Фантазии мужчины средних лет 8 страница

– Получается, что ты в женщинах разочаровался, – подытожил я.

– Да не то чтобы разочаровался, – не согласился Саня, – а просто как-то надоело. Я же говорю: одно и то же. Сколько можно дублей делать, в конце концов? Сколько можно одну и ту же ленту прокручивать? Ведь не кинотеатр все-таки, а собственная жизнь.

– Я согласен, разнообразия маловато, конечно. И что же делать?

– А что тут сделаешь, если только женщины и существуют? Ну и мы, мужики, конечно, еще. – Он скосил на меня глаза. – Вот я и думаю, а не попробовать ли…

– Что не попробовать? – не понял я.

– Перейти на другую сторону баррикад. Может быть, на той стороне лучше. А если и не лучше, то, во всяком случае, как-то по-другому. Хоть какие-то новые впечатления.

Я молчал, я не мог поверить: кто это передо мной, неужели до последней клетки мною изученный и просвеченный Саня Рейн, человек-бабник, неиссякаемый источник любвеобилия и искреннего, неудержимого похотливого влечения к женщине? Неужели и он собрался дезертировать? Изменник! Перебежчик!

Видимо, я не смог скрыть своего изумления, и оно явно отпечаталось у меня на лице.

– Ты пойми, – попытался успокоить меня Саня. – Не то что меня тянет в их команду. Наоборот, не тянет совершенно. Но получается, что выхода нет. Ведь если бабы в горле завязли, если уже тошнить стало, а больше никого нет, вообще никого… Тогда команда на противоположной стороне – единственный выход, который хоть как-то может спасти ситуацию.

Вот так получилось, что мы подошли к теме, которую я мог легко поддержать и даже углубить и расширить.

– Послушай, Сань, а что, если бы в нашем мире было не два пола, не только мужчины и женщины, а много полов, – закинул я удочку. – Все остальное то же самое, ничего не меняется, единственная разница, что не два пола, а, скажем, шестнадцать. И отличаются они не количеством половых признаков, каких-нибудь там вагинальных и фаллических принадлежностей, а совершенно различными принципами построения.

– Чего? Не понял… а чем они тогда отличаются? – изумился Саня, но голос его сразу приободрился, да и в глазах сверкнула когда-то привычная блестка.

– Видишь ли, у них совершенно разные принципы построения, – повторил я. – Например… – И я начал приводить примеры. Примеров было много, если отбросить мужиков и женщин, то оставалось четырнадцать, и о каждом из них я мог рассказывать подробно и со знанием дела.

По мере рассказа лицо Рейна сбрасывало с себя мрачность и напряжение, в потухшие глаза возвращалась жизнь, на губах появилась светлая улыбка, без которой Саню еще недавно невозможно было представить. Он преображался на глазах, лишь изредка прерывая меня вопросами: «И как, ты говоришь, пчелки устроены?». Или: «В чем же отличие энергетиков и психов?». А потом еще: «А биг-бэны, значит, на расстоянии шуруют?» Вопросов было много, но они моему рассказу не мешали, только направляли его. Когда я наконец ответил на них на все и закончил рассказ, откинувшись на спинку стула, Саню нельзя было узнать – это был совсем не тот человек, которого я застал сидящим за кофейным столиком два часа назад. Нет, передо мной находился прежний, оживший, влюбленный в жизнь Александр Рейн.

– Ну что, – заключил он, потирая руки, – будем кино делать. Конечно, мне надо кое с кем переговорить, но я уверен, что дело в шляпе. Свежо, старикашка, очень свежо, просто разит свежестью. Да и продумал ты детально, такое ощущение, что сам побывал в этом мире. Все же ты, старикашка, талантище, так увидеть, прочувствовать, как будто жизнь там прожил.

– Жизнь, не жизнь, а месяцев семь побыть в нем удалось, – вдруг вырвалось у меня. Но Саня моему откровению не удивился.

– Понятно, что время требуется, чтобы все так детально придумать, сложить, расставить по полочкам. Много времени. – Он откинулся на спинку стула. – Я уже даже вижу, как снимать. Ты сам сценарий писать будешь или мне своих ребят подключить?

– Сам справлюсь. Только у меня одно предложение, Сань. Ты Аркадию Аркадьеву знаешь? Актрису? Давай ее задействуем. На роль плевриты возьмем. Я ее на сцене видел, мне кажется, она отлично подойдет.

– Аркадию? – Рейн засмеялся. – Конечно, знаю, у кого еще такое имя? Интересная женщина. Я сам давно хотел поухаживать за нею, но все как-то время и место не совпадали.Значит, ты на нее глаз положил? Конечно, выделим ей роль, она в любом случае справится.

На том и порешили: я начинаю писать сценарий, а Саня организует встречу с артисткой Аркадьевой. Все-таки ей предназначалась одна из главных ролей в новом фильме. Уже собираясь уходить, я заглянул Рейну в глаза и поинтересовался:

– Как насчет другой стороны баррикад? Все еще тянет?

– На фиг она мне теперь, их сторона, – откликнулся Саня, – когда дело настоящее появилось. Ведь наши мужские метания от безысходности возникают, от того, что ни душой, ни умом приложиться не к чему. Ведь без настоящего дела истинный мужик страдает, сомнения у него в себе появляются, вот и мечешься, сам не зная, куда приткнуться. Ас твоими психами и химиками теперь не заскучаешь. Великое искусство будем творить. Кстати об искусстве, ты, когда сценарий составлять будешь, ты все же парочку конфликтов заверни в него. Так, для порядка, чтобы действие не провисало.

– Сань, если надо, я этих конфликтов налеплю, не сосчитать. Их между шестнадцатью полами сколько угодно можно настругать, – заверил я Рейна. – А основной конфликт втом, что за главным героем охотятся. И только потому, что он мужик. И никто не знает, кто охотится, зачем и для чего.

– Но в конце концов ситуация прояснится? – поинтересовался режиссер.

– Как скажешь. Если должно проясниться, то проясним. А если «саспенс» надо поддержать подольше, скажем, на следующие серии, то и это запросто. Говорю же, как скажешь…

Вот так, обнадеживая друг друга, мы и расстались. А уже на следующее утро я засел за написание сценария.

Дело двигалось споро, тема была понятная и прозрачная – получалось, что две последние книги я писал, основываясь на автобиографическом материале. А ведь даже кто-то из великих сказал, что любой человек может написать хотя бы один роман, тот, который описывает его собственную жизнь.

Конечно, я опасался, что работа над сценарием помимо моей воли снова перенесет меня в многополый мир, и поэтому каждый раз, выходя на улицу, внимательно приглядывался, не произошло ли трансформации. Но написание сценария, по-видимому, не требует погружения на такую глубину, такого эмоционального перевоплощения, как того требует книга, и небеса надо мной не разверзлись, и трансформации не произошло.

Каждый вечер я сбрасывал Рейну очередные написанные странички, получая в ответ не только одобрительный отклик, но и краткий отчет о его продюсерской работе – фразы типа: «деньги достал» или: «подписал еще одного спонсора», или: «госкомитет выделил 45 процентов бюджета, но 30 процентов надо будет откатить им обратно». Вскоре финансовый вопрос был решен, и Рейн перешел к решению профессионально-технических вопросов: выбор производственной компании, оператора, художника и, конечно же, артистов. А еще через неделю пришло уведомление, что назначена встреча с артисткой Аркадьевой, возможной исполнительницей главной роли. Так и произошла наша новая встреча с Аркадией, но теперь в мире двуполом.

Что сказать, она пугающе походила на мою плевриту, у меня даже изморозь пробежала по позвоночнику. Те же влажные с поволокой глаза, то же, казалось бы, бескостное, гнущееся тело, те же ивовые, гибкие руки. Очень хотелось, чтобы они оплетали именно тебя.

Нельзя сказать, что она была красива с точки зрения наших привычных, земных стандартов. Нет… Она была интересна именно отходом от стандартна и оттого завораживала– и театральных зрителей, и киноаудиторию, и всех остальных, кто оказывался рядом с ней. На меня сразу нахлынули воспоминания о днях и ночах, проведенных с Аркадией, да настолько сильные, что защемило в груди. Мне захотелось вернуться к ней, перешагнуть вновь через разделяющие измерения (или что-то иное, что нас разделяло). Но тут я подумал, что никуда перешагивать не надо – вот она, моя Аркадия, сидит передо мной, протяни лишь руку – дотянешься.

Рейн нас представил, глаза актрисы на мгновение раскрылись, повлажнели, подернулись прозрачной пленкой, а еще почему-то смущенная улыбка слегка растянула чуть асимметричные губы.

– Ой, неужели это вы? Не может быть… Неужели? – Оказывается, и голос ее был знакомым, родным, теплым, согревающим. – Я ваша искренняя почитательница. Все ваши книги зачитала до дыр. Всегда мечтала с вами познакомиться. Но вы же нигде не бываете, ни на каких тусовках.

– Он вообще затворник, – прокомментировал меня Рейн. – Сидит, кропает чего-то, создает свои миры. Сколько я ни пытался его вытянуть, он ни в какую.

– Но ведь настоящий творец именно таким и должен быть, – заступилась за меня Аркадия. – Отстраненным от суеты. Правда? – Это она уже спросила у меня.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Наверное, у всех по-разному. Мне просто такая стилистика жизни больше подходит. Сглаженная, без перепадов, без особых подъемов, но и без падений.

Я протянул руку, пожал ее, прикосновение получилось наэлектризованным, она не могла не почувствовать. Я даже заметил, как она вздрогнула.

Потом мы долго сидели в кабинете Рейна, обсуждали идею будущего фильма, вернее, не обсуждали даже, а я подробно рассказывал им о многополом мире, обо всех его нюансах, подробностях. Мне хотелось, чтобы не только я с Саней, но прежде всего Аркадия увлеклась им, разделила его со мной, захотела бы в нем остаться, пожить. Думаю, мне удалось – взгляд ее становился все более влажным, будто покрывался прозрачной слюдяной пленкой, липкой, клеящей. Наконец мы вышли из офиса на улицу.

– Хотите, я вас подвезу? – предложила Аркадия. Я был без машины, я вообще предпочитаю передвигаться по городу на общественном транспорте.

Я покачал головой и отказался:

– Спасибо, но я лучше прогуляюсь. Я, знаете, люблю бродить по Москве.

А отказался я по той причине, что не хотел форсировать… К чему спешить? Все, что должно произойти, произойдет, так или иначе.

– Давайте лучше встретимся завтра… или не завтра, а когда вам будет удобно. Пойдем куда-нибудь, попьем кофейку. Мне хочется вам еще кое-что рассказать.

– Еще? – делано удивилась Аркадия. – Вы и без того меня полностью заинтриговали вашим миром. Я уже знаю, что буду постоянно о нем думать, и днем, и ночью, до самого окончания съемок.

– Поверьте, в следующий раз я вас заинтригую еще сильнее.

На этой двусмысленной моей фразе мы и расстались. Только лишь для того, чтобы встретиться через два дня.

Конечно, я рисковал. Она могла принять меня за сумасшедшего, за сдвинувшегося на своих рукописях писателя-неврастеника – а таких, надо заметить, вполне хватает. Но все же я рискнул. И риск оправдался, она мне поверила.

– Значит, у нас с вами отношения в том мире, из которого вы вернулись? – удивилась она, и я не понял, чего в ее голосе больше: удивления или кокетства.

– Да, – ответил я, – мы прожили вместе несколько месяцев. – Я знаю, как вы вздрагиваете от прикосновения, знаю, как пахнет ваше тело, как ритмично ваше дыхание, когда вы спите у меня на плече.

– И как же мы занимались сексом? Как был устроен сам процесс, каков механизм? Да, конечно, – она чуть сбилась, – я читала в сценарии, но тем не менее расскажите подробнее. Я понимаю, я плеврита, и контакт происходит на уровне пленки… Но мне не совсем ясно: откуда она берется, как происходит переход энергии.

Я стал объяснять, подробно, в деталях. Особенно долго рассказывал про энергазмы. Пока я говорил, Аркадия отпивала капуччино маленькими глоточками, пристально смотрела на меня, но я ничего не мог разобрать в ее глазах, только то, что они все сильнее покрывались пленочной поволокой. Когда я наконец закончил, она протянула руку, вложила свою ладонь в мою.

– Знаете, я вам поверила, – призналась она. – Каким бы ваш рассказ ни выглядел невероятным, но я поверила. И знаете почему? – Я пожал плечами. – Только это очень частный момент… Очень личностный. Вы никому не говорите… Хорошо?

Я пообещал.

– Дело в том… – немного нараспев, как бы сомневаясь, как бы с трудом начала проговаривать Аркадия. – Дело в том, что я никогда не была любительницей вагинального секса. Что-то всегда меня в нем смущало. Будто я делаю что-то для себя неправильное, противоестественное. Как заноза… – Она передернула плечами, словно попыталась сбросить незримую тяжесть. – В какой-то момент решила, что я лесбиянка, просто родилась такой. Попробовала несколько раз с женщиной, даже отношения возникли, ну, вы слышали слухи, наверное… с Эмирой.

Имя я действительно слышал. Кажется, певица, исполнительница собственных песен. Но вот про «отношения» между Аркадией и Эмирой – нет, обычно подобные гламурные слухи до меня не доходят. А может, и доходят, просто я их не замечаю, пропускаю мимо.

– Да, попробовали… – растягивала слова Аркадия. – Но тоже как-то не то было. Подстроиться я, конечно, могла, приноровиться, но сколько подстраиваться можно? – Аркадия помолчала, снова отпила кофе, кисть руки вильнула, будто дунул ветер и согнул упругую ветвь. – А вас послушала и поняла, в чем дело. Я просто не принадлежу этому миру. Я из другого, и в нем я – плеврита. Но я и здесь должна быть плевритой, просто недоразумение вышло… Я просто не знала… Не представляла, как должно быть… А сейчас, когда вы рассказали, все сразу стало на свои места. Сразу ясно стало. Вы мне глаза открыли. Знаете что, поехали сейчас ко мне. Попробуем. Вам же известно, как должно происходить на самом деле. У вас ведь опыт.

Я кивнул. Я готов был ей все показать, всем поделиться. А вдруг и получилось бы как-то.

Квартира Аркадии в доме на Баррикадной ничем не отличалась от другой, хорошо мне знакомой. Даже обставлена была в похожем стиле, даже запах жилого, уютного жилища совпадал. Мы не спешили, времени было предостаточно – целовались, трогали друг друга, обнимали, пили вино, разговаривали, снова целовались. Наконец я расстегнул несколько пуговок на ее модной блузке, двинулся рукой по жестким, плотным колготкам вглубь, под обрез и без того не очень длинной юбки.

– Подожди, – попросила Аркадия и чуть отстранилась. – Давай сначала вот это выпьем. Она бросила что-то в бокал с вином, сначала в свой, потом в мой.

– Зачем? – не понял я. – Что это вообще такое?

– Да, не важно. – Она сделала глоток, затем еще один, откинулась на подушки софы, на которой мы сидели. – Сейчас, две минуты – и начнет действовать.

– Зачем?

– Я почему-то волнуюсь немного, даже нервничаю, вдруг у меня не получится ничего. А так проще будет. Ты же знаешь.

– Нет, не знаю, – признался я.

– Ты что, ни разу не пробовал? – удивилась Аркадия.

– А для чего? – в свою очередь удивился я.

– Ну, как… – Она замялась, видимо, ни разу не задавала себе этого вопроса. – Лучше будет.

– И без того все будет хорошо, – предположил я.

– Откуда тебе известно, мы же никогда не пробовали. Постепенно ее зрачки стали расширяться, рука выгнулась вслед за всем телом, пальцы, едва касаясь бокала, придвинули его к моим губам. И я сдался. Я тоже сделал глоток, затем другой, потом полностью осушил бокал. Тоже, как и она, откинулся на подушки софы, и минуты через три-четыре меня накрыло.

В результате я ничего не запомнил, только общие ощущения. Чем-то они, хоть и отдаленно, напоминали секс с плевритой – такой же надсадный порыв, перманентный, всепоглощающий, растянутый, казалось, он не закончится никогда.

Очнулись мы уже под утро. Когда я открыл глаза, ее лицо было рядом, она смотрела на меня вопрошающе, будто что-то пыталась понять, в чем-то разобраться. И не могла.

– Надо же, – промолвила она, не отрываясь от моих глаз. – Я и не знала, что так бывает. Так долго и улетно. Как будто мы вдвоем скользили в бесконечность. И без какого-либо проникновения. Ты ведь не проникал в меня?

– Нет, по-моему, – постарался припомнить я. – А зачем? И без того, похоже, мы с тобой оба вошли в энергазм.

– Да, – произнесла Аркадия задумчиво, – такого со мной еще не было. Чтобы настолько сильно и долго. Будто я выплывала из бесконечности. И никаких этих примитивных вагинальных штучек. Если бы я знала раньше… Сколько лет ушло впустую. Хотя я всегда подозревала, еще девочкой. – Она провела пальцами по своей груди, животу, будто хотела разобраться, те же ли они самые, какими были всегда. – Какая-то я вся липкая. Откуда такая липкость? – Она потерла пальцем о палец. – Откуда липкость? Как будто я склеиваюсь.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Может быть, у тебя пленка выделилась из пор кожи. Может, ты и вправду плеврита. А всякие женские половые признаки – это просто ошибка природы, ошибка нашего мира. А в том, другом мире эти ошибки устранены. И получается, что они действительно рудименты. А мы ими пользуемся по привычке.

Я задумался, мысль мне показалась неожиданной. Я придержал Аркадию, она постаралась было выскользнуть из постели, пойти в ванную, смыть липкость. Но я ее придержал:

– Подожди… Смотри, что выходит. Выходит, что мы все здесь, в этом мире, тоже разбиты на эти шестнадцать полов. Просто у нас половые органы одинаковые. В смысле, либо одни, либо другие. Хотя многим, возможно, они вообще не нужны. Только мешают. Рудименты, одним словом. Сама посуди, ведь каким-то людям этот двуполый секс вообще не в радость, они всю жизнь стараются, но он все равно не для них. Просто признаться самому себе тяжело, потому что ничего другого нет. Вернее, ничего другое не известно. А если бы каждый знал, что он принадлежит к своему отдельному полу и в нем он король и королева, царь и бог… Представляешь, как бы у всех людей жизнь сразу улучшилась?

– Да, – задумчиво проговорила Аркадия, – а ведь правда… Ты бы не сказал, я никогда бы не додумалась до такого. А сейчас сразу понятно стало, и про меня, и про многих других. – Она больше не спешила в ванную, наоборот, приподнялась на подушках, уперла локоток в матрац, подперла подбородок ладошкой. – Ты знаешь, сколько мужиков, которые не могут? А я знаю. Даже не то что они импотенты, а просто сразу видно, что не их это дело. Что они чужим делом заняты. А они пытаются… И не так что у них не получается, нет… просто получается неправильно как-то. Хотя порой и не получается тоже. И они от неудач, от негативных ощущений сильно страдают. Потому что они-то думают, что они мужики. А они, как мы теперь понимаем, совсем не мужики, они другие, как ты говоришь: огородники, энергетики, лунатики. А из-за своих рудиментов и от того, что общество им этот двуполый секс навязывает, они все стараются и стараются наподобие мужиков. И сами продолжают мучиться, и жены, и подруги их мучаются.

– Подумаешь… стоит плохо… Тоже мне, беда. Ты представить не можешь, что с женщинами происходит, – решил поделиться я своим опытом. – Особенно когда они молодые, еще не родившие. Три четверти из них абсолютно фригидные, не меньше. А какому проценту этот секс вообще по фигу, по барабану? И занимаются они им только оттого, что вроде как полагается им заниматься.

– Какому проценту? – поинтересовалась конкретная Аркадия.

– Не знаю точно, – засомневался я. – На моем личном опыте статистики, конечно, не выведешь… Но уверяю, большой процент. Потом они, может, в какой-то степени входят во вкус, привыкают как-то. Как к куреву: сначала противно, горло дерет, кашляешь, но если долго пытаться, то привыкаешь. Курить тоже начинают, потому что это считается модным и красивым, а совсем не потому, что понравилось сразу. Так и с сексом. А если разобраться, то многие из так называемых женщин к женскому сексу совершенно не предназначены. Я имею в виду, к вагинальному. Мне сами многие рассказывали, жаловались. Мы порой вместе разные пути искали. Но как я мог предположить, что они к другой половой системе принадлежат?

– Да, – снова задумчиво произнесла Аркадия, – я тоже как-то к сексологу ходила. Давно, когда еще почти девчонкой была. Я же говорю, я всегда чувствовала, что стандарт не для меня, всегда сомневалась… Так этот сексолог тоже говорил, что мне вагинальный секс не подходит. Всякие варианты предлагал. Но что он мог предложить? Он же незнал, что я плеврита. Он же вообще не догадывался, что плевриты существуют.

Мы замолчали. Только что сделанное открытие переполняло меня. И, похоже, Аркадию тоже. Впрочем, это была только гипотеза, догадка. Ведь ничего еще не было доказано. Значит, надо было доказать.

– А ты говорил, что в том своем многополом мире ты умел половую принадлежность по внешнему виду отличать, – наконец произнесла Аркадия. Я сразу догадался, к чему она ведет.

– Иногда получалось, – согласился я. – Но задача непростая, далеко не у всех выходит. Очень внимательно к людям надо уметь приглядываться, чувствовать их. И конечно, глаз натренированный нужно иметь.

– А что, если тебе и здесь к людям начать приглядываться? Ты ведь там семь месяцев тренировался. Вдруг ты всех нас тоже по шестнадцати полам сможешь распределить. Представляешь, какой переворот будет в мире. Во-первых, ты сам прославишься. Какие сценарии?.. Какие книги?.. Ты же порядок во всем мироздании изменишь. Но главное, представляешь, сколько народа счастливыми сделаешь? Сколько страдания с земли исчезнет. Когда каждый на своем месте будет находиться и своим делом заниматься. Подумай, может, стоит попробовать.

Она встала и все-таки пошла в ванную, я ее больше не удерживал – кто знает, может, эта липкость у нее с непривычки кожное раздражение начнет вызывать.

Пока она пропадала за закрытой дверью, за занавесью шумно хлопающейся о ванную воды, я думал.

«А действительно, дело-то серьезное может получиться. Ведь если удастся идею многополости в народ вывести, то многое чего произойти может. И с миром вокруг, и со мной тоже. Во-первых, если думать о мирском и бренном, то в случае успеха я заполучу все возможные дивиденды – и славу, и деньги, и страничку в википедии, и добрую память потомков, и место в истории. Хотя пустое все это, конечно. Суета сует, томленье духа и ловля ветра. Нет, я не тщеславный, меня эти блестки не тешат. А вот о людях подумать действительно стоит. На самом деле, сколько из них маются, пытаются приноровиться к тому, что им не подходит совсем. А если будут знать, что они в полном порядке, просто у них другая половая принадлежность, – тогда они счастливыми могут стать. Не это ли истинная задача писателя: попытаться улучшить мир, чтобы простым людям в нем стало жить лучше? Ведь и Толстой, и Гоголь пытались, и даже Достоевский, просто они не дошли до сути вещей. И я бы не дошел, если бы мне не повезло и я не трансформировался в многополый мир и не увидел, в чем она, истинная суть».

В этот момент из ванной комнаты вернулась Аркадия, и я продолжил свои рассуждения, но уже вслух:

– Но ведь рудименты останутся, у тех, кто к другим полам принадлежит. Понимаешь, в чем загвоздка? В многополом мире рудименты только у мужиков и женщин остались, а остальные четырнадцать полов от них успешно отделались. А у нас… Ведь обычного человека фаллический или вагинальный орган отвлекать будут. Не легко от них отказаться, если к ним приучен с детства. Да и зачем они нужны, ради украшения, что ли? Сложно будет обычному человеку от них полностью отречься, рано или поздно применить захочет. А в результате переход в «истинный» пол окажется неполным. Люди отвлекаться начнут, размениваться, в двойной половой системе жить. Так у них, глядишь, и двойнаяидентификация может развиться. А кто знает, к чему она приведет? К каким неприятным осложнениям? К какой беде?

– Можно операции делать, – предложила сообразительная Аркадия. – Несложные операции получатся, где-то подшить, где-то подрезать, дел-то. Вон иудеев обрезают с древних времен, когда еще анестезии не было, говорят, полезно во всех отношениях. Кстати, этот пример с иудеями еще раз подтверждает, что природа может ошибаться. И тогда человек должен ее подправлять хирургически.

– Сложно такое количество людей убедить под нож пойти. Сама знаешь, как нашей медицине доверяют.

– Можно в Германии клиники организовать. Самолеты чартерные пустим. Заодно и бизнес, глядишь, наладим.

– Нет, – заспорил я, – на людях, которые к тебе за помощью пришли, наживаться грех. Да и кто сможет позволить себе в Германию на операцию летать? Опять же только богатые. А мы всем безоговорочно хотим помочь. Даже бомжам. Может, он и бомжом стал оттого, что к своему истинному полу дорогу не нашел. Я вот в многополом мире, кстати, ни одного бомжа не нашел. И бедных тоже не видел. А все от того, что жители там в согласии с собой жили, стрессов половых избегали.

Аркадия кивнула, согласилась.

– А ведь правда, вся социальная палитра общества изменится. Как говорится: «бытие определяет сознание». Возможно, мы к коммунизму придем, только не тоталитарным путем, а просто каждый человек на своем месте окажется. В конце концов, Россия – колыбель революций.

Мысль мне понравилась. Я всегда выступал за свободу и равенство. Как у французов: либерте, эгалите и третье, которое я забыл.

– А что с рудиментами делать? – напомнил я Аркадии о проблеме.

– Да ничего, – легко решила проблему Аркадия. – Вот ты сказал, что они не украшения. А почему? Пусть будут украшениями. Мне, например, они с эстетической точки зрения всегда были симпатичны, хотя лично я пользоваться ими не любила никогда. Но они вообще-то приятные. Не зря голая натура всегда ценилась, микеланджеловского Давида вспомни хотя бы или Маху обнаженную. Они в музеях стоят, висят, а мы на них смотреть ходим. Потому что обнаженная натура – и есть искусство, она красива сама по себе. Вот ради красоты пусть и остается. Ради украшения.

Я подумал и согласился, а затем добавил: – Интересно, а если ими долго не пользоваться, я имею в виду, многими поколениями, они постепенно сами исчезнут? Ведь если верить эволюции, то должны в результате исчезнуть. И тогда мы станем точным, зеркальным отражением многополого мира. Того самого, в котором я побывал.

Мы с Аркадией еще поговорили, помечтали и потихоньку заснули, утомленные и любовью, и фантазией. А когда я проснулся утром, ее уже не было – то ли у нее репетиция, то ли съемки были, я точно не знал.

Поняв, что в квартире один, я немного понежился в постели, потом все же поднялся и залез в душ. Под теплыми струями я отчетливо вспомнил нашу вчерашнюю беседу, и, как ни странно, сейчас, утром, на свежую голову многополая мысль мне понравилась еще больше.

На кухне на столе меня ждала записка от Аркадии, последними словами в которой были: «Уже соскучилась. Целую». Я позавтракал – кофе, два слегка поджаренных ломтика белого хлеба с медом, а затем нашел листок чистой бумаги и ручку. Надо было составить план, который бы определил последовательность действий, необходимых для практической реализации идеи. Задача была непростая. Одно дело убедить Аркадию в том, что она чистокровная плеврита, а другое дело – заразить многополостью широкие массы.

Я просидел с час, а то и полтора, листок по-прежнему белел девственной белизной, единственная строчка одиноко жалась к самому верхнему краю: «Звезды шоу-бизнеса, политики, спортсмены… и все остальные известные люди». Прошел еще час, второй, но эта строчка так и осталась единственной, больше ничего мне в голову не пришло.

Когда вечером вдвоем с Аркадией мы спустились в соседнее кафе (оказалось, что она не готовила дома), я поделился с ней своей простой мыслью:

– Для того чтобы народ узнал о наличии многополости, надо, прежде всего, подключить известных, публичных людей, тех, которые постоянно, днем и ночью мелькают в телевизоре, – развивал я мысль. – А как их подключить? Только одним способом: для каждого надо определить его истинную половую принадлежность. Иными словами, идентифицировать. А определив, попробовать перевести их в эту принадлежность. Понимаешь, если после идентификации кто-нибудь из «звезд» почувствует себя счастливым, тогда они, вольно или невольно, начнут нести идею идентификации в массы. Вот, кстати, и термин появился: «идентификация», – заключил я.

Аркадия задумалась, глаза ее, как всегда в такие минуты, еще плотнее укутались прозрачной, слезящейся пленкой.

– А в чем твоя задача будет заключаться? – спросила она тихо. – Ты ведь единственный, кто сможет их идентифицировать. Кто еще откроет им глаза? Никто не знает, как функционируют разные полы. – Она помолчала. Молчал и я. – Ты готов с ними со всеми заниматься сексом? Ты представляешь, какое это количество?

Я не ответил сразу. Пришлось дождаться, когда принесут еду, утолить первый приступ голода. Ведь известно, что сытый человек лучше реагирует на новации.

– Давай вместе разбираться, – начал я. – Как ты знаешь, в многопольном сексе отсутствует традиционное проникновение, такое, которое случается между мужчиной и женщиной. Поэтому вероятность венерического заболевания практически равна нулю. Я вообще не слышал, чтобы в том мире люди хватали всякие плохие болезни.

Я думал, я ее успокоил, но оказалось, что она заволновалась еще сильнее.

– А как же я? – снова повернула она разговор в неожиданную для меня сторону.

Получалось, что она ревнует меня. Пришлось объяснять то, что мне казалось и без того понятным.

– Видишь ли, в том мире нет ревности. Вернее, не так. Никто не ревнует к другим полам. В смысле, что… – и я стал пояснять этой, сегодняшней Аркадии, то, что мне в свое время объяснила другая Аркадия вчерашняя. И про невозможность ревности к другим полам, и про то, что от долгих отношений люди зацикливаются и больше уже не могут ни с кем, кроме своего постоянного партнера.

Не могу сказать, что Аркадия приняла мою мысль сразу, но ближе к ночи мы уже обсуждали детали нашего плана. Решено было начать с Эмиры, той самой певицы, с которой у Аркадии возникли небольшие, как они сами думали, лесбийские отношения. Теперь-то ясно, что никаких «лесбийских» отношений между ними возникнуть не могло. Ведь даже если бы Эмира и оказалась женщиной (в чем я, впрочем, всегда сомневался), то с учетом того, что Аркадия женщиной не являлась, ни «лесбийскими», ни «однополыми» эти отношения назвать было нельзя. Обычные, нормальные многополовые отношения многополового мира.

Дата добавления: 2015-09-29