никодим продолжал:
— А теперь, если ты такой строгий почитатель законов, то тебе, Каиафа, до́лжно знать, что запрещено вести дело в ночное время. И ни одно решение суда не может быть вынесено в день Пасхи.
— А озаботился ли он подобными же правилами, когда лечил в день субботний? — не помня себя от ярости, закричал Каиафа.
Иисус лишь грустно улыбнулся.
Никодим же возразил:
— Если и можно потерпеть нарушение закона, то лишь тогда, когда от этого проистекает добро, а не зло, спасение человека, а не смертный приговор.
— Никодим! — прошипел Каиафа. — Берегись, Никодим! Ты забываешь сказанное в тринадцатой главе Второзакония: «К Богу одному прилепляйтесь… Если восстанет среди тебя пророк, или сновидец, и представит тебе знамение или чудо, и сбудется то знамение или чудо, о котором он говорил тебе, и скажет притом: „Пойдем вслед богов иных, которых ты не знаешь, и будем служить им“, — то не слушай слов пророка сего, или сновидца сего; ибо чрез сие искушает вас Господь!»
— Однако, — возразил Никодим, — если пророк ополчается не против Бога, а против людей, если он не лжепророк, а пророк истинный, что ты будешь делать тогда, Каиафа?
— Я отвечу, что в Писании сказано ясно: «Не придет пророк из Галилеи». Меж тем Иисус — из Назарета, а тот — в Галилее.
— Конечно. Но сказано также: «Придет пророк от корня Давидова и из града Давидова». При всем том Иисус — из колена Давидова, если судить по его отцу, Иосифу, и из града Давидова, ибо родился в Вифлееме.
— Хорошо, пусть будет так, — согласился Каиафа, утомившийся от спора, в котором он не мог одержать верх. — Спросим у самого обвиняемого и рассудим по ответам его.
После чего он обернулся к Иисусу:
— Заклинаю тебя Богом живым. Ответь: истинно ли ты Христос, Мессия и сын Божий?
Иисус пока что не проронил ни слова.
Теперь среди полного молчания он поднял голову, возвел очи к небесам, словно призывая Всевышнего в свидетели тому, что сейчас произнесет:
— Это так, Каиафа. Ты сам это сказал.
— Значит, ты сын Божий? — повторил первосвященник.
— Истинно, — с беспримерным достоинством отвечал Иисус. — Сказываю вам: отныне узрите сына человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных, хотя я кажусь вам прахом земным, подобным вам, и буду осужден вами.
Ответ прозвучал так торжественно, что многие содрогнулись. Каиафа же в знак негодования разодрал надвое плащ и вскричал:
— Вы слышали! Видано ли подобное богохульство?! На что еще нам свидетели? Мы должны покарать самозванца, объявляющего себя сыном Божьим.
Тысяча голосов откликнулась на разные лады:
— Да, мы слышали его! Да, он назвал себя сыном Божьим. Да, он богохульствует.
— Каков же ваш приговор? — спросил первосвященник.
Тут все, кроме очень немногих, повскакали с мест — судьи и зрители. Судьи потрясали своими одеяниями, зрители размахивали руками. Те и другие в один голос грозно закричали:
— Повинен смерти! Повинен смерти!..
— Хорошо, — произнес Каиафа. — Смертной казни, по слову Большого совета народа, предается Иисус Назорей, объявивший себя царем Иудейским, Мессией и сыном Божьим, за то, что он самозванец, лжепророк и богохульник.
И вставая, он закончил, обращаясь к стражникам:
— Поручаю вам царя, дабы воздали ему почести, которых он достоин.
Затем, подавая пример остальным судьям, он удалился в комнату, примыкавшую к залу суда. Те поднялись и потянулись за первосвященником. Их цепочку замыкали Никодим и Иосиф Аримафейский, на прощание обернувшиеся к Иисусу, жестами выказывая свое сострадание и бессилие что-либо изменить.
В зале меж тем все нечестивцы вопили от восторга. Но прозвучали и стенания сочувствующих Христу. Среди них можно было различить крик отчаяния, что вырвался из груди Богоматери, упавшей без чувств на руки благочестивых жен. Но громче всех звучал голос Иуды, который, обезумев от ужаса, ринулся сквозь толпу, вопя:
— Это я предал его! Горе мне! Горе!
АК-ЭД-ДАМ
Услышав крик Непорочной Девы, Иоанн содрогнулся и бросился к Пресвятой матери Христовой, которую учитель доверил его сыновнему попечению. Что касается Петра, он остался на месте, твердо решив повсюду следовать за Иисусом.
А потому, не без причины рассудив, что осужденного, видимо, отведут на один из внутренних дворов и запрут в подвальных комнатах, служивших стражникам казармой и тюрьмой, он одним из первых покинул зал Совета и остался у входа, надеясь вовремя оказаться на пути учителя.
Хотя описываемые события происходили в конце марта и в предыдущие дни теплое дневное дыхание пустыни предвозвещало возвращение весны, ночами холод пробирал до костей. Можно было бы сказать, что год, уже двинувшийся в путь к теплу, отступал назад в ужасе от преступления, которое готовил ему день грядущий.
Итак, Петр задержался в прихожей у жарко горящего очага и, дрожа, подошел поближе к огню.
Вокруг очага столпились люди из простонародья — нет, не из отбросов общества, а из того злобного класса, который заранее враждебен всему: солдаты-наемники из Нижней Сирии, женщины из храмовой прислуги, фарисеи и книжники. Пламя плясало на их лицах, высвечивая все недобрые или низменные помыслы. Уродливая кучка людей временами разражалась хохотом — как раз тогда, когда кто-либо находил новое особо гнусное слово о Христе или живописал, каким хитроумным способом он догадался причинить ему мучения на его скорбном пути.
Не подозревая, о чем идет разговор, Петр приблизился — и содрогнулся, услышав об уже нанесенных оскорблениях и тех, что они в злобе своей еще надеялись нанести.
Один говорил:
— Мессии дали скипетр, но забыли про корону!
При этом он, пренебрегая опасностью разодрать руки, плел венок из местного колючего терна, стараясь не обломать листья — тугие и темные, как у лавра, они должны были издевательски напоминать те, какими венчают головы императоров и предводителей войска.
Каждый веселился, представляя, как на голову Христа водрузят шутовской венец, больно жалящий лоб и затылок.
Видя и слыша все это. Петр подумывал уже о том, как бы незаметно отойти, но, попав в круг света, оказался на глазах у дворцовой привратницы, которая ранее заметила его у внешних ворот с Иоанном, а во внутренних воротах — рядом с Никодимом и Иосифом Аримафейским.
И вот эта женщина, направившись прямо к Петру, вцепилась в его одежду, не давая нахлобучить плащ на глаза.
— Ого, — усмехнулась она, поворачивая апостола лицом к огню. — Ты же один из учеников галилеянина!
При этих словах присутствующие насторожились. Одни привстали, другие обернулись, готовые оскорбить или ударить. Их руки потянулись к оружию, какое у кого было: к палкам, ножам, кинжалам.
Тут Петр смутился духом и постарался улыбнуться.
— Ты ошибаешься, женщина, — пробормотал он. — Я не знаю, о ком ты говоришь, и не понимаю, что это значит.
И, выпростав плащ из рук привратницы, он выбежал за порог.
В ту же минуту запел сидящий на стене петух: было около часа ночи.
Но, выйдя во двор, Петр наткнулся на другую служанку Каиафы, воскликнувшую:
— Сюда! Вот еще один из свиты Назорея!
Во дворе было полно народу, людей всякого состояния, и на голос служанки многие обернулись. Петр снова, как и в прихожей, увидел вокруг угрожающие жесты и ухмылки. В еще большем страхе, нежели раньше, он закричал:
— Нет, нет, даю слово, что не был учеником Иисуса и не знаком с этим человеком!
Петух меж тем пропел во второй раз. Петр смешался с толпой в глубине двора. Дойдя до самого темного из его уголков, он нашел чурбан, сел на него, с головой закутался в плащ и горько заплакал.
Но неузнанным он и там не остался. Несмотря на сумрак в глубоком закоулке, куда он забрался, к нему подходили либо те, кто считал преступлением близость к Иисусу, либо тайные приверженцы новой веры, искавшие его не затем, чтобы угрожать или оскорбить, а желая самим найти у него силу и утешение. Избегая их, Петр тем же путем, что и в первый раз, когда он шел за Никодимом и его приятелем, поспешил в залу суда.
Иисус, отданный на милость черни, подвергался бесконечным поношениям и нападкам. С него содрали плащ и хитон, заменив их старой циновкой; ему снова связали руки, и человек, который уже сплел терновый венец, с силой надвинул его на чело Спасителя, так что каждая колючка проделала бороздку. Из царапин сразу проступили капельки свежей крови, они катились по щекам, стекая на бороду.
Петр в ужасе отступил и попытался было уйти. Но его волнение не укрылось от тех, кто окружал Христа. Опознав Иисусова ученика, они схватили его за руки и за плащ.
— Ага! Ты один из его сторонников. Ты галилеянин! Ну-ка, говори! Не звался ли ты прежде Симоном? Отвечай же! Ну, отвечай!
Петр отрицательно мотал головой.
Но один из стоявших рядом с ним закричал:
— От нас не скроешься! Слышите: у него выговор галилейский!
— Нет! — воскликнул Петр. — Нет, клянусь!..
Но тут некто подскочил к нему и вгляделся в лицо:
— Ручаюсь пророками! Это тот, о ком вы говорите! Я брат Малха, а этот ударил его мечом по голове…
Тут Петр, обезумев от ужаса, принялся клясться, отрицать, призывать Бога в свидетели, что он не только не трогал Малха, но и не был никогда учеником Иисуса, даже не знаком с ним, поскольку в Иерусалим пришел из дальних земель на Пасху.
Едва он кончил причитать, как петух пропел в третий раз.
В это время Иисуса провели вблизи от него. Божественный узник поглядел на своего ученика с таким состраданием и болью, что Петр внезапно вспомнил слова о том, что не пропоет еще трижды петух, как он трижды отречется. Он издал страшный крик, вырвался из удерживавших его рук и бросился из дворца на улицу.
Но там, на пороге, он столкнулся с Богородицей.
На ее крик после оглашения приговора сбежалось множество людей и среди них возлюбленный ученик Иисуса… Они с помощью благочестивых жен перенесли ее, во второй раз потерявшую сознание, в нечто похожее на мастерскую плотника, где, несмотря на позднюю ночь, кипела работа, и, уложив на только что изготовленные брусья, пытались привести в чувство, в то время как мастеровые продолжали свои занятия.
Прошло некоторое время, и Богоматерь открыла глаза.
Постепенно туман, застилавший ее взор, рассеялся, и при свете ламп и свечей она увидела, что лежит в большом сарае, а вокруг снуют человеческие существа, похожие на демонов, занятых каким-то адским ремеслом и трудившихся, казалось, со всем пылом ненависти. Богоматерь не понимала еще почему, но что-то в ее душе возмутилось от их суеты. Казалось, будто каждый вбиваемый в дерево гвоздь впивается ей в сердце. Больше того, она догадывалась, что работа этих людей как-то связана с похоронным ремеслом.
И тут она, наконец, разглядела: к стене были прислонены два креста, а трудились они над третьим, на два локтя длиннее остальных.
Хотя Пречистая Дева страстно желала о чем-то спросить полуночных работников, слова не приходили на язык. Все, на что оказалась способна несчастная мать, — это выпрямиться во весь рост и с застывшим взглядом, полуоткрыв рот, дрожа всем телом, указать пальцем на орудие пытки.
Тогда все взоры устремились туда, куда она указывала, и смертный холод, охвативший ее сердце, проник в сердца тех, кто вошел вместе с ней.
Магдалина закрыла лицо волосами, Марфа прижала ладони к глазам, а Иоанн осмелился задать вопрос:
— Что это вы делаете, друзья мои?
Работники расхохотались.
— Из какой же ты земли, — спросил Иоанна один из них, — если никогда не видел креста?
— Я знаю, что такое крест, — отвечал тот, — но здесь их три: два у стены и один на земле…
— Так вот, те, у стены — для двух разбойников Димаса и Гестаса, а тот, что на земле — для лжепророка Иисуса.
Крик исторгся из груди Богородицы. Казалось, эти слова, наполнив ее ужасом, придали ей решимость бежать. Она поднялась, повторяя:
— Вон отсюда! Вон отсюда! Идем! Идем!
Тут работники, разобрав свечи и лампы, подошли к сбившимся вместе благочестивым женам и единственному среди них мужчине — Иоанну. Ремесленники осветили лицо Пречистой Девы. По ее бледности, слезам, но особенно по искаженному мукой лицу они опознали ее или догадались, кто перед ними.
— Ага, — пробурчал один из них, — это жена нашего сотоварища, плотника Иосифа. Какая жалость, что он умер. Бедняга, он так бы нам помог сегодня!
— А по мне, — сказал другой, — не худо бы послать за его сынком. Ведь тут достаточно потянуть брусья, чтобы довести их до нужной длины. Мы бы попросили его растянуть дерево креста, в котором только пятнадцать ступней, и перекладину, где всего-то восемь. Вот был бы крест. Таким он мог бы гордиться!
— О Господи, — прошептала Дева Мария, — неужто ты поклялся не отвести от меня никакой боли и страдания?
Но затем, словно предчувствуя, что силы смогут вернуться к ней лишь от свидания с сыном, воззвала к Иоанну и женщинам:
— Где бы он ни был, ведите меня к нему!
И маленькая процессия, вырвавшись из круга ухмыляющихся лиц и ртов, изрыгающих брань, вышла на улицу и дошла до дворца Каиафы.
Богородица поднялась на верхнюю ступень дворцовой лестницы, когда на нее чуть не обрушился выскочивший из дворца Петр. С полузакутанной в плащ головой, расставленными руками, он бежал с еще не замершим на устах воплем:
— О, я предал его! Я от него отрекся! Я трижды отрекся от него, я недостоин быть его апостолом!
Мария остановила его.
— Петр, Петр, что стало с моим сыном? — спросила она.
— О матерь, исполненная горечи, не говори со мной! — взмолился Петр. — Я недостоин отвечать тебе.
— Но сын мой, что с ним? — воскликнула Богородица с такой болью, что ее слова, словно кинжалы, вонзились в его сердце.
— Увы! Твой сын, наш богоданный учитель несказанно страдает, и в миг самых жестоких страстей Господних я трижды отрекся от него!
Не желая ни слушать, ни отвечать далее, он бросился на улицу и как бы во искупление своего отступничества закричал:
— Да, я галилеянин! Да, я знаю Иисуса! Да, я его ученик!
Поддерживаемая Иоанном, в сопровождении благочестивых жен, Богоматерь проникла на большой двор. Теперь ворота были открыты. Каждый был волен войти и выйти без препятствий, чтобы как можно больше людей могло поносить и терзать Иисуса в свое удовольствие. На остаток ночи Спасителя заперли в маленькой сводчатой камере с выходившим во двор окном, пробитым вровень с землей и забранным переплетенной железной решеткой. При свете соснового факела, воткнутого в щель между камнями и наполнявшего воздух густым дымом с запахом смолы, можно было разглядеть привязанного к столбу Иисуса, вынужденного стоять на иссеченных, распухших ногах под охраной двух лучников.
Мария доплелась до оконной решетки и вцепилась в нее обеими руками:
— Сын мой! — простонала она, падая на колени. — Сын мой, это мать твоя!
Христос поднял голову и с грустью взглянул на нее.
— Я следил за тобой, матушка, не спуская глаз. Мне известно, сколь много ты претерпела. Знаю, что ты лишилась чувств в Офеле и потом, когда услышала, как Каиафа читал приговор. И я видел, как ты попала к работникам, которые делают для меня крест… О матушка! Будь благословенна меж женами за все страдания, какие ты приняла из-за меня!
Мария, прижавшись лицом к прутьям, целиком отдалась радости и боли от лицезрения сына.
Но вот первый луч солнца проник в темницу. Начался последний день земной жизни Христовой.
Иисус поднял глаза и улыбнулся. Луч этот был для него лестницей Иакова, и ангелы поднимались и спускались по ней.
Двое стражников подле него уснули, на краткое время перестав издеваться над ним.
Когда звуки оживающего дворца пробудили их и они поглядели на Иисуса, он предстал перед ними в сиянии этого золотого и пурпурного луча, гладившего избитые плечи и поблескивавшего на окровавленном лбу.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |