— Я не способен исполнять урок Страги, — признался Мамонт.
Стратиг неожиданно сбросил овчинную шубу, оставив её лежать посредине зала, будто змеиный выползок, отошёл к огню. И сразу стал похож на усталого, отягощённого заботами мужика. Белая, широкого покроя рубаха на его плечах обвисла, показывая худобу и не такую уж мощь его тела, как это казалось.
— И ты упрекнул меня, — промолвил он, глядя в огонь. — Да, Мамонт, я изменил твою судьбу. Как изменил её у многих гоев… Таким образом, я разрушаю Гармонию единства разума и духа. Но я вынужден это делать!
Он взглянул через плечо и снова отвернулся. И почудилось, стал ещё ниже ростом.
— Меня раздирают противоречия. По ночам, когда остаюсь один, ко мне приходит глубокая тоска. Я начинаю сомневаться… Все упрекают меня, все хотят жить, следуя своему року. Наверное, я представляюсь злодеем… Не помню ни одного гоя, который бы не пожаловался на меня, когда к ним является Атенон. А избранные Валькириями, как ты, просят их вмешаться, чтобы восстановить Гармонию. И я преклоняюсь перед Владыкой за то, что он всегда молчит в ответ на жалобы. Потому что он — единственный, кто понимает, отчего мне приходится разобщать разум и дух. Остальные, в том числе и Валькирии, только ропщут…
Гордый и властный вершитель судеб стал печальным, и оттого возбуждалось доверие к нему: он говорил сейчас то, что выстрадал. Загадочное существование Стратига и его поступки диктовались некими высшими интересами. Он управлял земной жизнью гоев, и это создавало обманчивое впечатление простоты его урока, нежели чем таинственность космической стихии Валькирий.
Мамонту показалось, что Стратиг — очень одинокий человек…
— Гармония невозможна, миром правят кощеи, — продолжал он. — Изгои же не увидят света до тех пор, пока в мире не утвердится Гармония. Это замкнутый круг, порвать который пытаются многие поколения Вещих Гоев. Мы вынуждены жить среди изгоев, но, даже обладая солнечным духом и разумом, не вправе жить, согласуясь с ними. Нам необходимо таить эти сокровища точно так же, как таим источник Знаний — Вещую Книгу. Нельзя быть белой вороной в чёрной стае. Если бы я не изменял судьбы, у кощеев бы хватило на всех гитарных струн. Мне приходится лишать гоев Гармонии и тем самым хранить их от петли. Однако ни один Стратиг не имел никогда силы и власти изменить судьбу Вещего Гоя. И что из этого получается, ты знаешь. Они не могут избежать своего рока. Князь Олег избавился от коня, но не избавился от гадюки в его черепе… В мире изгоев носители Гармонии становятся уязвимыми и беззащитными, как дети. Они, имеющие космический дух и высшие знания, вдруг оказываются совершенно неопытными в делах житейских. И это тоже замкнутый круг… Пока на земле не восстановится гармония триединства Света, изгои не прозреют. Восток и Запад — это лишь утро и вечер, это мир длинных теней, по которым невозможно получить представление ни о предмете, ни о человеке, ни о пространстве. А свет дня, свет солнечного зенита, вот уже скоро тысячу лет Атенон носит по земле, и умещается он в огоньке свечи. Кощеи боятся дневного света, ибо в мире длинных теней легче управлять изгоями.
Стратиг поднял с пола шубу, набросил её на плечи и ушёл от огня. И вновь стал строгим и суровым.
— Я знаю твой рок, Мамонт, и вижу твоё желание. Ты бы хотел уйти в пещеры и добыть соль Знаний. И я предоставлю тебе возможность вкусить её горечь, отпущу на Урал. Но ровно через год верну назад. Да, я вынужден изменить твою судьбу. Даже когда надвинулся ледник, и земля погрузилась в холодный мрак, нельзя было всем уйти в пещеры. Кому-то приходилось оставаться на поверхности и зажигать светочи на горах, поскольку тучи надолго закрыли звёзды на небе.
— Понимаю это, Стратиг, — проронил Мамонт. — Но одного года мало, чтобы познать Весту.
— Для твоего урока будет достаточно, — отрезал он. — Мне нужен Страга Запада, мужественный и решительный гой, неуязвимый для кощеев. Зелва погиб, потому что они стали уничтожать всех носителей Гармонии без разбора. Ты поселишься в безопасном месте — на Азорских островах.
— В чём же состоит суть моего урока?
— Это земные дела, Мамонт… Найденное тобой золото должно послужить будущему. Мы вложим его в развитие энергетической программы «Соларис». Ты отберёшь в военно-промышленном комплексе России самых лучших учёных, занимающихся проблемами энергетики…
Ещё Августа-Дара предупреждала его, что Стратига не следует перебивать, когда он говорит, тем более отказываться от урока. Стратигу можно было лишь повиноваться…
— Я не стану исполнять этого урока, — заявил Мамонт и встал. — Не изменяй моей судьбы, Стратиг!
Он хотел повиноваться только своему року, которого не знал, впрочем, как и не знал и о последствиях, которые могли быть роковыми, — Стратиг не прощал дерзости…
Референт «папы», кореец средних лет по прозвищу «Нинзя», был предупреждён о приезде Арчеладзе и встречал у калитки. Учтивый и бесстрастно-вежливый, он проводил полковника через розарий и, оставив в зале второго этажа, пошёл докладывать хозяину. Ожидая приглашения, полковник прогулялся вдоль высоких готических окон, занавешенных открытыми жалюзи — единственным средством от прослушивания через стёкла, и высмотрел Воробьёва. Тот бродил за оградой розария и откровенно тосковал. Возле дома «папы», на сей раз, не было ни одной машины, и это несколько обескураживало полковника: если тут собрался бы экстренный совет, то Колченогий и Комиссар должны присутствовать. Вот была бы замечательная встреча!..
Нинзя вернулся через несколько минут, предупредительно раскрывая перед гостем двери, сопроводил его к кабинету «папы» и, прежде чем впустить, протянул руку к полковнику, замер в ожидании.
— Что? — спросил Арчеладзе, не поняв такого жеста.
— Оружие, — попросил референт-телохранитель. Это было странно: не иначе как разоружить полковника приказал сам «папа», потому что в прошлый раз, когда Арчеладзе приходил сюда, у него не отнимали пистолета.
— Карманы показать? — с издёвкой спросил он, отдавая оружие референту. Тот невозмутимо распахнул перед гостем дверь.
— Прошу вас.
«Папа» встретил его у порога, как-то по-дружески пожал руку и усадил в кресло за столик под торшером. Сам сел напротив, тем самым как бы подчёркивая неофициальность встречи. Одет он был не по-домашнему, а в серую тройку, словно только что вернулся с высокого приёма. Банный день, с точки зрения полковника, должен был несколько расслабить хозяина, создать более упрощённую обстановку.
Полковник расстегнул кожаную папку с материалами по Ужгороду и деловито начал доклад. От первого же сообщения о способе переброски золота через границу «папа» насторожился и потом уже не мог скрыть взволнованного интереса. Он самолично стал просматривать заключение экспертиз, фотографии, а плёнку с видеофильмом о контрольно-измерительной станции просмотрел дважды и часто останавливал кадры.
— Любопытно, — наконец заключил он, принимая свой прежний, спокойно-пристальный вид, — где сейчас исполнитель? Тот, что возил амальгаму?
— Убит, — сказал полковник. — Сразу же после встречи.
— Вот как, — задумчиво проронил он и ослабил узел галстука. — Эдуард Никанорович… я не могу объяснить для себя нескольких вещей. Что происходит? Едва вы нашли Птицелова, как он тут же принял яд. Теперь этот старик… Странно умирают люди, правда?
Он начал развивать какую-то мысль и собирался пойти далеко в своих обобщениях. Можно было сейчас назвать и при желании даже показать убийцу старика Молодцова, но это не входило в планы Арчеладзе. Следовало убедить «папу», что информатор погиб случайно, от рук грабителей, однако шеф не дал говорить.
— А последний факт меня вообще потряс, — напирая, продолжал патрон. — По моему поручению вы отыскали Кристофера Фрича. И что же? Наутро его находят с петлёй на шее… Я уже не вспоминаю сейчас Зямщица, который наверняка тоже убит вскоре после встречи с вами… Объясните мне что-нибудь, Эдуард Никанорович!
— Официальная версия уголовного розыска по убийству Молодцова — ограбление, — сказал полковник. — Я затребовал дело к себе, но мне отказали. Я допускаю мысль, что старика убрали. Что касается Зямщица, то, насколько мне известно, он был похищен неизвестными лицами. Об этом иностранце мне вообще нечего сказать, я недавно получил информацию… Кристофер Фрич никаким образом не связан с проблемой золотого запаса. Хотя, впрочем, я не проверял…
— С какой же целью вели наблюдения за ним? — словно пику всадил патрон.
— Фирма «Валькирия» занимается поисками неких кладов на Урале, — сдержанно заметил Арчеладзе. — А все, кто ищет какие бы то ни было сокровища на территории России, — мои «клиенты». Возможно, кто-то из них может навести на след золотого запаса.
— Вы противоречите себе, Эдуард Никанорович…
— Ничуть. Просто я раньше не рассматривал Фрича и его фирму в качестве своего конкурента, — отпарировал полковник. — Мне известно, что он не проявляет интереса к золотому запасу. По крайней мере, такой информацией я не располагаю. Но я его держу под контролем на случай, если он что-то в самом деле отыщет на Урале.
Патрон принёс бутылку минеральной воды, поставил на стол два стакана это была пауза перед следующим ударом…
— В таком случае мне непонятны ваши действия, — проговорил он, наливая воду. — Зачем потребовался налёт на фирму «Валькирия»? Вы отрабатывали действия группы захвата?
Арчеладзе ощутил, как в груди у него натянулась и тонко зазвенела гитарная струна. Если признать налёт, немедленно последует вопрос по поводу захваченных в «Валькирии» материалов. А «папе» было что-то известно: Комиссар не терял времени и, возможно, узнал какие-то сведения о налётчиках. Через группу Кутасова сделать этого он не мог — там ребята крепкие и сработали чисто. С Кристофером же навряд ли успел встретиться…
— Вас неверно информировали, — сказал полковник. — Группа захвата в «Валькирии» не работала.
— Ах, вот как! — «Папа» приподнял брови. — А я посчитал, что вы проводили пленэр…
Он что-то знал! Но не стал больше заострять внимание на фирме, вероятно, не имея веских аргументов. А может быть, избрал тактику — выдавать факты своих сомнений, чтобы потом одним махом загнать в угол…
— Мы не проводили пленэр, — отчеканил Арчеладзе. — А вот со мной кто-то затевал игру. Впрочем, я догадываюсь кто… Шесть дней назад я возвращался из Подмосковья и был задержан на посту ГАИ группой, напоминающей спецназ. Я не стал докладывать об этом лишь потому, что меня пытались унизить, оскорбляли моё личное достоинство. Я нашёл способ и возможность расквитаться самому.
У полковника были подозрения, что спектакль на посту ГАИ был разыгран по заданию «папы» — как месть за Капитолину, либо Комиссаром — за погром в «Валькирии». Однако сейчас, наблюдая за патроном, Арчеладзе заметил неподдельный интерес, точно такой же, как во время доклада о перекачке золота.
— Что значит, попытались унизить? — спросил он.
— Пристегнули наручниками к решётке, раздели, ударили дубинкой, — объяснил полковник. — В моём присутствии издевались над женщиной, которая была со мной.
Патрон возбуждённо прошагал по кабинету, поиграл желваками на сухих скулах.
— С вами была… Капитолина?
— Да, Капитолина.
— Кого вы подозреваете? — после паузы спросил «папа». — Кто с вами затевал игру?
— Мой непосредственнный начальник, — заявил полковник. — Последнее время у нас были очень натянутые отношения…
— Это не он! — определённо сказал патрон. Арчеладзе понял, что зря грешил на Комиссара. «Папа» знал бы уже об этом и сейчас не играл желваками. Для него не было новостью, что полковник ездил в лес с Капитолиной собирать грибы. Но то, что он слышит о происшествии на посту ГАИ впервые, — это несомненно…
Патрон вдруг озлился, возможно, от упоминания о Капитолине.
— Чёрт знает, что происходит в государстве! Полный беспредел!.. Вы пытались выяснить, кто это был? Чьи люди?
— Нет, — ответил Арчеладзе. — Я уверен, «пожарник» пытается сломать меня, взять отдел под свой контроль.
— Повторяю, это не он! — почти закричал патрон. Похоже, защищал своего товарища…
— У меня есть информация о налёте на «Валькирию», — проговорил полковник. — И сейчас мне пришла мысль, что налётчики и спецназ на посту ГАИ — одни и те же люди.
Патрон глянул на него из-под бровей, неторопливо сел в кресло.
— Возможно… Возможно, они убили вашего информатора Молодцова, они задушили Кристофера Фрича. Но Птицелова отравили не они, и тело закапывали тоже не они, а вы, Эдуард Никанорович. И вы же его выкопали… Или опять я неверно информирован?
Арчеладзе вынул рапорт вместе с газетной вырезкой.
— Извините, шеф, я не могу работать, когда мне не доверяют, — заявил он и протянул рапорт. «Папа» прочитал его наскоро, аккуратно положил на край стола.
— Так, что ещё?
— Это приговор Кристоферу Фричу, опубликованный за сутки до его смерти, — полковник положил вырезку из газеты с рекламой концерта.
«Папа» долго читал объявление — что-то сопоставлял, прикидывал, затем пробежал глазами небольшую статью о проекте переработки старых отвалов на золотых приисках Алдана, собственно, из-за которой и была сделана вырезка.
— Возможно, — опять повторил он. — Но у меня есть основания не доверять вам. Слишком серьёзные основания. И вы не сможете прикрыться ни рапортом, ни этой шпаргалкой!
На пороге кабинета появился референт, видимо, вызванный звонком, кнопку которого патрон незаметно надавил под столом.
— Баня готова? — спросил он обыденным голосом.
— Да, можно идти, — кивнул Нинзя.
— Проводи генерала, — распорядился «папа». — Я скоро спущусь… Мы с вами продолжим после бани, Эдуард Никанорович!
Полковник чувствовал какой-то подвох. Скорее всего, пока они тут беседовали, приехал Колченогий с Комиссаром, и теперь они должны навалиться втроём. «Папа» провёл лишь разведку боем, основная схватка была впереди, и уж наверняка с заготовленными неотразимыми аргументами. Иначе бы он угрожать не стал… Арчеладзе мысленно прикинул, чем располагает на самый худой случай, и, в общем-то, кое-что было для обороны и даже нападения. Можно даже признать налёт на «Валькирию», совершённый с целью завладеть документами, которые бы пролили свет на некоторые факты, связанные с пропажей части золотого запаса. А документов могло не оказаться во взорванных сейфах, как и дискет в разбитых компьютерах. Кристофер оказался предусмотрительным! Но признать это следовало лишь в том случае, если предъявят неопровержимые улики. И наконец, оставался ещё один козырь — задержанный однорукий палач, по поведению и способу совершения преступления убийца старика Молодцова. Успели ли доложить «папе» о нём?.. Есть ещё майор Индукаев, который видел в лицо трёх представителей Интернационала, весьма остро заинтересованных сбить с толку следствие и поиск золотого запаса.
Голыми руками не возьмёшь, ко всему прочему, существует истина — в бане все равны…
Но что сказать о Птицелове? Чем прикрыться?..
Нинзя угодливо косолапил впереди, растворяя перед ним двери.
Разумеется, у «папы» были веские основания не доверять Арчеладзе: последнее время полковник практически работал бесконтрольно, тем более завязал контакт с этим русским иностранцем — «человеком из будущего»…
Однако он не ожидал того аргумента, который заготовил ему «папа».
В предбаннике на широкой деревянной лавке лежал Нигрей. Видно, его втащили сюда за руки и ноги, без носилок, ещё тёплого, и он окостенел так, как был брошен, — свесились руки, ноги в грязных ботинках разбросаны, одежда на груди насквозь пропитана почерневшей кровью, к которой налипли жёлтые листья роз.
Открытые глаза смотрели в потолок… Арчеладзе остановился в изголовье и, сам того не заметив, встал на колени, чтобы закрыть Нигрею глаза. Он едва вытянул околевшую кожу век, прижал их ладонями. На миг показалось, что мёртвый от этого как бы расслабился, успокоился, заснул…
Потом он снял галстук и подвязал нижнюю челюсть покойного.
И не заметил, как за спиной оказался «папа».
— Ну, что, продолжим, Эдуард Никанорович?
Полковник медленно поднялся с колен, напоследок зачесал пальцами спутанные волосы Нигрея, вытряс из них листочки роз и садовый сор.
На столе в кабинете «папы», разложенная по порядку, оказалась портативная радиоэлектронная аппаратура для прослушивания — вещественные доказательства, неопровержимые улики. «Папа» ничего не комментировал, и так всё было предельно ясно. Он лишь пристально наблюдал за каждым движением полковника, и выпуклые глаза его напоминали два плавающих компаса.
Полковник сел на прежнее место и попытался собраться с мыслями, однако до предела натянутая струна звенела от малейшего прикосновения…
— Итак, продолжим, — заговорил «папа» сухим, бесцветным и немного визгливым голосом. — Впервые я столкнулся с некоторыми непонятными явлениями в нашем обществе, а точнее, в высших партийных кругах ещё лет пятнадцать назад. Мне показалось тогда, что в коммунистической партии существует ещё одна, тайная, неподвластная ни руководящим органам, ни партийной дисциплине. Всё это время я занимался разгадыванием этих ребусов и отслеживал каждое действие, анализировал каждое случайно обронённое слово крупных партийных и далеко не партийных мужей. И в последние годы пришёл к твёрдому убеждению, что в нашем государстве действует глубоко законспирированная и не знающая провалов международная организация. Из её недр когда-то вышла коммунистическая идея с её философией, трудами по экономической реформе человеческого общества, затем оттуда же явилась на свет идея фашизма… Одним словом, этот монстр способен родить всё что угодно, но лишь то, что необходимо в данный исторический момент, — от учения Фрейда до новых религиозных течений и культов. Когда-то надводной частью этого айсберга был вполне официальный Коминтерн. Сталин сам был частью незримой системы управления, хотя не подозревал об этом, и разгромил Коминтерн лишь потому, что не смог подмять его под себя. Но и вождь ошибся, поскольку не знал, что подобные организации не подлежат ни разгрому, ни упразднению. Они просто переформировываются, уходят в подполье и как бы исчезают из поля зрения. Большинство политиков независимо от их ориентации со временем попадают в сферу деятельности Коминтерна и незаметно начинают исполнять чужую волю… Эдуард Никанорович, вы когда-нибудь задумывались об этом феномене?
— Кто убил Нигрея? — спросил полковник.
— Охрана приняла его за террориста, — вымолвил патрон. — Обстановка в государстве вам известна… Но об этом чуть позже. А сейчас не отвлекайтесь, отвечайте на вопрос.
— Я не политик и не поддаюсь влиянию, — отчеканил Арчеладзе.
— То есть осознанно выполняете чей-то заказ?
— Верно. В данном случае ваш.
Становилось ясно, что «папа» подозревает его в связи с Интернационалом…
— Но я не давал задания шпионить за мной, — «папа» метнул микрофон с присоской в окно — «прилипала» почти беззвучно легла на стекло. — Разумеется, Эдуард Никанорович, сказать вам нечего. Однако и об этом поговорим позже. Попробую поставить вопрос иначе. Я не рассматриваю существование Коминтерна как вредной или враждебной организации. Наоборот, считаю его единственной реальной силой, способной управлять миром. Бороться с ним бессмысленно, да и не нужно. Коминтерн давно уже диктует политические и межгосударственные экономические отношения. Только он знает, где начнётся война, где она закончится и в чью пользу, где и какой кандидат получил большинство на президентских выборах и почём будет баррель нефти через три года… Не стану скрывать, Эдуард Никанорович: я давно ищу прямой выход на представителей Коминтерна. В России они предпочитают действовать нелегально и не идут на контакт с политиками, но всегда имеют возможности воздействовать на них. Создавая ваш специальный отдел, я уже знал, в чьих руках находится золотой запас. А вы и ваши люди нужны были мне как раздражитель. Рано или поздно вы обязаны были почувствовать, что золото не разворовали, не растащили в карманах, что в мире существует эта вездесущая и всемогущая сила. Признаюсь, я следил за каждым вашим шагом и убеждён, что вы, Эдуард Никанорович, вышли на прямую связь с Коминтерном. И теперь выполняете его волю, особенно в последнее время. А поскольку вам было рекомендовано установить за мной наблюдение и прослушивание, я сделал вывод, что моей персоной заинтересовались. Так ли это?
— Так, — признался полковник. — Но больше не спрашивайте ни о чём.
— Понимаю, — многозначительно проронил патрон. — Причина единственная — моё влияние на первых лиц в государстве… Эдуард Никанорович, вы могли бы постепенно вывести меня на Коминтерн? Или как там он называется?.. Организовать встречу с представителем?
— Это невозможно, — заявил Арчеладзе. — Организация, которую вы называете Коминтерном, сама избирает, с кем встречаться, с кем нет.
— Дорогой Эдуард Никанорович, а вы повлияйте! — напористо сказал патрон. Они тоже люди и поддаются влиянию. Думаю, это у вас получится.
— Не хочу лежать в мусорном баке со струной на шее.
— У вас нет выбора, генерал. Лежать в моём предбаннике тоже не очень-то приятно, — намекнул «папа». — И Капитолина просит вас быть сговорчивее…
— Капитолина? — вздрогнул полковник.
— Да… Пока вы ищете возможность связать меня с Коминтерном, она поживёт… отдельно от вас.
— Постараюсь что-нибудь сделать, — проговорил Арчеладзе. — Но не обольщайтесь, нет никакой гарантии…
— А вы постарайтесь! — посоветовал патрон. — Когда нужно, вы очень изобретательный человек. Например, для меня загадка — каким образом вы умудрились подменить золотой значок у Зямщица. Но меня не интересуют секреты вашего искусства. Важен результат!
Стратиг глянул через плечо, нависающие брови закрывали глаза.
— Повтори.
— Не изменяй судьбы, — попросил Мамонт. — Я знаю свой рок…
— Ты знаешь свой рок? — медленно проговорил Стратиг. — Забавно слышать… Ну что же, идём!
Он вынул из-под лавки топор, попробовал лезвие пальцем и, не оглядываясь, направился к двери. Из гостиной был ещё один выход — через парадное крыльцо, выводящее к реке. По этим коридорам и лестницам давно не ходили, кругом лежала пыль, вздымавшаяся под ногами. Стратиг отвернул массивные медные запоры и толкнул высокую створку: вечернее солнце било в глаза, на воде лежал его багровый след. По-осеннему огненный старый парк полыхал над головой.
— Смотри на солнце! — приказал Стратиг. Смотреть на солнце уже было не больно: окутанное вечереющим небом, оно утратило ослепительный свет. Мамонт смотрел, не мигая, и всё-таки глаза начали слезиться. Он зажмурился и увидел пурпурный диск с четырьмя лучами, стоящими друг к другу под прямым углом.
— Видишь свой рок?
— Вижу…
Стратиг молча срубил сучковатое деревце, точными ударами отсёк ветви и вершину. Получился посох.
— Вот тебе твой рок, ступай!
— Куда?
— На все четыре стороны.
Мамонт сморгнул слёзы, нетвёрдой рукой взял посох:
— Что же, я повинуюсь року.
— Теперь ты не станешь укорять, что я изменил судьбу?
— Нет, Стратиг.
— Ура!
— Ура, я Странник…
Он повернулся спиной к солнцу и пошёл на восток. Мрачный взгляд Стратига холодил затылок, и даже когда парковая дорожка скрылась за чёрными стволами лип, Мамонт ощущал его и сдерживался, чтобы не оглянуться. Он вышел на высокий и ветреный берег Волхова и остановился, опершись на посох. Тёмная вода играла багровыми бликами, словно осколками разбитого сосуда. Через несколько минут солнечная дорога истаяла, погрузилась в воду, и с востока, из-за реки, начал медленно подступать мрак.
Он не ощутил ни свободы, ни облегчения, присущих, на первый взгляд, всякому страннику. Перед ним были открыты все стороны света, но воля и уверенность закатились вместе с солнцем, и теперь, прежде чем куда-то двигаться, следовало привыкнуть к своему новому состоянию. Сидя у воды на берегу реки, которая была сутью великого пути из Варяг в Греки, пути с Севера на Запад, Мамонт признался себе, что никогда не знал и не знает своей судьбы, что всегда принимал желаемое за действительное и Стратиг наказал его — подал ему посох странника. Полная воля и никаких обязанностей ни перед кем. Можно идти, куда глаза глядят, делать всё, что заблагорассудится, и жить где хочется…
Он не смог сломить гордыни, не сладил с заблуждением относительно своего рока и в результате своими руками сломал судьбу. Слушая плеск тёмной воды в густеющих сумерках, он начал осознавать, насколько мудр и справедлив был Стратиг, задавая уроки гоям. Он избирал золотую середину между их желаниями и неведомым никому роком; он искусно лавировал по этой неуловимой грани и тем самым не изменял судьбу, а творил её, высекал из камня, как скульптор, постепенно срубая всё лишнее. Но взамен требовал безоглядного доверия, которого и не хватило Мамонту. Он не выдержал, может быть, самого трудного испытания и теперь получил посох…
Вначале появилась мысль вернуться, Мамонт с тоской оглянулся на холм, где среди чёрных лип белели колонны музея забытых вещей, однако вспомнил, что уже тронулся в дорогу, что отмерил посохом первые сажени и если теперь вернуться — не будет пути. К тому же, представ перед Стратигом, ему следовало бы раскаяться, признать свою беспомощность, слабость духа, ибо придётся просить милости, благоволения или даже пощады. И неизвестно, как поступит в таком случае управитель земной жизни гоев. Что, если подобный возврат усугубит положение и последует наказание ещё более жёсткое — лишение пути, безумство…
Нет! Коли уж дали посох — символ преодоления пути, придётся мерить вёрсты — это тоже урок.
И стало так жаль расставаться с тем, иным путём Страги, к которому он незаметно привык, который уже набил, наторил своими ногами. Но всё! Отмечен рубеж, проведена черта, и нечего жалеть о прошлом. Разве что не успел проститься с Дарой…
Он стиснул зубы, отыскал на груди под одеждой медальон и вдавил его в солнечное сплетение. И вместе с болью неожиданно ощутил прилив какой-то мстительной радости к самому себе — так тебе и надо! За самонадеянность нужно платить по самой высокой цене, а ему ещё повезло: участь странника это не наказание.
Повинуюсь року!
Мамонт дождался, когда на небе вызреют звёзды, в последний раз оглянулся на музей забытых вещей и медленно побрёл берегом к далёкому железнодорожному мосту. Под грохот эшелонов он перебрался через Волхов и, оглушённый, насквозь пронизанный холодным ветром от ревущих составов, спустился с насыпи на гравийную дорогу, бегущую вдоль полотна. Мощный автомобильный свет, вспыхнувший за спиной, заставил его свернуть на обочину. Машина пронеслась мимо и резко затормозила.
— Мамонт! — услышал он голос Дары.
Красный свет задних фар слепил, обжигал глаза. Он так и не смог увидеть её, а ощутил на своей шее тёплые, гибкие руки.
— Милый, дорогой…
Но отчего-то уже заледенела душа Странника.
— Ты проводила Алёшу? — спросил он, чувствуя непривычное спокойствие при её близости.
— Да… Он уже в поезде.
— Теперь проводи меня.
Дара положила руку на его посох:
— Зачем ты это сделал?.. Я предупреждала тебя: нельзя противиться Стратигу! Он не щадит никого, особенно избранных Валькириями…
— Я не жалуюсь на свою судьбу, — проговорил Мамонт. — Стратиг обошёлся со мной справедливо.
— Он изменил твою судьбу!
— Нет, Дара, ничего он не изменил. Так и должно быть и я, наконец, оценил мудрость Стратига.
— Мамонт, ещё не всё потеряно! — горячо заговорила она. — Ты можешь вернуться. Я всё устрою! Дай мне посох.
— Зачем?
— Дай! — Она потянула на себя сучковатую палку. — Я пойду странствовать. А ты возвращайся! Я цыганка, мне привычно бродить по свету. Дай, милый!
— Спасибо, Дара, — Мамонт притянул её к себе вместе с посохом. — Пойдём вместе?
— На сей раз вместе не получится, — с тоской сказала она. — Посох один…
— Разломим пополам. Смотри, какой он высокий.
— Разломим — не будет посоха, — возразила Дара. — Будет две клюки… Отдай мне! А Стратигу скажи: я взяла на себя его гнев. Я могу это сделать! Я Дара!
Мамонт бережно отнял её руку от посоха, прижал ладонь к лицу.
— Мне было так хорошо с тобой… И так не хочется расставаться!
— Мне тоже, милый…
— Ты не можешь пойти со мной?
Дара склонила голову к его груди:
— Могу… Всё могу. Я пошла бы за тобой, но в таком случае я лишусь пути! А зачем тебе беспутная цыганка? Тебе, избранному Валькирией! Прости, милый, я — Дара! И не хочу лишиться пути… Люблю свой урок!
Она засмеялась, а Мамонту почудилось, будто заплакала. Он тронул пальцами её лицо, нащупал прикрытые веки — слёз не было…
— Прощай…
— Погоди! — Дара подняла голову. — Стратиг поступил с тобой жёстко: вручил посох дорожный, но не указал пути…
— Указал: на все четыре стороны.
— И ты выбрал дорогу на восток? Пошёл к «Стоящему у солнца»?
— Да… Сначала я отыщу Валькирию! А потом…
— Но почему же идёшь на запад?
Мамонт огляделся и вдруг понял, что потерял способность ориентироваться в пространстве. Над головой кружился рой звёзд: Вселенная смешалась, и один лишь Млечный Путь кое-как угадывался на небе. Он зажал ладонями глаза, помедлил, стараясь согнать запечатлённую зрительной памятью картину, и вновь глянул вверх — перед взором плыли незнакомые созвездия, словно он оказался на другой планете.
— Что это? — спросил он, чувствуя озноб.
— Четыре стороны света, — объяснила Дара. — Ты видишь сразу четыре пути. И можешь странствовать вечно… Но никогда не придёшь туда, куда хочешь. Стратиг отпустил тебе участь Странника-колоброда. Я предупреждала тебя, милый…
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |