Эля кивнула. Ничка дернула уголками губ, вроде как улыбнулась. Эля еще раз посмотрела на записку. А почему бы не пойти? Что ей делать у Тихой? Они и не общались никогда.
— Так ты к кому? — Севка качался на стуле, опасно откидываясь назад, отрывая ноги от пола.
— К Доспеховой, — прошептала Эля, испугавшись своих слов.
— Значит, все-таки влюбилась… — с удовольствием произнес Костыльков. — И что все девчонки так быстро влюбляются? Словно делать больше нечего.
— Дурак!
Севка хмыкнул.
— Я-то умный.
— Никто ни в кого не влюбился!
— Ладно, ладно! Только не ори!
Севка оторвал руки от парты, поднял их, как бы сдаваясь, и тут же, потеряв равновесие, завалился назад, под батарею. Сверху на него обрушился цветок с геранью.
У Доспеховой, наверное, будет хороший праздник. Веселый. Надо же! Сама Ничка позвала… В прошлом году, говорят, было что-то сногсшибательное.
Взгляд задержался на Максимихине. Может, его там и не будет? Неделя впереди. Еще все изменится.
Но почему-то ничего не менялось. Класс набухал, бился волнами, разделяясь на две непримиримые части. Метались туда-сюда последние перебежчики, уныло бродили забытые. Эля все ждала, что Максимихин окажется в их числе. Но он все так же скалил зубы. Эля мучилась над подарком. Универсальный вариант «книга» казался ей неподходящим. У Нички было все. И даже счастье.
Около конюшни курил Миша. Он затягивался, смешно прищуривая один глаз, резко переступал с ноги на ногу, передергивал плечами. Эля вдыхала неприятный табачный запах и улыбалась. Ей нравилось так сидеть, слушать, о чем говорят взрослые — о лошадях, о джигитовке, о сене и о навозе, о новеньких, о том, что стало меньше проката, что в парке сейчас не проедешь — слякоть, грязь. Электроник скрипел тележкой — сегодня была его очередь чистить денники. Основной прокат ушел. Даже Анечка куда-то усвистала. Скоро должны были прийти спортсмены. Эля собиралась остаться и посмотреть, как они тренируются. А потом отсидеться где-нибудь, чтобы застать самое интересное — джигитовку. Тренировка начиналась уже совсем в ночи на плацу. Ставились препятствия, в землю втыкались тонкие прутики. Семен Петрович доставал из сейфа настоящие сабли. Элю с Алькой к этому времени прогоняли, но они тайком пролезали через дальний угол забора и если не ссорились, то успевали подсмотреть. Но потом они все равно ссорились, на них в темноте налетал на огромном Кутузове Миша, топтал конем, отжимая к забору, заставлял уходить, как пришли. И еще долго в сумраке вспыхивал огонек сигареты. В легких и во рту у Эли стоял вкус табака.
Сегодня джигитовки может и не быть. Плац разбит, в грязи ковыряются унылые вороны.
— Можно я подругу приведу? — тихо спросила Эля.
Вряд ли Ничка сидела на лошади. Это будет великолепный подарок.
— Лучше друга, — Электроник вывернул тачку на гору отработанных опилок и остановился передохнуть. — Чего я тут один страдаю?
Альке и правда не везло — он был единственный парень в прокате, а потому его эксплуатировали, заставляли таскать седла, ведра с водой, груженные мокрыми опилками тележки.
— У нее день рождения, я хочу сделать подарок.
— Коня, что ли? — хихикнул Алька.
— Тебя, — огрызнулась Эля.
С Электроником легко было ругаться. Слова рождались сами собой. Перебрасываться репликами они могли часами.
— Ну, подари меня, — легко согласился Алька. — Я ее заставлю денники отбивать.
— Купи сертификат, — ухитрился вклиниться в их ругань Миша. — На одно занятие. Попроси у Петровича. Он бумагу выпишет, а ты заплатишь. И приводи ее, когда захочешь.
Эля подсчитала в уме. Двадцать второе — четверг, можно на ближайшую субботу договариваться.
— Навернется она в свой день рождения и заработает сотряс. Хороший подарочек, — мечтательно протянул Электроник.
— Это ты у меня сейчас сотряс заработаешь, — прошипела Эля.
— Память на всю жизнь, — Алька смотрел в предзакатное весеннее небо.
— И память тоже, — с угрозой в голосе приблизилась к нему Эля.
— Шла бы ты к Петровичу, пока он не уехал, — все так же изящно вклинился в их препирательства Миша. — Деньги есть?
Деньги были. Это потом их не будет. На продукты. Но кого кроме папы волнуют продукты?
Эля теперь постоянно ходила в магазин. Отец не успевал. Он вообще ничего не успевал. Мать не появлялась. Не хотела. Разводиться она тоже не хотела. Отец не настаивал.
Кто же у них раньше ходил за продуктами? Что-то Эля не замечала этого. Они просто появлялись. Чего сейчас появляться не хотели?
К сертификату стоило еще купить розу, но на нее денег не хватало. Придется просить у мамы, а это процесс сложный, душувынимающий. К тому же мама в очередной раз пообещала больше не появляться в их квартире. Потому что ее там все раздражало. И не только папа. Эля тоже. Она была слишком похожа на отца.
В четверг после уроков Минаева снова топталась на ступеньках школы.
— Слушай… — начала она.
Взгляд у Машки в последнее время стал непонятный. Словно она о чем-то задумалась и никак не может выбраться из этого состояния. Домой не шла. Почему-то. И кто только догадается почему?
— Слушай… Пойдем ко мне! — попросила Минаева.
— Зачем?
— Потом вместе в гости.
— Мне надо за подарком зайти и переодеться.
— Ну, так давай зайдем к тебе, ты переоденешься.
— Мы не успеем.
Машка застыла.
— Пойдем, — сказала она, выдержав хорошую паузу. — Ты мне должна.
— Что я тебе должна?
— За ручку.
Помолчали. Каждая посмотрела в свою сторону. Эля на козырек над крыльцом, Маша на березы.
Заново начинать войну с Максимихиным не хотелось. Вроде бы только что страсти поутихли, перестали вспоминать ту злополучную самостоятельную. А Минаева помнила. Что значит отличница — память хорошая. И ведь не отстанет.
— Хорошо, — согласилась Эля. — У тебя будет сотня?
— Насовсем или взаймы? — Машка решительно сжала ремень портфеля.
— Эту насовсем. Верну потом свою. Надо розу купить. Ничке.
Машка хмыкнула. Хоть шутки понимает, и на том спасибо. А Эля решила, что никаких денег она у Минаевой, конечно же, не возьмет. Лучше без розы прийти, чем покупать ее на такие деньги.
Они пошли уже привычным маршрутом, обогнули разваливающиеся пятиэтажки, которые после снега стали выглядеть особенно удручающе, по перекинутым доскам попали в Машкин двор.
За обедом выяснилось, что появилась новая чашка. С рыбками. Они взмахивали золотыми хвостами, плывя налево. Эля смотрела на рыбок и думала, что им здесь неуютно, в этой скучной правильности. Рыбки просили, чтобы их отпустили. Рука тянулась грохнуть чашку.
— Помоги мне одеться, — вдруг попросила Машка.
Чай еще не допит. Вафли «Артек», поделенные пополам, не съедены. Какое нарушение традиций!
— В каком смысле? — не поняла Эля, отодвигая от себя надкушенную вафлю. Есть не хотелось, а после таких заявлений — и подавно.
— Надо подобрать, что лучше к чему подходит. Не хочу сильно выделяться из толпы. У Доспеховой же все будут такие… — И Машка загадочно покрутила в воздухе пятерней.
— Читай журналы, смотри телевизор, — съязвила Эля, быстро дожевывая вафлю. Лучше жевать, чем говорить.
Ей было плевать, кто и в чем ходит. Главное, чтобы было удобно на лошади сидеть и чтобы сапоги были с небольшим каблуком и высоким голенищем. Впрочем, она не о том.
— Что лучше — это или это? — Машка с настойчивостью компьютерного вируса решала проблему.
На диване лежало платье. Синее. Длинный рукав, глухая грудь, воротник стоечкой. По колено. И черные брюки с белой блузкой, сверху на блузку была брошена длинная нитка бус, похожих на жемчуг. Может, и правда, жемчуг. Ровный только какой-то.
— Зачем она тебя позвала? — тихо спросила Эля.
Она склонилась над платьем. Шуршащий материал, нижняя юбка накрахмаленная. Ничего так, стильненько.
— Почему меня нельзя позвать? — Машка в смущении потянула к себе блузку, бусы с готовностью заструились на пол. — Как будто я уже не человек.
— Напросилась, что ли?
Платье было лучше, чем белый верх, темный низ.
— Почему сразу напросилась? — Машка побледнела, а уши у нее покраснели. — Ты-то вон тоже зачем-то к ней бежишь… — негромко произнесла она.
— Меня и к Тихой звали, — с гордостью призналась Эля. Вот ведь, какая она последнее время популярная!
— Знаем мы, зачем тебя туда звали!
— Зачем?
— Как будто сама не догадываешься?
— О чем я должна догадываться?
— О том! — с вызовом произнесла Машка. — Чтобы Доспеховой насолить. Сидела бы ты у Тихой в гостях и поливала бы Ничку грязью.
— Откуда такие сведения?
— Да уж известно откуда! Доспехова тебя поэтому и позвала, чтобы ты к Тихой не пошла.
— Как все сложно… — Эля начала злиться. Никогда не чувствовала себя до такой степени разменной монетой.
— Все просто. — Машка уставилась на диван.
— Платье надевай. С бусами.
Захотелось уйти. А лучше вообще уехать из этого города куда-нибудь далеко-далеко, на Северный Ледовитый океан, чтобы был только снег, холод и ветер. Вечный ветер. Чтобы он сек лицо и не давал думать ни о чем другом — только о холоде.
Эля пошла из комнаты. Надо было как-то от всего этого избавиться, от этой дурацкой зависимости. Вот бы заполучить принца, который бы появлялся и всем, кто ее обидит, бил бы морду. Тогда бы ее боялись. И это было бы хорошо.
Машка шла за ней, как рок, как фатум, как проклятье. И все говорила и говорила:
— Я думала, ты пойдешь к Тихой. Зачем тебе Доспехова и компания? Там же будет Сашка!
— Может, его там не будет!
Шнурки в кроссовках предательски запутались, узелок не развязывался.
— Будет, — жестко произнесла Минаева. — Я слышала, как они договаривались.
— Значит, он подавится селедкой и умрет у меня на глазах!
— Ты просила деньги. Вот.
Машка тоже стояла в прихожей. Тянула руку с купюрой.
— Спрячь свои деньги знаешь куда?
Эля сунула ногу, не развязывая шнурков. Язычок замялся и давил. Подошла к двери, а потом словно что-то ее оттолкнуло обратно.
— А если тебе так хочется, то иди и расскажи все Максимихину. Про ручку. О том, как ты меня к себе на обед водила. Он тебя за это поцелует! И вообще глупо считать, что кто-то тебе что-то должен, потому что ты отличница и все мечтают у тебя списать! А твои знания и наблюдения гроша ломаного не стоят! Может быть, что-то ты за это получишь, но точно не хорошее отношение!
Выскочила за дверь. Ее трясло. С чего она взяла, что все закончилось? Все только начинается!
Она шагала, минуя дорожки, прямо по слякоти, чувствуя внутреннее злорадство оттого, что от нее шарахаются люди, что из-под ног летит грязь. Все это было неважно. Сегодня четверг, завтра пятница, а за ней суббота, весь день можно будет провести на конюшне. И хорошо бы все люди сдохли. Остались бы только она и лошади. Ну, пускай еще Миша стоит рядом и курит.
Отец на работе, но было видно, что приходила мать. Убиралась. Это у них уже такая игра выходила — Эля все разбрасывала, а мать убирала. Забивала холодильник продуктами. Но, встречаясь, они все равно ругались. Отец и мать. Эля уходила в комнату, а то каждый раз она оказывалась виноватой в их ссорах.
Вообще все вокруг как-то быстро превратилось в будничное и скучное. Ругань родителей, крики в классе, тройки за контрольные. Хорошо, что были лошади. Они спасали.
Эля нашла на своем столе деньги. Мать подкупала. Но союзником в ее борьбе с отцом Эля становиться не собиралась. А деньги были нужны. На цветок. Она выбрала самый большой, самый красивый, самый дорогой. Сейчас ей ничего не было жалко.
Отправилась к Доспеховой. Почти успокоилась, почти выбросила все из головы. Решила, что придет с небольшим опозданием, чтобы не заставили готовить. А то опять получится как раньше…
Дверь в квартиру Вероники была приоткрыта. Оттуда неслась музыка и громкие голоса. На лестнице знакомо пахло табаком — мальчишки изображали из себя взрослых. Жаль, что на привычке курить их «взрослость» и заканчивалась, в остальном они были скучные.
Еще в прихожей Эля поняла, что Ничка победила — ее праздник удался.
Небольшая прихожая была увешана шариками. Около зеркала встроенного шкафа стоял гигантский букет бордовых роз. Коврик был завален обувью, куртки кидали куда попало. Слева из раскрытой двери слышались звуки фоно. Голоса пеной вываливались из кухни. Шарахнула дверь туалета, выпуская Максимихина. Увидев Элю, он скривился улыбкой крысенка.
— Какие люди! — завопил он, распахивая объятия. И, словно натолкнувшись на невидимое препятствие, замер. — Два метра! — показал он руками. — Я обещал.
Он замер на секунду, но потом вдруг сделал огромный шаг. Воскликнул:
— Да ладно тебе!
Сгреб Элю в охапку и звонко поцеловал в ухо.
— Придурок! — стала отпихиваться Эля. Это было неожиданно, словно в шкуру Максимихина всунули другого человека.
Из комнаты справа вынырнула Ничка. Она была ослепительна. Распущенные волосы, огромные подведенные глаза, улыбка, струящееся до пола шелковое платье. И цветы, цветы… на пальце, на платье, в волосах и даже на туфельках.
Увидев обнимающихся Элю с Сашкой, хмыкнула. На лице словно было написано: «Я так и знала!»
— Тебе! — смутившись, протянула свои подарки Эля.
Ничка розу сунула в вазу к гигантскому букету, долго с недоумением смотрела на сертификат.
— Это на конюшню, — торопливо, а потому неуклюже объясняла Эля. — На одно занятие. Приходи. Тебе понравится! Может, заниматься начнешь.
— О! Она будет с нами расправляться по одному, — шумел Сашка, снова отступая на два метра.
В коридоре мелькнула Минаева, она была в платье. На груди бусы. Те самые. Вид похоронный. Могла хотя бы ради праздника попробовать развеселиться. И наконец-то распустить свою дурацкую косичку!
— Угу, — как-то неуверенно пробормотала Ничка. — Проходи, все на кухне!
Музыка гремела из большой комнаты. Там был накрыт стол, но за него никто не садился, предпочитая топтаться около книжных полок. На кухне диванный уголок, круглый стол, большой холодильник, девчонки носятся с тарелками. Костыльков сидит на диване, читает книжку, Машка уныло бродит туда-сюда. Алка накрутила свои длинные волосы. Локоны мешали — когда она наклонялась, они лезли в глаза, она поправляла их тыльной стороной ладони, мазала по щеке майонез. На ней черные облегающие брючки и светлый топик со стразами. Не очень празднично, но сойдет.
— Ты отсюда на конюшню поедешь? — фыркнула Алка, проходя мимо.
— Нет, — смутилась Эля. Хорошо, что Дронова ничего не видела, а то бы сейчас не так говорила.
Желания присоединяться к колдовству на кухне не появилось.
— А чего как на сеновал вырядилась?
Эля сунула руки в карманы толстовки, нащупала свой заветный шарик. Он попадался в самые подходящие моменты.
Не то чтобы она специально не стала переодеваться. Приготовления Минаевой сбили с нужного настроя. У нее были уже отложены черные брюки с высоким поясом, к ним белая блузка с коротким рукавом и глубоким декольте. Но все это теперь казалось неправильным. Хотелось платья. Но вот именно платья у Эли не было.
Эля пробралась в комнату, чувствуя досаду — настроение стремительно портилось. Зачем она сюда пришла?
Костыльков громко захлопнул книгу, выразительно посмотрел на Элю.
— Они сошлись — вода и пламень… Драться будем?
— Для начала бы поесть. — Эля устроилась на стуле, потянула с тарелки колбасу.
— Хорошая идея! — Севка закинул книжку на диван и подскочил к столу. — Морят голодом. Не кормят. А человек умственного труда, кстати, тратит энергии больше, чем существо, занятое исключительно физической нагрузкой. — Он кивнул в сторону кухни.
Эля стащила кусочек сыра. Севка вовсю накладывал салат, портя византийскую башню украшений.
— Какого! — заверещала очередная носительница салатов, но Костыльков махнул в ее сторону вилкой:
— Еще тащи!
На кухне поднялся гвалт, девчонки ринулись в комнату, но к сидящим за столом уже присоединились Максимихин с Дятловым. Причем они ухитрились сесть на парадное место именинницы. Все зашумели, стали садиться как попало. Кому-то не хватило тарелок, кому-то вилок. Засуетились. Стали смеяться, вспомнили, что так и не поздравили Доспехову, заново перетасовали стаканы. Мальчишки храбрились, дергая друг у друга бутылку шампанского, выбирая, кто лучше откроет. Грохнули, залили стол. Девчонки визжали, уворачиваясь от сладких брызг. Тосты произносили пафосные. За счастье. За здоровье. За учебу. Чтобы слушалась родителей. Говорили неловко, запинаясь. Начисто подмели все тарелки с плошками и лишь тогда вспомнили, что в духовке томится курица. Хватались за животы, демонстрируя свою объетость. Но и курицу умяли как-то на удивление быстро.
Костыльков, первым управившийся со своей порцией, навис над музыкальным центром. Он колдовал с кнопками, заставляя колонки выдавать натужные басы. Его прогнали и включили медленную музыку. Но танцевать готовы были всего двое. Дятлов тянул Доспехову в центр комнаты, но она упиралась, с сомнением поглядывая на остальных. На ковре топтались Дронова с Сашкой. Сильно вытянувшись, Алка переминалась с ноги на ногу, обвив шею Максимихина руками, положив голову на его плечо, чем заставляла кавалера немного сутулиться. В ритм музыки Максимихин не попадал, наступал Алке на ноги, но она блаженно улыбалась. Сашка хмурился.
Скучающий Костыльков вновь прошел вдоль растерзанного стола, выглядывая последнюю добычу, ухватил мандарин.
— Оп! — Оранжевый фрукт взлетел в воздух. — А не сыграть ли нам в «холодно-горячо»?
Словно заслышав сигнал, Максимихин скинул с себя Алку, подхватил с пола пустую бутылку шампанского.
— А может, в бутылочку? — потряс он добычей над головой.
— «Правда или риск»! — хлопнула в ладоши Ничка, с явным облегчением избавившись от Дятлова. — Сейчас мы про всех все узнаем!
— Это без меня, — Севка стал быстро чистить мандарин. — Не люблю я всю эту вашу правду.
— А ты тогда выбирай «риск»! — Алка с подушкой пробиралась ближе к Максимихину. Тот развалился на полу и с улыбкой объевшегося кота снизу смотрел на мельтешащих девчонок, на их ноги, на колоколами колышущиеся у него над лицом юбки.
— Играем, играем! — стучал ладонью по ковру Дятлов и чуть приваливался на осторожно присевшую Ничку.
— Ну, давайте уже! — торопила замешкавшихся девчонок Алка.
Эля не очень хорошо помнила игру, но уселась на колени подальше и от Нички, и от Дроновой. Ближе к Машке. Рядом неожиданно бухнулся Севка.
— Ладно, — азартно потер он ладони и чуть приобнял Элю. — Сыграем! Только чур не жухать!
— Ты первый и начнешь! — азартно отозвалась Алка.
— За руками следи! — возмутилась Эля, сбрасывая Севкину руку, и вдруг поймала злой взгляд Сашки. Словно ему не понравилось, что Костыльков так себя повел. Вот уж кого не касается! Севка развел руками, демонстрируя Сашке, что больше ничего делать не будет. Эля сдержалась, чтобы не положить Севкину руку обратно. Тоже нашелся наблюдатель!
А бутылка уже резво крутилась на шерстяном ковре, глянула пустым горлышком на Лешку. Дятлов нервно сглотнул и прошептал:
— Правда!
— Кто на свете всех милее! — ехидно пропела Алка.
— Это нечестно! — заверещали девчонки. — Он сейчас Доспехову выберет.
Ничка сияла, словно выиграла конкурс красоты.
— Вероника, — хрипло отозвался Лешка и уперся взглядом в завитушку на ковре перед собой.
В горлышке бутылки запел воздух — так сильно ее крутанули. Зацепившись за невидимую соринку, бутылка покатилась и уперлась в Минаеву.
— Правда или риск! — закричали со всех сторон.
— А что надо говорить? — смутилась Машка.
— Если скажешь: «Правда», то обязана честно ответить на любой вопрос, — нетерпеливо стала объяснять Алка. — Если «Риск», то сделать то, что тебе скажут.
— Риск, — выпалила Минаева.
Все переглянулись. Ничка скривила губы, зачем-то посмотрев на Сашку. Он сел выше, но Алка снова его опередила:
— Дашь списать Костику Борисову на ближайшей контрольной!
— Нет, пускай она что-нибудь другое сделает! — заторопился Максимихин.
— Первое слово дороже второго! — азартно стукнула по ковру Машка — задание ей нравилось и менять его не хотелось. — Легко!
— Нет, давайте загадывать желания, которые можно выполнить сейчас, — надула губки Ничка. — Этой контрольной еще две недели не будет!
— Хорошо! — Севка склонился к бутылке. — Я даже знаю, что загадать! — И он снова посмотрел на Элю.
Так, не глядя, он и крутанул. Пальцы скользнули по стеклу, бутылка вяло колыхнулась, качнулась обратно, снова уставившись на Машку.
— Перебрасываем! — захлопала в ладоши Алка.
— Место! — перегородил ей дорогу к бутылке Севка. — Минаева, давай, колись!
— Риск! — упрямо выдала Машка.
— Ага! Боится правду говорить, — засмеялся Костыльков.
— Выпей залпом бутылку газировки, — приказала Ничка.
— Это вредно. — Машка колебалась.
— Игра! — обнажил зубы Максимихин. — Не нравится — не садись!
Машке подсунули под руку бутылку с темной жидкостью. Минаева яростным взглядом посмотрела вокруг и дернула крышку. Жидкость запенилась, полезла на волю, потекла быстрыми каплями по бокам.
— Убыток! — заметил Севка.
Отличница начала пить маленькими глоточками. Все, онемев, смотрели на нее, словно после этого Минаева должна как минимум превратиться в дракона.
— Ну, это неинтересно… — Сашка толкнул бутылку. Она задела его за рукав и остановилась, указав на него же.
— Жухала! — завопил Севка.
— Место! — замахала на него Алка.
— Правда, — перехватил бутылку Сашка.
— Кого ты любишь? — крикнули поверх голов.
— Того, кого здесь нет, — хмыкнул Максимихин.
Алка всхлипнула. Или это последние пузырики из бутылки, что допивала Минаева, так булькнули? Секунду ничего не происходило, словно никто не понял сказанных слов.
— Врешь, — протянул Дятлов, и у Эли по спине пробежали нехорошие мурашки. Что-то было в этом окрике неприятное. Что Лешка имел в виду?
— Чего сразу врешь-то? — грубо переспросил Сашка. С нехорошей улыбкой он смотрел на друга. Тот тоже тянул губы в улыбке, многозначительно приподнимал брови.
— Это что за тайны? — подалась вперед Алка. — Правду говори!
— Не переживай! Правда не про тебя, — осадил ее Лешка, удобней перехватывая бутылку.
— Дай мне, — вырвала у него из рук бутылку Дронова.
Лешка заржал, откинувшись на спину. Эля тоже не сдержала улыбки. Остальные переглядывались, спрашивая: «А что такое?» Ничка водила пальчиком около своих коленей.
Бутылка закрутилась. Севка запустил в нее пластиковой бутылкой из-под газировки. Бутылка подкатилась к Элиным ногам.
— Правда или риск? — жестко спросила Алка. Взгляд у нее был злой. Она даже губы покусывала.
Говорить было страшно и то и другое. Скрытой правды было много, а пожелать окружающие могли что-нибудь невозможное.
— Риск.
— Поцелуйся с Максимихиным!
Никто не успел вклиниться в эти две реплики. Девчонки заахали, Севка заржал. Маша с любопытством смотрела на Элю.
— А я не могу! — заканючил Максимихин. — Я слово дал близко к ней не подходить! Да она заразная! В ней яду, как в мегатонной бомбе. Она кусаться будет, еще и брыкается наверняка. Это же не человек! Конь!
— Да ну, — замахал руками Костыльков. — Пускай она что-нибудь дельное сделает. Лошадью, что ли, заржет.
Эля почувствовала, как у нее тяжелеет лицо, становится горячо глазам. Они издевались. Весь этот праздник был устроен для того, чтобы поиздеваться над ней. Даже то, что ее все пытались обнять, — тот же розыгрыш.
— Щаз! — выпрямилась Эля.
— Не надо было садиться играть! — крикнула Алка. — И чего бы им не поцеловаться, раз такие влюбленные!
Надо же, ввернула все-таки, не устояла. С ума они тут все посходили со своей любовью…
— Это игра! — возмущались девчонки.
— Все должно быть по-честному.
— Ладно, уговорили! — Сашка резво встал и потянулся к Эле. Она успела отпихнуть его, отскакивая к двери.
— Извращенец! Дронову целуй!
Они с Алкой посмотрели друг на друга, выжигая между собой воздух, вплоть до мельчайших молекул.
— Да пошла ты! — крикнула Эля.
Надо было уходить. Сколько можно терпеть эти глупые намеки. Но что-то еще держало около двери, ноги не несли ее прочь. Еще не все произошло? Главное впереди?
Сашка медленно подходил. Улыбался. Глаза звериные, злые.
— Только попробуй! — прошептала Эля.
— А я уже пробовал!
Эля вывернулась из-за него, бросилась к сидящим.
— А он меня уже целовал. Когда я пришла. Зачет!
Сказала и тут же поняла, что зря. Алка стала белой, поджатые губы превратились в тонкую линию.
В комнате стояла тишина. Только Севка ногтем постукивал по бутылке, и она глухо отзывалась на его щелчки.
— Тогда чего стесняться-то? — прошептала Дронова. — Давай при всех.
Девчонки захихикали, стали подначивать Сашку. Тот грубо схватил Элю за плечо, разворачивая к себе.
— Не трогай! — стучала она кулаком по его руке, но он резко склонился, припечатывая свои губы к ее. И тут же отпустил, так что Эля упала.
— Извращенец! — зло прошептала она, быстро вытирая губы и все равно чувствуя неприятный привкус. Подбежала к столу, стала жадно пить сок из стакана. Смотрела перед собой, боялась повернуться.
— Чего застыли! — заорал Сашка. — Играем дальше! Морду в колени спрячь! Сама этого захотела.
Последнее, видимо, было сказано Алке. Она промолчала. Эля почувствовала, что плачет, плечи тряслись. Стояла лицом к окну, ждала, когда пройдет истерика, и мечтала исчезнуть, превратиться в невидимку, в призрак, только бы не стоять здесь, не идти потом мимо этих рож.
— Не парься, — прошептали из-за плеча. Севкина рука потянулась к последнему кусочку колбасы на тарелке. — Все уже забыли.
Два сета прошли скучно. Бутылка показывала на девчонок, и они, глупо хихикая, выдавали свои тайны. Успокоившаяся Эля все еще стояла около стола, безучастно глядела на играющих. Тяжелее, чем сейчас, быть уже не могло, поэтому она просто смотрела. Но вот Дронова взяла бутылку. Свистнул воздух. Горлышко стукнулось о Машкину коленку.
— Это любовь, — уронила Ничка.
— К Максимихину? — не понял кто-то.
— К бутылке! — фыркнул Сашка.
— Правда! — Минаева волновалась, ее лицо пошло пятнами, уши знакомо покраснели.
И вдруг Эля почувствовала, что пора уходить. Тревога стукнула внутри крышкой от кастрюльки. Эля пересекла комнату, толкнула дверь.
— Кто переправил Алкину контрольную?
Чей это был голос? Сашки? Когда Эля обернулась, было уже не понять, кто говорил. В следующую секунду она вышла в коридор.
Минаева молчала.
Эля зажмурилась.
Это игра! Все игра! Поцелуи, объятия, правды и кривды…
— Сухова. Она взяла твою ручку.
Эля нырнула в ближайшую дверь. Огромная прохладная комната, странная высокая кушетка на тонких перекрещивающихся ножках, тяжелый стол, заваленный книгами и бумагами, мертвый компьютер, кресло, большой шкаф, словно раздутый от вещей. Эля потянула на себя ручку шкафа, с отчаянием шагнула в темноту. Это было глупо. Захотелось сбежать, пробиться сквозь эти страшилища, их плечи и тела, чтобы поскорее оказаться на улице и уже никогда, никогда-никогда не встречаться с ними. С теми, кто не понимает и всегда предает, бросает, оставляет одну сидеть в темноте и пыли.
По квартире бегали. Ее искали. Сунулись в странную комнату, но Ничка остановила:
— Нельзя! Это кабинет Андрея. В него не ходят. Он потом ругаться будет.
— Да где же она?
— Сбежала…
— Без кроссовок и куртки?
— А чего, прямо в тапках дернула. Уже к китайской границе приближается, а там перейдет на бреющий полет, и Япония сама собой уйдет под воду.
— Трепло!
— А она не трепло! Да ей за это второй раз надо сотряс устроить.
— А ты-то чего молчала?
— Да, Сашенька! Вот так-то «риски» получать. Ты ее целуешь, а она тебя дураком выставляет.
— Это же Сухова, у нее в крови бешенство. С первого класса. Как сейчас помню…
— Сами вы бешеные, — прошептала Эля, чувствуя, что ее трясет.
Надо ведь еще будет как-то выйти отсюда… Или хотя бы дождаться старших. Со взрослыми не так страшно.
Хлопнули входной дверью, поскреблись о вход в кабинет. Голоса отдалились, стали менее различимые. Снова смеялись, снова играла музыка. Принялись все-таки играть в «холодно-горячо», с топотом носились по коридору. Потом вдруг затихли, стало совсем темно, словно в квартире выключили свет.
Эля испугалась, что уснула и пропустила, когда все ушли домой. Вынырнула из шкафа. Но квартира еще была полна шепотами и движением. Дверь в кабинет открылась, и Эля еле успела ввалиться обратно в шкаф, оставив его приоткрытым, чтобы не привлекать к себе внимание.
Вошедшие шумно обнимались и с противным причмокиванием целовались. Они как будто специально чавкали, чтобы Эля от ужаса забыла, как дышать.
— Ты же меня не любишь!
Это была Алка. А с ней, кажется, Максимихин.
Вот тут Эля чуть второй раз не вышла из шкафа, потому что присутствовать при свидании Сашки и Дроновой ей точно не улыбалось. Она готова была их обоих убить, а не мирно подслушивать, что они там делают. Судя по шуршанию, дела у них зашли чуть дальше невинных касаний.
— А зачем? Мне и так хорошо!
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |