Пожирателей в замке много. Черт побери, как же их много! Тут и там мелькают черные мантии, раздается торжествующий злой смех. Звуки бьют по ушам, и Гермиона хочет отгородиться от них. Она бьет на поражение, она убивает — не задумываясь. Лучи заклятий сталкиваются и рикошетят в разные стороны, а все чувства обострены до невозможности, тело реагирует на малейшее движение, рефлексы, инстинкт самосохранения, адреналин — все это горит сейчас в крови, выжигает из души жалость и милосердие. Собакам — собачья смерть.
В Большом зале пахнет жестокостью и кровью. В Большом зале много людей, Гермиона замечает вдалеке рыжие волосы Джинни, которая сцепилась с каким-то высоким Пожирателем в маске. Одно движение, второе, третье — и палочка его уже отлетает в сторону, Уизли делает еще один взмах — и тот падает замертво. Но у Гермионы нет времени смотреть по сторонам, ведь какой-то мужчина уже бросает в нее пыточным заклятием, и девушка быстро создает зеркало, фиолетовый луч возвращается к Пожирателю, и тот кричит от резкой вспышки боли.
— Мало тебе?! — рычит Грейнджер. — Получай еще! Тормента!
Мужчина корчится еще несколько минут, а потом просто теряет сознание от боли. Гермиона мчится дальше, ведь друзьям нужна помощь.
Калейдоскопом вокруг мелькают знакомые лица. Разъяренная и растрепанная миссис Уизли дерется одновременно с парой Пожирателей. Белокурая Флер вместе с Биллом дают отпор еще троим. Луна дерется с низким мужчиной, и обуви на ней почему-то нет. Близнецы Уизли, Кингсли, Тонкс, Люпин, Ли Джордан, Оливер Вуд, Чжо Чанг, преподаватели — все они здесь, все они дерутся сейчас, защищаются, нападают...
И вдруг Гермиону отбрасывает сильным толчком к стене, она больно ударяется спиной о холодные камни и падает на пол.
— Попалась, куколка, — мужчина, кривя тонкие губы в гадкой усмешке, нависает над девушкой. — Поиграем?
В горле пересыхает от страха, а рука уже в панике шарит по полу, пытаясь найти волшебную палочку, которая выпала во время падения, но тут мужчина кричит и падает наземь, оглушенный Петрификусом. Гермиона вскакивает на ноги, превозмогая боль в спине и руке, кивает благодарно Рону, который тут же растворяется в толпе и исчезает из поля зрения, целится палочкой Пожирателю в грудь, шипит:
— Только правила тут устанавливаю я. Круцио!
А бой все не прекращается. И трудно уже понять, где чужие, где свои, все перемешалось в этом сумасшедшем круговороте. Гермиона дерется, позабыв про усталость и страх. И только когда она снова видит Рона, опутывающего двоих Пожирателей веревками, бросается к нему, кричит что есть мочи:
— Где Гарри?! Где, черт возьми, Гарри?!
— Не знаю, — отрывисто бросает Рон. Тревога стискивает сердце в кулаке. Что с ним? Где он? Жив ли? Ведь если... Но даже продолжить мысль в уме страшно, не то, что бы ее озвучивать, поэтому Гермиона снова возвращается к бою.
И через мгновение она видит, как падает, вскрикнув, на пол Тонкс. И Гермиона кричит, кричит так громко, что, кажется, заглушает весь грохот, что стоит сейчас в школе. Она бросается туда, она расталкивает людей, она прорывается к подруге, не замечая больше ничего на своем пути. Потому что Нимфадора Тонкс не могла умереть. Нифмадора Тонкс не имела права умереть. Потому что у Нимфадоры Тонкс сынишка-младенец, он ее дома ждет, плачет, заснуть не может, нервничает, маму зовет. Нимфадора Тонкс всегда так задорно и весело смеется, она просто не может сейчас лежать на холодном полу, как большая изломанная кукла, выброшенная хозяйкой. У нее не может быть таких волос мышиного цвета. Таких застывших страшных глаз. Это просто не может быть она...
И кто-то хватает Гермиону, оттаскивает от тела, что еще не успело остыть, оттаскивает куда-то в сторону, кто-то встряхивает ее сильно, сжимая худые острые плечи холодными пальцами.
— Идиотка! Ее уже не вернешь! — Малфой смотрит на нее зло и раздраженно, он кричит нервно, слова прямо ей в лицо выплевывает: — О своей шкуре заботься! Поняла?!
И Гермиона кивает, приходя в себя. Драко отпускает ее и исчезает в одном из боковых проходов.
Бой понемногу перемещается во двор, и вечернее темное небо то и дело освещают яркие вспышки. Малфой бежит что есть мочи, отстреливаясь на ходу. Он отбивается на автомате, и у него в мыслях только одно: «Лорд призвал в Хогвартс всех. Здесь родители!» И от осознания того, что с ними может сейчас происходить, начинают путаться мысли. Ведь мамину палочку сейчас сжимает в пальцах он, а у отца взгляд затравленный и руки дрожат, так что ему его палочка никак не поможет.
Только бы они были живы!
Малфой мечется замком, но родителей нигде не видно. Где же они? Что с ними? Еще и Грейнджер эта к девицам всяким мертвым бросается, про осторожность позабыв...
Найти родителей, схватить Грейнджер за шкирку и сматываться отсюда куда-подальше.
Но ведь он знает, что она не убежит. Что останется защищать своих. Ангелы и демоны никогда не будут на одной стороне. От горечи кружится голова.
И вдруг за одним из поворотов он нос к носу сталкивается со спешащей куда-то Алекто Кэрроу. Сталкивается — и замирает.
— Наконец-то... — выдыхает он зло. Пожирательница смотрит на него удивленно, пытается обойти, но он преграждает ей путь.
— Я спешу, мистер Малфой, — огрызается она, и Драко обдает гнилым запахом из ее рта. Он морщится и ухмыляется ехидно:
— О, я не задержу Вас надолго, профессор, — и он поднимает волшебную палочку, и в ее глазах он видит бездну удивления, и он почти кричит, смотря ей в лицо: — Круцио!!!
Яркая вспышка — и Алекто Кэрроу падает на пол.
— Получай, сука. Мучайся. Нравится тебе? Прочувствуй это все. — Кэрроу лежит у его ног, она кричит и корчится, ее глаза выкатываются из орбит. Она скребет короткими пальцами-обрубками по земле и воет — пронзительно, страшно. — Ты ничтожество, Кэрроу. Ты тварь. Помнишь, как пару месяцев назад от твоего Круциатуса так же кричала беззащитная девчонка? Помнишь? Так вот мучайся, сука. Ты мне за каждую ее слезинку ответишь, дрянь.
Малфой тяжело дышит. Из палочки бьют все новые и новые Круциатусы.
— Драко! Пожалуйста! — ее истеричный визг заставляет морщиться от отвращения. Он опускает палочку. Алекто Кэрроу, вся в грязи и собственной рвоте, лежит перед ним. Из ее груди вырываются прерывистые хрипы, и Малфою ее совсем не жалко.
— Спасибо... — еле выговаривает она. Драко смотрит на нее презрительным взглядом:
— Ты ничтожество, Алекто Кэрроу. Ты ничтожество, и я ненавижу тебя. — Он снова поднимает палочку. В ее глазах мелькает понимание, которое сменяется ужасом и паникой. — Авада Кедавра.
Зеленый луч бьет прямо в грудь, и маленькие черные глаза застывают навсегда.
И он двигается дальше, вперед, ведь нужно найти родителей. Они нуждаются сейчас в твоей помощи. Коридоры Хогвартса темны и холодны, тут и там раздаются крики и взрывы, появляются какие-то люди, но Драко не обращает на это никакого внимания. Он вырывается во двор, и морозная зимняя ночь опаляет щеки. Здесь, на дворе, уже тоже кипит сражение, здесь огромные мерзкие тролли размахивают дубинками, здесь громадные пауки щелкают клешнями, здесь дементоры витают над сражающимися, забирая у них последние крохи надежды, здесь полно всяких тварей, и от вспышек заклятий рябит в глазах.
Ему кажется, или действительно ночь стала немного светлее? Он поднимает голову и видит, что взошла луна.
И тут же из дальнего угла двора слышится пронзительный вой. У Драко внутри все холодеет — оборотни. И вправду, зоркие глаза парня замечают фигуру Фенрира Грейбека, корчащегося в превращении. Оборотень неконтролируем. Оборотень кровожаден. Оборотень почти непобедим.
Грейбек быстро запрыгивает в центр двора, и все испуганно шарахаются в стороны. И только слева звучит звонкий, деланно веселый, голос:
— Какой хороший песик! Подай лапу! — один из рыжих близнецов выходит наперед, поигрывая волшебной палочкой. Оборотень, облизываясь, медленно начинает двигаться по направлению к нему.
— Петрификус Тоталус! — кричит рыжий, но рука в последний момент вздрагивает, и луч заклятия пролетает совсем близко к правому уху зверя. А тот в один прыжок оказывается близко, сбивает Уизли с ног и впивается зубами ему в горло.
Драко становится дурно. Тошнота подкатывает к горлу, и хочется отвернуться, не смотреть туда, где оборотень расправляется с один из владельцев магазина шуток, но тело словно парализовало, и отвести взгляд просто невозможно.
— Фред!!! Нет, Фред!!! — душераздирающий, страшный девчачий крик раздается совсем рядом. Джинни Уизли не кричит, нет, она орет, как сумасшедшая, и от ее воплей все тело обдает жаром. Она бежит туда, к мертвому брату и оборотню с окровавленной мордой, она мчится туда, и кто-то, пытавшийся ее остановить, отлетает в сторону от ее Ступефая. Джинни Уизли бежит к Фенриру Грейбеку, несется к нему, не чувствуя ног. И когда между ними остается всего несколько метров, Джинни Уизли превращается в большую волчицу с рыжеватой шерстью.
Она набрасывается на оборотня с такой яростью и такой неистовостью, что становится жутко. Она впивается острыми белыми клыками ему в шею, она дерет когтями бока. У нее в глазах — ненависть, жгучая, всепоглощающая. У нее в глазах — боль, безумная, туманящая разум. У нее в глазах — жажда мести, и это для нее сейчас важнее всего. Волчица нападает на оборотня, и перекусывает ему сонную артерию. Огромный сивый зверь начинает заваливаться на бок, а она все продолжает раздирать его тело. И только потом, когда оборотень замирает уже остаточно, волчица вскидывает голову и воет на луну — долго, протяжно, отчаянно. Она воет, пытаясь излить свою безысходность ночному светилу, и в ее вое больше, чем боль, больше, чем рана. В этом вое — горе, настоящее, и Драко передергивает. А потом девчонка снова превращается, вой переходит в плач, и она так и остается сидеть там, на холодном февральском снегу, по которому расползлись пятна крови. Она остается сидеть там, рыдая, сидеть между мертвым братом и мертвым врагом, ведь когда жажда мести утолена, в душе не остается ничего, кроме зияющей кровоточащей раны. Джинни Уизли плачет, и слезы замерзают на ее щеках. Часы в замке бьют полночь.
А все вокруг снова приходит в движение. Крики, ругань, взрывы. Лучи проклятий, пятна крови, лихорадочно блестящие глаза. На той стороне двора Драко замечает Грейнджер — быстрая и хлесткая, она дерется с каким-то Пожирателем, ловко уворачиваясь от его проклятий, а через мгновение, она уже оглушает и связывает его. От сердца немного отлегает — жива твоя девочка, такую голыми руками не возьмешь...
Сражение кажется бесконечным. Гермиона не знает, сколько времени прошло с тех пор, когда она бросила Петрификусом Тоталусом в Амикуса Кэрроу. Кажется, это было годы назад. Время, кажется, застыло. Время, кажется, пошло по кругу. У нее перед глазами одно и то же — боль, жестокость, смерть. Она бьется на дуэли с очередным Пожирателем, она давно уже потеряла счет своим противникам. Скольких она убила сегодня? Сколькие имели возможность убить ее? Замок дрожит, рушатся стены, взрываются стекла в оконных рамах. И носится полем боя обезумевший Ремус Люпин. Гермиона содрогается, глядя на него. Он ищет в толпе противников убийцу своей жены. Он мечется Хогвартсом, пытаясь заметить в толпе копну черных волос. Он ищет Беллатрису Лестрейндж. Часы бьют, отсчитывают время, камнями падает на них каждый час. И воздуха в легких уже не хватает, но Гермиона не чувствует усталости. Она просто не имеет на нее права.
Она видит недалеко Луну, и замечает, что босые ноги ее уже давно перепачканы в грязи и крови. Чуть поодаль дерется на дуэли Лаванда, еще правее — Невилл. А совсем рядом Парвати Патил режет с помощью Диффиндо кожу Грегори Гойла.
Час ночи. Два. Три. Часы в замке бьют все обреченней.
И только Гарри нигде не видно, и только Гарри не появлялся в замке с тех пор, как начал свою охоту на змею. И Гермиона успокаивает себя только одним: он точно жив. Ведь если бы Гарри Поттер погиб, Темный Лорд сообщил бы об этом, не медля.
И кажется, что этой ночи не будет конца, что они увязли в ней, как мухи в дегте. Эта ночь выжимает их, и они на глазах превращаются в убийц. Джинни палит заклятиями направо и налево, у нее глаза больные, она свою боль в себе носит, пеленает ее, как ребенка. Джордж обезумел совсем, с кулаками на Пожирателей кидается, совсем про палочку позабыл, бьет их совершенно по-маггловски, ломает кости точными ударами. И как ему до сих пор удается оставаться в живых? Ведь не очень-то он бережется, думает, наверное, что без брата ему на этой земле места нет. Люпин захлебывается бессильной яростью — Беллатриса словно сквозь землю провалилась.
А когда часы бьют четыре утра, битва вдруг затихает. Исчезают разом все Пожиратели, и на замок падает тишина — тяжелая, вязкая. И Гермиона думает, что это не к добру, она знает, что это еще не конец, что это только затишье перед бурей. И нехорошие предчувствия закрадаются к ней в голову, и когда у входа во двор Хогвартса появляется хмурая мрачная процессия, ей хочется закрыть глаза, ей хочется убежать, ведь возглавляет процессию полувеликан Хагрид, и он плачет. Он держит на руках изувеченного мальчика в круглых очках.
— Этого не может быть... Он не мог тоже... — шепчет одними губами смертельно бледная Джинни и начинает медленно оседать на пол. И у Гермионы нет сил ее поддерживать, ведь ее душа догорает сейчас внутри. Защитники Хогвартса замерли, на них словно наложили Замедляющее заклинание. У них глаза пустые, у них только что забрали надежду.
Волдеморт говорит что-то о славной победе, о том, что теперь все должны ему подчиняться. Гермиона не слушает. Она смотрит на своего лучшего друга, безвольно лежащего на руках у рыдающего лесничего. Именно сейчас он почему-то выглядит совсем еще мальчиком, и нет у него на лице напряжения, и он спокоен. Он как живой.
И, возможно, именно поэтому Гермиона почти не удивляется, когда он распахивает глаза, выворачивается из рук Хагрида и ныряет за какие-то завалы. И все начинают снова молниеносно двигаться. Замедляющее заклятие снято.
Волдеморт визжит. Пожиратели орут. Джинни хохочет.
И все начинается сначала.
И взгляд вдруг цепляется за до боли знакомые черты. Но нет, это не Малфой, это всего лишь его отец, со всех сил сжимающий свою трость, издерганный и какой-то жалкий. А рядом с ним и Нарцисса — испуганная, дикая. Они носятся двором школы, высматривая кого-то в темноте. Они что-то кричат, но в хаосе, что царит вокруг, их слов не разобрать. И Гермиона замечает, что к ним мчится, позабыв обо всем, Люпин. Он отбрасывает Люциуса в сторону, словно игрушку, он хватает Нарциссу за горло, сдавливает его худыми пальцами, он орет что есть мочи:
— Ты!!! Ты ее сестра!!! — в глазах у миссис Малфой плещется ужас, она хрипит и хватает воздух пересохшими губами. А Люциус поднимается на ноги, пошатываясь, достает волшебную палочку, спрятанную в трости, и выкрикивает озлобленно:
— Авада Кедавра! — и руки у Малфоя уже не дрожат, и Ремус Люпин падает на белый снег, и снежинки, что путаются в его волосах, уже никогда не растают.
Люциус обнимает жену, шепчет ей что-то на ухо, и они растворяются в толпе. Гермионе нечем дышать.
И вся битва напоминает больше какой-то затянувшийся неправдоподобный дурной сон. Вот только проснуться никак не получается. И она снова и снова бросается в бой, она снова и снова отражает летящие в нее проклятия, ей хочется жить, ей так хочется жить, что это затмевает все эмоции.
И где-то совсем рядом Невилл замахивается мечом Гриффиндора, и острая сталь ловит отблески факелов и вспышек, и змея Наджини безвольно падает на каменные ступени. «Еще одними хоркруксом меньше», — проносится у Гермионы в голове. Подумать только — остался единственный жалкий осколок души, заключенный в тело Волдеморта.
Замок пахнул смертью.
И вдруг за спиной раздается такой знакомый страшный смех, смех сумасшедшей женщины, который так больно впивается в подсознание. Гермиона оборачивается, и видит Беллатрису Лестрейндж, дерущуюся на дуэли с Лавандой Браун. Они сцепились, как две озлобленные львицы, и Пожирательница смеется хрипло и выкрикивает почти весело:
— Круцио! Круцио!
И кажется, что она забавляется.
Но Лаванда уворачивается и посылает ей Круциатус в ответ, и голубые глаза ее опасно сверкают. Они сцепились в поединке — две такие разные женщины, и это почти красиво, почти завораживающе, вот только сжимается в страхе сердце — давай же, Лаванда, ты же сильная, тебя ведь так просто не сломать... И вдруг Беллатриса падает, оглушенная Ступефаем Невилла. Она уже не смеется, у нее палочка из рук выпала, и она понимает, что это конец. Лаванда и Невилл медленно подходят к той, которую всем сердцем ненавидят.
Но Гермиона отворачивается. На нее надвигается очередной Пожиратель, и нужно давать отпор, нужно забыть про поврежденную руку, которая надсадно ноет, забыть о мелких порезах и царапинах, забыть о морозном февральском утре, которое утопает в крови. Она начинает очередной раунд, очередную сватку, она просто не может себе позволить ее провалить.
Время тянется и тянется, бьют хогвартские часы, и Гермиона думает, что больше всего на свете ей сейчас хочется взорвать их Бомбардой. Но на размышления нет времени, ведь так близко от нее стоит мужчина в черной мантии, и она вглядывается в его лицо, очень четко проступающее на фоне серого утра. Она смотрит на него и вздыхает — видимо, это ее судьба, ее фатум, видимо, она обязана убить этого человека, иначе он просто не оставит ее в покое до конца жизни. Совсем недалеко от нее стоит Антонин Долохов.
Он все так же обнажает в ухмылке неровные гнилые зубы, все так же смотрит тяжело, все так же двигается резко. Они кружат вокруг друг друга, они обмениваются выпадами, они ставят щиты, нападают, хитрят. И движения у них рваные, нервные, хлесткие. И взгляды — колкие, злые. И вдруг вспыхивает красный луч, звучит громкое «Экспелиармус!», и палочка Гермионы выскальзывает из онемевших, в один момент, рук. И Долохов смеется, запрокинув голову назад, упиваясь своим превосходством, но...
Большая тигрица бросается на него, сбивая с ног. Пожиратель кричит испуганно, он пробует отбиться от дикого злого зверя, но тот сильнее, он вонзает острые когти в теплое тело, и кровь льется из распоротых вен. Антонин Долохов содрогается в конвульсиях агонии, умирая.
А потом над Хогвартсом раздается крик. Крик нечеловеческий, страшный, надломленный. Это кричит Гарри Поттер, упав на колени возле тела поверженного врага.
Гермиона превращается. Она упирается ладонями о труп Пожирателя, и руки у нее измазанны темной тягучей кровью. Гермиона смотрит прямо перед собой и понимает, что у нее уже абсолютно нет сил. Она сидит на корточках возле убитого ею человека и смотрит в неестественно синее утреннее небо, что уже заалело на горизонте. Ее усталая измученная душа хочет отдыха. Она не верит, что все закончилось.
И чьи-то сильные руки поднимают ее и ставят на ноги, они подталкивают ее к входу в школу, и она подчиняется. У нее нет сил отпираться, она покорно отдает себя этим сильным рукам, что так уверенно ведут ее куда-то.
Февральское восходящее солнце окрашивает стены древнего замка в красный.
02.11.2012
23.
Драко кажется, что она умерла. Драко кажется, что он ведет сейчас пустынными коридорами Хогвартса мертвую девушку. У нее глаза пустые безразличные, она идет, словно послушная кукла, слегка опираясь на его руки. Вымотанная, уставшая, истощенная. У нее руки в крови, у нее черные круги под глазами и губы неестественно красные. Драко смотрит на нее — и ему страшно.
Он заводит ее в один из кабинетов, усаживает на какую-то парту, и только тогда она поднимает на него посветлевший взгляд.
— Мы выжили, — улыбается уголками губ. — Мы победили.
— Вы победили, — кидает сухо Драко и достает волшебную палочку. — Давай руки сюда, их вымыть нужно.
Она протягивает к нему слегка подрагивающие руки, а из его палочки льется холодная вода, повинуясь «Агуаменти». Кровь окрашивает воду в светло-розовый и стекает прямо на пол.
— Как ты? — спрашивает она, а он только пожимает плечами. Ему нечего сказать. Для него война еще не закончилась. Для него она только начинается. И она будет еще страшнее, ведь он уже наверняка знает, что она проиграна. Она будет еще страшнее, потому что в этой войне он будет совсем один.
— Я видела твоих родителей, — шепчет Гермиона, заглядывая ему в глаза. На его лице появляется слабое подобие настоящей улыбки.
— Я тоже, — выдыхает.
Она сидит на парте, в глаза ему смотрит. Он стоит возле нее недвижно, руки ее ледяные своей мантией вытирает. У них внутри горят слова. Они подступают к горлу, их скопилось там так много, что они мешают уже дышать. Но они молчат.
Там, за окном, слышны радостные крики победителей, слышен плач тех, кто утратил сегодня ночью близких. За окном встает солнце. За окном начинается новый день. За окном продолжается жизнь, а тут, кажется, время застыло.
— Знаешь, а сегодня 14 февраля, — кривит вдруг в ехидной усмешке губы Малфой, а Гермиона только качает обреченно головой:
— Мы этой ночью всех купидонов убили...
Он проводит рукой по ее бледному лицу, и она закрывает глаза, прижимаясь щекой к его ладони. Они молчат, хоть слова душат их. Они знают, что им нужно будет это сказать, нужно будет это произнести, вышептать, выпустить слова из себя, иначе обоим не жить. Они знают это, но держат их в себе. Не сейчас, еще чуточку подождите, еще минутку, десять минут, двадцать...
Она смотрит на него, вглядывается в его лицо жадно, пристально. Израненный, изломанный, живой. Сердце порывается проломить ребра.
— Война закончилась, — шепчет едва слышно. — Мне даже не верится, что война закончилась.
— Да. Закончилась, — у него голос холодный хриплый, а в глазах горит что-то обреченное, надломленное, колкое. Она вынимает волшебную палочку, вдыхает воздух полной грудью. Она смотрит на него широко распахнутыми глазами, стараясь уловить каждую морщинку, родинку, каждый шрам. Его запах обволакивает ее, она взмахивает палочкой и говорит:
— Экспекто Патронум!
И яркий серебристый барс выскакивает на середину пустого класса, он ступает мягко по кругу, вскинув гордо голову, а потом выпрыгивает грациозно в окно. И растворяется где-то в морозном утреннем воздухе.
И это громче всех слов о любви. Ведь это не любовь. Это слишком больно, чтобы быть любовью.
Малфой смотрит на нее, и в голове у него гремит гром. Он смотрит на нее, и она улыбается ему грустно. Он смотрит на нее, и думает, что в его жизни не было ничего светлее.
— Как ты думаешь, мы сможем когда-нибудь это забыть? — спрашивает она.
— Очень в этом сомневаюсь. Нам уже никогда не стать прежними.
Она вздыхает и поворачивает голову к окну, подставляет лицо безразличным холодным солнечным лучам.
— Все закончилось, — говорит он, и она вторит ему эхом:
— Все закончилось...
— Ты теперь героиня. Победительница.
— Я слишком многое потеряла, чтобы этому радоваться.
— Ты победительница, а я — побежденный.
Она поворачивает голову к нему резко, хрипит зло, прищурив глаза:
— Не смей, Малфой... Не вздумай...
— Меня ждет Азкабан, Грейнджер! — рычит он в ответ, смотря ей в глаза прямо. Она вздрагивает. — Ты забыла, да? Я чертов убийца, у меня Черная метка на левой руке, я — Пожиратель Смерти! Я тот, кого ты должна ненавидеть! Я пытал, я использовал все три Непростительные заклинания, я убивал людей!
— Я тоже убивала, между прочим! — кричит она и вскакивает на ноги. Он лишь ухмыляется криво:
— Победителей не судят. Ты не убивала. Ты — защищалась.
— Ты сделал вид, что не узнал Гарри в Малфой-Мэноре, — у нее глаза горят, у него — потухли.
— Ты же понимаешь, что это не перекроет десятки смертей и татуировку на руке.
Она молчит и тяжело дышит. Она злится, и больше всего ей хочется сейчас залепить Малфою пощечину, обычную женскую пощечину. Ей обидно и горько, и от этого нет спасения. А голос в голове снова и снова повторяет эхом: «Вы никогда не сможете быть по-настоящему вместе»
— У тебя впереди жизнь, Грейнджер. Нормальная, спокойная жизнь. А у меня... у меня будущего нет.
— Сдался уже, да?! — у нее голос срывается, и в его глазах опасно молнии сверкают. Он ступает к ней быстро, подходит близко, шипит прямо в лицо:
— Держись от меня подальше, Грейнджер. Для своего же блага — держись от меня подальше.
Она озлобленно голову вскидывает, она в глазах его растворяется, шепчет ему в губы яростно:
— Ну и катись ты к чертовой матери, Малфой. Видеть тебя больше не могу.
И она обходит его резко, она к выходу из кабинета двигается, но он ловит ее руку, к себе ее резко разворачивает, обнимает порывисто, на ухо выдыхает едва слышно:
— Ты только живи, хорошо? Ты только живи... Гермиона...
И она содрогается от собственного имени, слетевшего с его губ. У нее комок в горле и слезы в глазах, у нее боль внутри невозможная, ей дышать сейчас тяжело. И он близко, слишком близко, опасно близко. И ее трясет, словно в лихорадке, у нее голос дрожит, а внутри все рушится, заваливая обломками израненную душу.
— Драко... — и слов больше нет, и она дотрагивается осторожно своими губами к его губам, она касается их нежно, почти невесомо, и он отвечает, закрывает глаза, отдается горькому поцелую, пьет его бережно. Он целует ее, и в мыслях пульсирует обреченно: «В последний раз...» И перед глазами все плывет, и в мире уже ничего не важно, все это мелочно, далеко, все это гнилье, грязь, есть только утро, есть только дрожащая рука в его руке, есть только несломленная сильная его девочка, что целует его сейчас осторожно.
Она отрывается от него и ступает шаг назад. Он стоит недвижно и не открывает глаз. Он не хочет смотреть, как она уходит. Тихо хлопает входная дверь.
Она выходит из замка, выходит на залитый холодным солнечным светом двор, она видит вокруг знакомые родные лица. На них смешались радость и боль. Плачет на плече у Невилла Лаванда, Шеймус Финниган растирает Луне ее израненные обмороженные ноги. Джинни обнимает мать. Гермиона идет мимо них, не оборачиваясь. Она подходит к Гарри и Рону, она обнимает их так сильно, как только может, обнимает их сильно-сильно, до боли в ребрах.
— Все закончилось, — шепчет ей на ухо Рон.
— Все уже позади, — вторит ему Гарри. Гермиона только кивает.
И вдруг видит поверх плеча Рона три фигуры, до которых никому нет дела. Она видит Люциуса Малфоя, тяжело опирающегося на свою трость. Она видит Нарциссу, судорожно вцепившуюся в плечи своего сына. Она видит Драко, крепко обнимающего мать.
Она смотрит на них, и на какую-то долю секунды их взгляды встречаются.
Гермиона содрогается. У Гермионы внутри мир на кусочки распадается.
И она зажмуривается крепко-крепко, и по щекам ее текут слезы.
Искалеченные ангелы празднуют победу.
02.11.2012
Эпилог
Дождь сегодня льет целый день, с самого утра. Гермиона смотрит за окно, смотрит на сплошные потоки воды и поплотнее закутывается в теплый свитер. Она почему-то постоянно мерзнет этой осенью, этот октябрь какой-то слишком холодный, совсем не такой, какой она любит. В этом году не было теплой сухой погоды, не было прогулок по аллеям, усыпанным золотистой листвой. В этом году еще в середине сентября зарядили дожди, и выходить из дому совсем не хочется. На улице хмуро и дождливо, на улице полно луж и совсем уж как-то уныло.
Девушка подходит к зеркалу, собирает свои длинные волосы в тугой пучок, в свое отражение всматривается. Она на кухню идет, ставит чайник на плиту. Крепкий черный чай всегда от хандры спасает, поэтому Гермиона достает из шкафчика любимую большую кружку с отбитым ушком, достает вазочку со сладким печеньем. Чайник начинает весело свистеть, и она улыбается, снимает его с огня, заваривает чай, добавляет ломтик лимона и три ложки сахара. Все-таки, она стала невыносимой сладкоежкой за последние годы.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |