Alix: В общем, они опять сошлись. И на этот раз всё было как надо. Джаред окончательно перебрался в Чикаго, а Дженсен - Дженсен теперь всюду следовал за Джаредом. Они купили дом на окраине, в хорошем районе, не такой большой и крутой, конечно, как бывшая резиденция Падалеки в Бостоне, но вот уж чего-чего, а понтов и крутизны оба наелись на всю оставшуюся жизнь. Дженсен возобновил переговоры со студиями, проявлявшими к нему интерес; и хотя время было упущено, у него всё же оставались хорошие шансы сделать себе имя. А Джаред помогал ему в этом, как мог - морально и материально, благо и то, и другое не составляло для него ни малейших проблем. И всё у них шло хорошо. Сообщество чикагских джаз-боссов оказалось куда более терпимо к чужой личной жизни, чем высший свет бостонских воротил. Никому не было дела до того, что Джаред и Дженсен живут вместе, до тех пор, пока Дженсен играл, а Джаред платил по счетам. Их всюду принимали с распростёртыми объятиями - хоть в кабинетах президентов звукозаписывающих студий, хоть в прокуренных клубах, где Дженсен по-прежнему иногда играл вечерами. Кстати, после того памятного Сочельника в Вегасе Джаред снова надел на левую руку кольцо, которое больше года носил в кармане. И, насколько я знаю, с тех пор никогда уже не снимал. Так что в некотором роде можно считать, что они опять поженились, хотя, слава тебе, Господи, на сей раз без моего участия. Впрочем, со временем стало ясно, что жизнь не столь легка и безоблачна, как время от времени притворяется. И чёрт её знает, зачем это ей надо - наверное, из чистой вредности, чтобы потом поприжать побольнее. Время шло, а в карьере Дженсена ничего не менялось. Боссы студий по-прежнему энергично трясли ему руки и щедро угощали в кулуарах хорошим виски, пели дифирамбы его таланту и обещали золотые горы, но таинственным, я бы даже сказал, мистическим образом деньги, которые Джаред отстёгивал всем этим пронырам со свойственной ему беспечной щедростью, уплывали неизвестно куда. То ломалось оборудование, то счета студии замораживали за долги, то звукооператор сбегал на Гавайи с женой осветителя, который тут же уходил в глухую депрессию и спивался. Словом, казалось, сама судьба категорически против того, чтобы Дженсен Эклз вырвался наконец из душных клубов и занял достойное место на звёздном небосклоне джазменов своего поколения. Вы не подумайте, он не жаловался. Дженсен никогда не жаловался, он был терпелив, и очень обаятельно улыбался, когда Розенбаум хлопал его по спине, ржал на всю забегаловку и спрашивал, ну как там, когда наконец выходит его пластинка. Джаред кашлял, Томми тактично отводил глаза, а я думал, что, на самом деле, жизнь не должна быть совсем идеальной и давать нам сразу всё, о чём мы мечтали - не в её это характере, в самом деле. С другой стороны, у Дженсена было кое-что, в данном случае поценнее жизни с её закидонами. У него был Джаред. И в отличие от жизни, он всем своим большим и пылким сердцем стремился дать Дженсену так много, как только сможет. В том числе и в порядке искупления своей вины за то, как они расстались в прошлый раз. В апреле 1986-го исполнялось пять лет со дня их знакомства. Из этих пяти лет вместе они были чуть меньше трёх, но для Джареда это ничего не меняло - он просто искал повод. В день, который для Дженсена был самым обычным (он был не столь романтичен, как Джа, и обладал типичным для любого нормального мужика склерозом на памятные даты) Джаред устроил дома ужин при свечах. И когда уставший, как собака, и злой, будто чёрт, Дженсен вернулся с очередного провалившегося прослушивания, усадил его за стол и подсунул большой плоский конверт. - Это что? - кидая бесстрастный взгляд на свечи, шампанское и тигровые лилии в хрустальной вазе, спросил Дженсен. - Это праздник, - застенчиво ответил Джаред, тщетно пытаясь спрятать под столом свои длинные ноги. - Сегодня пять лет, как мы познакомились... - А. Ну да. Как же. Пять лет с того самого дня, как Эрик Крипке чуть не вышвырнул нас обоих в окно. Как это я мог забыть. - Открой, - кивая на лежащий возле тарелки конверт, попросил Джаред с нетерпением ребёнка, еле дождавшегося рождественского утра и права залезть в заветный носок. - Что это? - Подарок. - Кому? Мне? - Дженсен, ты что, видишь тут ещё кого-то, кроме нас? - Чёрт, - Дженсен слегка смутился, что бывало с ним не так-то часто, и нерешительно взял конверт, не спеша его открывать. - А я даже шоколадку тебе не принёс. Я бесчувственная скотина, да? - Открой уже наконец, это будет для меня лучшим подарком! Вздохнув, Дженсен вскрыл конверт. На стол выпал лист мелованной бумаги с кучей печатей и размашистых подписей, среди которых Дженсен узнал корявый почерк своего супруга - писал Джаред, как курица лапой. - Что это? - медленно повторил Дженсен, скользя глазами по напечатанным строчкам. - Пять гектаров земли возле Рокфорда? Ты купил землю? - Да, - сияя, отозвался Джаред. - Оу. Круто. Можно будет сделать там поле для гольфа. И гараж. - Я построю там студию звукозаписи! - сообщил Джаред таким тоном, как беременная жена сообщает мужу о долгожданном счастье. Хотел бы я видеть лицо Дженсена в этот момент. Сильно подозреваю, что его никакими словами не передать. - Ты... хочешь построить студию? - Да! - И... записывать там меня? - Тебя! Тебя, тебя и ещё раз тебя, Джен, и пошли в жопу все эти уроды, которые только и знают, что просирать чужие деньги! - Но, Джа, - разгораясь, как ёлочная гирлянда, начал Дженсен, - ты же ни черта не понимаешь в джазе. - Ну и что? Вон, Томми понимает! Я его найму. Я тебе и операторов, и монтажников, и оркестр - всех найму, и мир, мать его так, услышит наконец про Дженсена Эклза, чтоб я сдох! - Господи, Джаред. Это... я не... я не знаю, что сказать. - Я уже даже название для неё придумал, - сказал Джаред, по-прежнему светясь. - "J2". Коротко, знаю, зато легко запоминается, и главное, со смыслом! - Со смыслом? Правда? А почему именно "J2"? - Потому что это будет студия Джареда, которую он построит для Дженсена, - наклоняясь к нему через стол, жарко сказал наш Джа. - Джаред будет записывать Дженсена. Джаред будет раскручивать Дженсена. Джаред всё что угодно сделает для Дженсена. - Дженсен чертовски благодарен Джареду, - отозвался тот, подбираясь вместе со стулом и придвигаясь к Джареду. - Дженсен просто охреневает от Джареда, но всё равно Дженсен не знает, как сказать Джареду, что Джаред... что он - Джаред. И Дженсен очень хочет прямо сейчас отсосать у Джареда. Очень. Говоря последние слова, он уже стоял на коленях и расстёгивал ремень у Джареда на штанах, глядя на него при этом снизу вверх своим ясным, прямым, неизбывно спокойным взглядом. - И Дженсен готов делать это для Джареда снова и снова, лет сто пятьдесят примерно, - прошептал он, и Джаред, застонав, развёл колени, сползая по стулу ниже и обхватив ладонью затылок Эклза. - Джаред... о-ох... Джаред так любит Дженсена... - пробормотал он, и Дженсен, на секунду оторвавшись от его члена, сказал: - Знаю. Я тебя тоже. И Джаред таки построил эту свою студию. И, как обещал, нанял Тома, надеясь на его блокнот и таящийся в нём список имён, которые Джареду ничего не говорили, но могли оказаться полезны. Надо ли упоминать, что Том пришёл в восторг и развернул бурную деятельность, отыскивая по всей Америке малоизвестных, но энергичных и талантливых людей и привозя их в Рокфорд, где уже росла здоровенная и внушительная студия "J2" - шестнадцать корпусов, дюжина сцен и двадцать восемь биотуалетов, которые как раз тогда широко входили в моду. Джаред сдержал слово и наводнил своё новое детище лучшими музыкантами, лучшими операторами и лучшими знатоками джаза в стране, которые с утра до ночи делали Дженсена Эклза счастливейшим из уличных саксофонистов Вегаса, а то и всех США. Единственный маленький, но, как показало время, существенный просчёт состоял в том, что ко всей этой когорте избранных позабыли добавить лучших менеджеров и лучших финансистов. Томми Веллинг понимал в джазе много больше Джареда, но в финансах и коммерческой стороне дела разбирался ещё меньше, чем Джаред. А неромантичная реальность такова, что музыка, если занимаешься ею всерьёз - это всё равно бизнес. И джаз - тоже бизнес, хотя Том смертельно обиделся бы на меня, скажи я такую крамолу. Но что поделать, к тому времени, когда "J2" впервые не смогла соотнести дебет с кредитом, я уже запустил первый собственный кегельбан, в котором гордо значился совладельцем, и знал, что такое дебет, что такое кредит и что бывает, когда они не сходятся. Увы, слушать меня никто не пожелал - все были слишком счастливы, чтобы внимать гласу рассудка. Студия Джареда открылась осенью 86-го, и уже к лету 88-ого прогорела целиком и полностью. Её даже не удалось продать с торгов, и в конце концов на аукционе её выставили за гроши, по цене голого участка земли, даже дешевле, чем Джаред эту землю в своё время купил. И вот тут-то выяснилось, что жалкие триста тысяч, которые Джаред получил от этой продажи, составляют теперь весь его капитал. Не так уж мало, в общем-то, но в тот момент даже у Тома было больше - благодаря "J2" он завёл контакты с нужными людьми и теперь был весьма востребован в качестве музыкального обозревателя в нескольких солидных изданиях. Петь он бросил, оно и к лучшему; я всегда говорил, что залог большого успеха - это по-настоящему найти себе. Том должен был писать, а не петь, я - управлять сетью кегельбанов, а не пьянствовать в них. Майк Розенбаум обнаружил, что всю жизнь мечтал играть на бирже, и что это здорово у него выходит - его темперамент для этого был будто создан. Ну и Джа... наш Джа, похоже, был создан для того, чтобы стать трамплином для творческого взлёта Дженсена Эклза. Потому что несмотря на то, что студия прогорела, она успела приобрести достаточную известность, прежде всего в качестве безумной авантюры, чтобы Дженсена заметили люди, которые умели делать дело, а не только обещать. К Рождеству 88-го года Дженсен зарабатывал по тридцать тысяч долларов за сольный концерт. В феврале 89-го его пригласили в оркестр на Бродвее. Летом того же года он наконец выпустил свою первую пластинку, а за ней ещё одну, и к концу года его баланс превысил два миллиона долларов. У Джареда к тому времени оставалось тысяч сорок-пятьдесят, потому что он никак не мог взять в толк, что больше не является миллионером, и продолжал выписывать чеки с прежней бесхитростной, а временами попросту безмозглой добротой. Не знал он жизни, наш Джа, совсем не знал. За это мы и любили его. За это Дженсен его любил. У жизни есть ещё одно пакостнейшее свойство: когда оказываешься с ней лицом к лицу, это меняет тебя, и обычно не к лучшему. Испытание большими деньгами, как известно, одно из самых страшных, каким может подвергнуться по-настоящему хороший человек вроде Джа. И, как все мы знаем, его он выдержал с честью. Предстояло ещё одно, не менее страшное - испытание бедностью. Я бы хотел сказать вам, что и тут старина Падалеки не ударил в грязь лицом. Что он сохранил своё достоинство, свою чистоту и неизживную жизнерадостность, которая и делала его тем Джа, которого мы знали. Но я обещал рассказывать вам всю правду, ни на каплю не привирая, так что забудьте то, что услышали только что. Потому что всё случилось не так. Первые звоночки раздались, когда Дженсен стал расплачиваться за их совместные ужины в ресторанах. Он всё ещё любил омаров, и по-прежнему мог их себе позволить - вот только теперь не за счёт Джареда, а за свой собственный счёт, и я не думаю, что для Дженсена это играло какую-то роль. Для Джареда тоже, поначалу. Он только как-то раз пожаловался мне, что уже не помнит, куда задевал свою чековую книжку - она не нужна теперь, Дженсен попросту не даёт ему времени её достать. Мы немного посмеялись над тем, как меняются времена, и вроде обо всём забыли. В следующий раз, когда мы впятером катались ночью на тачке, все слегка навеселе, сидящий за рулём Джаред не справился с управлением, и мы въехали в фонарный столб. Все отделались синяками и испугом, но машина оказалась серьезно помята. И когда Джаред сокрушённо вздохнул и сказал, что на ремонт денег уйдёт больше, чем на новую, Дженсен сказал: - Что за фигня, Джа? Я куплю тебе новую. И тут же купил, точно такую же чёрную шевроле-импалу, и она очутилась у них в гараже, новенькая и блестящая, ещё до того, как Джаред успел опомниться. Тогда-то я впервые увидел на его лбу облачко, совершенно несвойственное его вечно лучезарному и открытому лицу. Я часто видел там это облачко с этих пор. Как я уже неоднократно говорил и, надеюсь, подтверждал своим рассказом, Дженсен был терпелив. И именно эта важная благодетель, увы, была совершенно не свойственна Джареду. Если он что-то хотел, он брал это немедленно. Если что-то ему не нравилось, он не считал нужным это скрывать. Всё дело в том, что он далеко не сразу понял, до чего же ему не нравится быть содержанцем своего партнёра, того самого, кого он в буквально смысле утащил с грязных лас-вегасских улиц и перед кем открыл настоящую жизнь. Теперь настоящая жизнь показала нашему Джареду свою противную, красную обезьянью жопу. И Джаред внезапно понял, что хотя по-прежнему пылко и нежно любит своего мужа, но ему совершенно, то есть решительно не нравится быть женой. К тому моменту, о котором я сейчас рассказываю, я знал Джареда уже больше десяти лет. И ни единого разу за все эти десять лет в самом страшном сне мне не могло представиться, что Джаред, наш старина Джа может быть капризной визгливой сучкой. Но он мой лучший друг, и я считаю, что лучшие друзья вправе говорить друг о друге правду. Лишившись всех папочкиных миллионов, прогорев дотла, превратившись в материально зависимого и несамостоятельного человека, Джаред Падалеки стал капризной сучкой. Это надо было видеть, как он себя вёл. Слова передают картину лишь блеклыми, невыразительными мазками. В реальности было гораздо хуже. Стоило Дженсену полезть в карман за бумажником в конце пирушки, он надувал губы, скрещивал руки на груди и отворачивался с таким видом, будто ему пытались заплатить за секс. Если Дженсену хотелось поехать куда-то на выходные, в Калифорнию или в Аспен, Джаред с независимым видом говорил, что не может себе этого позволить - и в конце концов Дженсен, плюнув, стал уезжать один, потому что он очень много работал, выдавая по дюжине концертов в неделю, и хотел хоть иногда отдыхать как надо. Когда их приглашали куда-то, где действовал дресскот, Джаред как настоящая баба начинал ныть, что ему нечего надеть, что он уже пять раз ходил на вечеринки в этом смокинге, и Дженсен вёл его в ближайший магазин и покупал ему новый, на что Джаред страшно оскорблялся, заявляя, что-де "ты опять меня одеваешь, как будто я твоя шлюха". Я не знаю, сказать по правде, как Дженсен всё это выносил. Он был просто кладезь терпения, нет, прямо пропасть терпения. Но даже у пропасти есть дно. Очень глубокое, до него очень долго падать, однако оно есть. И рано или поздно кто-то должен был сказать: "С меня хватит". Я никогда в жизни не подумал бы, что этим "кто-то" станет не Дженсен, а Джаред. Да, время и испытания не к лучшему меняют людей. Они ехали куда-то в машине Дженсена, на какую-то вечеринку. Не слишком помпезную, там должны были быть друзья Дженсена из среды музыкантов, вроде собирался подъехать Томми (мы с Майком тогда редко присоединялись, оба работали слишком много). Назавтра Дженсен уезжал на гастроли по стране, которые должны были продлиться больше месяца. Это был их последний вечер перед разлукой, и в прежние времена они провели бы его дома, наедине, трахаясь, как пара очумевших кроликов, чующих скорое приближение Армагеддона. То, что они предпочли поехать куда-то, уже само по себе, я думаю, говорит о многом. Всю дорогу от их дома до места, где проходила вечеринка, они ехали почти молча, изредка обмениваясь ничего не значащими фразами. Дженсен притормозил недалеко от ворот, сказав, что хочет спокойно покурить, потому что там внутри можно будет угоститься только травой. Он так и не бросил курить, и, насколько я знаю, из-за этого они в последнее время часто ссорились. Знаю, смешно, что Джаред и Дженсен могли ссориться из-за такой ерунды, ведь Дженсен курил столько лет, а Джаред всю сознательную жизнь провёл в задымленных барах и клубах. Но теперь они вообще много ссорились, даже и по меньшим поводам. Джаред молча сидел, откинув локоть на дверцу машины и глядя в сторону, пока Дженсен посасывал фильтр сигареты. Заводило ли это зрелище нашего Джа по-прежнему, как когда-то? Сложно сказать. Да и не важно это уже было, на самом-то деле. - Я докурил, - сказал Дженсен, затушив окурок и выбросив его подальше от машины. - Идём? - Ты иди, - ответил Джаред, всё ещё глядя в сторону. - Я не пойду. Дженсен замер. Потом повернул к нему голову. - В каком смысле? - В прямом. Не хочу. - Почему? В чём дело? Джаред? - Ну что - Джаред? - раздражённо ответил тот, наконец соизволив повернуться к Дженсену. - Что - Джаред? Я сказал, не хочу идти, и всё, какого хрена ты пристал? Я же тебя не держу, вали давай, вперёд. - Дома ты вроде не возражал. - Ну ещё бы, дома тебя попробуй застань. Примчался, "Джаред, будь готов через три минуты", умчался. Блядь, да ты мне сегодня днём вообще оставил сообщение на автоответчике про эту грёбаную вечеринку! А ты спросил, хочу ли я туда идти? Спросил? - Ты мог сам сказать, - коротко и спокойно, в своей обычно манере, проговорил Дженсен. Джаред вспыхнул. - Вот как. Думаешь, мог? Думаешь, мой голос в нашем доме ещё что-то значит? Вот, блин, новость с тех пор, как Рейгана переизбрали! Охуеть! Я вам говорил, что наш Джа стал не нашим Джа, а какой-то визгливой маленькой стервой? Вот он - во всей красе. - Почему ты не хочешь туда идти? Там будет Томми... - Ага, и вы с Томми будете весь вечер перетирать про то, какой фиговый последний винил у Джеймса Тейлора и какую новую модель саксофона выпустил этот завод, как его там. С Томми не поговорить стало с тех пор, как он полез во всё это, был человек как человек, а теперь... - Ты же сам был тем, кто предложил ему сделать из хобби бизнес, - поворачиваясь к Джареду всем торсом и немыслимым образом всё ещё не теряя ангельского терпения, напомнил Дженсен. - Ты знаешь его сто лет, он твой друг, и... - Друг? - Джаред сморщился, будто с душой откусил от лимона. - Ну, типа того. Вот только остальные двести человек там - это твои друзья, Джен. Твои партнёры, твои работодатели, твои фанаты, а я... а я, как обычно, подружка нашего супер-парня. Там в приглашениях было написано "с жёнами", нет? Если нет - то какого хрена мне там делать? - Джаред, - сказал Дженсен, - ты зря говоришь сейчас всё это. Честное слово, зря. - А, ну да, мне же и говорить теперь ничего нельзя. Мне положено держать рот на замке, до тех пор, пока тебе не приспичит туда вздрочнуть. Кто платит, тот заказывает музыку, я забыл. Блядь, простишь ли ты меня когда-нибудь, любимый? - Да что с тобой такое! - взорвался наконец Дженсен, со всей силы ударяя запястьем по клаксону, так, что машина взревела гудком - и кто бы его в этом упрекнул? Точно не я. - Со мной? Со мной всё в порядке, - огрызнулся Джаред. - А вот ты... - Нет, Джаред, с тобой что-то НЕ в порядке! С тобой всё нахрен НЕ в порядке с тех пор, как прогорела эта твоя студия. Ты... - Моя студия?! - подскочив, взвился Джаред. - А не напомнишь, для кого я это делал?! Для кого я, мать мою, кинулся в эту бредовую авантюру, для кого пустил по ветру всё, что у меня было, для кого я... - Я тебя не просил! Господи, Джаред! Я же никогда, ничего у тебя не просил! Ты делал для меня всё это, потому что любил меня, разве нет? И сейчас я делаю то же самое для тебя, как ты не можешь понять?! - Понимаю, ещё как, - криво улыбнулся Джаред, снова отворачиваясь от него. - Возвращаешь долги. - У меня нет перед тобой никаких долгов. Просто для меня не важно, кто из нас для кого и что делает, пока мы делаем это друг для друга оба. - Я для тебя ничего не делаю в последнее время. - Да. Я заметил. Знаете эту поговорку? Всё, что может быть понято неправильно, будет понято неправильно. Я-то понимаю, что хотел сказать Дженсен последними словами. И вы тоже поняли, правда? А вот Джаред - нет. И вся беда в том, что он не хотел понимать. - Что ж. Наконец-то ты это сказал, - проговорил он и, выйдя из машины, с грохотом захлопнул дверцу. Дженсен выскочил следом, глядя, как он удаляется прочь. - Чёрт, вот в этом всё дело! В этом! - закричал он Джареду в спину, уже не надеясь, да и не желая что-то наладить - он просто хотел сказать это, должен был, пока Джаред ещё мог его слышать. - Ты говоришь, Томми тебе больше не друг, ноешь, что Чад и Майк не хотят тебя видеть - вот поэтому и не хотят! Ты стал другим, Джаред, тебя сожрали комплексы, и ты им это позволил, ты строишь из себя жертву и ищешь проблемы там, где их нет, как будто мало тех, что уже есть. И знаешь что, это достало Тома, это достало Чада, это достало Майка и это вот-вот вконец достанет меня!! - Нет, - Джаред остановился и круто обернулся, вскидывая голову и глядя на Дженсена пронзительным, жёстким и злым взглядом, исполненным того самого бешенства, которое когда-то придавало ему сил, а теперь всё ломало к чертям собачьим. - Нет, Дженсен. На сей раз я тебе такого удовольствия не доставлю - в третий раз ты меня не бросишь. На этот раз я бросаю тебя, понял? Я бросаю тебя! - заорал он, и повернувшись, помчался по улице в ночь, хотя Дженсен кричал ему вслед и просил остановиться, просил ещё немного поговорить, потому что если они поговорят, то непременно всё уладят, ведь они же любят друг друга, мать его, они же, блядь, созданы друг для друга.... К сожалению, в этом поганейшем из миров иногда бывает так, что люди, созданные друг для друга, совершенно друг другу не подходят. И вот мы с вами очутились наконец там, откуда я начал свой рассказ. Правда же, смешная вышла история? В мире не так уж много парочек, которые не могут придумать других развлечений, кроме как всё время сходиться и расходиться. А уж гейских семеек такого рода я до сих пор не знаю ни одной... вернее, кроме одной. Впрочем, какая разница, геи, не геи - всё равно это забавно, когда люди сходятся в третий раз подряд, и грустно, когда снова расходятся. Такие дела. После очередного - теперь уже окончательного - разрыва я потерял Джареда из виду. Он уехал из дома, который к тому времени оплачивал уже Дженсен, с одним-единственным чемоданом, куда бросил три рубашки и пару носков, и с этим чемоданом явился ко мне, спросив, можно ли у меня переночевать. Я налил ему выпить, и тогда-то он мне рассказал, как всё вышло. И конечно, чувствуя головокружительное дежа вю, я задал ему неизбежный вопрос: что он теперь будет делать. - Не знаю, Чад, - ответил Джаред, ероша свои непослушные лохмы чуть заметно подрагивающими пальцами. - Не знаю. Наутро он уехал, хотя я уговаривал его остаться хотя бы на пару дней - наверное, боялся, что Дженсен станет его искать, как он сам когда-то искал Дженсена в Бостоне. Но Дженсен мне не позвонил. На следующий день он, как и собирался, уехал гастролировать, а когда вернулся через месяц, их двуспальная постель в совместной спальне была холодна, как могильный камень. Грустно всё это было, блядь, так чертовски грустно. Я не знаю, куда подался Джаред потом. Он уехал из Чикаго, это мы знали, но куда и навсегда ли - не мог ответить никто. Не знаю, наводил ли Дженсен справки о нём; мы с ним симпатизировали друг другу, но настоящей дружбы между нами не сложилось, так что он не особо откровенничал со мной. Томми общался с ним больше меня и Майка, но тоже не мог сказать ничего определённого, кроме того, что у Дженсена пока никого нет. Как и Джаред в своё время, он не стал действовать по принципу клин клином вышибают - вместо этого он с головой ушёл в работу. И дела у него шли хотя и не совсем фонтан (третья его пластинка продалась плохо, и студийники резко к нему охладели), но он держался бодрячком и вполне неплохо сводил концы с концами. Я теряюсь в догадках, как их в то же самое время сводил Джаред. Сейчас на дворе зима, на носу новый 1990-ый год. Умер Лоуренс Оливье, Советы вывели войска из Афганистана, Папа Римский Иоанн Павел II объявил, что, в конце концов, Галилей был прав. Дженсен играет в клубах, теперь уже элитных и дорогих, изредка гастролирует, и по-прежнему один. Майк сколотил на бирже неплохой капитал и прожигает его так же, как делает всё остальное - с размахом и огоньком. Томми заматерел, даже немножечко забронзовел - его статьи по новейшей истории джаза пользуются огромным авторитетом, и честно говоря, не в последнюю очередь благодаря этому авторитету публика сохраняет интерес к фигуре Дженсена Эклза. Томми любит повторять не без важности, что именно он был тем, кто его открыл, и что это - искусство не для широких масс. А я, пряча улыбку за сигарным дымом, думаю, что на самом деле если кто и открыл Дженсена Эклза, то это Джаред, и в этом тоже есть своеобразная ирония - весёлая или грустная, это уж как посмотреть. Да, вы не ослышались - теперь я курю сигары. Мы курим их все трое - мистеры Мюррей, Веллинг и Розенбаум, пыхтя в лица суетливым официантам в покер-клубе, где мы собираемся раз в две-три недели, пропустить по стаканчику бренди и лениво обсудить, у кого что да как. Мы теперь все толстосумы, все успешные, блестящие парни, воплощение американской мечты. Но при этом мы по-прежнему команда, мы друзья, мы четыре... нет, теперь уже - три мушкетёра. Каждый раз, собираясь, мы спрашиваем друг друга: ну как? Ничего не слышал о Джареде? А ты? И я тоже нет... И молчим немного, прежде чем перейти к другим темам. Странно всё это, правда? Жизнь - та ещё шутница, так и норовит порой сделать колесо, и добро если оно по тебе не пройдётся. Но будто мало всего этого, случилось кой-чего ещё: я, друзья мои, женюсь в третий раз. Да-да, именно так - Чад Майкл Мюррей тоже решил остепениться, после более чем двенадцатилетней холостой жизни. Её зовут Кейти, она блондинка и на четырнадцать лет младше меня, но кого этим смутишь в наше время, да ещё и в компании, к которой долгое время принадлежала гейская супружеская пара? Какого чёрта, в конце концов. - Йахууу! - возопил Майк, услышав эту новость, и стукнул кулаком по столу с такой силой, что зажатая в нём сигара осыпалась пеплом. - Чад женится! Будет мальчишник! Виски рекой и много-много голых девок! Некоторые вещи никогда не меняются. Я думаю, не надо говорить вам, куда мы поехали. Вегас за эти годы вырос, разжирел, ощетинился мерцающими иглами разноцветных неонов и зазывающих вывесок. Но это всё равно был всё тот же Вегас - безумный, весёлый, буйный город, где улицами правили Бешеные Рири всех мастей и где могло случиться всё, что угодно. Абсолютно всё, что угодно, хоть хорошее, хоть плохое, а иногда - и то и другое сразу. - "Лонг-Айленд", - сказал Томми, когда мы проезжали знакомым кварталом - на сей раз на моём зелёном кадиллаке 89-го года. - Надо же... А помните?.. - Как забыть, - сказал Майк, и мы помолчали какое-то время, глазея на вывеску, такую скромную на фоне разросшихся вокруг ресторанов и казино, но для нас - куда более яркую, чем все они. Я надавил на тормоз. Подшипники заскрипели ужасно знакомо. - Тряхнём стариной? - предложил я, и парни закивали так усиленно, что у меня на душе вдруг полегчало, и выходя из машины, я ощутил себя так, будто сбросил с плеч эти десять прожитых лет. Пусть они были и не такими уж плохими, но они были, а годы, даже самые лучшие, всегда давят на плечи, когда они позади. И вот мы опять входим в прокуренный зальчик с притулившейся в углу сценой - туда, где девять лет назад началась история Джареда и Дженсена. Могу спорить, каждый из нас подумал об этом, входя внутрь, хоть мы не обменялись ни словом. Публики было всё так же полно, и она была той же масти, что прежде - весёлые бесшабашные разгильдяи, не заглядывающее дальше сегодняшней ночи, беспечные, страстные, молодые. Мы, три степенных старпёра, чинно уселись за лучший столик, который нам тут же предложил пронырливый официант - в нас за милю чуяли богатых клиентов. Мы расселись, озираясь, и как никогда остро чувствуя мучительную пустоту с четвёртой стороны стола. - Да, - проговорил я, сам не зная толком, что имею в виду. - Да-а... - Было время, - поддакнул Майк, а Том, сиротливо оглядывая галдящую публику, вздохнул: - Не знаю, ребята, как вы, а я вдруг понял, до чего же нам его не хватает. - Их, - поправил Майк, и я сказал: - Да. Их обоих. И тут... Я говорил уже, что у меня как-то были глюки от усталости и недосыпа. В тот день я не был ни утомлён, ни измучен ночной сменой, поэтому в первый момент испугался всерьёз: глюки безо всякой особой причины - это уже, наверное, какие-то совсем опасные глюки. Но не мог же я в самом деле видеть то, что увидел вдруг, ещё раз окинув взглядом зал и выхватив из него столик у самой сцены с одиноко сидящим сутулящимся парнем... - Ребята! Смотрите! - завопил Том, тыча пальцем туда, куда я смотрел, и спася этим мой рассудок. - Это же Джаред!!! Да, это и в самом деле был Джаред. - Джаред! Джа! Чёрт, не слышит... Пойду приведу его к нам, - Майк вскочил, но я встал тоже и взял его за плечо. - Нет, лучше идёмте к нему сами. Мы схватили свои стулья и, задирая их над соседними столами, с трудом пробрались через гущу толпы к сцене. - Джаред! - воскликнул я, роняя наконец стул возле его столика. - Старина! Сколько лет, сколько зим! - Чад? - Джаред с изумлением повернулся ко мне, потом посмотрел по сторонам. - Томми, Майк? Ребята, откуда вы здесь? - Ты не поверишь - Чад женится, и мы провожаем его холостую жизнь! - счастливо захохотал Майк, дубася меня по спине так, что я согнулся. - А ты-то сам как, какого тебя сюда занесло? Куда ты пропал? - Я не пропал, - Джаред обвёл нас удивлёнными взглядами. - Я работал. Мы переглянулись. Потом, не сговариваясь, расселись вокруг него, и каждый старался оказаться к нему поближе. - Работал? - в голосе Тома прозвучало любопытство. - Где? - В компании. У меня своя компания. Вы разве не знали? - Ты опять занялся ксероксами? - Да нет, при чём тут ксероксы? Собаки. - Собаки? - поперхнулся Майк - мы все снова в недоумении переглянулись. - Только не говори, что делаешь шапки для бедных из собак, Джа, они же наши друзья, я имею в виду собак... - Да нет, какие шапки? Я их развожу. У меня свой питомник. Думаю, не у меня одного случился культурный шок в этот момент. Джаред и собаки?! - Джа, почему именно собаки? - Они мне всегда нравились, - подперев голову рукой и мечтательно глядя перед собой, отозвался Джаред. - Обожаю собак. У папы была аллергия, он не позволял мне их завести, а потом всё как-то было недосуг. А тут подумал - почему нет? Собаки ничем не хуже ксероксов. - Я тебе могу назвать сто пятнадцать причин, почему собаки намного лучше ксероксов, - заржал Майк и дружески врезал ему по спине. - Так ты опять на плаву, чувак? Это лучшая новость за целый год - даже лучше чадовой помолвки, уж прости, Чад. Ты отлично выглядишь, Джа! Это была правда. Он и впрямь выглядел заметно лучше, чем когда мы виделись в последний раз. Выражение вечной обиды на несправедливость мира пропало из его черт, будто его там не было никогда, взгляд снова стал светлым, тёплым и солнечным, и когда Джаред улыбнулся в ответ на комплимент Чада, клянусь Богом, я увидел, как по всему залу замигали электрические лампочки. - Постой, но что ты тут делаешь? - вмешался Томми. - В Вегасе, и... здесь? - Как - что? Слушаю Дженсена, конечно. И смотрю. Мы опять переглянулись. Ну и дела творятся в этом чёртовом распрекрасном Вегасе! - Так вы снова вместе? - воскликнул Майк. - Поздра... - Нет, мы не вместе, - глядя на сцену, сладко улыбнулся Джаред. - Просто я хожу на него посмотреть. И к счастью - потому что я понятия не имею, что на это мог бы выдать любой из нас - в этот момент свет над нами стал глуше и мягче, и выразительный голос конферансье произнёс: - А сейчас, дамы и господа, особый гость сегодняшнего вечера - Дженсен Эклз, только сегодня и единственный раз в нашем клубе! Зал взорвался овациями. В гуле и грохоте аплодисментов я повернулся к Джареду, блаженно пялящемуся на сцену, и сказал: - Джаред. Объясни мне. Ты здесь, он здесь, вы оба здесь - и вы не вместе? - Тс-с, - прошептал Джаред, прижимая палец к губам. - Он начинает с "Весны в Монреале". Я умолк. Мы все умолкли и, повернувшись к сцене, смотрели на Дженсена, который вышел, поблагодарил за тёплую встречу и сказал, как любит Лас-Вегас. Ещё, он сказал, он любит Лос-Анджелес, Денвер, Майами, Чикаго и Бостон, но Вегас - больше всего. Вегас - это город, где сбываются все мечты. - А теперь, господа, сделаем чуточку джаза, - сказал он, и я видел, как Джаред одними губами повторяет за ним эти слова, слово в слово, так, будто слышал их десятки и сотни раз. А потом Дженсен заиграл. Джаред сидел между мной, Майком и Томом, в шаге от сцены, облокотившись на стол, подперев подбородок ладонью, и смотрел. А я смотрел на Джареда. Вы уже поняли, наверное, что я люблю Джареда Падалеки. Не в том смысле, что... а хотя, чёрт знает, может, и в том. Я его люблю за то, что он хороший, ну а то, что хорошие людьми временами тоже сучатся - так это фигня, никто из нас не лишён недостатков. Я всегда знал, что Джаред хороший, знал, что он замечательный, но никогда ещё, ни разу не видел его настолько красивым. Я не могу сказать, что именно делало его таким. Я только знаю, что в ту минуту, глядя блаженными, сияющими, блестящими в свете софитов глазами на Дженсена Эклза, играющего на саксофоне, Джаред Падалеки был прекрасен, он был прекраснее все на земле. Растрёпанный, улыбающийся, разомлевший от любви, которая настигла его в этом городе почти десять лет назад и по-прежнему не хотела отпускать, он был прекраснее всех. Я только теперь заметил, что перед ним нет стакана с выпивкой. Вместо неё на столике лежали цветы - небольшой букет розовых и белых тюльпанов, такой пахучий, что аромат пробивался даже сквозь плотную пелену сигаретного дыма. - Это ему? - спросил я, и Джаред, не отрывая глаз от Эклза, кивнул. - Отдашь после выступления? - Нет, - не переставая улыбаться, ответил Джаред. - Передам конферансье вместе с запиской. - Что в записке? - не удержался Майк, и Том шикнул на него, а тот обиженно приподнял брови - чего, мол? - Ничего особенного. Просто карточка. "От Джареда". - От Джареда, - повторил я, ушам своим не веря. - Джа! Эй, Джа? - я щёлкнул пальцами перед его носом.- Ты с нами? - Ага. С вами. Ребята, я так рад всех вас видеть... - Мы тоже рады, но, Господа Бога ради, скажи - какого чёрта ты передаёшь Дженсену букеты через конферансье? Вы что, не разговариваете? - Не разговариваем. - То есть как? Совсем?! - Совсем. Я прихожу туда, где он выступает - хорошо, что по всему городу расклеены его афиши... прихожу и слушаю. И смотрю. И... всё. - Всё? - будто ушам своим не веря, переспросил Майк. Джаред опять кивнул. - С этого у нас всё началось, - проговорил он, глядя на Дженсена Эклза и улыбаясь легко и счастливо. - Я просто смотрел на него и... я хотел тогда просто всегда на него смотреть. Всегда. Вот так. - Вот так, - повторил Том и выразительно посмотрел на меня, а потом на Майка. Не знаю, что он предлагал - скрутить этого идиота, вконец рехнувшегося от своей несчастной любви, и сдать в дурдом? Там бы он был от Дженсена ещё дальше, чем теперь. Если возможно быть дальше. - Какие же вы оба тупые безмозглые уёбистые... - начал Майк, но тут музыка смолкла, и зал снова взорвался овациями. Джаред вскочил на ноги первым и зааплодировал, глядя вверх, на Дженсена, который смотрел в зал поверх его головы, улыбаясь сразу всем и никому в отдельности. Джаред схватил со стола букет, поймал за рукав проходившего мимо официанта и, сунув ему вместе с цветами банкноту, что-то быстро шепнул на ухо. Тот кивнул, и меньше чем через минуту Дженсен на сцене принял цветы, ещё сохранившие тепло джаредовой руки. - Спасибо, - сказал он в микрофон, и зал тут же притих. - Я обычно чертовски смущаюсь, когда получаю цветы, хотя это вроде обычное дело для музыканта. Но утешаюсь тем, что это всё ничего, пока никто из поклонников не пытается подать мне кофе в постель. Зазвучал смех, раздались отдельных хлопки, потом Дженсен ещё раз поблагодарил всех, и свет прожектора сполз с него на конферансье, который готовился объявить следующее выступление. - И это всё? Вот так? На этом будет всё? - в отчаянии спросил Том, и Майк выругался, а я... Я продолжал смотреть на Дженсена, который, оставшись в полумраке неосвещённой сцены, выудил из цветов записку и развернул её. Джаред улыбался. - Прочитает, - тихо сказал он. - Он всегда читает. Дженсен скользнул по записке взглядом и небрежно сунул её обратно в цветы. Джаред вздохнул, и во вздохе не было разочарования - только блаженство. - Завтра он играет в "Гранд Палас", - сообщил он так, будто ждал этого события всю жизнь. - Целых три часа соло-импровизации. Он... Дженсен сунул пальцы в нагрудный карман и вытащил из него что-то - я не сразу понял, что это огрызок карандаша. Джаред осёкся и вместе со всеми нами смотрел, как Дженсен что-то царапает на листке, и по обалдевшему выражению на лице Джареда я понял, что ничего подобного он раньше ни разу не делал. Свет от прожектора пополз по краю сцены, пуская тени по фигуре, застывшей на самом её краю. Потом Дженсен выпрямился и, сложив записку самолётиком, кинул её вперёд, и она спикировала на стол прямо перед Джаредом. Он посмотрел на неё так, будто в записку была завёрнута граната без чеки. Я готов был уже заорать: "Ну чего ты ждёшь, открывай!", когда Джаред нерешительно поднял записку, развернул... Он самый красивый, самый лучший, самый замечательный придурок на земле, и я чертовски тебе завидую, Дженсен Эклз. - Да! - завопил Джаред. - Да! Ох чёрт, да, да, ДА, Я ВЫЙДУ ЗА ТЕБЯ! И он вскочил на стул, а потом на стол, а оттуда, как по ступеньке, шагнул на сцену, и там сперва под изумлёнными взглядами, а через миг - под громовые аплодисменты вцепился в Дженсена Эклза. И Дженсен Эклз обхватил его одной рукой за пояс, а второй - за шею, и запрокинул назад, впившись в него таким голодным и собственническим поцелуем, что я таки не удержал завистливого вздоха. - У тебя с твой Кейти, поди, не такое, - не упустил случая поддеть меня Майк, не забывая, однако, при этом хохотать и бешено хлопать вместе с восторженной публикой, любовавшейся на двух идиотов, которые никак не могли отсосаться друг от друга на залитой огнями софитов сцене. - Зато она блондинка, - огрызнулся я и через миг уже тоже хохотал, Боже, мы все хохотали, нам опять было по двадцать лет и мы были мальчишки, безбашенные и счастливые, в Вегасе, где всё идёт по кругу, чтобы опять вернуться туда, откуда ушло. Вегас, эх, Вегас, всё дело в этом чёртовом Вегасе... И Господи, благослови Эрика Крипке. Конец
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |