или похождения Лебедько 4 страница

Тут нашего сновидца до холодного пота пронзает воспоминание: было ему лет пять, когда совершив не по-детски дерзкий поступок, он оказался отвергнутым всем своим маленьким миром: мамой, папой, дедушкой, бабушкой — это было столь невыносимо, -метафорически говоря, он стоял тогда у стенки и нюхал кирпич, и помер бы наверняка, заболев или угодив под машину как бы «случайно», если бы не вывел на сцену маленького, визгливого сученка, который вымолил-таки ему пощаду - к нему тогда сжалились, да вот «заячьей губой» пришлось пожертвовать — в расход его пустить, то бишь в чулан запрятать. Он - «заячья губа» был заводила, поэтому его и пришлось принести в жертву. И не надобно «заячьей губе» от Лебедько ни нытья, ни просьбы прощения. Он его и так понимает и прощает, не уважает только. А зауважает, только когда выпустит его наш герой из чулана, да предъявит людям: «Нате вот, смотрите, такой я!»

Испытавши сие прозрение и находясь несколько времени, можно сказать, прямо таки в шоке, сновидец вновь впадает в дрему и предстает пред ним Владимир Семенович Высоцкий в роли Дона Гуана. Для Лебедько Высоцкий — не только Дон Гуан, это прообраз настоящего мужика во всех своих проявлениях. Презабавнейший факт известен автору: когда Владислав Евгеньевич начал было смотреть фильм о Высоцком «Спасибо, что живой», ему не весть с чего вдруг сделалось до того дурно, что на тридцатой минуте вынужден он был прервать просмотр. А знаете почему? — в ком угодно, но не в Высоцком мог он разочароваться как в мужике, а уже первые минуты фильма намекали, что придется-таки разочароваться. И о чем же это говорит? - О том, что самое представление нашего героя о том, что такое мужик — дутое, а открыть сие для себя невыносимо. Но вот обожествляет он само понятие «мужик». Для него это лубочный идол, и понять, что в жизни нет идеального мужика, и всякий реальный мужчина бывает разным — тут-то что-то невыносимое и кроется. Ведь из этого следует, что человек — вообще нечто сомнительное и в любой момент может отмочить что-то такое, что ни в какие ворота уже не влезет.

Но и это еще не все. Та мужественность, которая предстала перед нами в образе «заячьей губы» потому и держится в чулане до сих пор, что боится наш Лебедько, что ежели ее выпустить, то вдруг она окажется не такой лубочной и идеальной, как должна быть. Разочароваться боится герой наш в самой сердцевине мужской, потому-то и женщин он побаивается. Ведь когда ты, читатель, лишаешься идеального образа, ты тем самым лишаешься опоры и защиты. Сновидец тужится изо всех сил вжиться в образ Высоцкого и тщится что-то произнесть от его имени. Послушаем и мы: «Да, я Высоцкий, я - воплощение мужественности, хотя это лишь видимость и роль, каковую мне надо было доказывать самому себе, и сколько же, право, на это уходило сил! Но необходимость быть Владимиром Высоцким и поддерживать этот образ оказалась так велика, что надорвался я в сорок два года. Слишком много сил ушло на необходимость держать лицо, а иначе я не мог, ибо если бы позволил проявиться своей женственности, то, пожалуй, был бы жив до сих пор, но, увы, не был бы тем символом эпохи — Владимиром Высоцким. Поэтому ты, Владислав Евгеньевич, достаточно мудро, можно сказать, что по-еврейски мудро поступил, заточив «заячью губу» в чулан. В нем-то это мужицкое начало столь сильно, что не запрячь ты его туда, - он бы раньше моего тебя в могилу загнал. Так что благодари судьбу за то, что тебе такой случай в детстве выпал. Сгорел бы годам к тридцати. Как Икар — быстрый и красивый взлет и… падение! «Заячья губа»-то — мужик шибко рисковый, поди даже рисковее меня, Высоцкого. И освободи ты раньше времени его из чулана, тут же пойдешь вразнос и во все тяжкие. Ты ж и так едва удерживаешься от этого. И помогает тебе в этом маска робеющего перед бабами ипохондрика. Так-то!..

От внезапной ясности, которая открылась вдруг ему в столь причудливом коловращении внутренних образов, плетущих паутину судьбы, Лебедько проснулся окончательно как током ушибленный, вскочил с кровати, и как был в одном исподнем, заходил по скрипучему гостиничному номеру взад-вперед...

Эх, Владислав Евгеньевич, Владислав Евгеньевич, куда так гонит тебя сам черт по кривым переулкам судьбы? Какие еще приключения и злоключения уготовил он на твою шальную, начавшую уже седеть голову? Чуден человек: одной рукой распутывает клубок своих причудливых жизненных сюжетов, а другою рукой той же порой запутывает в такую мохнатую «бороду», какую и опытный рыбак и в жисть не размотает. Задумал ты по дурости своей добраться до тайны Югорского переулка, которая грезится тебе пока только в образе юной Аннушки, а вот, что-то на деле тебя там ждет с твоею-то колодой образов и внутренних ролей, этого ты, брат, даже представить себе не можешь толком! Что ж ступай, братец, к Закаулову, может хоть он тебе мозги вправит,.. хотя дорого бы автор дал, дабы хоть единым глазком взглянуть на того, кто способен эдакому-то дурню да мозги вправить! Однако в сторону философию, в путь!

Жилище, в котором обитал Алексей Всеволодович, являло собой зрелище действительно печальное. Кроме означенной выше мебели в виде дышавшего на ладан стола, где было раскидано множество всяческих бумаг и шариковых ручек, двух табуреток, да некого подобия не то топчана, не то даже раскладушки, заваленного несколькими потрепанного вида ватными одеялами, каковые были в моде лет сорок назад, решительно ничего другого не было. Разве что можно упомянуть еще и лампочку, свисавшую на длинном проводе с потолка. Лампочка эта была весьма веселого нрава, так что принималась выплясывать, стоило только соседям сверху пройтись по своей комнате. Сам хозяин представлял собою странное сочетание могучего и беспокойного духа с телом весьма и весьма поношенным. Был он невысок ростом, лыс как бильярдный шар, а глядя на его в крайней степени изжеванное лицо, глубоко ввалившиеся глаза, да трясущиеся руки, вполне можно было подумать примерно так: «да, дядя, пожил ты кудряво и со вкусом, да отведал, поди, великое множество разнообразнейших напитков».

Лебедько, однако, не стал проговаривать сии мысли вслух, а напротив, повел себя чрезвычайно учтиво, даже сказал какой-то комплимент весьма приличный для человека средних лет. Хозяин же, несмотря на описанную выше телесную дряхлость, поведением своим ничуть не уронил себя, а в манерах имел даже что-то солидное, несокрушимое, разве что периодически высмаркивался чрезвычайно громко. Закаулов предстал перед гостем в полосатом халате, хоть и заштопанном кое-где, но все же относительно опрятном. Громовым голосом, которого никак было нельзя ожидать от такой, казалось бы, тщедушной фигуры, он в ответ на приветствие приезжего тот час пробасил: «А вы водочки-то с собой принесли?», - «Как же, - ответствовал Владислав Евгеньевич, извлекая из своего рюкзачка поллитровку, - вот «Путинку» по дороге приобрел». Хозяин скривился: «Мерзость! Что же вы, молодой человек, не могли чего-нибудь более качественного принесть? Впрочем, с правилами вы, видимо, ознакомлены. Поэтому извольте сейчас же употребить. Вот вам стакан».

С этими словами он взял со стола стакан, по виду которого трудно было определить, когда он последний раз был мыт. Оценивши предлагаемую посуду, приезжий гость отрапортовал: «Не извольте беспокоиться, я уж по привычке из горла», - «Эвона как!», - в последнем восклицании можно было уловить уважительные нотки, - «Что же, покажите-ка себя». Осушивши бутыль, Лебедько зычно крякнул и присел на предложенный ему табурет неподалеку от хозяина, ощущая как тело наполняется жаром, а на мозг накатывает волна сладостного опьянения. Впрочем, самое опьянение, как он и полагал, не превысило надлежащих границ, и мысль работала более-менее ясно. Минут десять молчали. Закаулов с любопытством разглядывал приезжего и, по-видимому, остался удовлетворен его состоянием после выпивки: «Ну, что же, с чем пожаловали?, - голос его смягчился несколько, хотя покровительственные нотки в нем присутствовали,- «Интересуюсь причинами, приведшими вас, Алексей Всеволодович, к пробужденному, так сказать, состоянию духа», - начал было Владислав Евгеньевич, но Закаулов тот час прервал его раскатистым смехом. Насмеявшись вдоволь и звучно высморкавшись, он изрек: «Я не имею счастья принадлежать к тем людям, которым отчетливо видны ясные причины их поступков; не имею я счастья и верить в такие причины будь то у себя или у других. Причинности в жизни не бывает, она бывает только в мыслях. И задаваясь вопросом, что, собственно, привело меня, как вы изящно выразились, к состоянию несколько эээ... пробужденному, - я теряюсь в догадках, и, чем пристальнее вглядываюсь, тем больше разветвляются, расщепляются и разделяются причины и мотивы, уходя, в конце концов, в далекие годы прошлого, но не линейным казуальным рядом, а многопетельной сетью таких рядов, распадаясь на сотни и тысячи случайных обстоятельств, не имеющих и не могущих иметь под собой никакой цельной основы».

Опьяневший Лебедько аж присвистнул от восхищения таким складным выражением мыслей. «Вот ведь, - излагает буквально как по писаному», - подумал он про себя. Внешне же изобразив удивленную физиономию, вопрошал: «Позвольте, а как же закон причин и следствий, карма, как говорится?», - «Какая карма? Помилуйте! Вы что в каменном веке живете? Все это пустословие о карме и якобы непреложном законе причин и следствий — не что иное, как суггестия, употреблявшаяся, так сказать, сильными мира сего для того, чтобы держать менее сильных в повиновении, страхе и чувстве вины, а также весьма удачным образом регулировать поведение масс. Безусловно, отдельные причинно-следственные цепочки имеют место быть и, приводя их в качестве примеров, жрецам и служителям культов без труда удалось достигнуть того, что в умах людей, не приучивших себя критически мыслить, сложилось глобальное обобщение, которое и обозначали как закон кармы», - «Виноват, по-вашему получается, что не только авраамические религии, но даже и буддизм дурит людей?», - «Вот те на! Как вы умудрились у Беркова посвящение получить? Ведь вы точно с луны свалились!», - голос Алексея Всеволодовича вновь стал жестким и даже раздраженным. Лебедько, тужась отогнать пьяную хмарь, чтобы придать мыслям сколько-нибудь ясный ход, предчувствуя, что хозяин вот-вот уличит его в некомпетентности, поспешил хоть как-то оправдаться: «Нет — нет, все это мне известно, я, знаете ли, это так — для затравки разговора, дабы иметь счастье услышать сие из первоисточника...».

Слово «первоисточник», по видимому, несколько усладило слух Закаулова, и он вновь смягчился, сел, облокотившись об обшарпанную стену, вальяжно закинул ногу на ногу, и, затянувшись папироской, продолжал: «Ладно! Вы должно быть в курсе, что основной травмой человека является не травма рождения или что-то там еще, а сам по себе факт того, что существует бессознательное, и он к нему, образно говоря, прикован. Этого субъект ни в какой форме не может перенести - в противном случае ему придется постоянно отдавать себе отчет, что все, что бы он не думал или не говорил и какими бы мотивами не объяснял свое поведение - все это пустышка и ложь, ну, или скажем мягче — рационализация. С этой-то невыносимостью человеку помогает, естественно, в кавычках справиться вся существующая психология и религия, уверяя, что все в порядке и бессознательного как бы нет. Даже в психологии и психотерапии ежели и говорят о бессознательном, то скорее употребляют это понятие как фигуру речи. Столкнуться с реальной драмой существования бессознательного большинство современных психологов и психотерапевтов, сколь это странно не покажется, не рискуют», - «Полностью с вами согласен, - поддакивал гость, - я вот хоть числюсь психологом, но к психологии современной уважения не испытываю и даже чураюсь, чтобы меня самого психологом называли», - «Молодцом!, - одобрительно кивнул Алексей Всеволодович, - Так держать! Надеюсь, вы понимаете также, что если существует бессознательное, значит существует Желание! - слово «Желание» было сказано таким тоном, каким обычно произносится самая горячая молитва, - Но, увы, в бытовом языке желание предстает абсолютно в безобидной, ни к чему не обязывающей форме. В таком понимании желания как суммы хотений — нет коллизии вытеснения, конфликта, вины, драмы запрета, которые подлинное Желание всегда на себе несет. У Желания нет никакого множественного числа. Желание — понятие уникальное и не сводимое к сумме прихотей».

Лебедько с отрадою заметил, что опьянение почти совсем уже отступило и, желая проверить сей факт на деле, встал и твердым шагом прошелся по комнате взад-вперед, тут же сочинив вопрос: «А что вы можете сказать на то, что существует седая и древняя философия, которая не только выделила понятие Желания, но и совершила шаги, дабы показать, что, видите ли (в это «видите ли» Владислав Евгеньевич умудрился вложить такую язвительность, какую только позволяли все его артистические способности), эту функцию можно преодолеть, что дескать есть такое состояние субъекта, в котором от Желания можно и вовсе избавиться?». Закаулов такой постановкой вопроса остался доволен, и, прикуривши новую папироску, ответствовал: «Буддисты пытаются представить Желание как иллюзию, вмешивающуюся в жизнь субъекта и пытающуюся ее разрушить, то бишь оторвать от пристойных занятий, могущих даровать человеку спокойствие и тихое блаженство. На это направлены многочисленные психопрактики, получившие оживление в разных формах и сегодня. И это при том, что сегодня, - тут Закаулов вновь разразился смехом, да так, что даже и закашлялся, - сегодня человек, как никогда, менее всего может рассчитывать, что от травмы Желания ему удастся отделаться. В слишком большое количество историй мы вляпались после того, как наше существование стало фрагментарным — а это уже тысячи лет. И именно поэтому Фридриху Ницше удалось доказать, что бог мертв, что, как вы понимаете, означает тот факт, что дискурс бога перестал оказывать на человека сколько-нибудь серьезное влияние, несмотря на все усилия служителей культа подтасовать вместо этого дискурса дурно сляпанный суррогат, который, конечно, обладает еще некой суггестивной силой. И сила эта идет на убыль, что прекрасно чувствуют и сами церковники, отчего, кстати, и ярятся в последнее время пуще прежнего. Впрочем, мы несколько отвлеклись. Как только человек делает вид, что он, якобы, берет ответственность на себя, так тут же Желание начинает грызть его с удвоенной силой, и бессознательное набрасывается на него еще мощнее. Почему? Да потому что в наше просвещенное время больше нет буфера божественности, который стоял между человеком и его Желанием, позволяя человеку говорить, что его смущают нечистые силы. Что же касаемо буддийской философии, то сама по себе шумиха относительно Желания — само то сильное беспокойство, которое буддийские философы предъявили нам в форме жалоб на Желание и проглядывающая сквозь эти жалобы сильная раздражительность, которую мудрецы против Желания проявили — сам факт этого как нельзя явно указывает на то, что тут без вмешательства бессознательного не обошлось, иначе чего было бы так суетиться?».

Лебедько, продолжавший прохаживаться по комнате, силясь увернуться от папиросного дыма, изрек: «Я так понимаю, что когда на каком-то ровном месте возникает шумиха и ажиотаж, то Желание о себе в какой-то форме уже заявило? Какие же вы еще предлагаете критерии, чтобы опознать Желание среди множества хотений и прихотей?», - «Вопрос грамотный, но у Желания нет никакого другого определения, кроме того, что оно предстает в форме неожиданного беспокойства ни с того ни с сего. Да вот вам хотя бы и пример: положим, вы хотите пойти на свидание и пребываете в состояние приятного ожидания. Желанием это ни в коей мере не является, а вот ежели напротив, сама мысль пойти на свидание вызывает у вас беспокойство — скажем вы полагаете, что вы этого не заслужили, что вы совершите какой-нибудь промах или наоборот вам должны большего и лучшего чем то, на что вы надеетесь — вот тогда, будьте уверены, бессознательное работает на полную катушку. Там, где ваши бытовые желания не встречают препятствия, не вызывают конфликта, где нет драматизма вытеснения, вины, отрицания — всего того, что затрудняет наше общение с партнером, там никакого Желания нет. Желание заявляет о себе как скандал. Таким образом, одно то, что буддийская философия столь тщательно пытается Желание нивелировать указывает на то, что это самое Желание доставляло ей массу неприятностей», - «А вот как же такой радикальный подход к бессознательному отмежевать от современной психологии?», - «А вот как: допустим, некто хочет полететь на самолете, но в день полета у него возникает сильное беспокойство. Что скажет ему по этому поводу современный психотерапевт? Естественно, сегодня, пожалуй, нет психотерапевта, который бы не имел представления о психоанализе. Тем не менее, я могу как дважды два доказать, что с бессознательным он дела не имеет, хотя он и будет говорить нашему пациенту, что существует, дескать, какое-то «бессознательное переживание», как он его называет, которое, скажем, в форме памяти о предыдущей травме мешает полету на самолете: какое-то неприятное воспоминание прямо, а скорее косвенно связанное с полетом. И психотерапевт не может поступить иначе, это его хлеб, он должен избавить вас от симптома, потому что любой психотерапевт испытывает вину за то, что вы платите ему деньги, и он будет стремиться вам скорее помочь, а этого делать как раз и не следует».

«Эээ..., - начал было Владислав Евгеньевич, подыскивая вопрос, который бы позволил не ударить лицом в грязь, а напротив показать себя человеком, в предмете сведущим, - вы совершенно правы, но чтобы вы сами сказали о таком пациенте, который испугался бы лететь на самолете?», - «Прежде всего, ни к каким прошлым травматическим случаям, ни к какому специфическому страху перед самолетом, транспортом, высотой все это не имеет отношение. Страх является выразителем чувства вины. Наш воображаемый пациент за что-то, не связанное с полетом пожелал себе смерти, а так как любой полет на самолете — дело в известной степени рискованное, то вот и ждет исполнения самому себе вынесенного приговора. У Желания есть два опорных столпа — секс и смерть. Но задумайтесь над следующим парадоксом: несмотря на физиологическую реальность секса, который случается в наше время, можно сказать, на каждом шагу, сексуальных отношений как таковых не существует!».

Гость до того ходивший по комнате и отбивающийся от дыма руками, застыл на месте, проронивши: «Как же так?», - и хотя он тотчас осознал, что дал маху, разоблачивши свою неподкованность, Закаулов, увлеченный полетом мысли, не заметил этой досадной промашки нашего героя и продолжал: «Психоанализ базируется не на сексуальности, к которой надо дать неограниченный доступ и устроить оргии, как его поняли некоторые марксисты, нет — никакой сексуальной утопии не существует. Человеку не удается присвоить сексуальное наслаждение без чувства вины. Показывая на сексуальную истину Желания, тот же Фрейд не является затейником оргий, ибо для него очевидно, что сексуальность — это нечто глубоко запретное. И в этом смысле отдать отчет в своей сексуализированности — это еще тяжелее, чем претерпеть в детстве сексуальное домогательство. Когда субъекту разрешается последовать зову наслаждения, скажем, в ситуациях, которые я не рискую назвать даже извращенными – некоторые обходные пути удовлетворения желания, например, достаточно невинная оргия, которую приличные члены семьи устраивают для соседей – в ту секунду, когда предлагают удовлетворение самых сокровенных желаний, когда, казалось бы, можно всё - возникает какая-то странная немощь, беспокойство, головная боль, - то, что страстно желалось, начинает казаться неинтересным или напрямую сопровождается чувством вины. Есть вещи, которые вы сами себе не позволяете, и их большинство. Поэтому утопия Маркузе[5] о том, что, когда путы капитализма отпадут, человек обретет некоторое счастливое состояние, когда желания разумно удовлетворяются, - неверна. Субъект или почти ничего себе не позволяет, либо позволяет какие-то безобразия. В случае безобразий это означает, что он через них пытается заглушить чувство вины. Никакой первоначальной пасторальной развращенности не существует. Нет того субъекта или нужна... нужна...», - Алексей Всеволодович даже вскочил с табуретки, настолько он разволновался.

«Насколько я понимаю, нужна тренировка, чем, собственно, и занимается Тантра!», - резюмировал довольный собой гость. «Не просто тренировка!, - подхватил Закаулов, приходя в себя и вновь усаживаясь на табурет, - для наслаждения нужна огромная выучка! Именно этим занимались те немногие умные люди, которые еще издревле поняли, что их обманывают жрецы и служители культа. И бога искать бесполезно, а необходимо пойти по пути так называемого развития, причем под развитием они понимали не то, что мы думаем сегодня: не профессиональный и не личностный рост, не карьера и не достижение успеха, здоровья, благосостояния или созерцательной умиротворенности. Такие люди знали, и вслед за ними это знаем мы — их наследники, что саморазвитие возможно только на одном пути, но в те далекие времена еще и не могло идти и речи о бессознательном и о том, что человек сам препятствует собственному наслаждению. Для тантриста, по сути, единственной практикой является упражнение в длительном наслаждении. Если не удается поддерживать интенсивность наслаждения слишком долго - считалось что это какой-то принципиальный изъян, и в отличие от буддизма и вообще от той формы восточной философии, которую нам преподносят сегодня, для тантриста изъяном являлось не наличие Желания, а как раз неспособность его поддерживать в интенсивной форме неограниченно долго», - «Стало быть, маркиз де Сад — наш человек? Ведь именно на этом пути упражняются все его герои, стремящиеся причаститься к наслаждению, прибегая ко всевозможным манипуляциям, дабы помочь друг другу делать это как можно дольше», - «Вы правы», - задумчиво произнес Закаулов, - «однако у них из этого почти ничего не выходило. Системы не было!».

Повисла длительная пауза. Собеседники были утомлены накалом разговора, хотя оба прекрасно понимали, что это еще не конец его. Наконец, спустя несколько времени, Алексей Всеволодович решился продолжить, говорил он теперь тихо, громогласный бас его куда-то улетучился и он почти шептал: «Религия кое-что знает о Желании и, надобно, признаться, что она способна с Желанием иметь дело. Но все-таки истинное Желание она предает, потому что не может смириться, что человеку не суждена вечная гармония. Религия попросту закрывает на это глаза и продолжает долдонить о вечных райских кущах или же о нирване — это уже кому как сподобится. Но вот появляется психоанализ и утверждает, что нам не светит слияние с макрокосмом, что нет человеку примирения с реальностью и нет обретения бесконечного знания... Но зато есть куда более интересная штука — Неудача», - на этой фразе говоривший сделал эффектный акцент и интонацией, и жестом.

Жест, однако же, был неожиданен до крайности, ибо являл собой копию нацистского приветствия. Исполнив торжественно сей «хайльгитлер», Закаулов поднялся с табуретки, подошел вплотную к опешившему несколько Лебедько и на манер заговорщика прошептал тому в самое ухо: «Почтеннейший Владислав эээ...», - «Евгеньевич», - также шепотом и также в ухо отозвался наш герой. «Ну, да, Евгеньевич, конечно, - продолжал нашептывать старик, - видите ли, голубчик, экая комиссия, собственно говоря, - он помедлил, стреляя взором в гостя так, будто приготовлялся сообщить тому страшную тайну, - у меня папиросы кончились, да и, как бы вам сказать, деньжат тоже ни копейки...», - он осекся, но Лебедько, даже обрадованный этим сообщением, - а о причине этой радости нам с вами догадаться будет несложно позднее, - подхватил: «Зачем же вы раньше не сказали об этом? Еще давеча, по телефону - я бы вам, пожалуй, сразу несколько пачек принес бы. Ну, да ладно, схожу сейчас в ближайший магазин. Вы какие папиросы курить изволите?». Видя, что гость услужлив, и предчувствуя для себя в этом некоторую выгоду, старик небрежно процедил: «Да, папиросы-то — это баловства ради, а так вообще я «Davidoff Gold» курю. Впрочем... можно, конечно, и папирос, ежели вы сами в затруднительном положении, только по возможности хотя бы две-три пачки, чтобы мне до завтра как-то дотянуть», - «Не извольте беспокоиться, я мигом обернусь!», - и Лебедько опрометью бросился в сторону ближайшего гастронома.

Воротился он в закауловскую конуру минут через двадцать и, сияя, торжественно протянул хозяину четыре блока «Davidoff»-а. «О!, - воскликнул воспрявший духом курильщик, - всегда знал, что истинно русский человек щедр и бескорыстен. Чувствительно вам благодарен!», - дрожащими руками он бросился распаковывать сигареты, и, закуривши, заметно повеселел, - «Ну-с, на чем мы с вами завершили?», - «На Неудаче», - «Да-да, как же! Но для того, чтобы уразуметь сие понятие во всей его многогранности, ибо на бытовом уровне мы привыкли считать неудачу всенепременнейшим злом, нам придется обрисовать некую карту нашей с вами душевной организации. Впрочем, я надеюсь, что она вам, конечно же, знакома. Я лишь вкратце напомню ее, придав ей определенную перчинку».

Комнатка вновь заполнялась сигаретным дымом, и Лебедько, не переносивший оного, в который раз уже за нынешний день причислил себя к отряду мучеников за идею. Закаулов же, как бы нарочно, норовя доставить дополнительные страдания нашему герою, не сидел уже в уголку на табурете, а расхаживал вкруг всего помещеньица, обволакивая его густыми клубами, и философствовал: «Итак, что мы имеем? А имеем мы три, так сказать, взаимопроникающих регистра, которые, собственно, и составляют нашу психику. Первый регистр - Реальное – самая что ни на есть сокровенная ее часть, всегда и всенепременно ускользающая как от образного представления, так и от словесного описания. Реальное, голубчик вы мой, непостижимо настолько, что является как бы «вещью в себе», потому как любые попытки представить или назвать содержание Реального ведут лишь к тому, что мы оказываемся в области Воображаемого, либо Символического. Тем не менее, именно в Реальном располагается ключевая ипостась существования человека, а именно – Желание, про которое мы так много с вами уже говорили. Само Желание, как я уже акцентировал, составляет основную драму и накал душевной жизни и обязательно связано с неким конфликтом. Ну, а конфликт этот, в свою очередь, базируется на чувстве вины, вызывающей всевозможные препятствия реализации Желания. Если говорить самыми общими словами, то Желание - это всегда желание жизни и наслаждения. Или же смерти - …, но это вопрос, требующий специального рассмотрения. На осуществление Желания виною наложен запрет. Таким образом, мы можем утверждать, что субъект всеми силами норовит ускользнуть от сколько-нибудь продолжительного наслаждения и выстраивает свою жизнь с помощью множества хитроумных так называемых механизмов защиты, маскирующих подлинное Желание и заменяющих его. Вот вам, милостивый сударь, квинтэссенция этого многотрудного вопроса, и ежели вы не вникли в ее суть, то уж извините — не поняли ни черта, а далее уже и подавно не поймете!», - хозяин каморки остановился и ткнул указательным перстом в самый живот Лебедька.

«Отчего же, - встрепенулся Владислав Евгеньевич, - я очень даже вник, - тем, можно сказать, и стою!», - «Да?», - Закаулов недоверчиво поднял было бровь, что, признаться, придало его изжеванному лицу отнюдь не строгое, а скорее, напротив, комическое выражение. «Решительно — да!», - рапортовал Лебедько. «Тогда продолжим, - пробасил Алексей Всеволодович и вновь заходил кругами, - и перейдем к следующему регистру — Воображаемому, а это, батенька, как раз то, что роднит нашу психику с психикой животных, поведение которых регулируется гештальтами — сиречь некими целостными образами. Человек в своём развитии тоже непременно попадает под власть образов, и происходит это в так называемой «стадии зеркала», то есть в возрасте от шести месяцев до полутора лет, когда младенец начинает узнавать себя в зеркале», - «Позвольте, - встрял гость, - что же было в те времена, когда зеркал еще не придумали?», - «Да что же вы, право, такой наивный! Отражательные поверхности в природе всегда имелись, вода в конце концов. Мы не будем разбирать сложные случаи детей, которые от рождения были слепы, для простоты скажем, что там подобным механизмом явилась способность отличать свой голос. И вот представьте-ка себе — младенец схватывает себя в различных местах, - Алексей Всеволодович для пущей убедительности принялся щипать себя за тощие бока, - и что он получает? А получает он эдакую распадающуюся тактильную картину самого себя, хаотичную и не собранную, доложу я вам, ни в какое целое. И тут как раз — на тебе! - окружающие люди, мама с папой вперед всех, предлагают ему соблазнительно единый и как бы объективный его образ в зеркале, накрепко привязанный к его телу. Тут уж ребёнку ничего не остаётся, как только согласиться с этим представлением о целостности «я» в зазеркалье и его тождественности себе во все моменты жизни. С тех пор человек остаётся навсегда зачарованным своим «зеркальным я», вечно тянется к нему, как к недосягаемому идеалу цельности», - на этих словах оратор прикурил следующую сигарету и уселся наконец на табурет, видимо, уставши от непривычно долгой для его возраста и организма ходьбы, затем продолжал:

«Замечу вам отдельно, молодой человек, что такое расхожее в психологии и, тем паче, эзотеризме понятие как целостность, существуют лишь в регистре Воображаемого! В реальности же никакой целостности, между нами говоря, быть не может, так как психическое создаётся непрестанно меняющимися и текучими потоками восприятия, а не чем-то застывшим, окончательным и основательным. И зарубите-ка себе на носу, что на стадии формирования Воображаемого происходит первое отчуждение человека от самого себя», - «А как же все эти просветленные?», - растерялся было Владислав Евгеньевич, - «О, боги! Что же вы там у Беркова-то делали? Учились или в носу ковыряли? Все эти просветления — продукт Воображаемого. В реальности, которая непостижима, мы обречены искать, но не находить. Ну, а ежели человек — дурак и отождествился решительно с Воображаемым, завесившись от Реального и от терзающего его Желания толстой пеленой защит, а для этого сотни всяческих психопрактик понаделано, то и может случиться ему какое-нибудь переживание типа, знаете ли, «чудесного единения с миром» и иже с ним, причем Воображаемое поглощает столь сильно, что все это кажется даже натурально, но сие надо отличать от тех редчайших моментов, в которые иной человек, онемевши от ужаса и восхищения одновременно, сподабливается ухватить за жабры самое ускользающее Реальное. Однако момент сей, воистину потрясающий, увы, краток и как только к человеку возвращается способность говорить, он спешит непроизвольно хоть как-то обозначить - образом ли, словом ли - то непостижимое, что ему открылось. Тем самым вновь возвращаясь в Воображаемое», - «Так ведь некоторые эзотерики говорят, будто бы они все время живут в состоянии единения с миром. Что же они?», - «Так и вы говорите, кто вам мешает!, - усмехнулся Закаулов, - это, знаете ли, как в бородатом анекдоте про чудика, который вообразил себя столь духовно чистым, что решил больше не какать, о чем всенародно и заявил. Дня два, конечно, он продержался, а дальше сами понимаете, какать продолжил. Да вот признаваться в этом после громкого заявления было уже неловко. Так и продолжал всем твердить, будто не какает».

Дата добавления: 2015-09-28