Будь здоров.
Письмо сорок первое (XLI).
Сенека приветствует Луцилия!
Ты пишешь, что по – прежнему упорно стремишься к совершенству духа; дело это прекрасное и для тебя спасительное, ибо глупо молить о том, чего можно добиться от себя самого. Незачем ни простирать руки к небесам, ни просить прислужника в храме, чтобы он допустил нас к самому уху кумира, как будто тот лучше услышит нас, ведь бог близ тебя, с тобою, в тебе! Говорю тебе, Луцилий, что в нас заключён некий божественный дух, наблюдатель и страж всего хорошего и дурного, и как мы с ним обращаемся, так и он с нами. Всякий истинный человек добра причастен божеству. Кто без помощи бога может возвыситься над фортуной? Он даёт нам благородные и правдивые советы. В каждом человеке добра обитает один – но не ведаем кто – из бессмертных. Если тебе встретится роща, где то и дело попадаются старые деревья выше обычного, где не видно неба из – за гущины нависающих друг над другом ветвей, то и высота стволов, и уединённость места, и удивительная под открытым небом тень, густая и без просветов, всё внушит тебе веру в присутствие божества. Или если пещера в глубоко изъеденных скалах несёт на своих сводах гору, если выкопана она не руками, а стала столь просторной от естественных причин, то душа у тебя всколыхнётся предчувствием святыни. Мы чтим истоки больших рек, ставим алтари там, где из – под земли вдруг выбиваются обильные потоки, поклоняемся горячим источникам, многие озёра для нас священны из – за их тёмных вод или безмерной глубины. А если ты увидишь человека, не устрашённого опасностями, чуждого страстям, счастливого среди бед, спокойного среди бурь, глядящего на людей сверху вниз, а на богов – как на равных, разве не почувствуешь ты преклонения перед ним? Разве не скажешь: «Тут есть нечто слишком великое и возвышенное, чтобы можно было поверить, будто оно схоже с этим жалким телом – своим обиталищем. Сюда снизошла божественная сила». Если высокая душа чужда волнений, пренебрегает всем, словно всё для неё ничтожно, если ей смешны наши страхи и стремления, – значит, ею движет небесная власть. Ничто столь великое не может существовать без поддержки божества. И выходит, что большей своей частью эта душа принадлежит тому миру, откуда снизошла. Как солнечные лучи, хоть и касаются земли, пребывают там, откуда исходят, так и душа, великая и святая, хоть и послана сюда затем, чтобы мы могли ближе познать божественное, хоть и не чуждается нас, однако неотрывно связана со своей родиной: От неё она зависит, к ней направляет и взоры, и усилия, а в нашей жизни участвует как нечто лучшее. Что же это за душа? Та, что не блещет другими благами, кроме своих. Разве есть что глупее, чем хвалить человека за то, что ему не принадлежит? Есть ли что безумнее, чем восхищаться вещами, которые немедля могут перейти к другому? Лошадь не становится лучше, если узда у неё из золота. Одно дело – когда выпускают льва с позолоченной гривой, укротив его и утомив настолько, что он позволил себя украсить, другое дело когда он выходит неубранный и не сломленный духом. И уж, конечно, такой зверь, яростный в нападении, каким создала его природа, прекрасный в своей дикости и украшенный лишь тем, что на него нельзя смотреть без страха, намного превосходит другого, расслабленного и осыпанного блёстками. Никто не должен похваляться чужим. Мы хвалим лозу, если она отягощает побеги гроздьями, если гнёт подпору к земле весом собственных плодов. Кто предпочтёт ей лозу, на которой и ягоды, и листья из золота? Достоинство лозы – плодоносность, так и в человеке следует хвалить лишь то, что от него самого. У такого – то красивая челядь и прекрасный дом, он много сеет и много получает барыша, но всё это – не от него самого, а вокруг него. Хвали в нём то, что нельзя ни отнять, ни дать, что принадлежит самому человеку. Ты спросишь, что это? Душа, а в ней – совершенный разум. Ведь человек – разумное существо, значит, для него высшее благо – выполнить то, ради чего он рождён. А что требует от него разум? Ничего трудного, только жить согласно своей природе. Трудно это лишь по причине всеобщего безумия мы все толкаем друг друга к пороку. Как можно вернуть к здравомыслию тех, кого не удерживает никто, а гонит вперёд целая толпа?
Будь здоров.
Письмо сорок второе (XLII).
Сенека приветствует Луцилия!
Неужто ему удалось тебя убедить, будто он – человек добра? Человеком добра нельзя стать быстро, как нельзя быстро распознать его. Знаешь, кого я называю теперь людьми добра? Людей второго разбора! Потому что истинный человек добра рождается, может быть, раз в пятьсот лет, как феникс; впрочем, нет ничего удивительного в том, что великое появляется изредка. Посредственное, рождённое для того, чтобы влиться в толпу, фортуна создаёт одно за другим, исключительность исключительного удостоверяется его редкостью. А ему ещё далеко до того, чем он себя провозглашает, и знай он, что такое человек добра, он бы не считал себя таким, а может быть, и не надеялся бы им стать. «Но он плохо думает о плохих». Как и сами плохие люди, ведь тяжелей всего порочность карается тем, что противна и самой себе, и своим приверженцам. «Он ненавидит тех, кто, внезапно получив большую власть, не властны сдерживать себя». И он бы делал то же самое, если бы мог. Пороки многих скрыты, потому что немощны, а уверенные в своих силах, они стали бы не менее дерзки, чем те, которых счастье вывело на свет. У таких лишь нет средств развернуться во всей своей низости. Так, ядовитую змею не опасно трогать, пока она скована холодом: Не то что в ней нет яда, а просто он заморожен. Многим не хватает только благосклонности судьбы, чтобы сравняться и жестокостью, и честолюбием, и жаждой роскоши с самыми худшими. Дай им силы на всё, чего они хотят, и ты узнаешь, что хочется им того же. Помнишь, когда ты утверждал, будто один такой в твоей власти, я ответил, что он лёгок, как птица, и держишь ты его не за лапу, а за перо? Разве я солгал? Ты держал его за пушинку, он оставил её у тебя в руках – и унёсся. Знаешь, сколько он ещё сыграет с тобой шуток, как много натворит такого, что потом на его же голову падёт? Он не видел, что, угрожая другим, ставит и себя под угрозу. Он не думал, что всё, чего он домогается, даже и не будь оно ненужным, было бы обременительным. Значит, за чем бы мы ни гнались, чего бы ни домогались ценой больших трудов, следует посмотреть, просто ли в нём нет ничего приятного или же больше есть неприятного. Одно не нужно, другое не стоит своей цены. А мы этого не замечаем, нам кажется, будто мы даром берём то, что обходится очень дорого. Всё наше тупоумие заметно хотя бы из того, что мы считаем купленным лишь приобретённое за деньги, а на что тратим самих себя, то зовём даровым. Чего мы не пожелали бы купить, если бы в уплату пришлось отдать дом или красивое и плодородное имение, ради этого готовы терпеть тревоги и опасности, потерять и стыд, и свободу, и время. Всякий ценит самого себя дешевле всего. Будем же во всех делах и помыслах действовать так, словно мы пришли к торговцу каким – нибудь товаром, и посмотрим, сколько просят за то, что мы желаем. Часто цена высока, а дают всего ничего. И ещё я могу показать тебе много такого, что, попав к нам в руки, отнимает у нас свободу; если бы оно нам не принадлежало, мы принадлежали бы самим себе. Хорошо подумай об этом и тогда, когда дело идёт не о прибыли, а об убытке. С тем – то предстоит расстаться; но разве оно всегда было твоим? Ты так же легко проживёшь без него, как жил когда – то. Если ты долго владел утраченным, то успел им насытиться, если недолго, то не успел привыкнуть к нему. Меньше будет денег? Значит, и меньше докуки. Меньше милостей? Значит, и меньше зависти. Взгляни, что доводит нас до безумия, что мы теряем со слезами, и ты поймёшь, что горек не сам урон, а мнение о нём. Никто не чувствует потери, – о ней только думают. Кто сохранил себя, тот ничего не потерял, но многим ли удается сохранить себя?
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 15 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |