меня многое, это я сознаю, тем не менее то, о чем вы меня просите, хотя и
незначительно для вашего великого ума, для меня является очень значительным.
Я не знаю, для кого на свете я это сделал бы, если бы мог, коли не для вас,
потому что я люблю вас, как подобает, да и ваши слова так уснащены разумом,
что они заставили бы и постницу плясать на босу ногу, а меня и подавно
отвлекли бы от моего намерения, ибо чем более я бываю с вами, тем более вы
мне представляетесь мудрым. Скажу вам еще, что если бы ничто другое не
побуждало меня благожелать вам, то побудило бы уже то одно, что вы влюблены
в такую красавицу, как говорили. Одно я должен сказать вам: в этих делах я
ничего не могу, как вы то полагаете, и потому и не в состоянии устроить для
вас, что бы следовало; но если вы обещаете мне вашим великим нерушимым
словом сохранить это в тайне, я укажу способ, которого вам следует
держаться, и мне сдается, что вам, наверно, это удастся, так как у вас есть
и прекрасные книги и все другое, о чем вы мне раньше говорили". На это
маэстро сказал: "Говори же, не бойся, вижу я, ты плохо меня знаешь и еще не
знаешь, как я умею хранить тайны. Немного было таких дел, которые производил
мессер Гаспарруоло из Саличето, когда был судьей подесты в Форлимпополи,
которые он не велел бы сообщать мне, потому что считал меня хорошим
блюстителем тайны. Хочешь ли увериться, что я говорю правду? Он первому мне
сказал, что хочет жениться на Бергамине; видишь, как?" - "Хорошо, - говорит
Бруно, - коли тот доверялся вам, могу довериться и я. Способ, которого вам
следует держаться, следующий: у нашего общества всегда есть начальник с
двумя советниками, сменяющимися каждые шесть месяцев; нет сомнения, что к
новому году начальником будет Буффальмакко, я - советником; так решено. А
начальник может ввести и заставить ввести кого ему угодно; потому, мне
кажется, вам следовало бы, по возможности, сблизиться с Буффальмакко и
учествовать его. Это такой человек, что если он познает вашу мудрость,
тотчас же влюбится в вас, и когда вы привлечете его немного своим умом и
теми хорошими вещами, которые у вас водятся, вы можете попросить его; он не
сумеет сказать вам: нет. Я говорил с ним о вас, и он очень к вам расположен;
вы сделайте это, а мне предоставьте сделаться с ним". Тогда маэстро сказал:
"Уж очень мне нравится то, что ты говоришь, и если он человек, чтущий мудрых
мужей, и хоть немного побеседует со мною, я так устрою, что он всегда будет
за мною ходить, потому что ума у меня столько, что я мог бы снабдить им
целый город, оставаясь умнейшим".
Устроив это, Бруно обо всем подробно рассказал Буффальмакко. а тому
показалось за тысячу лет время, пока ему удастся сделать то, чего добивался
маэстро-дуралей. Врач, безмерно желавший попасть в корсары, не мешкая долго,
подружился с Буффальмакко, что удалось ему легко. Начал он ему задавать
лучшие в свете ужины и обеды, а вместе с ним и Бруно; они же кормили его
обещаниями, как люди, чуявшие хорошие вина, жирных каплунов и другие лакомые
вещи, постоянно посещали его, бывая у него без особых приглашений и все
время говоря, что для другого они того бы не сделали. Между тем когда
маэстро показалось, что пора, он обратился с просьбой к Буффальмакко, как то
сделал и с Бруно. Буффальмакко притворился, что очень этим разгневан, и
сильно накричал на Бруно, говоря: "Клянусь великим богом в Пазиньяно, я едва
удерживаюсь, чтобы не дать тебе в голову такого тумака, что у тебя нос
свалится в пятки, предатель ты этакий! Кто другой мог поведать о том
маэстро, как не ты?" Тот усердно извинял его, говоря и клянясь, что узнал
это со стороны, и после многих мудрых речей все-таки его успокоил. Обратясь
к маэстро, Буффальмакко сказал: "Маэстро, оно и видно, что вы были в Болонье
и принесли в наш город уменье держать язык за зубами; еще скажу вам, что вы
учились азбуке не на яблоке, как то желают делать иные глупцы, а научились
ей на тыкве, а известно, что она длинная, и я не ошибусь, сказав, что вас
крестили в воскресенье. И хотя Бруно говорил мне, что вы там изучали
медицину, мне кажется, вы обучились там искусству обворожать людей, что
благодаря вашему уму и выдумкам вы делаете лучше, чем кто-либо другой из
виденных мною". Врач оборвал его на средине речи и, обратившись к Бруно,
сказал: "Что значит говорить и обращаться с людьми умными! Кто бы так скоро
понял все особенности моего ума, как то сделал этот достойный человек! Ты
вот не догадался так скоро, как он, чего я стою; расскажи по крайней мере,
что я тебе заметил, когда ты рассказал мне о любви Буффальмакко к мудрым
людям. Разве я того не говорил?" - "Говорил, и лучше", - ответил Бруно.
Тогда маэстро сказал Буффальмакко: "Другое бы ты заговорил, если бы повидал
меня в Болонье, где не было ни большого, ни малого, ни доктора, ни школяра,
который не любил бы меня более всего на свете, - так я сумел всех ублажить
своей беседой и своим умом. Скажу тебе более: я там не произнес ни слова,
чтобы не заставить всех смеяться, так я всем нравился, а когда я оттуда
уезжал, все подняли страшный плач, желая, чтобы я остался, и дело дошло до
того, что решили, лишь бы я остался, предоставить мне одному читать медицину
всем школярам, какие там были; но я не захотел, ибо решил приехать сюда за
большим наследством, в которое теперь вступил и которое всегда было в моем
роде; так я и сделал". Тогда Бруно сказал Буффальмакко: "Как тебе это
нравится? А ты не верил мне, когда я тебе о том говорил. Клянусь евангелием,
в нашем городе нет врача, который сравнялся бы с ним в распознавании ослиной
мочи, и, наверное, ты подобного не найдешь отсюда и до парижских ворот.
Поди-ка попробуй не сделать того, чего он хочет". - "Правду говорит Бруно, -
заметил медик, - но меня здесь не знают, вы здесь народ грубый, а повидали
бы вы меня среди докторов, какой у меня вид!" Тогда Буффальмакко сказал:
"Поистине, маэстро, вы знаете гораздо больше, чем я когда-либо мог
предположить, потому, говоря с вами непутно, как следует говорить с
подобными вам мудрыми людьми, скажу вам, что я непременно устрою, чтобы вы
поступили в наше общество".
После этого обещания чествования их врачом умножились, они, потешаясь
этим, заставляли его плясать под дудку величайших глупостей на свете, обещая
дать ему в жены графиню Отхожих, самое прелестное существо, какое только
можно найти на задах человеческого рода. Врач спросил, кто такая эта
графиня. Буффальмакко ответил: "Ах ты тыква моя семенная, это очень знатная
дама, и мало на свете домов, где бы она не творила суд и расправу, и даже
минориты отдают ей дань при звуке литавров. И скажу тебе, что, когда она
ходит, кругом ее хорошо слышно, хотя она большею частью сидит запершись; тем
не менее еще недавно она прошла ночью мимо вашей входной двери, направляясь
к Арно, чтобы вымыть себе ноги и подышать воздухом; но ее постоянное
времяпребывание в Отхожей области. Потому-то ее служители часто бродят
вокруг и все носят в доказательство ее главенства скипетр - веник и ядро.
Вельмож ее везде можно видеть, каковы: Подворотник, дон Куча, Коротыш, Жижа
и другие; думаю, что все они вам знакомы, но вы их не помните. В сладкие
объятия этой-то знатной дамы, оставив красавицу из Какавинчильи, мы и
направим вас, если надежда нас не обманет". Врач, рожденный и выросший в
Болонье, не понимал их выражений, почему и остался доволен обещанной дамой.
Немного времени спустя художники принесли ему весть, что он принят.
Когда настал день, накануне ночи, когда им надлежало собраться, маэстро
позвал их обоих к обеду и после обеда спросил, что ему предпринять, чтобы
явиться в общество. На это Буффальмакко сказал: "Видите ли, маэстро, вам
следует быть очень мужественным, потому что, если вы не будете таковым, у
вас явятся препятствия, а нам вы учините большой вред; причину, почему вам
необходимо большое мужество, вы сейчас узнаете. Вы должны устроить так,
чтобы сегодня вечером, в пору первого сна, быть на одной из тех высоких
гробниц, что недавно устроены позади Санта Мария Новелла; будьте в лучшем из
ваших платьев, чтобы на первый раз явиться в приличном виде перед обществом,
и потому еще (так нам сказали, ибо после того мы там не были), что графиня
желает вас как человека хорошего рода поставить рыцарем, искупав на свой
собственный счет. Там дождитесь, пока не придет посланный нами. А для того
чтобы осведомить вас обо всем, знайте, что явится черный, рогатый зверь
небольшого роста и будет сильно пыхтеть и скакать на площади перед вами,
дабы устрашить вас, но увидев, что вы не пугаетесь, тихо подойдет к вам, а
как подойдет, вы безо всякого страха спускайтесь с могилы и, не поминая бога
и его святых, оседлайте его; когда сядете, сложите на груди руки
крест-накрест, не касаясь более зверя. Тогда он тихо двинется и доставит вас
к нам; но говорю вам теперь же, если вы упомянете бога и святых, либо
ощутите страх, он может вас сбросить и свалить в место не особенно
благовонное; потому, если вы полагаете, что мужества у вас не хватит, не
ходите, ибо вы сделаете вред себе без всякой пользы нам".
Тогда врач ответил: "Вы меня еще не знаете. Вы глядите на то, что я
ношу перчатки и на мне платье длинное; если б вы знали, что я по ночам делал
в Болонье, когда хаживал с товарищами к женщинам, вы диву бы дались. Клянусь
богом, раз ночью случилось так, что одна из них не захотела пойти с нами
(дрянненькая она была, хуже того, ростом с кулак), я прежде всего поколотил
ее хорошенько, а затем, схватив ее на отвес, понес ее на расстояние,
пожалуй, полета стрелы и добился-таки того, что пришлось ей пойти с нами.
Помню в другой раз, со мной не было никого, кроме моего слуги, вскоре после
Ave Maria я проходил там мимо кладбища миноритов, где в тот день похоронили
одну женщину, и не ощутил никакого страха. Поэтому не смущайтесь этим,
потому что смел и храбр я очень. И скажу вам еще: чтобы явиться туда
прилично, я надену мое пурпурное платье, в котором меня поставили в доктора;
погляжу я, как-то обрадуется общество, увидев меня, а там со временем меня
сделают и начальником. Увидите, как пойдет дело, лишь бы мне попасть туда,
ибо, еще не видав меня, графиня так в меня влюбилась, что хочет уготовить
мне рыцарскую баню; может быть, рыцарство мне не пристанет и я плохо буду
блюсти его, а может быть и хорошо; дайте только мне все устроить". - "Вы
очень хорошо говорите, - сказал Буффальмакко, - но смотрите, не подшутите
над нами, - вы, пожалуй, не придете или вас не найдут, когда мы пошлем за
вами; говорю это, потому что теперь холод, а вы, господа врачи, больно его
бережетесь". - "Не попусти того господь! - отвечал врач. - Я не из
ознобышей, холод мне нипочем; редко случается мне, чтобы, поднявшись ночью
за телесной нуждой, как то приходится порой делать, я надевал поверх куртки
что-либо кроме шубы. Потому я буду там наверно".
Когда те удалились и наступила ночь, маэстро придумал для жены
кое-какие предлоги, стащил у нее тайком свое торжественное платье, надел
его, и когда ему показалось, что пора, отправился на одну из указанных
гробниц; скорчившись на одном из мраморных памятников, ибо холод был
сильный, он стал поджидать зверя. Буффальмакко, высокий и здоровый, добыл
одну из тех личин, которые употреблялись в известных играх, ныне уже не
совершающихся, и, напялив на себя черный мех наизнанку, так уладился в нем,
что походил на медведя, только у маски была дьявольская харя и была она
рогатая. Так наряженный, он вместе с Бруно, шедшим за ним посмотреть, как
будет дело, отправился на новую площадь у Санта Мария Новелла. Лишь только
он завидел, что маэстро там, начал скакать и страшно метаться по площади,
пыхтя, рыча и крича, точно исступленный. Как услышал это и увидел маэстро,
волосы у него стали дыбом, он принялся дрожать, потому что был боязливее
женщины, и было мгновение, когда он предпочел бы скорее быть дома, чем
здесь. Тем не менее, раз отправившись туда, он сделал усилие, чтобы
ободриться, так велико было в нем желание увидеть чудеса, о которых те ему
наговорили.
Побесновавшись перед ним некоторое время, как было сказано,
Буффальмакко сделал вид, будто присмирел, подошел к гробнице, на которой
находился маэстро, и остановился. Тот, весь дрожа от страха, не знал, что
ему делать, сойти или остаться. Наконец, убоявшись, как бы зверь не учинил
чего худого, если он не вскочит на него, вторым страхом изгнал первый;
спустясь с гробницы и тихо говоря спаси господи, он взобрался на него,
крепко уселся и, все еще дрожа, сложил руки крестом на груди, как было ему
сказано. Тогда Буффальмакко тихо направился к Санта Мария делла Скалла и на
четвереньках довез его до монахинь Риполи. Были тогда в той стране ямы, куда
тамошние крестьяне опрастывали графиню Отхожую для унаваживания своих полей.
Когда Буффальмакко приблизился к ним, подойдя к краю одной и улучив время,
подставил руку под ногу врача и, сдернув его со спины, сбросил прямо вниз
головою; страшно ворча, скача и беснуясь, он направился вдоль Санта Мария
делла Скала к лугу Оньисанти, где нашел Бруно, убежавшего, ибо он не в силах
был удержаться от смеха. Сильно потешаясь, они издали принялись наблюдать,
что будет делать испачканный врач.
Господин врач, увидев себя в том поганом месте, силился подняться,
пытаясь вылезть, и снова падая туда и сюда; весь замаравшись с головы до
ног, опечаленный и жалкий, проглотил несколько драхм грязи, но все-таки
выкарабкался, покинув там плащ. Отершись, насколько было возможно, руками,
не зная, что иное ему предпринять, он вернулся домой и стал стучаться, пока
ему не отперли.
Когда он вошел весь провонялый, не успели затворить за ним двери, как
явились Бруно и Буффальмакко, чтобы узнать, как примет маэстро его жена.
Навострив уши, они услышали, что жена осыпала его большею бранью, чем какая
доставалась какому-либо негодяю, говоря: "Поделом тебе! Ты ходил к
какой-нибудь другой женщине и желал явиться красивым в своем пурпурном
платье. Меня тебе не было достаточно? Меня бы, братец, хватило на целый
полк, не то что на тебя. Желала бы я, чтобы они утопили тебя, а не то что
бросили, куда тебя и следовало бросить. Вот так почтенный медик, у него своя
жена, а он ночью за чужими бегает!" Такими и многими другими речами жена не
переставала мучить его до полуночи, пока врача, по его желанию, всего
омывали.
На следующее утро Бруно и Буффальмакко, расписав себе под платьем все
тело в синий цвет, как бывает от побоев, явились к врачу, которого нашли уже
вставшим. Войдя к нему, они почувствовали, что от всего воняет, потому что
не все еще было так вычищено, чтоб не несло. Когда врач услышал об их
приходе, вышел к ним навстречу и пожелал им во имя божие доброго дня. На это
Бруно и Буффальмакко по уговору ответили ему с гневным видом: "Ну, этого мы
вам не пожелаем, напротив, молим господа послать вам всего худого, умереть
бы вам злою смертью, как человеку неверному и наибольшему предателю из всех
живущих, ибо не за вами стало, чтобы мы, старавшиеся доставить вам честь и
удовольствие, не были убиты, как псы. Из-за вашего обмана нам перепало в эту
ночь столько ударов, что при меньшем количестве осел дошел бы до Рима, не
говоря уже о том, что мы были в опасности быть изгнанными из общества, куда
намеревались провести вас. Если вы нам не верите, поглядите на наше тело, на
что оно похоже". И, распахнув перед ним в полусвете одежды, они показали ему
свои намалеванные груди и тотчас же закрылись. Врач хотел было извиниться и
рассказать о своих бедствиях, как и куда его бросили. На это Буффальмакко
сказал: "Я желал бы, чтобы он вас бросил с моста в Арно. Зачем поминали вы
бога и святых? Разве мы вам о том наперед не говорили?" Врач отвечал:
"Ей-богу, не поминал". - "Как не поминали? - говорит Буффальмакко. -
Поминали и очень; наш посланный сказал нам, что вы дрожали, как ветка, и не
понимали, где вы находитесь. Хорошо вы с нами поступили, более никто с нами
того не учинит, а вам мы воздадим ту честь, какая вам подобает".
Врач стал просить прощения и молить, ради бога, не позорить его,
стараясь умиротворить их словами, какие только приходили ему на ум. Из
боязни, чтобы они не объявили ему позора, он, если прежде их чествовал, то
теперь зачествовал и заухаживал еще более, угощая их обедами и всем другим.
Таким-то образом, как вы слышали, наставляют уму-разуму тех, кто не
вынес его из Болоньи.
НОВЕЛЛА ДЕСЯТАЯ
Некая сицилианка ловко похищает у одного купца все, привезенное им в
Палермо; притворившись, что вернулся еще с большим, чем прежде, товаром, и
заняв у ней денег, он оставляет ей воду и вычески.
Какой смех вызывала порою у дам новелла королевы, нечего и спрашивать:
не было ни одной, у которой от чрезмерного смеха раз до двенадцати не
являлись бы слезы на глазах. Но когда новелла кончилась, Дионео, знавший,
что очередь за ним, сказал: - Прелестные дамы, известно, что проделка тем
более нравится, чем над более тонким искусником ловко подшутили. Потому,
хотя все мы говорили здесь много прекрасного, я намерен рассказать новеллу,
которая тем более понравится вам в сравнении с другими рассказанными, чем
более та, над которой подшутили, превосходила всех и каждого из обманутых, о
которых шла речь, в искусстве проводить других.
Существовал прежде, а может быть, и теперь еще существует такой обычай
в приморских городах, где есть порт, что все купцы, являющиеся туда с
товарами, выгрузив их, складывают их в один магазин, кое-где называющийся
доганой, который содержит коммуна или владетель города. Здесь, сдав тем, кто
над этим поставлен, весь товар по расписке с показанием его цены, купец
получает от них склад, куда и помещает свой товар, заперев его на ключ, а
доганьеры вписывают его в книгу доганы за счет купца, заставляя его
впоследствии платить себе пошлину за весь товар или за часть его, которую он
выберет из доганы. Из этой книги доганы маклера часто узнают о качестве и
количестве находящихся там товаров, а также каких он купцов, с которыми они
впоследствии, когда им понадобится, толкуют о мене и размене, продаже и
другом сбыте.
Обычай этот существовал как во многих других местах, так и в Палермо в
Сицилии, где также водилось и еще водится много женщин, красивых собой, но
живших не в ладах с честью; те же, которые их не знают, приняли бы их за
знатных и достойных дам. Всецело преданные тому, чтобы не то что брить
мужчин, а сдирать с них кожу, они, едва увидят приезжего купца, тотчас же
справляются в книге доганы, что у него там есть и насколько он состоятелен,
а затем своим приветливым и любовным обращением и милыми речами стараются
подманить и завлечь таких купцов в свои любовные сети; многих они увлекли
этим путем, выманив у них из рук большую часть товара, а у многих и весь;
были и такие, которые оставили там товар и судно, тело и кости, - так нежно
поводила бритвой цирюльница.
И вот случилось недавно, что прибыл туда посланный своими хозяевами
молодой человек, наш флорентинец, по имени Никколо да Чиньяно, хотя
прозывали его Салабаэтто; прибыл с таким количеством шерстяного товара,
оставшегося у него от ярмарки в Салерно, что стоимость его доходила до
пятисот флоринов золотом; уплатив за него доганьерам пошлину, он поместил
его в склад и, не обнаруживая большого спеха сбыть его, стал развлекаться по
городу. Был он белолицый, белокурый, очень красивый и стройный; и вот
случилось, что одна из тех цирюльниц, которая называла себя мадонной
Янкофьоре, прослышав кое-что о его состоянии, стала бросать на него взгляды.
Заметив это и полагая, что это знатная дама, он вообразил, что нравится ей
своею красотой, и решил, что в этой любви необходима осторожность; не говоря
о том никому ни слова, он стал прохаживаться мимо дома той женщины. Та
заметила это и в течение нескольких дней, воспламенив его своими взглядами и
показывая, что сама к нему пылает, тайно послала к нему одну женщину,
превосходно знавшую искусство сводничества. Наболтав ему многое, она чуть не
со слезами на глазах сказала ему, что он своей красотой и привлекательностью
так пленил ее госпожу, что она не находит себе места ни днем ни ночью;
потому она ничего так не желает, как сойтись с ним тайно, если это ему
угодно, в одной бане. Сказав это, она вынула из кошелька перстень и подала
ему от имени своей госпожи. Услышав это, Салабаэтто обрадовался более, чем
кто-либо, и, взяв перстень, поведя им по глазам и поцеловав его, надел на
палец, а посланной отвечал, что если мадонна Янкофьоре его любит, то и он
отвечает ей взаимностью, потому что любит ее более собственной жизни и готов
отправиться, куда она ни пожелает и во всякий час.
Когда посланная вернулась с этим ответом к своей барыне, Салабаэтто
было дано знать вскоре за тем, в какой бане ему следует на другой день после
вечерни поджидать ее. Не говоря о том никому, он поспешно отправился туда в
указанный ему час я узнал, что баня была наперед заказана дамой. Прошло
немного времени, как явились две рабыни с ношей: одна несла на голове
большой хороший матрац из хлопка, другая большую корзину со всяким добром;
положив матрац на кровать в одном из банных покоев, они постлали на нем пару
тончайших простынь с шелковыми полосами, а затем одеяло из белой киприйской
ткани и две подушки, искусно расшитые. Затем, раздевшись и войдя в баню, они
начисто вымыли и вымели ее. Немного времени спустя пришла в баню дама, а за
нею две другие рабыни. Лишь только представилась возможность, она радостно
приветствовала Салабаэтто и после многих глубоких вздохов, крепко обняв и
поцеловав его, сказала: "Не знаю, кто бы другой мог довести меня до этого,
кроме тебя. Ты зажег мне душу, гадкий ты тосканец". Затем, по ее желанию,
они, оба обнажившись, вошли в баню, а вместе с ними и две рабыни. Здесь, не
дав никому прикоснуться к нему, она сама мускусным и гвоздичным мылом вымыла
всего Салабаэтто, а затем велела рабыням вымыть и растирать самое себя.
Сделав это, рабыни принесли две белоснежные тонкие простыни, от которых так
пахло розами, что все вокруг благоухало ими. Одна обернула в простыню
Салабаэтто, другая в другую - даму, взвалили их себе на плечи и положили их
в приготовленную постель. Здесь, когда пот у них прошел, рабыни сняли с них
одни простыни, и они остались лежать голые в других. Вынув из корзины
прекраснейшие серебряные флаконы, наполненные один розовой водой, другой
померанцевой и еще один с жасминной и другими душистыми водами, опрыскали
их, после чего, достав ящик с сластями и дорогими винами, они сами несколько
подкрепили себя. Салабаэтто казалось, что он в раю, и он тысячу раз
заглядывался на даму, в самом деле красивую, и веком показался ему каждый
час, пока не ушли рабыни и он не очутился в ее объятиях. Когда, по
приказанию своей госпожи, они вышли, оставив в комнате зажженный факел, она
обняла Салабаэтто, он - ее, и к великому удовольствию Салабаэтто, которому
казалось, что она вся тает от любви к нему, они долгое время пробыли вместе.
Когда даме показалось, что пора встать, позвав рабынь, они оделись,
снова несколько подкрепили себя напитками и сластями, а лицо и руки омыли
теми ароматическими водами. Расставаясь, дама сказала Салабаэтто: "Мне было
бы очень приятно, если б ты пожелал сегодня вечером прийти поужинать и
переночевать у меня". Салабаэтто, уже увлеченный ее красотой и хитрой
приветливостью и твердо убежденный, что она любит его пуще глаза, отвечал:
"Мадонна, всякое ваше желание мне в высшей степени приятно, потому и сегодня
вечером и всегда я намерен делать все, что вам угодно и что будет вами
приказано". Вернувшись домой, дама приказала хорошенько убрать свою комнату
утварью и вещами и, заказав роскошный ужин, стала поджидать Салабаэтто.
Когда немного смерклось, он отправился туда и, радостно встреченный, весело
поужинал, и ему прекрасно прислуживали. Войдя затем в ее комнату, он ощутил
чудесный запах алойного дерева, увидел постель, богато вышитую киприйскими
птичками, а на вешалках много красивых платьев. Все это взятое вместе и
каждое в особенности заставило его предположить, что она знатная и богатая
дама. Хотя об ее жизни, слышал он, сказывали иное, он ни за что на свете не
хотел тому верить и если и допускал, что она кое-кого провела, никоим
образом не предполагал, чтобы то же могло случиться и с ним. Он пробыл с ней
ночь в величайшем удовольствии, воспаляясь к ней все более и более. Когда
настало утро, она надела на него красивый и изящный серебряный поясок с
прекрасным кошельком и сказала ему: "Милый мой Салабаэтто, не забывай меня,
и как сама я в твоем распоряжении, так и все, что тут есть и что я могу
сделать, все к твоим услугам". Салабаэтто весело обнял ее и поцеловал и,
выйдя из дома, отправился туда, где собирались купцы.
Так он бывал у нее раз и два, ничего не затрачивая и с каждым часом все
более увязая в западне. Случилось, что он распродал свои сукна на чистые
деньги и порядочно на них заработал, о чем дама тотчас же узнала не от него,
а через других. Когда однажды вечером Салабаэтто к ней отправился, она
принялась болтать с ним и шутить, целуя и обнимая его и представляясь столь
в него влюбленной, что, казалось, она изноет от любви в его объятиях; она
пожелала подарить ему еще два прекрасных серебряных кубка, которые у нее
были, но Салабаэтто не захотел брать их, потому что получил от нее раз и
другой вещи стоимостью флоринов в тридцать золотом, а никогда не мог
добиться того, чтобы она приняла от него что-либо, что стоило грош. Наконец,
когда она хорошенько его воспламенила, притворяясь влюбленной и щедрой, одна
из ее рабынь, по уговору с нею, позвала ее, вследствие чего, выйдя из
комнаты и помешкав некоторое время, она вернулась назад плача и, бросившись
ничком на кровать, стала так жалобно стонать, как ни одна женщина.
Изумленный Салабаэтто обнял ее и принялся сам с ней плакать, говоря: "Увы
мне! сердце вы мое, что с вами вдруг сталось, что за причина такой печали?
Скажите мне это, душа моя". Заставив себя долго упрашивать, она сказала:
"Увы мне, милый мой повелитель, я не знаю, что мне начать и что мне сказать.
Я только что получила письмо из Мессины, пишет мне мой брат, чтобы, если б
даже мне пришлось продать и заложить все, что у меня есть, я непременно
прислала ему через неделю тысячу флоринов золотом, иначе ему отрубят голову.
Я не знаю, что мне сделать, чтобы достать их так скоро: будь у меня две
недели впереди, я нашла бы способ раздобыть их из одного места, где мне
следует получить гораздо более, или продала бы какое-нибудь из своих
поместий; но я не в состоянии этого сделать и готова была бы скорее умереть,
чем получить столь дурную весть". Так сказав, притворяясь сильно
опечаленной, она не переставала плакать.
Салабаэтто, у которого любовное пламя отняло большую часть необходимой
рассудительности, поверив, что то действительные слезы, а слова еще более
правдивы, сказал: "Мадонна, я не могу услужить вам тысячью флоринами, но
могу пятьюстами, если вы уверены, что вернете их мне через две недели; то
ваше счастье, что именно вчера мне удалось продать мои сукна, - не будь
этого, я не мог бы ссудить вам и гроша". - "Увы мне, - сказала дама, - так у
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |