Сразу скажу, что в работе Г.Тиханова нового. В теории – ничего. Если коротко, он предлагает демонтаж университетского литературоведения. Это не новость, призыв к этому звучит лет 5-8. Новое –

Сразу скажу, что в работе Г.Тиханова нового. В теории – ничего. Если коротко, он предлагает демонтаж университетского литературоведения. Это не новость, призыв к этому звучит лет 5-8. Новое – энергетика. Футорологический апломб и сила авторитета, каковые превращают проект таковой реорганизации в твердый план, подлежащий реализации, каковая, скорее всего, и состоится. Статья Тиханов – это манифест победителя.

А отсюда и особые качества логики. Работа Тиханова замечательна решительностью, с которой проговариваются какие-то повороты логики, до того спрятанные. Сама логика очевидно не новая. Именно это и важно. Это связанное целое эпистемологической парадигмы модерной научности как таковой (с такими субпарадигмами, как «дискурс о национализме», «дискурс имперскости», «дискурс травмы», «новый историзм», «постколониальный дискурс» и т.д.). Тиханов интересен тем, что готов из кабинета выйти на трибуну. Он не боится превратить мудреную логику в лозунги, не боится итогов и фиксирует их четко и ясно.

Пафос манифеста: демонтаж филологического образования – неизбежное следствие глобализации. Надо не прятаться, а идти навстречу. А эти процессы, среди прочего, трансформируют саму процедуру чтения литературы. Надо и здесь делать то же самое: идти навстречу. А это означает, во–первых, необходимость отказа от старой привычки уединенного личного чтения. В новом мире тотальной интертекстуальности и интеравторства домашняя возня с «классическими текстами» постыдна. Тиханов страшно интересен.

Идем дальше по списку. Второе. Критика уединенного чтения была бы невозможна, если бы не опиралась на «неклассическое» понимание текста. Здесь Тиханов мужественно честен. Он признается, что принцип историзма отныне «нерелевантен». И здесь же признается необходимость пожертвовать связанным с историзмом принципом аутентичности текста. Ага, здорово. Грустно, но вроде честно. Именно вроде. На самом деле Тиханов некорректно останавливается там, где останавливаться нельзя, надо договаривать. На принципе историчной аутентичности основана идея музея. Простите, сказать, что аутентичная целостность текста нерелевантна, это то же самое, что сказать «все позволено». Тогда мы лишаемся права критиковать ИГИЛ за разрушение древних статуй. И тем, кто взорвал статую Будды, Тиханов выдает индульгенцию от имени науки.

Третье. Отказ от аутентичности текста имплицитно опирается на возможность пожертвовать художественной целостностью. Тиханов и это делает спокойно и без истерики. «Собственно литературная сторона литературы оказывается значимой лишь в той мере, в какой она репрезентативна в отношении социальных и политических смыслов» (с. 268). Но Тиханов недоговаривает там, где договаривать надо обязательно. Потому что здесь он легитимизирует не только квазирелигиозный фанатизм, но и большевизм в самой лютейшей его разновидности. Конченая идиотка и мерзавка, стыд и кошмар омского универа, М.В.Куз-ва, читавшая нам лекции о Пушкине, была бы сейчас модной интеллектуалкой. Она очень гордилась тем, что сумела разоблачить (обнажить «политическое») Пушкина там, где до неё никто не мог – в «Руслане и Людмиле». Она совершила этот подвиг в МГУ в конце 40-х. Время символичное. Мозг у неё был устроен примерно так же, как у ГэБэшных следователей, пытавших в то же время недобитых интеллигентов (в т.ч. Г.Гуковского), добиваясь обнажения того же «политического». Работа литературоведа в точке отказа от художественности оказывается полностью тождественной работе следователя-палача, а сам текст понимается как туманно написанное признательное показание. Литературность – всего лишь малосущественная оболочка политкорректности. Тиханов искренне убежден, что в литературном слове нет ничего хорошего, кроме прямой борьбы с социальной несправедливостью (отсюда требование выкинуть старые «каноны» (школьно-университетскую классику) и поставить на их место новые (взятые из «малых» «региональных» литератур), «призванные преодолеть социальную несправедливость (выразившуюся в ущемлении «малых литератур»)» (с. 265)).

Но и это еще не все. За тезисом № 3 стоит тезис № 4. И здесь я особо благодарен Тиханову. Честность в этом пункте – особенно выразительна. Итак, четвертое. Возможность объявить позавчерашним хламом аутентичность художественного текста связана с возможностью пожертвовать языком. Аутентичные национальные языки («языкоцентричность» в статье фигурирует как ругательство) – такой же хлам, как и «классические тексты». Надо меньше возиться с культом национальных языков и побыстрее двигаться навстречу процессам диффузии, навстречу единому глобальному языку (эсперанто? – почти, что-то типа того, но менее демократично; очевидно, таким языком мыслится «обогащенный» англо-американский). Это лет пять назад провозгласил в коллективном «Manifesto» «новой литературной теории» еще один «вождь», С.Грниблат. Тиханов с восторгом присоединяется к программе Гринблата. Хороший дуэт. Гринблат – на поколение постарше (команда НЛО пиарила его еще в 90-е), и это – Кембридж. Подмигивание Тиханова из Лондона Гринблату в Кембридже – главное действо современной теории литературы.

* * *

А теперь, простите, истерика: модерная наука в качестве непременной импликации содержит в себе категорический запрет на сложность интеллектуальной и душевной жизни. Если мы веруем во единого Фуко (понятно, что дело не в одном Фуко, но он в центре созвездия), этот запрет неизбежен. До сих пор я только предполагал, что этот шаг будет сделан, теперь предполагать не надо. Г.Тиханов объявляет этот запрет с торжеством победителя под всеобщие аплодисменты. Тот объем интеллектуальная работы, который совершается во время истерики на митинге, модерная наука хочет сделать универсальной обязательной нормой. Теперь и в чтении предписывается ритм мысли маршевого похода. Точно так же, как сов. власть считала подозрительным, что какие-то там хлюпики позволяют себе где-то в своих уголках тайком почитывать Т. Манна и Мандельштама, нарушая всеобщую военнообязанность шагать строем, подозрительным это объявляется и новой научностью. Позавчерашним хламом объявляется любая возня со «смыслами». Хламом оказывается классика. Хламом оказывается поэзия как таковая (как можно, выбросив на помойку русский язык, сохранить интерес к такой, например, строке: «сквозь легкое лицо проступит лик»?). И т.д. Простите, я не очень понимаю, чем это отличается от знаменитой картины «Геббельс, хватающийся за пистолет при слове «культура»»?

Я вовсе не собираюсь защищать идиотизм традиционализма как такового. Я вовсе не за «не пущать». Я жесткий прагматик, до цинизма. Когда придет время, я уйду на свалку. Возможно, неизбежно время, когда Мандельштам и Т. Манн окажутся на свалке и уж точно не останется «читателя в потомстве» для Баратынского. Что будет, то будет. Но зачем суетиться и тащить того же Баратынского на свалку прямо сейчас? Чтобы угодить Альтюссеру-Фуко-Делёзу?

Есть основания считать, что картинка получается покруче, чем у большевичков. Комиссары тоже воевали с «высокой Культурой с большой буквы», но воевали они как-то стыдливо, через пень-колоду, с «дурной совестью» (термин Аверинцева). Воевали на словах тотально, а на деле сохранили академическое образование с такими её атавизмами, как кафедры классической филологии. И эта-то непоследовательность оказалась благом. Под пальмами оазиса «классической филологи» смогли вырасти и выжить С.С. Аверинцев и М.Л. Гаспаров. Позже, в 40-е, Д. Лихачев создаст оазис на такой смешной территории, как «древнерусская литература». Смешной, потому что текстов мало, а едоков оказалось много – туда прятался каждый второй-третий выпускник филфака ЛГУ с амбициями (среди прочих, в частности, один из лидеров НЛО И.П. Смирнов). Под пальмами оазиса «германской филологии» прятались такие люди, как С. Апт, Т. Сильман, А. Михайлов. Благодаря этому можно было в 70-е читать Т. Манна. Боюсь, от контроля новой научности прятаться будет труднее. Ведь речь не просто о ликвидациях кафедр английской, французской литератур. Если бы вместо них появились кафедры «мировой литературы», еще бы ничего. Но ведь очевидно, что Г.Тиханову, С.Гринблату, К.Платту этого будет мало. Ведь им явно нужны кафедры постколониального литературоведения – и только. Кафедры экспликации политического.

Дата добавления: 2015-09-28